Текст книги "Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 58 страниц)

Параллели

Я слушал Каперанга отныне с возрастающим удивлением и недоверием. Трудно было разобрать, в чем суть его претензий: кто просрал Испанию и почему? Но потом я усвоил железно, и обязан я устойчивостью своего мнения Каперангу: романтический флер, который набросил Сталин на испанскую эпопею, обернулся вскоре старой и дырявой ветошью. Испания под Франко не пропала, не кончилась, а к концу XX века заняла одно из первых мест среди стран континента. В Испании не Франко и не легион «Кондор» оказались сильнее – это еще можно было пережить, хотя и с ощущением горького чувства вины. В Испании сталинская система околпачивания дала первый очевидный сбой на мировой арене, продемонстрировав собственную разрушительную несостоятельность. Не оправившись еще от нокдауна, она бросилась в объятия Гитлера и попыталась восстановить реноме захватническим освобождением западных районов Украины и Белоруссии. При явном попустительстве и даже содействии Гитлера все действия РККА завершились успешно. Агитационный пирожок внутри страны скушали без особых протестов и жалоб на несвежесть продукта, из которого он стряпался. Окрыленный вялой и молчаливой поддержкой, Сталин бросился на север, стремясь раздавить Финляндию, чтобы облегчить оккупацию прибалтийских стран. Провалившись там, он несколько угомонился, сменив правительства в Латвии, Эстонии и Литве.

Первые месяцы войны 41-го возвратили обитателя Кремля на землю и напомнили об испанской катастрофе. И только всеобщее восстание народа против гитлеровской Германии спасло положение. Народ одержал победу под его стягом, но вопреки военным претензиям вождя и прежней политике. Но свою несостоятельность система ярко и убедительно, с неприятной и необъяснимой откровенностью продемонстрировала при попытке подавить мятеж Франко. Она, система, вскрыла на Пиренейском полуострове гниющее материалистическое ядро сталинизма, забрав у республиканцев колоссальный золотой запас нации, прислав взамен более шести сотен неважных самолетов, до тысячи устаревших танков и бронеавтомобилей, тысячу с лишним орудий разного калибра, полмиллиона винтовок вышедших в тираж образцов, двадцать тысяч пулеметов и прочее слабенькое вооружение.

И все бы ничего, и голыми руками немало удалось бы сделать, но Сталин параллельно испанским баталиям создал в собственной стране обстановку отвратительной внесудебной бойни, посеял в ней дикий страх и недоверие, когда расстрел и лагерь превратились в повседневность.

Эту страшную параллель до сих пор историки, писатели и журналисты совершенно не замечают и исключают из рассказов о жизни Страны Советов в 30-х годах. Испанская драма рассматривается изолированно, если вообще рассматривается. Большой террор стараются преуменьшить и повернуться спиной к Пиренеям. А ведь он, этот Большой террор, если и не начался там, то подпитывался ядовитыми соками оттуда. Сама идея существования пятой колонны имеет мадридское происхождение. Можно привести еще десятки примеров, как испанский сапог давил и терзал уже больное тело России, но я-то пишу о другом. Иногда сожалею, что о другом.

