Текст книги "Полный привод, или Километры вдоль нормальности (СИ)"
Автор книги: Кристина Мизухара
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 74 страниц)
Невероятное облегчение.
Второе, что испытала Жаклин, это огромное, нестерпимое желание коснуться этого парня, убедиться, что он ей не снится. Да и вообще, просто прикоснуться для того, чтобы прикоснуться, и всё. Касание ради касания. Без мотивов и объяснений.
Это был он! Тот самый! Тот, который ей нужен. Тот, которого она хотела и ждала.
Когда-то давно, будучи студенткой третьего курса Университета Сити, Жак разоткровенничалась со своей подругой Лизи о том, что ей, наверное, не дано влюбиться, и она, скорей всего, никогда не почувствует такое чувство, как любовь.
– А вот как ты себе представляешь человека, в которого ты могла бы влюбиться? – спросила тогда Лизи.
– Не знаю, – задумалась Жак. – Наверное, он должен быть хорошим, умным, добрым, внимательным, заботливым. – Она засмеялась своим критериям и поэтому поспешила подытожить: – Самым лучшим, короче, а внешность не главное.
Так вот сейчас, третье, что почувствовала девушка, это желание, чтобы Лизи оказалась в этот момент здесь, тогда бы Жак смогла взять парня за руку, подвести к своей подруге и сказать: «Вот. Вот как он должен выглядеть».
Но в это самый момент до Жак начало доходить одно и ужасное, и прекрасное осознание – всё дело в том, что только сейчас она увидела и поняла, что парень был, на самом деле, беспрецедентно красив и неприлично молод. Или наоборот.
И после этого, четвертым и последним чувством из всех, которые оказались доступны ей в этот момент, это был шок.
Шок не в чистом виде, а под каким-то своеобразным соусом из отрицания и страха. Но шла уже третья или даже четвертая секунда лицезрения новых знакомых, поэтому гостья поспешила одёрнуть себя и повернулась к Эшли, чтобы та могла познакомить её с девушкой и с человеком, которого интуиция Жаклин только что записала ей в её любимые мужчины, даже если мужчиной ему еще только предстояло стать и, возможно, даже не в ближайшем будущем.
А Эшли уже не было, рядом стояла Алиса, которая легко улыбнулась и, указывая рукой на пару, стоящую пред гостьей, сказала:
– Жак, позволь тебе представить моих детей. Это моя младшая дочь Дженнифер, – с гордостью в голосе мама, показала на дочь рукой.
«Как хорошо, что я еще не успела записать её ему в подруги и порядком испугаться» – подумала про себя Жак, а вслух сказала:
– Очень рада с тобой познакомиться. – И доброжелательно улыбнулась девушке.
– Взаимно, Жак. Тётя Эшли говорила о тебе много хорошего. Надеюсь с тобой подружиться. – Просияла девчушка и протянула Жак руку.
Удовлетворённо кивнув головой, Алиса показала рукой на парня и полным теплоты и умиления голосом сказала:
– А это мой старший сын Александр.
Жак подняла глаза на парня, устремив при этом взгляд внутрь себя. Только так она могла смотреть на этого человека – настолько была застигнута врасплох нахлынувшими чувствами и ощущениями, и настолько стеснялась своей, до такой степени сильной и внезапной, тяги к этому юному прекрасному созданию.
Стоя сейчас перед парнем, влюблённая разрывалась от желания сбежать куда-нибудь, в какой-нибудь укромный уголок и просто посидеть и тупо привыкнуть к новым ощущениям, к этой ее, непонятно откуда взявшейся, тяге к человеку, которого она знала четверть минуты, и, одновременно, от нежелания отдаляться от Александра с этого момента и до конца жизни на расстояние больше, чем пара метров.
Но, ни той, ни другой возможности у неё не имелось. Поэтому она несмело протянула парню руку и сказала:
– Привет, Александр. Рада знакомству. – В свой голос, однако, девушка постаралась вложить как можно больше фамильярных и даже панибратских ноток, на автомате вспоминая юность. Примерно так, она бы поздоровалась с парнем, будь ей лет на восемь-десять меньше.
