Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 52 страниц)

– Я думал, мы уже решили вопрос с доверием.

– Не припоминаю, чтобы ты хоть что-то об этом говорил, – парировала Сабина, пытаясь вспомнить, какой из бокалов был ее. Потом взяла тот, в котором осталось больше. Уильям вздохнул у нее за спиной еще раз и тоже поднялся, зашуршав сначала одеялом, а затем и сброшенной на пол одеждой. Уходит, решила Сабина. Снова.

И ошиблась. Уильям подошел почти бесшумно – как был, не набросив даже камизы, – и осторожно развернул ее лицом к себе.

– Возьми. На крайний случай.

Сабина растерянно посмотрела на узкий кинжал в коричневых ножнах, больше похожий на портняжное шило, чем на оружие рыцаря, и осторожно сомкнула пальцы на протянутой к ней рукояти.

– А тебе он разве не нужен?

– Попрошу интенданта выдать мне другой, – пожал плечами Уильям. – Как сказано в Уставе, маршал может подарить другу Ордена седло и прочее мелкое снаряжение, но пусть не делает этого слишком часто. Меч с боевым кинжалом, увы, нельзя получить в подарок даже от магистра, но… – губы в обрамлении короткой бороды на мгновение разошлись в почти лукавой улыбке, – это всё же не оружие. На бой против сарацина в броне с ним не выйдешь. Но в глаз ударить сгодится. И… если вздумаешь последить еще за кем-нибудь, не делай этого в одиночку.

Сабина попыталась примерить узкую рукоять к ладони – так, как следует держать кинжал, а не хлебный нож, – и осторожно отложила подарок на край столика, чтобы податься вперед, обнять обеими руками и уткнуться лицом в мускулистую шею и щекочущие нос рыжеватые волосы.

– Спасибо.

Уильям повернул голову и прижался щекой к ее спутанным волосам, прислушиваясь к доносящимся сквозь приоткрытые ставни шуму моря и слабому перезвону колоколов. Балдуин бы одобрил. Особенно если бы знал, что она тоже ввязалась в эту войну за Иерусалим.

========== Глава тридцать пятая ==========

Иерусалим, октябрь 1184.

Дождь шел четвертые сутки, не стихая, и казалось, что даже каменные стены дворца пропитались этой сыростью насквозь и из розоватых прожилок на светлом мраморе вот-вот начнет сочиться мутная, пахнущая железом вода. Король не поднимался с постели, надрывно кашляя и комкая в трехпалой руке влажную от пота простынь. Лекари вновь разводили руками.

– Его жизнь в руках Господа. И если небесам будет угодно… – никто не решался договорить, но и бароны, и слуги понимали приговор без лишних слов.

Сабина грела воду. Снова и снова, таская дубовые ведра на дворцовую кухню, наполняя кипятком грелки из бычьего пузыря и вновь поднимаясь в королевские покои. Обожгла руку, в спешке задев край нагревшегося котла, и торопливо замотала ладонь платком, чтобы скрыть покрасневшую от мизинца до запястья кожу. Балдуин едва ли бы заметил – королю удавалось скрыть, что он окончательно ослеп, на протяжении нескольких месяцев, но бароны подозревали это еще с конца лета, а Сабина твердо уверилась в его слепоте еще в середине весны, – но и внимание других слуг и знати ей было ни к чему. Мессир Бернар и вовсе не давал ей проходу, словно позабыв, как жестоко она посмеялась над его горем прошлой осенью. Чувствовал, что когда ее король и защитник умрет, можно будет попытать счастья у де Лузиньяна и Сибиллы. А те, глядишь, и подарят верному старому рыцарю неуступчивую сарацинку. Сабина кривила губы при каждом взгляде на изборожденное морщинами лицо этого верного рыцаря, но хранила упрямое молчание. Балдуин запретил ей вмешиваться.