Испанский конфликт назревал и разразился параллельно с гнуснейшими московскими процессами, варварскими демонстрациями преданности вождю и одобрения его политики, которые сколачивал столичный партбосс Никита Хрущев, одновременно с устранением с общественной арены осколков несостоятельной ленинской гвардии, пользовавшейся, однако, авторитетом у значительного отрада интербригадовцев, связанных с Коминтерном, наряду с уничтожением верхушки РККА во главе с маршалом Тухачевским, а погодя – группы военных, среди которых первое место принадлежало маршалу Блюхеру, – разве в подобных обстоятельствах можно было надеяться на победу в Испании? Разве можно было надеяться на победу в Испании, когда в стране нагнетались шпионские страсти, отзывали послов и сотрудников НКИД, агентов ИНО и НКВД на родину, с последующим их исчезновением? Разве можно было надеяться на победу в Испании, читая невероятные по абсурдности заголовки газет, наряду с распространением злобного доносительства, сменой рядового состава органов внутренних дел и государственной безопасности, чисткой дипломатического корпуса, идеологических и экономических наркоматов, геноцидом интеллигенции, арестами писателей, ученых и деятелей культуры, яростными нападками на все и вся, ростом антисемитизма и неумеренным возвеличиванием карикатурной фигуры Сталина, ретушь портретов которого стала основой деятельности миллионов сограждан – от секретарей ЦК до последнего проявщика в районной многотиражке. В подобной обстановке развала и распада нельзя выиграть никакую войну – ни финскую, ни испанскую, ни германскую. Только восстание народа против немецких фашистов избавило мир от коричневой чумы. Восстание, а не военные битвы, не военное превосходство опрокинуло на лопатки Гитлера. В созданной Сталиным ситуации и ценой большой крови можно было лишь оприходовать часть смертельно раненной Польши и уложить в ледяные могилы Карельского перешейка десятки тысяч красноармейцев, довольствуясь пусть важными, но отнюдь не решающими для стратегической безопасности страны приобретениями. Восстание нашего народа лежит в основе миллионных потерь. Военные сражения, проведенные по всем правилам оперативного искусства, никогда бы не привели к такому количеству убитых и раненых. На зверство нацистов есть что списать, конечно, но отсутствие подготовленной армии, низкий уровень организации военной мысли – главные причины неудач первых месяцев войны.

Прикрываясь лозунгами борьбы с контрреволюцией, троцкизмом и иностранной агентурой, Сталин надеялся единолично овладеть обстоятельствами. Весьма недвусмысленным свидетельством этого явился внешне пустяковый и даже дружески-безобидный разговор Эренбурга после его короткого пребывания на родине с переводчиком и на то время единственным корреспондентом в Мадриде, представляющим советскую прессу, Овадием Герцовичем Савичем.

Семейная амальгама

Отец Жени не распространялся о своем происхождении. В «Дне втором» отец Володи Сафонова – врач, добрый, отзывчивый, образованный человек, целиком принявший революцию. После смерти родителя мальчик воспитывался в семье дяди, который, в противоположность брату-врачу, революцию не принял и отзывался о ней дурно. Однако мотив действительно близкий к происхождению отца Жени все-таки использован Эренбургом. Володя Сафонов во время пионерской чистки защищает сына царского прокурора Сашку Власьева и, не понятый товарищами, выходит из организации. Сашка Власьев честно признался в том, кто его отец. Дети за отцов не отвечают, Сашка просто сказал правду. За что исключать? Тема получает развитие в эпизоде столкновения Володи с дядюшкой. «Ты еще за охранников начни вступаться», – предлагает он. Володя спокойно ответил: «Я, дядя, не знаю, может быть, и вы в этой охранке состояли. Папа мне говорил, что вы – черносотенец». Дядя побагровел и шепнул жене: «Змею растим. Такой побежит и донесет».

Типичная ситуация для 20-х годов, нетипично только поведение отца Жени. В одном из писем она сообщила, что дед по мужской линии – Владимир Сафронов – был вовсе не врач, а околоточный надзиратель, попавший на должность из офицерского сословия. Обычно подобный путь проделывали офицеры, изгадившие свое звание и выгнанные офицерским собранием из полка. Военных профессионалов охотно подхватывали жандармерия и полиция. После революции дед Сафронов скрыл прошлое, подавшись в стекольщики. Имел три или четыре жены и кучу детей. Полицейский – охранительный мотив; его как мы видим, Эренбург использовал. У него ничего не пропало даром. Похоже, что отец Жени не утаил от собеседника компрометирующие на то время обстоятельства. Не исключено также, что проявившееся впоследствии настороженное отношение Эренбурга к отцу Жени зависело от прошлых полицейских корней. Эренбург имел опыт общения с публикой охранной породы.