– Здравствуй, Жак, – ответил парень самым красивым голосом за всю чертову историю красивых голосов. При этом интонации его были подчеркнуто, можно даже сказать, показательно располагающими. – Добро пожаловать в Глазго. – Он пожал протянутую ему женскую ладошку.
Рука его была тёплая и большая. Когда он сжимал руку Жак, она почувствовала, как парнишка при этом контролирует силу сжатия, чтобы не переусердствовать. У неё приятно потеплело внутри. Александр был, конечно же, еще очень молод, но при этом дюймов на десять выше и, примерно на столько же, шире в плечах.
Приободрённая столь бережным к себе обращением со стороны юноши и напуганная перспективой, как максимум, бездарно упустить свой шанс оставить о себе, как ей хотелось бы, неизгладимое первое впечатление на Александра, ну, примерно, как он на неё, и, как минимум, своей неспособностью сейчас произвести на него хоть какое-то впечатление, Жак собрала все силы и посмотрела на визави напоследок еще раз очень кратко и целенаправленно, как «пять» отбила, или пальцем указала, или просто в упор сказала: «Ты!», или что-то вроде этого.
И хотя взгляд был максимально кратким, а парень – настолько же молодым, он понял его.
Безошибочно. Даже в обход желания. Для этого у него имелось много чего другого, кроме желания: возможности, умение, привычка, опыт. Выражение глаз самого Александра виделось, кстати, весьма неопределённым, но, в любом случае, вежливым. В поисках подробностей девушка просто побоялась в них всматриваться. Поэтому, высвободив руку, на что парень с готовностью ответил, быстро отдёрнув свою, отвернулась к Алисе.
– Поздравляю, Алиса, – искренне начала говорить дежурную речь Жак, – у тебя очаровательные дети. О таких детях мечтает любая мать. – Теплотой её улыбки можно было растопить все льды Гренландии. Она очень надеялась, что Александр это заметит и оценит.
– Спасибо, Жак. Мне очень приятно это слышать. Я, наверное, должна объяснить их присутствие здесь. Всё дело в том, что Алекс, – Алиса перешла в разговоре на уменьшительно-ласкательное имя своего сына, – в этом году перевёлся к вам в Оксфорд из нашего Университета Глазго, и мне бы хотелось вас представить друг другу. Возможно там, в Оксфорде, у вас появятся поводы к дальнейшему общению или даже сотрудничеству. Видишь ли, я, как и любая мать, переживаю за судьбу своего сына вдали от дома.
После этих её слов девушка заметила неуловимое движение Алекса. Взглянув на него, она увидела, что тот немного дёрнулся в сторону и закатил глаза. Жак улыбнулась.
– Да-да, – с нажимом в голосе повторилась Алиса, – переживаю. И мне было бы спокойней знать, что у моего сына там будут взрослые и самостоятельные друзья, какими нам всем здесь представила вас с твоим мужем Эшли.
– Я польщена, – расплылась в притворном удовольствии гостья из Оксфорда, загоняя мысленно пинками подальше вглубь себя свою досаду. Ей очень не хотелось, чтобы при Алексе её представляли как взрослую и зрелую, ей была неприятна эта мысль. – Мы с Чарльзом всегда открыты для новых знакомств. – Она решила ограничиться этой сухой, ни к чему не обязывающей, фразой. Последнее, что входило сейчас в её планы, так это планировать и обещать знакомство и наведение мостов между мужем и Алексом. Она бы, наоборот, предпочла, чтобы они жили на разных планетах и, ко всему своему ужасу, поняла, что сама уже предпочла бы планету Александра.
Но, как бы там ни было, Алисе пришлось удовольствоваться этой фразой. Что она и сделала, и, тем не менее, продолжила:
– Ну, а эта малявка просто очень любит своего брата и увязывается за ним при малейшей возможности. – Закончила мамаша, притворно, укоризненно воззрившись на дочь.
Дженни ничего не ответила, а только лишь стеснительно поджала губы, а потом, так же стеснительно, заулыбалась.
