Текст книги "Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 58 страниц)

ЕАК попал под молот Абакумова сразу после победы. Чуткий исполнитель воли вождя, любитель шашлыков, танцулек и молоденьких девушек занялся слежкой за членами ЕАК и раскручиванием этого узла параллельно Нюрнбергскому процессу, который начался 20 ноября 1945 года и завершился 1 октября 1946 года, когда дознавательские действия против ЕАК шли полным ходом. К сожалению, на эту симптоматичную параллель, вскрывающую сталинское лицемерие, у нас мало – или, скорее, никто – не обращает внимание.

12 октября 1946 года, то есть за четыре дня до казни нацистских военных преступников, в адрес ЦК ВКП(б) и Совета Министров СССР Виктор Абакумов направил специальную записку, обобщающую результаты тайного следствия. Она имела угрожающее наименование: «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета». Я, разумеется, не читал ее. Доступ таким писателям, как я, в архивы наглухо закрыт, но по обнародованной стенограмме процесса, закончившегося преступным расстрелом 12 августа 1952 года, легко себе представить ее содержание.

Сусловская параллель

Затем Михаил Суслов, недавно переведенный в аппарат ЦК и хорошо известный по прежней деятельности в Ростове, Ставрополе, Карачаево-Черкесии и, главным образом, в Литве, продолжил санацию на более высоком – международном – уровне. Депортации карачаевцев и литовцев, давняя борьба с бухаринцами, троцкистами и зиновьевцами, некие кабинетные заслуги в формировании партизанского движения в Закавказье создали превосходный трамплин для продолжения карьеры. Ему в качестве нового руководителя Отдела внешней политики ЦК нужно было провести масштабную акцию с размахом, втягивая в нее ненавистные Сталину страны Запада. Орбита такой акции могла быть сколь угодно широка. Еврейская проблематика, сдобренная мифическим национализмом, различного порядка измышления, которые без особых затей прямо строились на сфальсифицированных обвинениях, в основе которых лежал какой-нибудь ничтожный факт вроде пресловутого письма по поводу передачи части территории Крыма евреям, оказались весьма удобным толчком для переориентации всей идеологической долбежки на подробно изученное традиционное погромное направление, призванное укрепить служебное положение Суслова. Чем бы он занимался, если бы не проводил эту переориентацию? Продвигать марксизм-ленинизм к новым высотам он не был способен. И Михаил Андреевич, опираясь на сведения, полученные от абакумовских топтунов и дознавателей, лично организовал проверку того, что происходило в ЕАК и с ЕАК. Мог ли он упустить подброшенный Абакумовым шанс? А Виктор Абакумов и шагу не ступил бы без прямого указания Сталина.

Абакумовские зерна упали на добротно взрыхленную почву. Через месяц с хвостиком – 19 ноября 1946 года – Суслов представил доклад в ЦК с изложением результатов проверки. Послевоенная деятельность ЕАК в нем признавалась вредной. На основе четко сформулированных выводов через неделю новый работник аппарата направил специальную записку Сталину. И попал в десятку. По мнению Суслова, деятельность ЕАК «приобретала все более националистический, сионистский характер и объективно способствовала усилению еврейского реакционного буржуазно-националистического движения за границей и подогреванию националистических сионистских настроений среди некоторой части еврейского населения СССР». Суслов делал первые удачные шаги к должности серого кардинала. Он начал действовать в кулисах, и до сих пор его фамилия остается в тени. Муссируется деятельность Щербакова, Александрова, Шепилова и прочих – Михаил Андреевич остается по большей части фигурой неизученной. Кто-то однажды совершил акт вандализма – я пишу об этом без всякой иронии: обляпал краской мемориальную доску на доме цековских работников возле площади Пушкина. Вот и все!

Акт вандализма направлен не только против памяти Суслова, но и против нашей отечественной истории. Нельзя забывать, кто жил рядом с нами, за наш счет и в благородном центре Москвы.

