Текст книги "Элрик: Лунные дороги"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 65 страниц)

Глава тринадцатая
Суд чести

 
Я Тор!
Бог войны,
Громовержец!
Север – оплот мой,
И крепость моя,
Властвовать буду
Я вечно!
 
 
Здесь среди льдов
Я народами правлю.
Молот в руке моей,
Мьёльнир могучий.
Ни великаны, ни чародеи
Не устоят перед ним!
 

Лонгфелло. Сага о короле Олафе

 
Возьми эту трубку. Воистину, ты – человек!
Находится суть в ней моя, все мое существо.
Вложи в нее тоже, что есть у тебя, кто ты есть,
И станешь свободным, и смерть не коснется тебя.
 

Песнь трубки осейджей (перевод Ля Флеше)

Гуннар Обреченный пребывал в отличном расположении духа, когда мы, спотыкаясь, вышли из жаркого типи, и холодный воздух северного осеннего вечера хлестнул по нашим щекам.

– Клянусь Одином, – заявил он, – нам сегодня повезло!

Но я, одурманенный дымом и жарой в хижине, едва мог его расслышать. Казалось, вот-вот мне откроется какая-то великая истина.

Я поднял глаза и чуть не потерял равновесие – такое зрелище нас ожидало. Я даже не сразу понял, что это пакваджи в боевой раскраске. Они выглядели, будто рой насекомых размером с человека, и вдобавок негромко жужжали. Ни в одном из своих путешествий я не встречал подобного народа.

Внезапно их странное жужжание сменилось улюлюканьем. В таком освещении лица туземцев с несколькими слоями разноцветной краски имели такое же выражение, какое я уже видел у шамана Ипкаптама Двуязычного, пока мы находились в типи. Жутковатое сходство с насекомыми стало еще сильнее благодаря полупрозрачному черному блеску, нанесенному поверх остальных красок. Они блестели и переливались, словно крылья жуков. Некоторые надели на головы что-то похожее на головы насекомых. Полупрозрачный слой означал, что они готовы драться до смерти. Красный ободок вокруг глаз говорил о том, что пощады не будет. Ипкаптам с гордостью сообщил, что они назвали свой путь Тропой Чести и либо вернутся назад с сокровищами племени, либо доблестно погибнут, пытаясь добыть их.

И вновь что-то шевельнулось в миллионах вариантов памяти, которые, словно тень, накрывали меня в этом воплощении. Кого мне напоминали эти люди? Не читал ли я что-то подобное в мелнибонийских сказках? О машинах, которые стали рыбами, которые стали насекомыми, а затем превратились в людей? Кто шел Тропой Чести, чтобы основать город на юге? Я не был уверен даже в том, что мог вспомнить. Из-за сентиментальных представлений об уме, чуткости и добродетели легенда эта совсем не походила на мелнибонийские сказки. Не слышал ли я ее где-то в Юных королевствах или в другом сне с причудливой жизнью и столь же вычурной смертью, в мире, куда менее знакомом мне, чем этот?

В юности я совершил пять путешествий, мне снились Двадцатилетний сон, Пятидесятилетний, а затем и Столетний. И каждый из этих снов мне следовало пройти по крайней мере трижды. Но на самом деле я проходил их намного больше. Однако Тысячелетний сон мне снился всего второй раз, и это было уже не обучение – это была надежда спасти свою жизнь и большую часть выжившего человечества от разбушевавшегося Хаоса.

Возможно, наступил момент, к которому я так долго готовился? Кажется, я родился и возродился для подобных потрясений. Так мне сказала аббатиса в монастыре Священного Яйца в горах Далмации. В ту ночь мы сидели нагишом на постели, и в свете сальной свечи она погадала мне на судьбу. Удовлетворив страсть, она наконец разглядела, как я сложен, увидела все шрамы и отметины и решила разложить карты. Спросила со всей серьезностью, не разделила ли она ложе с демоном. Я сказал, что давно уже служу наемным солдатом.