Бывший околоточный нашел приют в Ленинграде с чадами и домочадцами. Но эту линию Эренбург не хотел психологически и сюжетно углублять, создавая образ Володи Сафонова. И так дядя-черносотенец отбрасывал на него тень. Все колебания и метания героя тогда бы объяснялись родственным влиянием, то есть в какой-то мере генетически. Время на дворе стояло вульгарное, жестокое и примитивное. Впрочем, время я напрасно упрекнул. Узнав, чем занимался дед Сафронов, я несколько опешил. Знакомство с сыном околоточного надзирателя как-то не входило в мою томскую программу изначально. Врачебная профессия отца Володи Сафонова достаточно убедительно объясняла высокий уровень его интеллектуальной подготовки. Реалии дореволюционного быта, между тем, свидетельствуют, что сын околоточного, в прошлом офицера, мог получить отличное воспитание и учиться в лучшей гимназии.

Бабушка по материнской линии происходила, что называется, из хорошей семьи. Иными словами, ее отец служил в синагоге кантором. Он был человеком искусства! В Томске синагога отсутствовала, и семья кантора приехала в северные Афины без него. Сам кантор оставил сей мир при драматических обстоятельствах. Он был восьмым сыном мельника и любил лошадей с детства. Когда осточертело петь одно и то же, он бросил синагогу и женился на Жениной бабушке, а чтобы прокормить будущую семью, занялся извозом. Жил он до брака где-то в Казахстане. В дни революционных бурь он перебрался на окраину Петропавловска. Опытный лошадник, он подружился с местными казаками и вошел в их среду. Для казаков главным оказалось то, что он вел дела честно, извоз содержал правильно и коня жалел. На иудейство они наплевали. Замечу попутно, что Фадей Ильич из «Дня второго», сдавший комнату наверху Володе Сафонову, где он покончил жизнь самоубийством, был когда-то конским барышником, любил с гиканьем носиться на резвых, так же как и кантор-расстрига. «После революции он присмирел, но не увял. Он заведовал конюшнями горсовета», – заключает Эренбург представление человека, обнаружившего тело центрального персонажа в петле у себя возле «шкапа» с регистрационными книгами, куда была занесена очередная «коняга», купленная у «депо» для «водокачки». И здесь ощущается явственный след, оставленный отцом Жени. Эренбург ничего не упускал, и всякое лыко – в строку.

Судьба бывшего кантора сложилась печально. Красноармейцы конфисковала у него лошадей. Он в ответ взбунтовал народ и угнал косяк в степь. Его преследовали неделю, поймали и тут же на месте расстреляли вместе с казаками, которые следовали за ним. Бабушке в то время исполнилось тридцать лет, и она осталась с тремя детьми.

Каждый кирпичик – в стенку

Синагогальная тема тоже присутствует в «Дне втором», но она намечена лишь пунктирно и не получила развития. В Томске жил раввин Шварцберг, приехавший из Минска и проклинавший все и вся – от прошлой жизни до нынешней, включая революцию. Этот Шварцберг возник на страницах романа, вероятно, по двум причинам. Ни один крупный город, даже в Сибири, не мог обойтись без синагогального служителя. Рассказ отца Жени о родителях невесты остался у Эренбурга клочком воспоминаний.

Семья Сафроновых, по мнению Жени, была заражена юдофобством, но Александр Владимирович потом не упускал случая подчеркнуть, наоборот, свое юдофильство – и не только потому, что женился на еврейке, а теща гордилась, что она супруга бывшего кантора. Он считал акцентированное юдофильство неким знаком благородства, неким орденом, отличающим от невежественной толпы антисемитов. После приведенной мозаики фактов и сопровождающих их ощущений усомниться, что источником разнообразных сведений, использованных Эренбургом в романе, являлся отец Жени, не единственным, разумеется, но основательным и достаточно значительным по объему, не представляется возможным. Каждый кирпичик – в стенку. Так работают настоящие мастера.