Конь, заезженный нацистами

Однако тут коса нашла на камень. 29 ноября 1947 года, когда абакумовцы уже были почти готовы к действиям, опираясь на партийную поддержку Суслова, по решению Генеральной Ассамблеи ООН, за которое по распоряжению Сталина проголосовал и представитель Советского Союза, было провозглашено Государство Израиль. Какой-то части евреев позволили отправиться на историческую родину, какой-то части предложили на месте заняться организацией коммунистического движения. С той поры малюсенькая головка Генерального секретаря компартии Израиля, кажется, по фамилии Микунис, вытарчивала в самом последнем ряду на праздничных советских собраниях – слева, на верхотуре – и физиономии не разглядеть. Таким образом подчеркивалась роль евреев в коммунистическом движении. Когда Михаил Горбачев принимал впервые коммунистических гостей в Кремле и дошла очередь до этого самого Микуниса, начавший перестройку лидер смотрел на него с величайшим, явно провинциальным – ставропольским – удивлением – как солдат на вошь. Откуда взялся и кто такой?

Сталин намеревался в собственных целях использовать ветеранов войны и других энтузиастов построения социализма в Израиле, но нельзя же в самом деле одновременно с запланированной акцией приступить к открытому преследованию их соплеменников в стране?!

Обсуждение еврейской проблемы в ООН заняло несколько месяцев. Настроения у вождя колебались – то злоба душила, то отпускала, – и выводы Суслова отложили в сторону. Пригодятся еще! Однако рвение худощавого аппаратчика с иезуитской физиономией вождь заметил и оценил, обратил он внимание и на идеологический подход сотрудника, прослывшего неплохим практиком. Без идеологической подкладки ничего не делалось. Люди должны знать причину репрессий. Вот на чем должны быть основаны настоящая политика и процветающая – гулаговская – экономика, с ежегодным понижением цен и бесплатным хлебом в рабочих и студенческих столовках.

Между прочим, последнее дало возможность мне продержаться несколько трудных месяцев в Москве после смерти отца в феврале 1953 года. Нырнешь под арку между Герценом и Огаревым, направо вход, на столиках хлеб и горчица. Подавальщица Настя принесет два стакана полусладкой жижи компотной и пару котлет – сыт на весь день, если запасешься хлебом на вечер. Вечером посолишь пару кусков, запьешь водой из-под крана и заснешь мертвым голодным сном. Утром то же меню. А днем – благословенная Настя. Пирожок из «Националя» с мясом или сочник – праздник, обжираловка. Ходишь веселый и с отличным послевкусием целое воскресенье. Но Сталин, конечно, обо мне не думал. Я ведь еврей, а евреи в институты и университеты прорывались, как солдаты в атаке через колючую проволоку.

В 1947 году Суслова вождь назначил заведующим Отделом агитации и пропаганды, а также секретарем ЦК. В сорок пять лет, между прочим! Головокружительная – прыткая – карьера! Не сеял, не жал, не писал, не изобретал, не издавал книг, не философствовал – и на тебе: через год после перевода в аппарат – секретарь!

Между тем абакумовцы продолжали дознание. В том же 1947 году в Министерстве госбезопасности появляется знаток еврейской проблематики, бывший смершевец и неполный тезка Суслова – Михаил Дмитриевич Рюмин, и берет его на погибель себе, именно вначале себе, а потом, как планировалось, и евреям – не кто иной, как Виктор Семенович Абакумов. Уж чего Рюмина Абакумов взял, непонятно. Мизерный, маленький, неприглядный такого красавца и фокстротчика свалил, матерого смершевца, который не только, надо признать, своих, русских и прочих, мытарил, но и немцам сала за шкурку залил так, что они взвыли.

Рюмин – личность определенного душевного склада. Энергичен, расторопен и точно знает, чего хочет. Он сразу берет коня под уздцы. Конь, правда, – все та же еврейская – безотказная – проблематика. Конь, заезженный нацистами, еле дышит, но для нашего хозяйства – сойдет. Сколько раз на нем воду возили и ничего – народ безмолвствовал. Нет чтобы завопить: что-нибудь другое найдите, а то опять: евреи да шпионы! Надоело! Нет, народ по-прежнему безмолвствовал, а некоторые даже выражали удовлетворение.