– Пусть строят заговоры, сколько им вздумается, – просипел король, когда она решилась рассказать. Когда Уильям едва ли не силой привел ее в покои Балдуина в Сен-Жан-д’Акре. Потому что Сабина вдруг испугалась, что ее желание сделать хоть что-то окажется неуместным и попросту ненужным – лишним, ведь у короля и без нее достаточно слуг, от которых было бы куда больше проку в таком деле, – и Уильяму пришлось пригрозить, что он понесет ее на плече, если она не пожелает идти сама. И Сабина не была уверена, что он бы и в самом деле не выполнил этой угрозы, вздумай она упираться дальше.

– Но… – заспорила было Сабина, и Балдуин остановил ее, подняв руку в кожаной перчатке.

– Это было неизбежно. Мы стали слишком уязвимы. И у меня слишком мало союзников.

– Орден тамплиеров поддержит Ваше Величество в любом… – заговорил Уильям, и от одного этого звука уверенного низкого голоса у Сабины вновь навернулись слезы на глаза. Он не оставит. Она поступила глупо, позволив себе забыть обо всех подозрениях и поддаться чувствам, но всё же она не ошиблась в нем.

Балдуин, впрочем, был иного мнения.

– Орден тамплиеров преследует иные цели, мессир маршал, и я, право слово, удивлен вашему присутствию, – сухо ответил король, останавливая взгляд на застывшем равнодушной маской лице Уильяма. Уже тогда Сабина была уверена, что Балдуин не видит даже их силуэтов, но чутье и слух короля не подвели.

– Я поговорю с магистром. Не стану ничего обещать, но…

Балдуин кивнул, не дав ему закончить, и сказал последнее, что Сабина ожидала услышать от него в такой момент.

– Она не справится в одиночку. Я хочу быть уверен… что ее сберегут. И знаю, что мне больше некому ее доверить. Остальные… слишком ненадежны.

Уильям отвел взгляд всего на мгновение – перевел на нее, и Сабина увидела в его глазах столько невысказанного – и ответил всё тем же уверенным ровным голосом:

– Я поклялся защищать христиан. Я сделаю всё, что будет в моих силах.

Сабине показалось, что этот разговор будто ведется на двух уровнях. Балдуин всё понял – Сабина не знала, как, и не знала, что он теперь о ней думает, – а Уильям понял, что король либо знал что-то прежде, либо догадался сейчас. И они договорились не только о ненужной никому, кроме них двоих, сарацинке. Вместе с ней Балдуин доверял и собственного племянника. Сабина не задумалась об этом тогда – мальчик был нужен королевству, но ей самой был куда нужнее умирающий король, – но поняла, когда надрывно кашляющий кровью Балдуин схватился за ее руку, не сразу нашарив ту на постели, и просипел:

– Присмотри… за Балдуином. Ему нужно… нужен кто-то… честный.

– Прекрати, – попросила Сабина сдавленным голосом и сжала в пальцах изуродованную болезнью ладонь с тремя пальцами. – Всё будет хорошо, всё обязательно…

– Посмотри… на меня, – с трудом выдавил король, заходясь в новом приступе кашля. – Мне… недолго осталось.

Сабина закусила нижнюю губу, сдерживая слезы – Балдуину от этого не стало бы легче, – и попыталась неловко расчесать пальцами тусклые светлые волосы. Спрятать под оставшимися прядями проплешины с голой сероватой кожей.

– Я очень люблю тебя, ты же знаешь. Я… Пошлем за Сибиллой, – предложила Сабина – слишком торопливо, чтобы Балдуин не понял, почему она просит об этом, – и сделала глубокий вдох, стараясь звучать ровно и спокойно. Говорить тем уверенным тоном, который слышала от Уильяма. – Она твоя сестра, ей стоит быть рядом, когда… Когда…

– Нет, – отрезал Балдуин. – Я не хочу…

Договорить он не успел. Дверь в покои распахнулась без стука, и Сабина невольно стиснула руку короля еще сильнее, встретившись взглядом с холодными, будто неуловимо посветлевшими серыми глазами.

– Что случилось? – голос прозвучал совсем обреченно, но она уже ничего не могла с этим сделать.

– Магистр умер, – сухо ответил Уильям, останавливаясь у самой постели, и Балдуин с трудом передвинулся на простынях, поворачивая голову. Больше по привычке, чем действительно надеясь хоть что-то разглядеть.

– Как? – просипел король.