А у Жак, тем временем, появился отличный повод еще раз взглянуть на красавца, под предлогом увидеть его реакцию. Она ожидала, что услышав такое признание от матери, о привязанности к нему его сестры, он будет польщен, как минимум. Но её ждало разочарование. Может быть, Алекс и был польщен, но выражение его лица говорила как-то вот совсем на другую тему. Его сказочно красивая физиономия не выражало вообще ничего, кроме обреченного укора без тени юмора.
Ответным взглядом Жак он не удостоил, а всё время смотрел только на мать.
«Парень явно не в восторге от этой маменькиной затеи – завести ему знакомство в Оксфорде, – подумала Жак. – Оно и понятно, уже считает себя взрослым и самостоятельным и уверен, что в опеке не нуждается. Интересно, сколько ему лет? На вид восемнадцать-девятнадцать. И если судить о том, что он на втором потоке, то так оно и должно быть». – Решила для себя девушка. «Просто он, действительно, очень высокий» – что-то объяснили ей её мозги помимо воли. Она даже не поняла: что именно, но объяснение ей понравилось.
– Ну что же, – раздался голос вернувшейся из кухни Эшли, куда она отлучалась, чтобы дать распоряжения насчет ужина, – раз уж у нас здесь теперь все друг с другом знакомы, можно и подкрепиться. Всех прошу к столу. Жак, позволь тебе предложить вот это место. – Сказала хозяйка, направляясь к стулу по левую руку от своего мужа.
– Спасибо, Эшли. С удовольствием. – Направляясь к столу гостья думала только о том, где сядет Алекс.
Все задвигались, рассаживаясь.
Эшли села напротив дядюшки Лама – во главе стола с противоположной стороны. По левую руку от неё села Марго. Рядом с Марго сел Алекс, рядом с сыном – Алиса, которая оказалась прямо напротив Жак и по правую руку от дядюшки Лама. Рядом же с Жак села Дженни и оказалась, таким образом, напротив своего брата. Возле самой Дженни осталось свободное место напротив Марго, по всей видимости, для опаздывающего Итана.
За столом разговор шел обо всём на свете непринуждённо и, вполне себе, по-свойски. Жак первым делом сделала комплимент двум подругам по поводу их кафе, найдя его уютным и оформленным со вкусом. Она уделила немного внимания картинам в этой комнате. Особенно двум, в стиле модерн, на которых были изображены городской и сельский пейзажи что-то на манер среднего между Ходлером и Климтом. Алиса пояснила, что эти картины они с мужем, ныне покойным, отцом Дженни и Алекса, привезли с отдыха на Французской Ривьере, где приобрели их у какого-то местного художника, и что они ей тоже очень нравятся и очень дороги как память. Когда подали блюда, разговор еще коснулся и гастрономической темы, потом погоды, потом досуга и развлечений.
К большому огорчению Жак, Алекс по собственной инициативе в разговоре не участвовал, а только отвечал на вопросы или реплики, с которыми к нему обращались. Поэтому поводов открыто смотреть на парнишку и тайно любоваться им, и продолжать открывать для себя его внешность, мимику, интонации у девушки выдалось абсолютно недостаточно. Но, тем не менее, их вполне хватило, чтобы назвать для себя его красоту беспрецедентной, ибо красивее мужского лица, чем Алекса, Жаклин в своей жизни не встречала и очень хотела бы посмотреть в глаза тому человеку, который стал утверждать иное для себя.
Первое, что бросалось в глаза, это скулы. Они были феноменально скульптурны. Может, даже выглядели излишне точеными, но это смотрелось как акцентирование внимания, а не как утрированный недостаток. Тут же присутствовала и безукоризненная линия нижней челюсти, с хорошо обозначенным мужским, чуть раздвоенным, подбородком. Нос у Алекса имел хорошо заметную горбинку, но настолько плавных, мягких, природный линий, а сама переносица была настолько тонкой и изящной, что Жак невольно на ум пришло сожаление, что она не пластический хирург – копии такого носа для мужчин могли бы стать её авторской фишкой.