В старый Новый год, через полтора месяца после образования Государства Израиль, заместитель министра госбезопасности генерал Огольцов с командой полковника Шубникова уничтожает Соломона Михоэлса в Минске. Курирует операцию белорусский министр Цанава. Пусть евреи подожмут хвосты. Кое-кто утверждает, что Сталин велел расправиться с Михоэлсом по личным мотивам, что вполне возможно. Однако общее движение в сторону нагнетания антисемитизма сугубо личным мотивом не объяснишь. Сталин умел совмещать личное с общественным. Он – убийством Михоэлса – напомнил евреям и кстати всем остальным, что их земное существование в руках вождя. Дорогу к массовым репрессалиям Сталин открывал, не очень задумываясь о последствиях. Осенью 1948 года взят Давид Гофштейн, зимой – Фефер и Зускин. Фефер, напоминаю, секретный сотрудник МГБ, хотя и небездарный, судя по переводам, поэт. Все идут под нож – и свои, и чужие. Идет фундаментальная закладка краеугольных камней будущего процесса, который, как проектируется, должен положить начало массовым репрессалиям.

Как убийца из-за угла

Михаил Андреевич Суслов все это, естественно, знал и за все за это несет не только историческую, но и юридическую ответственность, поскольку ЦК и его подразделения руководили страной и всеми учреждениями в стране. Причем ответственность он несет прямую, ибо готовил документы соответствующие на основании данных, предоставленных силовой структурой Абакумова. Суслов, конечно, учитывает практическую сторону дела. Нелишне предположить, что Суслов играл первейшую роль в антиеврейском погроме тех лет. Пора бы его вывести из тени под яркий свет «юпитеров».

На процессе ЕАК фамилия Суслова во время допроса Фефера всплывала неоднократно и в весьма любопытном контексте, вскрывающем прикосновенность Михаила Андреевича ко всему тому, что происходило в ЕАК и с ЕАК. Логично предположить, что стенограмма процесса была хорошо известна главному агитпропщику страны. А как же иначе?

На вопрос Соломона Лозовского Фефер ответил:

– После того как Комитет был выключен от Совинформбюро, Комитетом руководил Отдел внешних сношений ЦК партии.

Многоопытный и дотошный Лозовский поправляет поэта-сексота:

– Такого отдела нет, есть отдел внешней политики…

Фефер соглашается и продолжает:

– Комитетом руководил Суслов…

Так знал Суслов о подготовке издания «Черной книги» или нет? Конечно знал. Суслов дает разрешение на поездку американских представителей на Украину, затягивая узел поплотнее, утверждает сметы, с ним согласовывает решения ЕАК, Другой рукой он готовит антисемитские доклады для вождя. Таким образом он формирует фундамент событий. Он знает, как дознаватели могут использовать то, чему он обязан был положить предел, если был уверен, как излагал в докладах, что члены ЕАК поступают неправильно и не по-советски.

Любопытно, что фамилию Суслова произносит только Фефер. Вот другой пример. Во время допроса научного сотрудника Института истории АН СССР Юзефовича Фефер заявил:

– Проект приветствия Вейцмана (президента Израиля) был составлен мною, был послан в два адреса (я точно вспомнил, это можно проверить): в Министерство иностранных дел и в адрес Суслова.

Молотов завизировал текст без околичностей, а сотрудник Отдела внешней политики ЦК Шумейко, то есть подчиненный Суслова, ссылаясь на мнение начальства, предложил снять подписи под текстом приветствия. Начальство – это, кроме Суслова, еще и Андрей Александрович Жданов. С 1944 года он в ЦК курировал идеологию.