Коллекция индейских приспособлений

– Обратное влияние тоже присутствовало, – однажды сказала Женя. – После встречи с Эренбургом в Томске отец перестал курить папиросы и завел себе трубку. Тратил уйму денег, покупал самые лучшие – английские шкиперские, эскимосские, вишневые, филипповские и всякие прочие. Имел целую коллекцию: штук двадцать. Постоянно хвастался: у меня, мол, не хуже, чем у Ильи Григорьевича.

Трубку он действительно не выпускал изо рта. Вообще, процесс набивания в бочонок табака, раскуривание, попыхивание и чистка мундштука доставляли ему особое и, очевидно, ни с чем не сравнимое удовольствие. За столом трубку он пристраивал в пепельницу, а в конце трапезы тут же зажигал специальной зажигалкой, которую раздобыл после войны и освобождения из лагеря. Зажигалка иностранной выделки, видавшая виды и издававшая бензиновое зловоние, но работавшая безотказно и вспыхивающая с первого разгона колесика. Кисеты тоже имелись разнообразные, с неодинаковым табаком, и всегда под рукой. В крольчатнике пахло когда как – крепким кнастером или тонким, слабым, почти женским ароматом, а дымок струился то густо-синий, то нежно-голубой, то сероватый, почти невидимый. Я полагаю, что в трубочных занятиях он превзошел Эренбурга и, как способный инженер, которого очень ценили на ТЭМЗе, досконально изучил особенности извлечения удовольствия из индейского приспособления, символизирующего мир и дружбу.

Чернильница и муха

Есть еще несколько моментов, прочно объединяющих центральный персонаж «Дня второго» и отца Жени. Прототип Володи Сафонова любил писать письма и вел дневник. Это был, по словам Жени, правдивый дневник. Отец изливал душу без оглядки, абсолютно не страшась, что тетрадь прочтет чей-то любопытствующий и недоброжелательный взор.

– Зачем вести дневник, если ты вынужден обстоятельствами лгать? – сказал он Жене. – Дневник предназначен для облегчения души и для воспоминаний. Вранье душу отягощает, а воспоминания убивает. Я к своей душе всегда относился серьезно.

Через десятки лет, когда я тусклым московским вечером позвонил Жене в Томск, уже после кончины Сафронова, она – забыл по какому поводу – заметила, что отец часто и подолгу шуршал бумагой по ночам. Я осторожно попытался выяснить, о чем он писал. Женя так и не смогла почему-то ответить и до конца раскрыть тайну.

– Он очень хотел стать писателем и добиться признания. Он мечтал о славе Солженицына. Сочинял пьесы и короткие повести. Читать рукописи – не позволял и сам вслух никому не читал. Ты филолог, привыкла к классике, сердился он, начнешь критиковать и собьешь меня с толку. Я однажды подглядела реплику героини в первом акте: «Синий вечер… Синий вечер и одинокий снег…»

– Как ты думаешь, – спросила Женя, – снег может быть одиноким?

Я дипломатично промолчал.

– Нет, снег не может быть одиноким, – решила она. – Снег может быть единственным, неповторимым, но не одиноким. Кто-то из действующих лиц у отца в пьесе кричал – согласно ремарке: «В чернильнице российского интеллигента высохли чернила…» За сим следовала еще одна ремарка: «Из чернильницы вылетает муха». Я все его хотела уколоть вопросом: как практически это сделать на сцене и увидит ли зритель полет мухи? Мне рассказывали, как Прудкин в «Анне Карениной», играя адвоката, ловил муху. Здорово, гениально! Одно, два движения – и ты видишь саму муху! Вдруг я несправедлива к отцу? На сцене можно сделать все. Но мне все-таки кажется, что он не имел литературного дарования.

Во время очередного разговора, спустя два месяца, Женя внезапно без всякого понуждения снова вспомнила о писательских усилиях отца.