– Тогда, возможно, ты сам спал с демоном, – пошутила она.

Бойся Творца потрясений, предупредила она меня, и я тогда подумал, что она советует мне бояться самого себя. Что может быть хуже всего в разумной вселенной, чем тот, кто отказывается думать, боится своих мыслей, кого тошнит от них? Он неизбежно выбирает насилие и путь меча, хотя жаждет мира и покоя.

– Бойся дитя, – сказала она.

И вновь я подумал, что дитя – ревнивое, алчное, требовательное и эгоистичное – я сам. Почему ее Бог призвал служить себе такого человека?

Я задал этот вопрос почтенной аббатисе, но та лишь рассмеялась. Все воины, которых она встречала, так или иначе занимались самокопанием. Она предположила, что это неизбежно.

– Порой, – сказала она, – меч и интеллект должны быть единым целым. Таково и наше время, Серебряный век. Именно так мы сможем создать эпоху Золотого века, когда можно будет позабыть об оружии. Но пока о мечах помнят, пока клинки существуют в нашей жизни и люди говорят на их языке о богах, героях и битвах, Золотой век неизбежно будет сменяться Веком Железа и Крови.

Она говорила о Князе мира так, словно он действительно существует. Я расспросил ее о нем.

– В нем спасение моей души, – сказала аббатиса.

Без всякой иронии я сказал, что завидую ей. Но мне было сложно понять, почему человек готов умереть ради того, чтобы спасти других. Сказал, что по опыту я знаю, что подобные жертвы чаще всего бесполезны. Она громко рассмеялась, услышав это.

Ее христианские воззрения, разумеется, были чуть ли не апофеозом всего того, что мелнибонийцы считают слабостью. Но я все-таки понимал: эти идеи выросли на общей почве, и она, если рассудить, имела возможность стать реальностью. Не мне относиться с пренебрежением к их мягкости и терпимости. Мой отец часто спорил о том, что там, где слабость превозносится над силой, народ из хищников превращается в жертву. Однако, несмотря на то что мышление Юных королевств сильно повлияло на меня, раньше до меня не доходило, что можно стать жертвой по собственному выбору!

От мелнибонийцев из моей касты ожидалось, что они сами пройдут через все те страдания, которые за свою долгую жизнь навлекут на других. Это порождает вкус, близость, тайный сговор жестокости, которая придает культуре особую пикантность, но в результате ведет к полному разложению. Воображение, а не изобретательная чувственность – вот спасение нации. Я пытался убедить в этом свой народ. Теперь пакваджи стояли перед той же самой дилеммой.

Чем больше я узнавал их, тем больше понимал, как мои взгляды сходятся со взглядами пакваджи, а не кое-кого из команды «Лебедя».

Мы приготовились к походу, обсудили путь, составили план и помогли пакваджи свернуть лагерь. Понемногу наша потрепанная армия собиралась выйти в долгий путь на север. Много трубок было выкурено. Много разговоров говорено. Между викингами и скрелингами (так мои спутники все еще называли наших новых союзников) отношения установились вполне товарищеские, по меньшей мере достаточно хорошие для похода. У нас было много общего с моральной точки зрения. Пакваджи понимали важность достойной смерти так же, как и викинги. Воины молились о подходящих обстоятельствах, об отваге и доблести в момент смерти.

Эти мысли вполне соответствовали представлениям моих предков. Среди тех, кого я считал обитателями Юных королевств, зарождалась новая традиция, таинственная и привлекательная для меня настолько же, насколько традиции моего народа казались знакомыми и отвратительными. Именно за спасение этой культуры, а не своей собственной, я собирался драться. Судьба этих людей зависела от того, повезет ли мне в этом долгом сне или же я потерплю неудачу. Я не испытывал ни малейшей любви к тысячелетней культуре, породившей меня. Я не раз отвергал ее, предпочитая простую жизнь человека-наемника. В выборе такого пути имелись свои преимущества. Много думать здесь не приходилось.