Так знали эти ответственные бойцы идеологического фронта о подготовке русского варианта «Черной книги»? Еще как знали! Прекрасно знали! Почему же они не перекрыли дорогу националистическому изданию на ранней стадии? Подстерегали момент?! Как убийцы из-за угла действовали! Или были уверены, что «Черная книга» обречена и крепче завязывали узел. Последнее предпочтительнее.

Удивительно ли, что с «Черной книгой» произошло то, что произошло? Понятно, почему на процессе 1952 года «Черная книга» упоминалась стократно. Понятно, почему Чепцов пытался запутать Эренбурга в дело. Что бы Сталин ни потребовал – на все готовился ответ. И не последняя скрипка здесь Суслов.

И логично предположить, что несчастный Илья Григорьевич понимал, и не на интуитивном уровне, что вокруг «Черной книги» затевается неладное, смертельное, погибельное. Как тут без идеолога Суслова? Ведь именно он перекрыл дорогу роману Василия Гроссмана, заявив, что книга не появится в печати еще лет двести! Эренбург не заблуждался насчет своих врагов и чувствовал, что будущее вновь повисло на волоске, как при возвращении из Испании. Утрата Михоэлса показала, что Сталину ничего не стоит отдать приказ о ликвидации любого человека, даже такого масштаба, как Михоэлс. У нас подробно и часто пишут, что ходили слухи по поводу событий в Минске самого разного содержания – вплоть до припутывания бандеровцев к тому, что случилось с великим актером и его незадачливым спутником. Слухи, конечно, распускало МГБ, но никто не сомневался в том, что убил Михоэлса Сталин. Ни один человек из тех, кого я знал, не сомневался.

Быть может, именно в похожие дни и минуты рождались у Эренбурга стихи о прожитой жизни, которую он и вряд ли в сердцах назвал «собачьей».

Отчего начфин не стал затевать историю

Против «Черной книги» дознаватели и судьи выдвигали несколько серьезных обвинений, которые им, безусловно, подсказали идеологи из ЦК ВКП(б). Главным было якобы стремление авторов и составителей убедить общественность, в том числе и мировую, что евреи пострадали от немецкого нашествия больше, чем остальные народы Советского Союза. Официальная точка зрения сводилась к тому, что все люди страдали одинаково и нечего тут выпячивать несчастья одних за счет других. Такая позиция влекла за собой отрицание геноцида евреев на оккупированной территории и непризнание Холокоста. По поводу отдельных актов истребления делались иногда специальные заявления. Вторым важным обвинением являлось существующее будто бы желание преувеличить военные заслуги евреев. Последнее в совершенно искаженной форме можно встретить в современной националистической печати. Известное стихотворение Бориса Слуцкого «Про евреев» толкуется как горькое признание трусливых и мошеннических качеств характера соплеменников. Ответ клеветникам расценивается националистами как присоединение к их мнению и подтверждение бредней, унижающих достоинство целого народа. Такой иезуитский прием используется антисемитами сплошь и рядом. Слуцкий пишет:

 
Евреи – люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
 

Вот видите, восклицают литературные критики определенного толка, даже такой поэт, как Слуцкий, признает с грустью, что поведение евреев во время войны нельзя не осудить.

Между тем положение воюющих евреев с первых дней нашествия стало отчаянным. Их изымали из толпы военнопленных первыми и без проволочек отправляли в расход. Слух об отношении немцев к военнопленным евреям мгновенно достиг и тыловых районов. Я его слышал в августе 1941 года в Уфе. В армии беспроволочный телеграф работал безотказно. Евреев мало кто пытался укрыть. Их выталкивали из толпы, боясь, что немцы, прочесывающие человеческую массу, захватят и рядом стоящих. Это правда, и от этой правды никуда не уйти ни бывшим лейтенантам, взявшимся за перо, ни современным леволиберальным историкам, ни коммунистическим агитаторам, ни националистам умеренных взглядов.