Молитвы

– Спасибо тебе, что ты отца не забываешь. Я очень хочу, чтобы ты реализовал замысел и оставил, хотя бы для наших детей, эту историю. Жаль, если она погибнет. Отец мечтал стать писателем. Да, мечтал! Почему им овладела эта мечта – не знаю точно. Но думаю, что здесь немалую роль сыграла мифическая связь с Эренбургом. В бурные дни 56-го после съезда партии, когда я по распределению уехала в Казахстан, он буквально расцвел без моего иронического и дезинфицирующего воздействия. И однажды добился успеха. Пусть только всетомского. Написал прозаическое произведение, которому дал название «Портянки». О молодом парне, который погиб в колхозе. Я тебе лучше напишу историю этого рассказа, а то по телефону страшно говорить, еще кто-нибудь подслушает и донесет. У нас здесь все доносят на всех.

В последних словах – вся Женя, с ее детской наивностью, прошлыми и нынешними страхами, правдивостью, открытостью и добротой. Тогда же успела она сквозь треск разрядов и гигантское расстояние прошелестеть:

– Если хочешь – оставь мою фамилию. Вряд ли я доживу до выхода твоей книги в свет. А я так мечтаю тебе помочь и каждый день молюсь за тебя и за то, чтобы ты добился успеха. Ты уже его добился. Я знаю, я понимаю. Тебя поддержал Твардовский. И «Пани Юлишка» вещь замечательная, просто замечательная. Но я мечтаю, чтобы ты добился большего, хотя отдаю себе отчет, что для этого в нашей стране надо совершать другие телодвижения, на которые ты, слава Богу, неспособен. А так – напиши про нас все, все, все! И что было за углом твоего дома на улице Дзержинского и в Роще. Я тебе разрешаю. Напиши все, все, все!

Я был тронут настолько, что забыл об осторожности и не свел разговор к какой-нибудь шутке. Меня никто так искренне не ободрял, никто никогда не желал столько хорошего.

Заградотряды

Немцы наотрез отрицали наличие в вермахте чего-либо напоминающего наши заградотряды. Немцы отрицали существование у них штрафных рот и штрафных батальонов. Есть ли доказательство противного? Про это никому ничего неизвестно. До разгрома под Сталинградом немцы в плен почти не сдавались, предпочитая смерть. Сталинград их перевернул. Нежелание сдаваться в плен – подтвержденное явление, отсутствие заградотрядов – нет!

Сталин в приказе велел Поскребышеву написать, что немцы после неудачи под Москвой создали заградотряды, штрафные роты и штрафные батальоны, которые восстановили положение, и нам надо перенять удачный опыт верховного командования вермахта. Принялись тут же перенимать: к осени немцы догнали РККА до великой реки, олицетворяющей Россию и русский характер. «Волга, Волга, мутер Волга!» – горланили фрицы, помыв сапоги в студеной воде. И никакой приказ не помог!

Зачем Сталину понадобилась ссылка на немцев и их безжалостный фашистский опыт, если заградотряды вообще существовали в вермахте? Ведь приказ за № 227 изначально был лжив: заградотряды в той или иной форме Наркомат обороны сформировал еще на финской. И далее – вот что раскрылось недавно, и вот почему зек пресловутый тот приказ окрестил фашистским, и вот отчего немцы под Сталинградом навязывали чтение его тем, кто находился в свободном плену, то есть работал в прифронтовых мастерских и сражался со своими соотечественниками лоб в лоб на передовой, укрываясь в городских развалинах, канализационных трубах и траншейных норах. Бункера из битого кирпича занимали только офицеры. У них там и елка под Новый год, и подарки к Рождеству, и неотощавшие бабы в обслугу. Баба – редкость, из-за баб спорили.

Жестокость мало помогает приближению цели.

– Под Сталинградом и в самом Сталинграде нацменов собралось десятки тысяч, – утверждал зек. – Украинцев и волжских татар не пересчитать. Кубанцы, дончаки, терцы наравне с тевтонами воевали против своих. Один кубанец по фамилии Ищенко мне ввернул: «А кто – свои? Эти, что ли? – и он кивнул на восточный берег. – Да ни в жисть! Никакие они не свои! Хуже дьяволов!»