Разумеется, ситуация моя требовала срочных решений, поскольку в реальности я висел распятый на реях Ягрина Лерна в ожидании смерти. Но время в разных мирах течет по-разному. В конце концов, я сам принял решение попасть в Тысячелетний сон, и мне придется вытерпеть всю тысячу, даже если я добьюсь своей цели намного раньше. Именно поэтому я и могу поведать вам свою историю таким образом. То, чего я добился в этом сне, отразится во всех остальных мирах мультивселенной, включая и мой собственный. То, как я вел себя в этом сне, имело огромное значение. Мне нужно было пройти определенный путь. И если я уходил с тропы, то должен был делать это осознанно.

Наш путь приобрел неумолимую динамику. Из банды захватчиков и исследователей мы превратились в армию на марше. Египтяне и норманны шагали бок о бок с той же невероятной выносливостью, какую они проявляли, сидя на веслах. Асолингас и Бомендандо бежали впереди вместе с разведчиками пакваджи.

Ипкаптам, Гуннар, Клостергейм и я шли в середине отряда. Пакваджи вышли на тропу войны в наручах, с копьями, луками и щитами. На них были куртки с костяными пластинами и шлемы из огромных бивней мамонта, украшенные перьями и бусинами. Костяные доспехи, украшенные бирюзой и другими полудрагоценными каменьями, были легче кольчуг нашей команды. Некоторые воины надели панцири огромных черепах и шлемы из больших раковин. Косы они прикрыли шкурами выдр с вплетенными бусинами.

Еще в хижине совета я обратил внимание на огромные звериные шкуры, а теперь гадал, каковы размеры обитающих здесь морских животных, которые обеспечили пакваджи всем необходимым. Клостергейм рассеянно заметил, что размеры в этих местах вообще нестабильны, это как-то связано с взаимодействием миров разных масштабов.

– Мы находимся слишком близко к древу, – сказал он.

Слова его не имели для меня смысла. Но по мере нашего продвижения к тому месту, где я надеялся найти первоначальный Черный меч, его объяснения меня интересовали все меньше.

Армия состояла из ста пятидесяти опытных воинов. Некоторые женщины, подростки и старики тоже вооружились. В самом конце отряда из пиратов и пакваджи шагали безоружные женщины, больные, дети и животные, которые собирались сопровождать нас до места битвы. Судя по тому, что я здесь увидел, город Какатанава представлялся мне примитивным селением, дюжиной общинных домов, окруженных частоколом.

Вьючных животных пакваджи не имели, если не считать одомашненных койотов – они тянули волокуши, где лежали сложенные типи. Большая часть работы легла на женщин и детей. Воины почти ничего не делали, как и мы – просто шли вперед, решительно и неуклонно. Некоторые женщины, имевшие, как они говорили, «мужские чары», тоже оделись и вооружились, как мужчины, и шли вместе с нами, а пара мужчин с «женскими чарами» шли позади с остальными. Клостергейм сказал, что подобная практика – обычное дело среди многих народов этой обширной земли. Но не все племена разделяют их ценности и идеи.

Ипкаптам присоединился к разговору и поведал о презренных племенах, что едят насекомых и истязают животных, но о тех, кого пакваджи истребили, он отзывался хорошо, называя их людьми чести. Мы, мелнибонийцы, никогда не испытывали добрых чувств к тем, кого отправляли в небытие. Мелнибонийцы никогда не сомневаются в беспощадных законах, которые навязывают покоренным народам. Чужая культура нас не интересует. Если люди отказывались принимать наш образ жизни, мы просто убивали их. Глядя на меня, отец жаловался и говорил, что мы размякли и из-за нашего попустительства Юные королевства распоясались. В прежние времена никто в мире не позволял себе даже усомниться в Мелнибонэ. То, что мы называли истиной, таковой и являлось! Но нам нравилось иметь под рукой жирный скот, и мы позволили людям Юных королевств размножиться и обрести силу.