Я долго считал, что случай с отцом на фронте все-таки единичен, уникален. Но я ошибался. В середине 60-х я работал литсотрудником в «Медицинской газете» и слыл там важной и подающей надежды персоной, чуть ли не писателем, хотя ни строчки до той поры не опубликовал. Моя бывшая жена Юнна Мориц приобрела некоторую известность, и тень от ее пока еще не всесоюзной славы задевала и меня. По вечерам я оставался в кабинете на втором этаже Бактериологического института на улице Чернышевского и в совершенно гнусных и вонючих испарениях – в подвале там варили среды, и воздух к концу дня был ими пропитан донельзя – дописывал повесть, которую через четыре года Александр Твардовский напечатал в «Новом мире». Запахи постоянно напоминали о Женином крольчатнике. Одна из сотрудниц – милая женщина Наталья Николаевна Симонова, которая меня ценила за безотказность: я никогда не отказывался править самые ужасные медицинские заметки, – попросила прочесть очерк ее знакомого, приехавшего из Харькова, и посоветовать, в какой толстый журнал обратиться.

Автор оказался маленьким, щупленьким пожилым человечком, в очках, лысоватым, с крупным вислым носом. По внешности – еврей, чей облик создан художником, не очень-то долюбливающим представителей этого народа. Утрированные черты неприятно поражали с первого взгляда. Вызывающая некрасивость компенсировалась поразительно ясными прозрачными голубовато-серыми глазами. В очерке довольно грамотным языком описывалось отступление штаба какой-то вдребезги разбитой немцами части. Ветеран служил там начфином. Однажды ночью его разбудил однополчанин и сказал:

– Я тебе советую отстать от нас. Мы без тебя дорогу скорее отыщем.

Я уже где-то слышал подобные слова, и ситуация была знакома. И вдруг вспомнилась давняя исповедь отца за год до смерти.

Он выходил из окружения в районе Житомира. Шли ночью по знакомым местам. Днем спали, укрываясь в балках или густом кустарнике. Видели, как немцы перли вперед и вперед, видели, как по шоссе два-три автоматчика гнали тысячи ободранных и обезоруженных бойцов. Глубоким вечером, когда группка собиралась тронуться в путь, к отцу обратился его приятель Ч. и шепотом – запинаясь – произнес:

– Я тебе советую, Маркуша, отстать от нас. Мы без тебя дорогу скорее отыщем.

Отец сперва не понял.

– Как?! Почему без меня? Что за чепуху плетешь?

Ч. отвел глаза и произнес, еще больше запинаясь:

– Я вчера слышал ихний треп: если напоремся на немцев, то пропадем из-за Гальперина. Скажут: еврея спасаете. Так что пора от него избавляться. Иначе – крышка.

– Кто такие поганые речи ведет? – спросил отец. – Я его сейчас пристрелю. Я никого не испугаюсь – ни особистов, ни немцев.

– Не ерепенься, Маркуша. За тобой наблюдают, и ты на мушке. Хочешь, я с тобой? Глупости только не делай! Убьют!

Ужасный век! Ужасные сердца! Отец, ни слова более не отвечая, повернулся и открыто, не таясь, отправился собственным маршрутом. Мрак поглотил его. Никто его не остановил, не окликнул.

– А Ч. куда делся? – спросил я отца. – Что с Ч. – он твой друг и сейчас?

– Догнал. Вместе и ускользнули.

Значит, не такой ужасный век и не все сердца ужасны?!

Начфин – в противоположность отцу – не мог просто так сняться и исчезнуть. На нем висела полковая касса. Ее он тащил с бойцом на тележке, и он решил следовать за бывшими товарищами, но держаться в отдалении. Так и двигались с бесполезным грузом. Время от времени начфина менял оставшийся верным запечатанным мешкам, ему и Сталину пожилой боец, родом из-под Полтавы.

На третью ночь начфин все же отважился приблизиться к костру – голод вынудил. Поесть дали, налили кипяток в консервную банку. Под утро разбудил подосланный доброжелатель:

– Ты все-таки уходи от нас. Так постановили. Не испытывай судьбу. А деньги – брось. Они теперь никому не нужны. Разве не видишь, что делается вокруг?