Дончаки тоже отказывались от братства с русскими. «Какие мы русские?! Мы – готы, потомки готов». Особенно хорунжие настаивали: готы мы, готы! А когда их пытали, что за готы на Тихом Дону объявились и когда, – отвечали: «Хрен знает! Немаки нас готами объявили». Немцы дончакам доверяли – специально подобранная конвойная сотня охраняла ставку фюрера. Когда генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн вступил в командование группой армий «Дон», то с удивлением узнал, что штаб защищает казачий эскадрон и никаких других соединений вермахта поблизости нет.

В мае 2001 года радио принесло известие, что Тур Хейердал отправился на Дон искать потомков древних казаков, которых вытеснили туда римляне и которых считают предками викингов. Может, Гитлер не так уж неправ, отдав приказ наделить личную казачью сотню готским происхождением?

– И не в жидах корень! Жиды жидами, а политкомиссары политкомиссарами. Они хуже жидов! Они не сегодня-завтра нас возьмут – ни единого живым не оставят. Немцев еще пощадят, а нас нет, – говорил этот кубанец по фамилии Ищенко. – Ни за что! Мы для них хуже гадюк. Вот и посекут нас! – зек рубил слова зло, увесисто, беспощадно, но в них ощущалась правда. «Не верю, – сказал я тогда кубанцу, – чтобы русские русских не пожалели и так с ними поступили. Не верю! Осудят – кайло в лапы или пилу и в рудник, а то на лесоповал – прощение отмаливать». Ан нет! По его получилось, а не по-моему. Как взяли дураком с Паулюсом, так и погнали в лагеря, но по дорожке, по дороженьке стали втихаря нашего брата славянина в немецкой форме чистить. Особо косорылым плохо – татарам, калмыкам, киргизам и черножопым азербайджанцам. Их в район Сталинграда много нагнали. Выдернут такого из ряда и прямо, не отходя от кассы, или приколят штыком, или пулю в лоб зажарят. И дальше глазами шныряют. СМЕРШ, что ли, зачищал. Смершевцы сплошь офицерье: заградотряды у них в услужении, СМЕРШ курносых в первую очередь отфильтровывал. Так, наверное, всех в пути и перещелкали. Хоть кубанец ты, хоть русский, калмык или татарин – не скроешься. Я это сразу сообразил. В сомнительных случаях требуют отвечать по-немецки. Вот и улика! А никто из наших по-немецки ботать не может.

– Вы-то как спаслись? – спросил я.

– Я хитрый – я под немца косил. Раненным притворился в голову. Таким манером до главного фильтра и добрался. Там не стреляли. Тысячи от тех сталинских заградотрядов к немцам перебежали, да ненадолго. Сколько народу зазря переколошматили! Сколько мальчишек-губошлепов сгинуло! Ужас!

Признание Берии

И впрямь! Зачем Сталину понадобилась ссылка в приказе за № 227 на опыт отпетых фашистов? Вопрос не бездельный и немаловажный. Был ли вождь самостоятелен и свободен при принимаемых решениях? В тюремном письме от 1 июля 1953 года к Георгию Маленкову Лаврентий Берия писал: «Но скоро после перевода в Москву, когда немного навели порядок в МВД после Ежова, т. Сталин выделил МГБ из МВД, особый отдел передал Наркомату Обороны и только в начале войны, когда надо было остановить бегущие – отступающие наши войска, был вновь объединен мог бы МВД – возвращен Особый отдел из Наркомата обороны и после проделанной работы по остановке бегущих войск, когда было расстреляно несколько десятков тысяч дезертиров, созданные заградительные отряды и др. – вновь было выделено МГБ». Бессвязность и безграмотность бериевского текста не в состоянии затемнить тот факт, что заградотряды не есть результат введения в действие приказа за № 227 и Сталину вовсе не надо было уравнивать РККА с вермахтом для пущей важности. Все прекрасно знали о существовании заградотрядов. Зачем же он это сделал?