– Болезнь. В Храм только что прибыл гонец из Вероны. Патриарх и магистр госпитальеров продолжат переговоры с Фридрихом Барбароссой, а сопровождавшие магистра де Торожа рыцари отправятся дальше. В западных прецепториях найдется немало готовых к сражениям воинов.

Балдуина этот ответ не слишком успокоил.

– Плохо.

– Почему? – не поняла Сабина. И добавила, почувствовав на себе сразу два удивленных взгляда. – Мне жаль, что он умер, но он в открытую поддерживал мужа Сибиллы. Даже отказывался ехать на Запад, когда ты приказал. Разве нет?

– Но всё же… он поехал, – не согласился Балдуин. Уильям кивнул. – Хотя… будем откровенны, мирские короли… тамплиерам не указ. Он имел полное право… отказаться.

Уильям кивнул еще раз. Сабина рассеянно подумала, что никак не может с этим согласиться. Бунтовать против короля, против помазанника Божия… Она не помнила того, как шестнадцать лет назад другой магистр храмовников Бертран де Бланшфор точно так же спорил и отказывал королю – отцу Балдуина, – а даже если бы и вспомнила, не смогла бы согласиться и в этом случае.

Королям не отказывают. Даже если их приказы вызывает одно лишь отвращение.

– Кого выберут… следующим магистром? – продолжил расспрашивать Балдуин, прижимая к губам хлопковый платок в пятнах подсыхающей крови.

– Этого я не знаю, – качнул головой Уильям, и выбившаяся из косицы рыжеватая прядь мазнула его по щеке. – Капитул Ордена соберется в самое ближайшее время и…

– Но ведь есть… предположения? – не удовлетворился таким ответом король. И зашелся в новом приступе кашля, пряча лицо в платке. Сабина попыталась помочь ему приподняться, чтобы не поперхнуться сгустками крови, но получила в ответ неожиданно сильный толчок в плечо. – Не нужно, – рыкнул Балдуин, вытирая кровь с губ. – Я сам.

– Полагаю, одним из претендентов станет Жильбер Эраль, – сказал Уильям, делая шаг вперед и обходя королевскую постель. Сабина услышала скрип задубевшей от постоянной сырости и холода оленьей кожи и заметила, что плащ и сюрко у него в мокрых разводах до самых колен. – И Жерар де Ридфор.

– Но он вступил в Орден всего… сколько? Три года назад? – спросила Сабина, мгновенно поняв по его интонациям, на какое из имен стоит обратить самое пристальное внимание.

– Четыре, – поправил ее Уильям, останавливаясь совсем близко. Только руку протяни, и коснешься красного креста на плаще. – Но это не имеет значения, если он достойный рыцарь.

– Если? – просипел Балдуин. Уильям помолчал, явно обдумывая, стоит ли говорить вообще, и ответил:

– Жерар де Ридфор искренне ненавидит графа Раймунда. Я не знаю, что между ними произошло, когда де Рифдор прибыл в Святую Землю, но если его выберут магистром, то… Я боюсь, станет только хуже.

– Да куда уж хуже? – вяло хмыкнул Балдуин и бессильно откинулся на подушки.

– Я дам вам знать, если что-то изменится.

– Хорошо, – сипло согласился король, и сам понимая, что гадать впустую не имеет никакого смысла. Дождаться решения капитула, посмотреть, как будет вести себя новоиспеченный магистр, и лишь тогда делать какие-либо выводы. – Благодарю… мессир. Ступайте.

Уильям склонил голову в поклоне – которого Балдуин, увы, всё равно бы не увидел – повернулся с шелестом плаща.

– Ты позволишь? – спросила Сабина, глядя уходящему рыцарю в спину. Балдуин слабо, едва заметно кивнул, и она разжала пальцы, отпуская его руку. Поднялась, стягивая длинные перчатки, заткнула их за опоясывающий бедра витой золотистый шнур и пошла следом, почти выбежала в соседнюю со спальней комнату. – Постой.

Уильям остановился и обернулся через плечо. Сабина осторожно прикрыла дверь и подошла вплотную. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а затем Сабина протянула руку и как-то сразу оказалась в его объятиях, прижимаясь щекой к нашитому на плащ красному кресту на левом плече.