Начфин ничего вокруг, кроме леса и подлецов, не видел, тележку с кассой, убоявшись расстрела, не оставил, а совету последовал и вскоре, к счастью, наткнулся на оперативный отряд НКВД, который собирал выползающих из окружения и потерявших свои соединения. Позже на этот же отряд НКВД наткнулись и бойцы, прогнавшие начфина.

Далее в очерке рассказывались всякие другие любопытные и правдивые эпизоды, не имевшие никакого отношения к национальному вопросу и прославлявшие мужество бойцов РККА.

– Как же вы поступили с предавшими вас однополчанами? – спросил я начфина. – Сообщили об их поведении оперативникам и армейскому начальству по горячим следам?

– Нет.

– Отчего же? – удивился я. – Ведь они…

Я не окончил фразы, потому что не сумел подобрать подходящего слова. Действительно, кто они?

– Конечно, я могу объяснить, почему не затеял истории. Но вы, вероятно, не поймете. На фронте не так все просто, – и начфин опустил голубовато-серый прозрачный и ясный взор.

Я посоветовал отнести очерк в Военную комиссию при Союзе писателей и в журнал «Знамя», предупредив, что ему безусловно откажут в публикации, если он не вычеркнет эпизод с тележкой или, по крайней мере, не смягчит национальный момент.

– Нет, этого я не должен делать. Это правда.

Я развел руками, и он ушел от меня – кривенький, маленький, уродливый, похожий на всякие недоброжелательные изображения. И лишь спустя десятки лет я догадался, отчего начфин, оказавшись среди своих, поступил именно так, а не иначе, но для того надо было самому прожить не очень простую жизнь. Правда, мне помогло добраться до истины еще одно отцовское воспоминание.

Нескончаемое продолжение

Эренбург до самых последних дней оставался человеком войны. Он понимал людей, чья профессия была неотделима от войны, и очень опасался их. Его мало занимали борьба за права человека, страшные подробности, связанные с ГУЛАГом, и трансформация коммунистического режима. Кровавый кошмар прошедших войн и культурная политика России отнимали у него все оставшиеся дни. Он родился в начале 90-х годов ХIХ века и не мог объять все необъятное. Он еще не издал «Черной книги», еще не успел воплотить в строки многое из задуманного. Он видел рост национализма, ухудшающееся положение еврейского населения, попытки возвратить кое-что из прежних лихих лет сталинщины. То, что происходило на Западе с военными преступниками, не давало покоя.

Палача Бабьего Яра СС-штандартенфюрера Пауля Блобеля – повесили. Зато СА-бригаденфюрера доктора медицины Курта Бломе оправдали. Генерал пехоты Гюнтер Блюментрит командовал 12-м корпусом СС. В плену сотрудничал с американской Военно-исторической комиссией. К суду не привлекался и добился раннего освобождения. Его эсэсовские молодчики, очевидно, вели себя как ангелы.

Охранник Освенцима – лагерный дьявол – Вильгельм Богер, очевидно, был досрочно освобожден, не досидев пожизненного приговора. СС-обергруппенфюреру Эрнсту Вильгельму Боле американский суд дал всего лишь 5 лет тюрьмы. С 1949 года он очутился на свободе.

Разумеется, не всем удавалось улизнуть. Но их финал только оттенял общую и благоприятную для военных преступников картину. СС-оберфюрер Виктор Брак – строитель лагерей, руководивший программой эвтаназии, завершил жизненный путь в петле. То же ожидало генерал-полковника медицинской службы и генерал-лейтенанта войск СС Карла Брандта. Он проводил эксперименты над узниками, обрекая их на мучительную смерть. Однако надзирательница Термина Браунштейнер за порочную и преступную деятельность в Равенсбрюке и Майданеке получила всего 3 года тюрьмы. После освобождения вышла замуж за американца и стала гражданкой США. Позднее ее все-таки выдали судебным властям ФРГ.