Более того, первые заградительные отряды создали в 41-м году согласно директиве Ставки ВГК от 5 сентября командующему войсками Брянского фронта генералу Еременко. Ему разрешалось создать такие отрады в тех дивизиях, которые зарекомендовали себя как неустойчивые. Еременко Сталин любил, считал надежным и цепким в обороне. Продвигался генерал по службе без помех. Когда на Юго-Западном фронте сложилось критическое положение и танки Гудериана грозили замкнуть кольцо вокруг Киева, Еременко пообещал вождю разгромить «подлеца Гудериана». Вождь поверил, а Еременко не справился с поставленной задачей и пропустил танковые колонны в заднепровские районы Украины, где они и встретились в районе Лохвицы с 1-й танковой армией фон Клейста. Судьба города была решена. В мемуарах Еременко покрыл Сталина на пределе допустимого, как ни один из маршалов и генералов.

Заградотрядам предписывалось не допускать самовольного отхода частей с занимаемых позиций, а в случае бегства – останавливать, применяя при необходимости оружие. Сквозь официальную лингвистику проглядывает страшная сущность этого института, дающего право армейскому командованию на произвол и полную безответственность. В октябре 44-го заградотряды были якобы расформированы.

Штрафники

Штрафники ненавидели заградотряды. Заградотряды ненавидели всех и особенно штрафников. Между штрафниками и заградотрядами происходили стычки. В лейтенантской прозе подобных описаний не найти. Давление заградотрядов на штрафников осуществлялось методичнее и в целом сильнее, чем на соединения, показавшие свою неустойчивость в боях. У штрафников отсутствовал выбор. Только вперед! Только к линии огня! Назад хода нет! Взаимоотношения заградотрядов и остальных частей, в том числе и штрафников, не регулировались никакими письменными распоряжениями и приказами. Здесь все зависело от воли командующего армией. Искать документальное подтверждение в архивах совершенно бессмысленно. Начальствующий состав решение о блокировании того или иного отрезка фронта заградотрядами принимал с учетом приказа за № 227. И в нем состояла опора нравственная, а также юридическая. Отсутствие гласности оставалось непременным условием. Фронт знал и по-своему оценивал создавшееся положение. Зачем же Сталин убеждал русских перенимать опыт врагов, как не раз прежде случалось, и использовать его, то есть опыт, для достижения победы? Непонятно! Необъяснимо! Ужасно! Унизительно! И обидно! А главное – бесполезно!

Приказ за № 227 мало повлиял на ситуацию, и отступление, вызванное более глубокими причинами, чем те, которые просвечивались сквозь жестокий текст, продолжалось. Правда, ответственность за действия давно применявшихся заградотрядов сводилась к нулю. Тактические навыки и военное умение сплошь и рядом уступали место страху.

– У немцев под Сталинградом никаких заградотрядов не использовалось, – утверждал зек. – Уж я-то знаю!

Еще бы ему, гаду, не знать, подумал я с неожиданной злостью. Рашпилем орудовал на пользу фрицам! Но я промолчал, и злость исчезла. Я видел перед собой несчастного, истерзанного судьбой человека. Тогда, в каптерке, я еще не имел ни малейшего представления о тексте пресловутого приказа, и слова зека звучали немного туманно и не очень внятно. Только на склоне дней я проник до конца в их смысл и значение. Русскому человеку не чуждо чувство особой гордости, которое проявляется неожиданным образом и в неожиданных обстоятельствах. Здесь корень русских побед. Здесь их тайна. Часто унижение для него хуже смерти. Отчаяние лежит в основе героики. И то и другое не бессознательно.