– Как ты? – спросил Уильям, осторожно кладя руку ей на спину.

– Как я? – повторила Сабина, и голос предательски сорвался. – Я только и думаю о том, что могу проснуться однажды утром, а он уже будет мертв. Господь милосердный, – пробормотала она, прижимая пальцы к правому виску. – Не хочу говорить об этом. Еще и Элеонора простудилась. Проклятая погода.

Лекарь уверил ее, что ничего страшного не случилось и девочка скоро поправится, но у Сабины сердце обливалось кровью при виде того, как Элеонора хлюпает покрасневшим носом и доверчиво прижимается к ее боку во сне, словно ищущий ласки котенок. Морщится, отпивая из чаши горький настой лекарственных трав, но не спорит и только жалобно смотрит ей в лицо блестящими от болезни голубыми глазами, когда слышит очередное «Я скоро вернусь».

Уильям промолчал. Сабина подозревала, что он не понимает, почему она постоянно возится с чужими детьми. Или понимает, но завидует. Что бы он ни говорил о своих обетах и верности Ордену, разве не хотелось бы ему взять на руки своего ребенка? Пусть он оставил бы этому ребенку только меч – хоть и меч принадлежал Ордену, – но какой мужчина не хотел бы, чтобы под солнцем осталось его продолжение?

– Ты не доверяешь сенешалю де Ридфору? – спросила Сабина, не решившись заговорить о детях. Да и что бы она сказала? Что хотела бы привязать его к себе сильнее, чем был способен любой данный им обет? Будь у них общий ребенок, она могла бы быть уверена, что Уильям не исчезнет вновь, не пропадет на годы, оставив ее в неведении. Но за все эти месяцы он провел с ней от силы три ночи, и она даже не надеялась зачать.

Сабина знала, что у них едва ли когда-нибудь будет по-другому.

– Де Ридфор слишком честолюбив. Он хочет всего и сразу. А я в Ордене слишком давно и стою слишком высоко. Не удивлюсь, если он видит во мне угрозу.

Сабина помолчала, обдумывая этот ответ, и сжала его руку в ободряющем жесте.

– Будь осторожен. Я люблю тебя.

Уильям опустил глаза, вглядывался в ее лицо несколько мгновений, а затем наклонил голову и осторожно поцеловал ее в лоб.

***

Храм Соломона гудел, словно растревоженный улей. Капитул собрался через несколько дней после появления гонца с дурной вестью, но споры неожиданно затянулись. Уильям, не задумываясь, отдал голос за Жильбера Эраля, рыцаря, которого не знал столь же близко, как Жослена или Ариэля, но который даже издалека выглядел куда достойнее хитрого и властолюбивого де Ридфора. Если ушлый сенешаль и надеялся, что Уильям позабудет их спор на совете у Ги де Лузиньяна, то напрасно. Уильям никогда не отрицал, что не отличается истинно христианским миролюбием и всепрощением – иначе глупцы-пажи не называли бы его бешеным бастардом – но в случае с де Ридфором всё сводилось даже не к личному отношению, а к тому, насколько очевидно сенешаль не подходил на роль Великого Магистра тамплиеров.

И вопреки всем надеждам был им выбран.

– Проклятье, – выругался тогда Уильям сквозь зубы и немедленно почувствовал на себе пристальный взгляд пекарского сынка.

Да неужто? Этот глупец и де Ридфор в сговоре? Но ход, пожалуй, разумный, де Ридфор как раз таки мог придумать себе ширму в виде рыцаря, рожденного в семье пекаря, и старика, уже не способного толком поднять меч. И занять сторону Ги де Лузиньяна, чтобы лишний раз насолить Раймунду Триполитанскому. Тем самым приведя Иерусалим к новому витку междоусобного конфликта.

– Льенар бы плюнул такому магистру в лицо, – заявил Ариэль, услышав решение капитула, и ничуть не смутился, когда на его слова обернулись сразу несколько собратьев по Ордену. С одобрением на лицах. Льенара еще помнили. Как помнили и то, что как бы Льенар ни язвил и ни ругался, благо христиан всегда стояло для него на первом месте.