Организатор уничтожения евреев, ближайший сотрудник Адольфа Эйхмана СС-гауптштурмфюрер Алоиз Брукнер бежал в Сирию, где до 1955 года находился под особым покровительством властей. Генерал пехоты Вальтер Буле, причастный к гибели адмирала Канариса, выдав его дневники гестапо, с 1948 года разгуливал на свободе. В Польше повесили высокопоставленного чиновника оккупационного режима Йозефа Бюлера. А вот СС-оберштурмфюрера Генриха Бютифиша, одного из ведущих сотрудников преступного концерна «ИГ Фарбениндустри», после 6-летней отсидки вернули на работу в химическую промышленность. СС-обергруппенфюрера Эрнста фон Вайцзеккера, отца одного из президентов ФРГ, приговоренного к 5 годам тюрьмы, освободили в 1949 году. Преступники не досиживали даже минимальных сроков. Члена Академии германского права (!) и СС-обергруппенфюрера Карля Валя присудили к трем с половиной годам тюрьмы. Через три месяца крупный эсэсовец и правовед оказался на воле.

Как ко всему этому надо было относиться? С позиций гуманизма? С позиций страны, подвергшейся нечеловеческому надругательству? С позиций миллионов погибших славян и в первую очередь – русских? С позиций миллионов мертвых евреев? Что должен был делать Эренбург? Как реагировать на происходящее? Как бы поступили мы на месте Эренбурга? На месте России? Можно ли причислить подобное отношение к нацистским преступникам к актам гуманизма? Что думает Фемида по данному поводу? Что думает просвещенный немецкий народ? Что думает русская деревня? Как относились и относятся к подобным событиям в Америке? В Англии? Во Франции? Одобряют ли поведение органов германской юстиции в Израиле? Почему поимка Эйхмана стала частным – в полном смысле этого слова – делом одной страны?

Эренбург мог бы задать побольше вопросов, чем я. И наконец, прав ли Хрущев, который смотрел на все эти проделки сквозь пальцы? Прав ли он, вступив в политическую сделку с Конрадом Аденауэром?

Кто ответит? Не беспокойтесь – никто не ответит. По-прежнему будут поливать Эренбурга.

В доме у Лотты на Чудновского

Когда Лапин и Хацревин по заданию редакции «Красной звезды» прибыли в Киев, Лотта уже давно покинула город. Лапин и Хацревин остановились в тринадцатом номере гостиницы «Континенталь». Самый шикарный отель на Украине! Во время революции и Гражданской войны кто только здесь не жил и не кутил! Гетман Скоропадский с хвостом адъютантов, требовавших бифштексов с кровью и цыганский хор как у Яра, а поднабравшись – затягивавших «Боже, царя храни…» Петлюровские атаманы, лакавшие французский коньяк стаканами, как сливовый тяжелый самогон. Генерал Бредов, который молился перед тем, как сесть за стол, и крестился перед принесенной метрдотелем иконой. Чекист Лацис, обожавший суп с клецками и пожимавший руку официантам. Эсеровский боевик Блюмкин, некогда взорвавший германского посла графа Мирбаха и в компании мелких литераторов читавший в перерывах между блюдами стихи модернистов, в том числе и Эренбурга. Внук знаменитого немецкого философа Шеллинга старенький оккупант генерал-фельдмаршал Эйхгорн, убитый после обеда в «Континентале» на Банковой улице, поблизости от особняка гетмана, на руках которого и скончался. Русские эсеры договорились с украинскими, и Борис Донский, уроженец Рязанской губернии, совершил этот довольно бессмысленный террористический акт. Молодой и поджарый генерал Маккензен занимал в отеле роскошные апартаменты, завтракал и обедал в пустом зале во избежание неприятностей. Дожил до гитлеровских времен и сиживал рядом с фюрером, укрепляя реноме Верховного главнокомандующего, не имевшего ни малейшего представления об искусстве войны. Большевистский лидер Квиринг, объяснявшийся с украинцами жестами, устроил в отеле штаб-квартиру и с неохотой покинул гостеприимные покои. Пропитанные кокаином генерал Слащов и слащовцы закатывали здесь вполне купеческие оргии и мазали девиц черной икрой.