Между тем никто не разобрал по косточкам сталинский приказ, который сыграл в сталинградский период двойственную роль, в том числе, к сожалению, и злодейскую. Официальная цифра расстрелянных потрясает. Сейчас в газетах пишут, правда вскользь, что штрафники удержали Сталинград. А почему же не пишут, что за ними стояли заградотряды? Заградотряды располагались и на восточном берегу Волги. Легенда об устойчивости штрафников определялась наличием заградотрядов, которые действовали по своему усмотрению, отчитываясь только перед высшим командованием и особыми отделами. Штрафники и в Сталинграде оставались штрафниками. Они храбрее и устойчивее не становились. У нас и в прессе, и в литературе образ штрафника достаточно размыт. Он изображается личностью уже переродившейся, готовой пожертвовать собой во имя очищения и великой цели. Это ложь. Основная масса, основной костяк штрафбатов не мог столь быстро отказаться от собственной криминальной природы. Безвыходность – вот фундамент мощного сопротивления штрафников. Ни у Виктора Некрасова, ни у Константина Воробьева, ни у Вячеслава Кондратьева нет ничего о трагической доле штрафников.

Когда мы видим на кинопленке момент встречи советских солдат, сомкнувших кольцо окружения 6-й армии Паулюса и обнимающих друг друга, когда мы видим это бушующее море тел и голов, когда мы видим тысячи ушанок, подброшенных вверх, когда мы слышим, как люди самозабвенно кричат: «Ура!», мы начинаем невольно сомневаться в сложившемся исподволь мнении, что именно штрафники удержали город на Волге. Уж слишком много пришлось собрать в одном месте преступников, дезертиров, неустойчивых, трусов и прочих обвиненных поспешно существовавшей сталинской системой. Как в этом во всем разобраться? Зачем же нам был этот фашистский и вряд ли в натуре существовавший опыт? Кто-нибудь когда-нибудь доберется до истины.

Штрафников в клокочущей радостью массе хватало. Азарт боев очень часто превращал их в воинов иного плана – не искупающих кровью вину, а защищающих ценою большой крови родину. Любопытное и важное явление, не отмеченное членами Союза советских писателей. Еще одно явление, не затронутое этими членами, – как сталинградский триумф был отмечен бойцами заградотрядов: сколько их и находились ли они в массе солдат, рванувшихся в зимнем поле друг к другу? Где они находились в тот момент и что ограждали? А их ведь числилось в составе армейских группировок не так мало. Не взвод, не рота, не батальон. Малым количеством не удержишь отступающих.

– Обморозились крепко – не так, как немцы, но крепко. Пока со мной – как они утверждали, изменником – следователи на фильтре разбирались, кровожадность у них поутихла. Стрелять подустали, про рашпиль начали выслушивать спокойнее, морду больше не били, кормили по уставу, появилась надежда выжить, да и зачем им была теперь моя жизнь?!

Он касался еще десятков сталинградских штрихов, о чем здесь не место вспоминать, но то, что я изложил, оказалось странным образом прелюдией, то есть необходимым объяснением, к важному минисюжету с участием Эренбурга. В тот или иной день я спросил зека:

– Как же вам удалось выпутаться? Помог ли рашпиль?

– Да нет! Это я по наивности так думал. Текучка помогла. Судили нас чохом – под гребенку, что называется: по десять – двадцать человек за раз. Сунули срок, поражение в правах и сюда, в Нарым. Вот досиживаю! Гуталин дуба врежет – нам скостят. Слух идет, что ослабел очень. Как былинка качается. Гуталин-то выветрился, побелел.

Чего не понимал Савич

Обязанности, которые выполнял Савич в заграничной командировке, кроме корреспондентских и переводческих, при внимательном чтении мемуаров Эренбурга вызывают недоумение. Чем он занимался среди республиканцев и интербригадовцев? Какую человеческую позицию занимал? Кому служил? Во что верил? Конечно, Эренбург излагает происшествие, по понятным причинам, сколь возможно мягко, но суть приведенных реплик не нуждается в комментариях и сама отвечает на непременно возникающие вопросы.