– Нужно сообщить королю, – отвлек их обоих от размышлений Жослен, внезапно напомнив Уильяму его первую стычку с сарацинами на пути из Сен-Жан-д’Акра. Тогда Жослен тоже практически взял на себя командование, пока все остальные пытались прийти в себя после боя, ран и смерти товарищей. – Спорить о том, насколько это правильный выбор, будем потом.

– Я сообщу, – отрезал Уильям прежде, чем кто-то еще успел предложить свою кандидатуру. Ставший почти ненавистным дождь теперь прекращался на пару часов в день, но желания выходить из жарко натопленной прецептории в неожиданно опустившийся на город промозглый туман не было совершенно. Уильям бы и не стал, но сейчас нужно было сохранять позиции. И держать слово. Он обещал Балдуину, что доложит сам, и… Уильям не признался бы в этом даже под пытками, но в тот миг, когда он услышал имя де Ридфора, ему неожиданно остро захотелось почувствовать рядом с собой Сабину. Услышать, что она скажет – как удивительно редко для женщины она говорила что-то неразумное, – а после зарыться лицом в пахнущие жасмином волосы и не отпускать ее до самого рассвета.

Льенар бы наверняка ответил на это что-нибудь в духе «Браво, Вилл. Я очень рад, что ты на тридцать четвертом году жизни узнал, что с женщинами можно разговаривать, но магометане едва ли станут ждать, пока вы наговоритесь вдоволь. Так что возьми себя в руки!». Уильям честно попытался. Ведь не мальчишка уже, чтобы бросаться в омут с головой, не думая ни об обетах, ни даже о последствиях. Но вышло плохо. Будь в его жизни больше женщин, он, верно, стал бы к этому возрасту менее порывист, но женщин было всего две, и лишь к одной из них он испытывал не только плотское влечение. А потому, рассказав надрывно кашляющему и по-прежнему не поднимающемуся с постели королю о переменах в Ордене, Уильям торопливо прошел по полутемным коридорам дворца к ставшей уже знакомой за последние несколько месяцев двери и схватил Сабину в объятия, едва она успела открыть на его стук.

– Безумец, – пробормотала сарацинка, но позволила утянуть ее на разбросанные в углу комнаты – на магометанский манер – подушки. – Тише. Элеонора только заснула.

От спящего ребенка их отделяла еще одна дубовая дверь, а Уильям был не в силах сдерживать переполнявшее его негодование. Особенно когда это негодование обращалось неконтролируемым возбуждением.

– Что такое? – спросила Сабина, когда они лежали рядом, пытаясь отдышаться и оправить смявшуюся одежду с развязанными шнурками и поясами.

– Выбрали нового магистра.

– Жерар де Ридфор? – уточнила сарацинка без малейшего удивления в голосе.

– Жерар де Ридфор, – согласился Уильям и повернул голову, прижавшись щекой к мягким черным локонам у нее на затылке.

Сабина вздохнула и сказала почти шепотом:

– Лекари говорят… Будет чудом, если он переживет зиму.

Уильям промолчал. Будущее было слишком очевидным и туманным одновременно.

Вопреки опасениям лекарей, король пережил и зиму, почти оправившись от мучавшей его поздней осенью болезни, и первый месяц весны. Жерар де Ридфор покинул Иерусалим, отправившись на Запад, чтобы поддержать призыв магистра госпитальеров, но Уильям, как ни старался, не мог увидеть в этом решении заботу об Ордене и Святой Земле. Де Ридфор выжидал, как и прочие интриганы. Даже неспособный подняться с постели, слепой и едва дышащий, Балдуин по-прежнему оставался непреодолимой преградой на пути и у Ги де Лузиньяна, и у д’Ибелинов. Уильям почти ночевал у королевской постели, думая одновременно и об Ордене – Орден должен был узнать о смерти короля раньше, чем королевский дворец, – и о том, что боится не успеть… попрощаться. Когда умер Льенар, небеса лишили его друзей и брата этой милости. И теперь Уильям чувствовал, как его разрывает на части. Король не заслуживал таких мучений. Но никто не решился бы подарить ему быструю смерть, и в глубине души Уильям понимал, что он не готов к смерти Балдуина, какой бы та ни была.