Да, чего только не видывали стены уютного отеля «Континенталь» на Николаевской улице! Центральная Рада, Центральную Раду – немцы, немцев – гетманщина, гетманщину – опять большевики, большевиков – деникинцы, деникинцев – петлюровцы, петлюровцев – украинские коммунисты, украинских коммунистов – московская власть, и вперемешку! До четырнадцати раз за два года. На одном краю – Бредов, на другом – петроградские отряды, под Киевом – ангеловцы, а за Днепром – Зеленый и мужичье с вилами, собравшееся «пограбуваты». Когда чуть устаканилось – в полном смысле слова: стаканы перестали дрожать от взрывов – и надзора стало побольше, а власть к рукам прибрала ВУЧКа, в «Континенталь» пожаловали совбуры: хозяйственники – директора заводов, командированные из Москвы и Харькова, знатные и значные иностранцы; Хрущев заглядывал в конце 30-х годов, с личным охранником, видным ежовцем, наркомом внутренних дел Александром Ивановичем Успенским – крупным чекистом, прославившимся знаменитой формулой, которую он выдвинул сразу же после появления в Киеве: «Евреев из аппарата НКВД убрать!» Никита Сергеевич, понятно, ему не противоречил, а в мемуарах личность Успенского не вскрыл. Между тем за десять месяцев наркомствования Успенский навел в органах полный порядок, и Амаяку Кобулову, когда предместник бежал, мало что оставалось сделать. Этот потомок сторожа-лесника, награжденный еще при Менжинском орденом Боевого Красного Знамени, а при Ежове – орденом Ленина, был сукиным сыном высокого полета. В служебном кабинете он оставил записку: «Труп ищите в Днепре». Но искали его еще большие сукины сыны, объявив всесоюзный розыск. Сначала он скрывался под Москвой, а затем двинулся на восток. В городе Миассе, неподалеку от Челябинска, его и накрыли. Посиживал он в «Континентале», посиживал, наводя страх на официантов. Успенского хорошо знал сам Сталин, так как будущий беглец год работал заместителем коменданта Московского Кремля по внутренней охране. Как мы видим, Ежов подсунул Хрущеву надежного охранника.

За столиком «Континенталя» прохлаждался и младший братан Богдана Кобулова, уже упомянутый Амаяк, будущий глава разведки в Берлине у Деканозова, создавший в здании посольства специальную камеру, где проводились различные следственные действия в отношении лиц, попавших в лапы советской резидентуры. Потом Амаяк стал министром госбезопасности Узбекистана. Носил он белую гимнастерку и щеголял белыми парусиновыми сапогами и ярко-желтой портупеей с присобаченной к ней столь же ослепительной кобурой. Пил он красное вино и походил, несмотря на петлицы, на ворюгу-теневика из Боржоми. Носил, как и родной брат, дружбан Берии, гитлеровские усики-сопливчики. Работал под грузина, хотя был природным армянином. Я его хорошо помню в парке напротив университета во время какого-то торжества.

Последний предвоенный охранник Хрущева – Иван Серов, человек крутой, ему не до рестораций, времени нет – оккупация Западной Украины, дела на границе, да и время переменилось: построже стало. Но стригся у парикмахера Гальперина в «Континентале». Сияющий никелем и зеркалами мужской, пропахший «шипром», зал. Мастер – первейший, обслуживал элиту, к нему не пробьешься, запись! Но, разумеется, чекисты, партийное и правительственное начальство, а также знаменитости имели преимущества. Стрижка в НКВД плюс «шипр» – важный показатель ситуации. Ежов, а после войны и Абакумов перед арестом стричься перестали. Берию схватили неожиданно – бритеньким и пахнущим хорошим одеколоном. По-разному случалось. Но в основном бывалые люди отмечали: небритость – признак близящейся гибели.