Пакваджи такими не были! Они верили в закон кровной мести и потому не давали врагам даже шанса отомстить. Уничтожали всех членов вражеского племни, младенцев же забирали взамен своих погибших. А когда их становилось совсем мало, крали младенцев из более сильных племен. Сейчас же они не нуждались в чужих детях.

Вчера еще все презирали пакваджи за их малый рост и за их ум, сказал Ипкаптам. Но сегодня их начнут воспринимать всерьез. История о них останется в веках. И когда Какатанава падет, пакваджи заселят все миры. Они окрепнут и станут сильнее всех, сказал он.

Несомненно, туземцы были выносливыми. Когда на длинные дистанции можно путешествовать лишь пешком или по воде, руки и ноги становятся невероятно сильными и выносливыми. Это же дает и преимущество в битве.

Пакваджи предпочитали путешествовать с большей скоростью – по воде, но мы двигались на север, вверх по течению небольшой реки, слишком узкой для лодок. Клостергейм сообщил, что в двух днях пути находится пристань, там мы возьмем каноэ, и отряд станет двигаться быстрее. Он торопился гораздо больше остальных. Разумеется, он удерживал наших врагов лишь благодаря своей магии и силе. Клостергейм предложил отряду отправиться к причалу бегом, оставив женщин и детей с несколькими бойцами для охраны. Я бы предпочел руководить охранниками. Мысль о беге меня не вдохновляла.

Тем не менее мы продолжили двигаться в том же темпе, что и раньше.

Я поразился тому, как все вокруг выросло в размерах. Таких огромных растений я прежде не видел. Мы шли по лесистой горной местности, затем пересекли несколько долин, двигаясь вдоль петляющего русла реки, углубляясь в земли, которые никто из нас не знал. Люди покинули эти места после стихийного бедствия, сказал Ипкаптам. Он считал, что вся земля вокруг владений какатанава такая же безжизненная. Даже дичь пропадет, когда мы приблизимся к цели. Так ему говорили.

До начала этой войны ни одному пакваджи не было дозволено заходить в земли людей, а уж тем более проникать в земли какатанава. Они пришли на восток во времена его деда. Какатанава тоже запрещалось выходить за пределы своих владений. И до недавних пор они придерживались этого соглашения. Но другие, такие как фурны, сделали это за них. Некоторые фурны принимали обличье людей и делались похожими на меня, хотя телосложение у меня другое. Другие же выглядели чудовищными рептилиями. Шаман сказал, что теперь, узнав меня, он понял, что я больше похож на пакваджи, хотя ему все равно еще трудно доверять мне. Интуиция подсказывала ему убить меня. Он все еще не был уверен, что это мое истинное обличье.

Пакваджи никогда не заходили так далеко на север, и Ипкаптам сомневался, правильно ли он поступил. Однако неправильные поступки стали обычным делом. Когда-то народы юга, севера, запада и востока уважали законы друг друга и границы охотничьих угодий. У них была поговорка: «Западный ветер не дерется с восточным». Но с тех пор, как в мир пришел Белый Ворон, Хаос угрожал всем сторонам света. Воюющие Владыки воздуха создали ветра-ястребы, которые уничтожали целые народы и вместо них ставили править землями демонов. Демонов этих называли Шо-а-шо-ан, и лишь утраченные сокровища пакваджи могли победить их.

Ипкаптам также признался, что боится упасть с края земли. Ведь можно угодить в бездну, свалиться в нее навсегда, вечно пребывая в отчаянном осознании неотвратимости смерти. Лучше уж погибнуть, как воин – «чистой» смертью, как выражаются некоторые. Пакваджи, как и викинги, полагали, что достойная смерть гораздо важнее долгой жизни. Те, кто умирал отважно, с песней смерти на устах, могли всю вечность жить простой и радостной жизнью воина.