Король заговорил об этом сам в одну из бесконечно долгих ночей. Просипел так тихо, устремив слепой взгляд на виднеющийся в распахнутых ставнях спящий Иерусалим, что Уильям поначалу даже не понял, обращается ли Балдуин к нему или к кому-то, кого был способен увидеть лишь он один.

– Ты помнишь Монжизар?

– Как такое забыть? – ответил Уильям вопросом на вопрос и вдруг почувствовал, что нужно подняться и подойти к самой постели. Зажигавшая новую свечу в бронзовом подсвечнике Сабина потушила лучину и тоже шагнула к неподвижно лежащему королю.

– Мне до сих пор снится тот день, – прошептал Балдуин, не отводя слепых глаз от едва различимых в темноте очертаний храмов за окном. – Помню, как тамплиеры неслись вниз с холма… Сверкающая на солнце белая лавина и трепещущий над ними Босеан.

И сам он, еще сильный, еще не изуродованный болезнью настолько, что его лицо превратилось в чудовищный, наполовину изъеденный язвами лик какого-то демона из тех, что живут в легендах магометан. Легко держащийся в седле на протяжении часов и сражающийся наравне с другими, пусть и держа меч в левой руке. Прогнавший армию впятеро больше его собственной.

В шестнадцать лет он был героем и надеждой целого королевства. А в двадцать четыре чувствовал себя живым мертвецом, уже неспособным никого спасти и лишь по какому-то недоразумению еще дышащим и пытающимся говорить.

– Если меня и запомнят, то по этой победе. По этой… – король захрипел, недоговорив, голос у него сорвался, и Сабина бросилась вперед – почти упала на постель, – хватаясь за руку с тремя пальцами.

– Хватит, – заговорила сарацинка мягким голосом, но Уильям видел, как как блестят при свече слезы в медово-карих глазах. – Тебе нужно отдохнуть.

– Я устал отдыхать, – просипел Балдуин, едва шевеля серыми губами, и от этих слов в покоях стало невыносимо холодно. – Скажи Сибилле…

– Балдуин…

– Скажи Сибилле, – повторил король, – что я желаю ей счастья. И тебе. Наверное, я любил тебя с того самого дня, как впервые увидел. Не так, как другие, – голос у Балдуина сорвался вновь, и Уильям понял, что король говорит о нем. – Но я… благодарен, что ты… была рядом. Никакими словами не выразить… насколько. И я вновь прошу… Сбереги ее, Железный Маршал.

Серые перекошенные губы с трудом сложились в подобие улыбки, и с простыней медленно поднялась вторая дрожащая рука. Уильям опустился на одно колено возле постели и протянул навстречу свою руку, обхватывая пальцами совсем тонкое, словно у ребенка, запястье и жалея, что не может снять кожаную перчатку.

– Я позову священника, – выдавила Сабина, не владея голосом, и стиснула свободной рукой высокий ворот платья.

– Не надо, – просипел Балдуин. – Если мне и было в чем исповедаться… то я уже это сделал. Обещай мне, что она… не пропадет. Когда они придут… вероотступницу обезглавят первой.

– Как и тамплиера, – ответил Уильям. Не из жалости к себе, а лишь потому, что знал: такие, как он и Сабина, – первейшие враги магометан. – Мы связаны. Мы были связаны с самого начала, пусть я и не желал признавать. Я буду сражаться за всех, но в первую очередь – за нее.

Медово-карие глаза заблестели с новой силой, и Сабина выпустила из пальцев ворот платья, протянув к Уильяму руку в тонких кольцах. Они замерли в тишине и подобии треугольника с переплетенными пальцами, слушая ветер за окном и хриплое дыхание короля. И незадолго до того, как церковные колокола начали звонить к ночной мессе, в покоях стало совсем тихо.

Сабина задрожала всем телом, сползла на пол, выпустив из пальцев неподвижную руку, и заплакала, уткнувшись лицом Уильяму в грудь.

Конец второй части.

========== Часть третья ==========

И поднял Давид глаза свои и увидел Ангела Господня,

стоящего между землею и небом, с обнаженным в руке его мечом,

простертым на Иерусалим.