Брови у красавца имелись длинные, правильные, довольно женственно выгнутые дугой, а мужскими их делала толщина. Когда девушке один раз удалось заметить, как Алекс одной рукой лезет к себе в волосы и убирает чуб со лба, который, кстати, тут же возвращается на своё место, то ей на миг удалось полюбоваться на высокий, мощный, можно даже сказать, «сократовский» лоб. На таком очень легко, с комфортом, могла бы разместиться её ладонь, если бы у неё появилась возможность положить её туда.
«Ну, к примеру, чтобы пощупать, нет ли у него температуры» – мечтала влюблённая, слушая рассказ Марго о новом щенке, которого она купила своим сыновьям.
Что же касаемо глаз этого юного представителя сильного пола, то в голове Жак ни одна из мыслей по этому, без преувеличения сказать, прекрасному поводу, рождаясь, не удерживалась дольше секунды – её тут же заглушала одна единственная фраза поселившаяся там: «Господь Всемогущий! Зачем мужчине такая красота?!»
Говорят, что лучшее враг хорошего, так вот, глаза Алекса выглядели так, будто в них не было ничего хорошего, в них имелось всё только самое лучшее, и, скорее всего, врага этим глазам на этой планете, найти очень и очень трудно, если вообще возможно. Там всё было идеально – расположение в глазницах; довольно выразительный размер; соотношение между верхним и нижним веком; плавный, с поволокой, разрез, который придавал некую раскосость, как у кошки; чистая, можно даже сказать, отборная, голубизна и идеальные густые ресницы. При этом красота парня не казалась плоской, напоказ, было в ней что-то и неуловимое, мимолётное, как запах-шлейф от дорогих духов.
Идеальный, кукольный рот парнишки отличался ещё юношеской припухлостью. Жак почему-то подумала, что такие губки от природы достаются или везунчикам, или эгоистам или и тем и другим. Что, тем не менее, не помешало ей пару раз сглотнуть слюну, когда Алекс облизывал свои губки после жирной пищи, и они у него становились блестящими, еще более яркими, припухлыми и манящими.
Так она и сидела и украдкой, и урывками рассматривала юношу.
А потом Алекс взял и улыбнулся какойто реплике в разговоре за столом.
Жак замерла. Застыла. Зависла. Онемела. Перестала дышать.
Потому что это была не улыбка. Это было как откровение. Как проблеск. Как рождение чего-то прекрасного.
«Свя-ты-е-у-год-ни-ки! – только и смогла подумать девушка. – Мне конец!»
Улыбка как быстро появилась, так же быстро и исчезла, но Жак успела поставить на себе крест окончательно. Когда парень улыбался, у него закладывалась очень красивая, мягкая, завлекательная складка нижнего века, что делало его лицо просто адом для кинестетика – очень хотелось прикоснуться, пощупать эту складочку, надавить на неё. А когда он удивлялся, что случалось еще реже, к еще большему огорчению девушки, то глаза его как-то так даже, не то чтобы округлялись, а именно красиво распахивались, как раскрываются цветки тюльпанов на ускоренных кадрах. И это уже было просто раем для визуалов.
Кстати, если бы не Александр, Дженни тоже можно было бы назвать красавицей, хоть они не сильно походили как родные брат с сестрой. Алекс имел волосы цвета пепельный блондин, а Дженни уродилась брюнеткой. Да и черты лица еле-еле перекликались – у Дженни глаза темнели чернотой, и нос курносенький, а лицо пестрело заметными веснушками. Разница в возрасте, судя по всему, была год-два в пользу брата.
«Если Алекс похож на свою мать, значит Дженни – на отца,» – думала Жак, слушая, в который раз, свою историю в исполнении дядюшки Лама о том, как в Китае, в каком-то захолустье, его двенадцатилетняя племянница, подружилась с одной бродячей собакой и назвала её Пини, что означает «друг» по-китайски, и не хотела с ней расставаться по окончании сезона, и спряталась перед отъездом в зарослях с этой псиной. Их искали всем лагерем и нашли только с помощью этой же собаки, отчего в благодарность, пришлось взять эту везучую животину с собой в Париж.