Я воспринимал все намного сложнее, хотя разделял их взгляды о том, что лучше достойно умереть, чем недостойно жить. Кроме Клостергейма, никто из нас не думал иначе. Ашанти, монголы, норманны хорошо осознавали унижение и бесчестие старости и предпочитали избежать их, а обещание неизбежной смерти у всех вызывало лишь одно желание – прихватить с собой на тот свет как можно больше врагов.

Пакваджи с их провинциальным самомнением и имперскими замашками разделяли мнение, что после смерти предпочтение отдается тем, кто погиб в кровавой бойне и отправил на тот свет как можно больше людей. Судьба женщин и детей в их космологии описывалась весьма расплывчато; полагаю, что женщины обсуждали между собой какую-то свою, более приятную версию. При всей своей домашней власти они чаще всего становились невольными жертвами воинского кодекса чести. Некоторые воины даже хвалились тем, что умеют уничтожать женщин и детей быстро и безболезненно.

Начав говорить со скрелингами (как продолжал называть их Гуннар) на одном языке, я узнал о них гораздо больше. Сверхъестественные верования их были весьма изощренными, хотя чародейские силы – ограниченными и в основном применялись лишь для выращивания растений и охоты. Лишь представители великого рода шаманов, последним из которых и являлся Ипкаптам, понимали мир духов и исследовали его. Именно там он и черпал свои силы.

Семья Ипкаптама не пользовалась особой популярностью. Слишком часто они злоупотребляли привилегиями. Но пакваджи верили, что семье сопутствует удача. Я предполагал, что, когда удача подведет Ипкаптама, соплеменники перестанут его почитать и терпеть его выходки, а может, и вовсе лишат жизни.

Гуннар большую часть пути прошел в одиночку. Никто не пытался его отыскать. Пакваджи считали его кем-то вроде низшего демона. Ко мне они тоже относились с естественной неприязнью. Некоторые даже верили, что я перебежчик из Какатанавы.

Наш союз мог распасться в любой момент. Гуннар и Клостергейм имели общие цели, но я понимал: непременно придет тот день, когда они станут врагами. Гуннар наверняка собирался избавиться и от меня, когда я стану больше ему не нужен. Подобно моему кузену Йиркуну, большую часть времени Гуннар размышлял о том, как взять над остальными верх. Те из нас, кто не имел духа соперничества, всегда попадали впросак. Обычно я в любой ситуации использовал хитрость и безжалостность. Когда ты прошел обучение мелнибонийского посвященного, нет необходимости предвидеть действия других. По крайней мере, так я думал. Возможно, именно такое мышление и привело к вымиранию нашего народа.

Но Гуннар обладал такими же типичными слабостями, поскольку считал, что, как и он, я постоянно что-то замышляю. Возможно, Клостергейм с Ипкаптамом вели себя именно так – но не я. Я все еще готов был поверить, что гоняюсь за химерами. Меня интересовал лишь создатель черного клинка.

Викинги пребывали в довольно бодром настроении. Они достаточно повидали, чтобы поверить – где-то неподалеку находится город, который они смогут ограбить, даже если он и не сделан из золота. Они сознавали преимущества железного оружия и примерно знали, как вернуться обратно к морю и кораблю. Может быть, они верили, что плыви они и дальше по морю, им удалось бы избежать всех тех ужасов, что они пережили на пути сюда. Многие из них считали, что это обычный поход вглубь континента, благодаря которому они обогатятся и обретут знания. Они осознавали, как дороги меха пакваджи, и поняли, что туземцы ценят железо. Пакваджи работали лишь с метеоритным и самородным железом, которое им удавалось добыть в скалах. Каким-то образом они утратили легендарные навыки добычи и плавки металла. И в итоге за маленький кинжал у них можно было купить множество драгоценных шкур.

Викинги также считали, что обладают тайными силами, по крайней мере, те, с кем я общался. Я поразился: шаман, так тонко чувствовавший все сверхъестественное, не прознал о моем щите в защитном чехле, Щите полета, украденном у пакваджи! Мне еще предстояло узнать, действительно ли он может даровать способность летать своему владельцу и способны ли заклинания и песни вызвать духов, связанных со щитом.

Опыт показывает, что большинство магических объектов зависит скорей от доверчивости обладателя, чем от благословения духов. Щит мог не обладать вообще никакими свойствами, кроме связанных с ним древних суеверий. Гуннар отказался объяснять, как он нашел его в Европе, но мне показалось, что он купил или выменял его несколько лет тому назад, возможно, у кого-то из народа Запада, кому, по словам Ипкаптама, его подарили. Но здесь народ Запада жил бы далеко от моря – если, конечно, мы не находились на большом острове. Если же мы на острове, то народ Запада мог обогнуть Край мира по морю, как и Гуннар с Розой, отплыв из Китайских морей.

А может, свое сокровище Гуннар привез из того путешествия, когда он вернулся на «Лебеде», а Берберка Роза возглавила свой корабль-катамаран «Либо-либо»?

Мы заспорили, стоит ли нам дойти до цели быстрее или продолжать идти в том же темпе, зато никого не оставлять позади. Клостергейм говорил, что скоро наступит зима. С каждым днем холодало. Мы шли на север. Обычно и пакваджи, и викинги отправлялись в поход весной. Зимой же двигаться почти невозможно. Скоро реки покроются льдом, и мы не сможем плыть на каноэ.

Так что мы вновь созвали совет. В конце концов было решено: двое африканцев-ашанти, Асолингас и Бомендандо, самые быстрые бегуны, и пакваджи по имени Нагатчи пойдут в нескольких милях впереди остальных, чтобы провести разведку. Тогда мы сможем принять более взвешенное решение.

Трое бегунов отправились вперед, когда вечернее небо начинало темнеть. Постоянно дул пронизывающий восточный ветер, кусающий даже сквозь несколько слоев одежды. Ледяная крошка била по щекам.

Опустилась ночь. Ипкаптам, Клостергейм, ярл Гуннар и я снова собрались у маленького костерка во временном типи. Ипкаптам считал, что зима пришла необычайно рано. Он думал, что у нас есть месяц-другой до того, как выпадет снег. И снова тревожился, что мы оскорбили ветра. Лучше всего как можно скорее добраться до воды. Если снег пойдет, достичь Какатанавы станет намного труднее. А если реки станут, то и вовсе невозможно, и придется ждать до следующего года. Он повернулся к Клостергейму, ожидая от него предложений. Сможет ли он позвать на помощь кого-нибудь из магических союзников? Или можно как-то умилостивить ветер, чтобы тот унес снег в другую сторону? Что, если он предложит Снежному ветру самое дорогое, что у него есть, – жизни его детей?

Клостергейм на греческом сообщил, что все свои силы он уже потратил на поддержку своего сверхъестественного союзника Владыки Шоашуана, грозящего нашим врагам. Его и вызвать-то удалось лишь благодаря странной природе полуразумных ветров этого мира, о которых упомянул Ипкаптам. Может быть, как раз Владыка Шоашуан и притягивает к ним плохую погоду. Но если Белый Ворон все-таки сможет отнести Черное копье какатанава, то пакваджи уже никогда не смогут победить своего древнего врага и никогда не восстановят свою честь. Призыв же могущественных духов лежит вне его возможностей. Несмотря на весь свой опыт общения со сверхъестественным, он никогда не мог одновременно контролировать две подобные силы одновременно. Гуннар пробормотал, что заключил уже слишком много сделок, и сказал, что обдумывает эту проблему. Я тоже оказался бессилен: в этом мире мои чародейские силы практически не проявлялись, но зато я почти не нуждался в магии и лекарствах, чтобы жить.

– Значит, придется нам ограничиться умом, доставшимся от природы, – хмыкнул Клостергейм.

На следующее утро один из ашанти вернулся. Бомендандо был рад снова оказаться в лагере. Дрожа, он стоял у костра, завернув долговязое тело в бизонью шкуру. Он, кажется, был напуган и чувствовал себя неловко. Он сказал, что остальные остались охранять то, что они нашли, а он пришел рассказать нам об этом. Товарищи его тоже вернутся, если почувствуют опасность. Они остались следить за теми, кто обитает в холмах.

Я никогда раньше не видел на лице Бомендандо такого встревоженного выражения. Он явно не ожидал, что ему поверят.

– Да ладно, парень. – Гуннар угрожающе протянул к нему руку. – Что вы там увидели?

– След, – ответил Бомендандо. – След ноги.

– Так там есть люди? Сколько их?

– Это не человеческий след, – задрожал Бомендандо. – Он был совсем свежий, и, поискав, мы нашли другие, более старые. Это след великана.

Мы в мире великанов, ярл Гуннар. Так мы не договаривались. Вы ничего не говорили ни о великанах, ни о Каменных людях. Говорили лишь, что там плохо защищенный город. Вы говорили, что великанов выгнали из этих земель люди и карлики. Вы говорили, что великанам запрещено покидать свои города. Почему вы не сказали нам об этих других великанах, которые бродят вокруг?

– Великаны! – с презрением бросил Гуннар. – Обман зрения. След просто размазался, вот и все. Всю свою жизнь я слышал басни о великанах, но так ни одного и не увидел.

Но Бомендандо покачал головой и поднял копье. Рукой он отмерил половину древка.

– След был вот такой ширины и в два раза длиннее. Великанский.

Ипкаптам встревожился:

– Им нельзя выходить из города. Они не могут покинуть его. Им запрещено. Великаны всегда охраняли то, что поклялись охранять. Если они уйдут, миру настанет конец. Вы, наверное, видели человека.

Ашанти был непреклонен, ему надоели споры.

– Там великан, вон в тех холмах, – сказал он. – А где есть один, там чаще всего и другие.

Вдруг на краю лагеря раздался крик. Воины подбежали к нам, указывая себе за спину.

Я увидел, как из косого ледяного дождя появляется фигура. Очень высокая и широкая. Моя голова едва достала бы ему до груди, но существо казалось втрое меньше, чем все те великаны, которых мне доводилось встречать раньше.

На нем было тяжелое черное пальто, покрытое подбитым мехом плащом. На голове – шляпа странной формы с парой перьев, поля ее были загнуты с трех сторон. Светлые волосы собраны в хвост и перевязаны черным бантом.

Я услышал, как за моей спиной выругался Клостергейм.

– Это и есть наш великан? – спросил я.

Ипкаптам покачал головой.

– Это не великан, – ответил он. – Человек.

Пришелец снял шляпу в знак своих мирных намерений.

– Добрый вечер, господа, – сказал он. – Меня зовут Лобковиц. Я путешествую в этих краях и, кажется, заблудился. Не позволите ли вы мне немного погреть свои кости у вашего костра?

Он навис над нами, почти такой же высокий, как наши хижины. В присутствии этого здоровяка я почувствовал себя десятилетним мальчишкой.

Клостергейм вышел вперед и поклонился:

– Добрый вечер, князь Лобковиц. Не ожидал встретить вас здесь.

– Причуды мультивселенной, мой дорогой капитан.

Широколицый добродушный аристократ внимательно разглядывал Клостергейма, а затем удивленно нахмурился.

– Простите, если покажусь вам грубым, – сказал он. – Я ошибаюсь, или вы в самом деле уменьшились в росте на фут или даже на два с тех пор, как мы виделись в последний раз?