1Пар 21:16

Глава тридцать шестая

Иерусалим, июнь 1185.

Солнечный свет проникал сквозь витражи в окнах храма, ложась яркими разноцветными пятнами на белую плиту надгробия. Сабина опустилась на колени и протянула руку, коснувшись подушечками пальцев холодного гладкого камня.

Здравствуй.

Мраморная плита не ответила. Сабина и не ждала ответа, но всё же – где-то глубоко внутри, за маской спокойствия и дрогнувших в молитве губ – надеялась почувствовать хоть какой-то отклик. Легчайшего дуновения ветра – в Храме Гроба Господня, где в полуденный зной не дрожало даже всегда подвижное пламя свечей – было бы довольно, чтобы поверить на короткое мгновение, что он по-прежнему с ней.

Слез уже не было. Порой она просыпалась по ночам после особенно яркого сна, в котором еще не было язв и перекошенного рта, и несколько мгновений вглядывалась в темноту, прижимая край простыни к лихорадочно бьющемуся сердцу. Искала его в сгустившихся вокруг тенях, но почти сразу же понимала, что это был только сон. И отпускала вновь, зная, что там ему в сотни раз легче, чем было здесь.

Прощай.

Ей и самой было куда легче, чем после смерти Мадлен. Как бы Сабина ни противилась и ни кричала, в глубине души она давно смирилась с тем, что Балдуина не спасет никакое чудо. И хотела она того или нет, но пришло время расстаться с ним.

И всё же ее раз за разом влекло к этому надгробию. Сабина сама не знала, чего ищет: совета, возможности выговориться или же просто тишины. Уединения, которое никто не смел нарушить, когда она опускалась на колени возле белоснежной плиты. И она искала этого уединения всё чаще и чаще.

Во дворце мало что изменилось. Раймунда Триполитанского не интересовали женщины в окружении маленького короля – едва ли он видел в этих женщинах кого-то большего, чем обыкновенных нянек, – а прочая знать по-прежнему стремилась урвать кусок пожирнее и подольститься к совсем не разбиравшемуся в людях мальчику. Разве что слуги вздохнули спокойнее, зная, что им больше не нужно бояться затаившейся в королевских покоях неизлечимой болезни. Хотя опасения их были по большей части напрасны. Проказа убила одного только Балдуина и больше никого не тронула. Ни слуг, ни рыцарей, ни лекарей, ни единого человека за все эти годы. Сабина знала, что самые суеверные обитатели дворца шепчут по вечерам, будто болезнь была карой небесной, обрушившейся на Иерусалим за грехи его жителей. Что проку теперь в армии королевства, в готовящихся к сражениям храмовниках и госпитальерах, если над ними больше нет короля? На шестилетнего Балдуина никто не надеялся. А Сабине виделась еще одна насмешка судьбы в том, что Сибилла решила выбрать для сына именно это имя. Пусть так звали четверых из шести прежних правителей Иерусалима, но называть этого маленького мальчика на троне именем ее короля…

Балдуин был всего лишь несмышленным ребенком – мальчишкой, которого едва научили держать меч и которому предстояло постигать науки еще долгие годы, чтобы стать королем не по одному только названию, – но Сабина не могла отделаться от мысли, что он недостоин иерусалимской короны. Это была корона Балдуина Четвертого. Трон Балдуина Четвертого. Город Балдуина Четвертого. Вся эта земля, полная песка и цветущих садов одновременно, принадлежала Балдуину Четвертому, и никто иной, будь он хоть сыном Сибиллы, хоть графом Триполи, не был достоин того, чтобы занять место умершего короля.

Сама Сибилла, пожалуй, не согласилась бы с таким категоричным суждением. Но она, по счастью, не покидала стен Аскалона, в одиночестве оплакивая брата и скончавшуюся следом за ним мать. Агнесс де Куртене, графиня Сидонская, пережила сына лишь на несколько недель, сойдя в могилу быстро и без мучений. Одни лекари говорили, что она была уже немолода и ее смерть – вполне естественна, а другие – что графиню убило горе, но так или иначе, Сибилла осталась практически одна. Ее сын едва знал родную мать, с самого рождения воспитываемый чужими людьми по приказу дяди-короля, а придворные дамы вновь переметнулись после королевской опалы, оставив Сибиллу в обществе лишь самых преданных женщин и немедленно устремившись в Святой Град.