За всё время ужина Алекс почти не смотрел на Жаклин. Да он и на остальных-то почти не поднимал глаз. Очевидно, для молодого парня такие посиделки не представляли ни малейшего интереса, но он слишком хорошо воспитан, чтобы выказывать откровенную скуку окружающим и поэтому старательно сохранял на своём лице выражение понимания важности и момента завязывания нового знакомства, и пополнения их старой сложившейся компании.
В большинстве случаев, Жак ловила его за взглядами на сестру, на окно за её спиной или на его телефон.
Один раз почти перед окончанием ужина ему позвонили. Молодой человек, извинившись, вышел в коридор, или даже, кажется, на улицу, чтобы поговорить. После того как вернулся, гостья заметила, что сестра с братом пару раз перекинулись очень серьёзными, цепкими, понимающими взглядами, явно не имеющем отношения к происходящему за столом. Лица в это момент у обоих были озабоченными и взволнованными и казались даже взрослее, чем у всех остальных за этим столом, включая их мать – она, судя по всему, к невербальному диалогу своих детей не имела ни малейшего отношения и с благостным воодушевлением участвовала в общем разговоре.
От переглядок брата с сестрой Жак полностью поглотило какое-то непонятное нехорошее чувство. Она даже не сразу поняла, что это ревность.
«Господи, что за глупости, Жак! Она его сестра! Куда ты лезешь со своей ревностью к сестре, если у него, наверняка, еще и девушка имеется. Может, это она ему только что звонила. Не представляю, что может уберечь такого красавца от противоположного пола». – Мысленно вопила Жак, обращаясь к самой себе. Это помогло. Тем более, что, как она понимала, ревность ревностью, а время шло, и работало против неё – сейчас ужин закончится, они начнут расходиться, а она так и не выяснит, когда же увидит юношу в следующий раз.
Жаклин уже хотела сама заговорить с парнем, спросить его о учебе, Университете, Оксфорде, почему именно экономика, ну и еще что-нибудь в этом роде, в зависимости от того, что бы он начал ей отвечать – может быть, даже удалось завязать с ним разговор и лучше познакомиться. Она уже даже приготовилась пригласить юношу к ним с Чарльзом домой, в Оксфорде (а потом сделать так, чтобы мужа не оказалось дома в этот момент), хоть у неё и свербело чувство, что она форсирует события.
Но, в конце концов, она всё-таки нашла в себе силы воздержаться и припасти вопросы для беседы с юношей в более приватной обстановке и при меньшем количестве народу. Может, молодой человек вследствие своего возраста и не углядел бы в ней заинтересованность в его персоне, но вот остальные, сидящие вокруг, могли оказаться более прозорливыми. К тому же её останавливала отстранённость и какое-то явно сдерживаемое равнодушие Алекса ко всему окружающему, и боязнь показаться навязчивой.
И вот-вот уже Жак готова была запаниковать и наделать глупостей, как ситуация начала разворачиваться по наилучшему для неё сценарию, и помощь пришла с неожиданной стороны.
Кто-то завёл разговор о магазинах, кажется, это была Дженни, и они с Марго наперебой начали уговаривать свою гостью пройтись с ними завтра по бутикам и рынкам, так сказать, тряхнуть стариной, а заодно и погулять по городу.
– Соглаша-а-а-айся, Жа-а-а-ак, – затянула Дженни. – Пожа-а-а-алуйста, – она сделала умоляющее лицо. – Должны же мы с Марго показать тебе Глазго. Ты здесь была давно и уже всё забыла.
– А какая завтра погода по прогнозу? – спросила сомневающаяся гостья. Она никак не могла придумать, как бы создать такие обстоятельства, при которых ей бы было проще еще раз увидеться с Александром. Девушка полагала, что он живет с Алисой, и всё гоняла в голове из угла в угол способы, как бы напроситься к ним в гости или выудить его из их дома, допустим, на визит к дядюшке. Жаклин никак не могла спрогнозировать – поможет или помешает ей в этом шопинг?
– Девочки, может быть, Жак хочет завтрашний день провести со своим дядюшкой! Не напирайте на неё! – вполне серьёзным тоном предупредила Алиса.
– Но мы ведь не на весь день, мам, – ответила за всех дочь. – После обеда мы Жак вернём, и она сможет пообщаться с мистером Фортескью.
– Ты так же сможешь прикупить и привезти что-нибудь в подарок своему мужу, – вторила ей более взрослая и дальновидная Марго.
– Марго права. Прислушайся к ней! – Дженни подпрыгнула на стуле от столь удачного, по её мнению.
Но самый удачный довод прозвучал в следующую секунду:
– Я бы мог вас подвезти, если вы не хотите таскаться с сумками и покупками. – Алекс всем корпусом развернулся к Жак, глядя на неё в упор непробиваемым взглядом своих голубых распахнутых «тюльпанов».
Глава 3 Александр
Глава 3.
Александр
«Я вышел ростом и лицом. Спасибо матери с отцом».
Высоцкий В.С.
Александр с детства был необычным.
Не то, что каким-то чудиком или странным. Почти с рождения он детством своим как следует не пользовался, поэтому детства как такового у него не получилось. Ну, то есть, оно у него произошло, конечно, но носило весьма формальный характер, поскольку с самого младенчества Алекс рос маленьким взрослым.
У него было всё как у взрослого – скупая мимика, отсутствие огонька в глазах, сдержанность в эмоциях и пониженная подвижность в моторике, во всём, включая симпатии и антипатии, мальчик старался искать личную выгоду и чётко бдел свои интересы при любых раскладах и обстоятельствах. Нет, у него, конечно же, имелись игрушки, машинки, в школе он отлично играл в футбол, занимался боксом, быстро бегал дистанции, искренне любил свою сестру и родителей; но вне и кроме этого никакого смысла в лишних телодвижениях, переживаниях и эмоциях лично для себя не видел, и заняться этой бессмыслицей считал ниже своего достоинства.
Тем не менее, в детстве Александр, как и все детки, довольно часто болел и даже иногда по неосторожности разбивал вазы. Но ведь некоторые взрослые тоже много болеют и тоже иногда по случайности разбивают вазы. Так вот, маленький Алекс и болел, как взрослый мужчина, прощаясь с жизнью на второй день насморка на фоне температуры тридцать семь и два, и разбивал вазы с лицом философа и оптимиста. Когда сын видел, как родители начинали с беспокойством на него посматривать, явно подозревая, что ребенок нездоров, он ложился на самое видное место в доме – на диван в гостиной, отворачивался от всех, фиксировал свой взгляд в одной точке и переставал реагировать на внешние раздражители. Чем в первые пару случаев такого поведения не на шутку испугал своих папу и маму. Позже, уже привыкнув к такому течению обыкновенной простуды у ребёнка, родители перестали остро реагировать, что маленького МакЛарена абсолютно не смущало, и изменять своим привычкам он совсем не собирался: только папа с мамой начинали подозревать его в нездоровье, или же он сам начинал чувствовать вялость и более сильную, чем обычно, апатию – диван, отворот, взгляд в одну точку, ноль реакции…
Александра нельзя было назвать таким уж умным, сообразительным ребёнком, раз уж он уродился таким взрослым, отнюдь. Он казался умнее других в своей серьёзности и невозмутимости, хотя некоторые взрослые считали его скорее спокойным. Ну, вот родился такой спокойный ребёнок, что тут поделаешь.
Но мальчик не всё время радовал всех своим флегматизмом. С рождения и до года Александр орал. Весь год. Он плохо спал, плохо ел, плохо отвлекался на игрушки, плохо шел на контакт со взрослыми, зато отменно орал, отлично рос и развивался физически. Когда ему отпраздновали годовщину, мама Алиса начала письмо своей подруге во Францию следующей фразой: «Здравствуй, Эстер. Александру исполнился год. Я думала, я не доживу».
Как будто почувствовав, что для начала достаточно попил крови из своих родителей, после года Алекс вдруг резко успокоился. Как выразился папа: «Взялся за ум». Ребёнка словно подменили. Он, во-первых, начал меньше плакать просто так, во-вторых, он принялся есть, спать, играть в игрушки и обратил-таки внимание на своих родителей, к неописуемой радости последних.
Радость их, справедливости ради нужно сказать, была недолгой, ибо в перерывах между едой, сном и играми Александр начал упрямиться. За ним стали замечать определённую манеру поведения: он внимательно наблюдал за тем, что ему не позволяли, что от него отодвигали, прятали, дозировали, и принимался требовать именно это и настолько категорично, насколько хватало титановых родительских нервов. Когда нервы заканчивались – а иногда случалось и такое – сын со спокойной душой закатывал истерику. Так продолжалось от года до полутора лет. А дальше, можно сказать, мальчик приступил к упрямству с перерывами на еду, сон и игры.
Александр так же пробовал издавать очень много разных звуков, но, видимо, протестировав их на предмет произношения и звучания, он остановился на одном из них – может быть, ему показалось, что на этот звук легче реагируют взрослые и лучше его понимают, а может быть, он ему просто понравился. Этим фаворитом посчастливилось стать звуку «у» в различных его интерпретациях. Когда ребёнок веселился и смеялся, он кричал при этом: «У-у-у-у-у!..» – и хлопал в ладошки. Когда детки плачут и капризничают, они все кричат: «А-а-а-а-а!..», но только не МакЛарен-младший. Он и тут не баловал разнообразием окружающих и заводил своё традиционное: «У-у-у-у-у…» – и ничего кроме.
Когда мальчик хотел, чтобы ему что-то дали, он просто указывал на это своим маленьким пальчиком и кратко говорил: «У!». Если ему не давали, он мог немножко подождать и повторить то же самое, и так же кратко: «У!» – ребёнок давал взрослым еще один шанс, чтобы они опомнились и реабилитировали себя в его глазах. Если родители, из каких-то своих соображений, этот шанс не использовали или просто упускали по глупости, их сын в самых категоричных и неоднозначных интонациях затягивал своё: «У-у-у-у-у!..» – минут на пять-десять, в зависимости от погоды, настроения и силы потребности в отказанном предмете.
Когда Александру исполнилось три, в его жизни и в жизни его родителей произошло сразу два значимых события. Во-первых, у них родилась девочка – сестрёнка Александра, которую назвали Дженнифер, или просто Дженни, а во-вторых, Александр заговорил. Первое слово, которое он сказал, было не «папа», и даже не «мама», он выговорил слово «мяч».
Однажды, гуляя с мамой, которая катила коляску, в которой гуляла его сестра Дженни, Алекс показал пальчиком на мальчишек, играющих в баскетбол возле подвешенной корзины, и сказал: «Мяч». Его мама несказанно обрадовалась и принялась тискать и тормошить сына так, что он тоже засмеялся в ответ. Дальше – больше. Слова из Александр посыпались, как из рога изобилия, и примерно через год, когда ему исполнилось четыре, его мама шутила своей подруге во Францию в письме примерно следующее: «Ты знаешь, иногда я думаю, что лучше бы он молчал. Иногда вот наслушается всякой жути по телевизору, потом как скажет что-нибудь, и думаешь: «Убить? Так, вроде бы, жалко».
Когда родилась Дженни, родители очень волновались по поводу реакции Александра на его сестру. Будет ли он рад компании и готов ли разделить с девочкой внимание папы и мамы? И, как впоследствии оказалось, тревожились они совершенно напрасно. Мальчик очень благосклонно отнёсся к сестрёнке, его слегка озадачило, что кто-то, кто меньше него самого, плачет больше. По его соображениям, это было и странно, и жалко одновременно, малыш понимал, что плачут, когда плохо. Александр же, при всей его взрослости и упрямстве, не был злым и жестоким ребёнком. Ну, во всяком случае, не больше других детей. Допустим, увидев впервые, как его мама, сидя на диване, вытирает слёзы, он, игравшийся рядом, подполз к её ногам, поднялся по ним и стал гладить её по голове точь-в-точь, как гладила всегда его она, утешая или поощряя.
Александр даже любил животных. Особенно его впечатляли собаки, на долю которых приходилась львиная доля его эмоций. Когда сын с мамой гуляли по улице и встречали соседей, выгуливающих своих собак, мальчик издавал своё фирменное: «У!» – и рвался погладить по голове этих друзей человека, не обращая ни малейшего внимания на породу, размеры клыков и свисающие с шерсти комья грязи.
Так вот, когда родилась Дженни, родители, опасаясь непредсказуемости реакции своего сына на нового младшего члена семьи, очень постепенно и осторожно знакомили Алекса с его сестрой. Они старались особо не нежничать и не умиляться новорожденной в присутствии брата, а так же утверждали, что когда Дженни вырастет и станет такой же большой, сильной и умной, как он, она будет ему другом и помощником. Мальчик всё это слушал очень внимательно, со своим традиционным серьёзным выражением лица и, судя по всему, верил своим папе и маме. А еще так получилось, что он как бы принял их слова как руководство к действию.
С течением времени убедившись, что их сын вполне благосклонен и доброжелателен к своей сестре, чета МакЛарен перестали опасаться его негативной реакции и успокоились.
Александр действительно полюбил свою сестру. По-настоящему. Раз и навсегда. Он уже тогда был на это способен. Чуть позже стало очевидно, что у дружбы между Александром и Дженни – большое будущее, и даже родителям иногда казалось, что они лишние в тандеме между их детьми, что, в принципе, находилось не так уж далеко от истины, поскольку Дженни брата обожала.
Правда, любовь Александра к Дженни вполне можно было объяснить. Во-первых, мальчику очень нравилось командовать и направлять сестру в их играх и общении, быть старшим и принимать решения, и иметь под рукой того, кто бы мог претворить их в жизнь. Ему несказанно повезло с тем, что Дженни росла мягкой, весёлой, неконфликтной девочкой, которая с радостью соглашалась участвовать во всем, что предпринимал брат. Была ли эта попытка заклеить кошке лапы скотчем и посмотреть, как она прыгает и пытается сбросить липкую материю, или достать ли эту самую кошку, рискуя сломать себе шею или отбить спину, из вентиляционной шахты в доме напротив, куда её закинули соседние мальчишки.
А во-вторых, Дженни с самого рождения копировала брата во всём и с удовольствием брала с него пример, что называется, «заглядывала ему в рот». Александр же, с высоты своего положения более умного и явно успешного старшего брата, благосклонно позволял ей брать на вооружение все свои наработки, идеи и беззастенчиво использовал девчушку когда ему выгодно.
Однажды, когда они посмотрели очередное какое-то кино «про ведьм», где эти самые ведьмы любили пить человеческую кровь, Александру пришла в голову идея понаставить на их улице ловушек с человеческой кровью, чтобы понаблюдать – придут ли эти ведьмы за этой кровью или нет? Поскольку кровь было взять неоткуда, мальчик попросил сестру порезать палец. Дженни, естественно, отказалась, сказав, что это больно, и она боится. На этом столь, казалось бы, благое и многообещающее начинание Алекса заглохло, не начавшись. Но через некоторое время его сестра, бегая по улице, споткнулась и упала, сильно поранив коленку и еще сильнее разорвав свои, довольно-таки еще хорошие, джинсы. Старший брат быстренько сориентировался и, предварительно немного успокоив сестру, предложил, что сейчас принесёт клочки бумаги, которые они вымажут кровью с коленки Дженни, и спрячут в тайниках в разных местах на улице, чтобы увидеть, как придут ведьмы и начнут лизать эти бумажки. Перспектива увидеть настоящих ведьм, лижущих бумажки с её кровью, моментально высушила слёзы на глазах Дженни, и согласилась она на эту гениальную авантюру уже чуть ли не с радостью.