Где вновь правила Мария Комнина. И Сабина не могла отрицать, что преисполненная достоинства королева-византийка нравится ей куда больше взбалмошной Сибиллы, которую, увы, некому было научить правильному поведению. Сибилла, на свою беду, выросла в постоянных ограничениях монастырских стен, а затем, вырвавшись на свободу, не сумела справиться с унаследованным от родителей властолюбием. Балдуина сдерживала болезнь и постоянная угроза со стороны магометан. Сибилла же превратилась в копию отца, игравшего людьми, как фигурами в шатрандже. Сабина считала, что в конечном итоге Сибилла оказалась достойной парой своему мужу.

Ты бы разозлился? – спросила Сабина, глядя на и сквозь белую плиту надгробия одновременно. – Если бы я посмела хоть раз сказать это вслух? Или ты думал так всегда, и теперь я лишь повторяю все те мысли, что уже одолевали тебя однажды? Я… боюсь за мальчика. Ты был старше, ты с самого начала был сильнее, а он всего лишь ребенок, которому нет и семи лет. Ему не быть ни пажом, ни оруженосцем, как подобает мужчине из благородной семьи. Сразу королем, лишенным даже намека на беззаботное детство.

Пусть в королевстве пока что было спокойно, пусть христианские и магометанские караваны, как и прежде, беспрепятственно проходили по землям своих исконных противников – несмотря на нестихающую войну, торговля между франками и сарацинами процветала, – но ни одного разумного человека не обмануло бы это затишье перед бурей. С того самого мгновения, когда лицо Балдуина закрыли тяжелой белой плитой, а его племянника провозгласили единоличным правителем в стенах Храма Соломонова, каждый мужчина и каждая женщина в Святой Земле понимали, что магометане прознают об этом в самые короткие сроки. Сабина вспоминала, как прошла в Храм почти тайком, закутавшись в темную накидку – так походившую на чадру, в которой она впервые ступила во двор прецептории тамплиеров, – и стояла в самой густой тени, не решаясь шагнуть на освещенные дюжинами свечей плиты вблизи алтаря. Храмовники были не рады женщине. Лишь соглашались терпеть ее присутствие на этом таинстве до тех пор, пока она сама была тенью, почти неотличимой глазом от остальной клубящейся по углам темноты. В противоположность белым плащам, сверкавшим в золотых отсветах, будто их усыпало звездное крошево.

Белый плащ шелестел по мраморным плитам, и шпоры едва слышно звенели в такт тихим – осторожным, будто опасающимся потревожить умиротворенный покой храма – шагам. Сабина смотрела, не поворачивая головы и лишь скосив глаза под тенью длинных ресниц, как он подходит совсем близко и тоже опускается на одно колено, разметав по плитам и плащ, и полы длинного сюрко. Тоже касается надгробия рукой с холодным маршальским перстнем, ловящим блик от солнечного света и горящих вокруг свечей, и две ладони – узкую женскую, в кольцах-паутинках, и широкую мужскую, в мозолях от рукояти меча – разделяет лишь несколько дюймов теплого, пахнущего тающим воском воздуха.

– Я, – Уильям заговорил совсем тихо, зная, что этот храм никогда не опустеет полностью, – искал тебя. Есть разговор.

Сабина медленно повернула голову, придерживая второй рукой край темно-синей накидки, расшитый ромбовидными узорами. Было в его голосе что-то такое, отчего у нее вдруг замерло и похолодело в груди.

– О чем? – спросила Сабина таким же едва слышным шепотом, борясь с искушением протянуть руку и коснуться его пальцев. Уильям отвел взгляд – светившее сквозь витражи солнце озарило резкий профиль, и в подбритой вокруг рта короткой бороде вспыхнули знакомые медные искры, – помолчал, неотрывно глядя на вырезанную из светлого дерева статую девы Марии над небольшим алтарем, и наконец ответил: