Текст книги "Полный привод, или Километры вдоль нормальности (СИ)"
Автор книги: Кристина Мизухара
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 74 страниц)
Войдя в комнату, девушка застала только какойто невнятный обрывок фразы, который ей ни о чем не сказал. Муж сбросил вызов, потом, увидев жену, как-то так тяжело, обреченно уронил руки, повернулся к ней всем корпусом и сказал автоматическим бесцветным голосом.
– Жаклин, мама умерла.
После этого последовали разговоры, сборы, переговоры, договоры. Супруг звонил своим родственникам: двоюродным кузине и кузену, в Warrington – дочери и сыну родной сестры его матери – собираются ли они на похороны? Те выразили соболезнование, долго извинялись, и сказали, что присутствовать на похоронах не смогут. Жаклин договаривалась с Сесилией в отношении присмотра за Сулой, звонила своей начальнице, миссис Вендсон, по поводу отгулов, а в это время муж отпрашивался у своего руководства.
А между тем всё это время девушка думала только о Александре.
Во-первых, она обещала позвонить, а обещания нужно выполнять. Это аксиома. А во-вторых, ей было жаль парня, который, может, даже на что-то там надеется – ну а вдруг? – и не исключено, что ждёт их встречи, и ей хотелось его предупредить. Но в том-то и всё дело, что Александр это далеко не тот человек, который может прийти в восторг от простых и понятных решений, и не подохнуть от скуки, и не потерять интерес, а очень даже наоборот, и случай с Анной и Кэмероном это как нельзя более наглядно подтвердил. Поэтому Жаклин решила всё-таки подняться над ситуацией (или, наоборот, полностью погрузиться в неё) и пока оставить всё как есть. Она знала, что скорей всего, опять отключит свой телефон и не позвонит своему ненаглядному студенту даже в субботу. Не исключено, что пребывание в неизвестности пойдёт ему на пользу, а сама она, по приезду, постарается извлечь максимальную выгоду из поведения девушки, не сдержавшей обещания и возвратившейся к своему парню с повинной головой и готовой к заглаживанию своей тяжкой вины – выбор способа и степени беспощадности наказания можно было покорно оставить за обиженным.
Однако же и затягивать с молчанием тоже опасно, и Жаклин это понимала, но уповала на то, что, несмотря на все обстоятельства, они на родине Чарльза долго не задержатся.
А потом начались вокзалы, поезда, такси, встречи, слёзы, бесконечная череда соболезнований и хлопоты по поводу похорон. Чарльз всю дорогу оставался сосредоточен, хмур и молчалив. Жаклин не лезла к нему ни с разговорами, ни с сочувствием – она всё никак не могла понять, в какой манере ей лучше помочь мужу, как тактичней облегчить его страдания: всегда находиться рядом и поддерживать словами и делами, или молчать и оставить в покое – кажется, мужчину одинаково раздражало и причиняло боль и то, и другое.
Мать Чарльза, миссис Розамунд Рочестер, была еще не такой уж старой и больной женщиной – в канун последней пасхи Жак отправляла ей открытку с днём рождения, (Розамунд отмечала его шестнадцатого апреля) и, поздравляя свекровь с её праздником, тактично умолчала о цифре шестьдесят восемь, которой на данный момент обозначалось количество прожитых миссис Рочестер лет. Покойная не так уж и давно перестала работать аппаратчиком на молокозаводе в соседнем Wendron. Её скоропостижную кончину, без преувеличения, можно назвать неожиданным ударом для всех её знакомых и даже для старшей дочери Мери, которую Розамунд родила в своём первом браке ровно за десять лет до рождения её младшего сына Чарльза – во втором.
Меринелл Уитни, или «мисс Мери», как звали её все окружающие, женщина сорока двух лет от роду, последние двенадцать – пятнадцать носила почётное звание старой девы. В Лондоне такой статус ей не заслужить и к шестидесяти – максимум, на что она могла рассчитывать – это прослыть свободной, самодостаточной леди, не нуждающейся в спутнике для жизни, но не в этом маленьком провинциальном Helston, графства Cornwall, где прожила с матерью и отчимом около тридцати лет, и где статусы «синих чулок» и «старых дев», а во времена «доброй старой Англии» еще и «черных вдов», раздавались более чем щедро и с желанием.
Это была женщина среднего роста, худощавая, с угловатым туловищем, широкими плечами, узким тазом и крупными кистями рук с короткими, тупоконечными пальцами. От попадания в категорию «отталкивающая» её внешность спасало довольно пропорциональное и по горизонтали и по вертикали лицо, которое смотрелось несравнимо правильнее рельефов фигуры Меринелл. Его украшали соразмерные красивой формы губы, небольшой, аккуратный нос и большие черные глаза. Излишнюю округлость формы последних, имевшую место быть, легко могло бы исправить умелое использование декоративной косметики, которую Мери, понятное дело, игнорировала.
Работала Меринелл учителем математики, по совместительству занимая пост директора школы, и пользовалась большим уважением и авторитетом среди коллег и жителей своего маленького городка. Жаклин почти ничего о ней не знала – виделись они редко, а Чарльзу и в голову не приходило задумываться о жизни сестры, или, не дай Бог, что-нибудь расспрашивать у неё, поэтому внятно ничего рассказать жене о родственнице он не мог. Только лишь однажды что-то вспомнил, что у Мери, кажется, не то в двадцать лет, не то в двадцать два года, случилась какая-то несчастная любовь к одному из местных парней, работавшему не то водителем в придорожной гостинице, не то электриком в энергетической службе, который потом женился не то на её подруге, не то на взрослой ученице, после чего не то куда-то уехал, не то погиб в аварии. С самой Мери девушке сблизиться и найти общий язык так и не удалось – золовка невзлюбила свою невестку практически с первой встречи, и, как казалось самой невестке, руководствовалась при этом одним единственным критерием оценки её персоны – местом рождения. Корнуоллка не брала на себя труд скрывать антипатию к уроженке Лондона, ни единожды намекая, что Жаклин для неё обычная «столичная штучка», и не более того. Не спасала положения и не добавляла очков даже медицинская магистратура Университета Сити.
В день похорон погода случилась самая неподходящая, даже, можно сказать, отвратительная – тучи нагло и лениво «расселись» по вершинам сосен в лесу, который неплотной стеной окружал город почти со всех сторон, и из этих «лентяек» лился вовсе и не дождь, а мокрая пыль, холодная как тело покойника и лёгкая как покрывало на его гробу. Поэтому неудивительно, что на кладбище за гробом пошли еще меньше человек, чем присутствовало на отпевании в церкви.
Жаклин выдержала всё стоически и то и дело поглядывала на Чарльза – за одну ночь, проведенную возле тела матери, у мужчины залегли заметные, так называемые «унылые» морщины от крыльев носа к уголкам губ. Понятно-он переживал, но это оказалось ещё не всё – у него имелся повод винить себя, что так и не навестил мать, которая его звала и ждала еще с лета. Девушка боялась даже представить себе, что он сейчас чувствует.
Чарльз потерял отца незадолго до своей женитьбы, то есть около трёх лет назад. Томас Рочестер, страдал болями в сердце и умер на шестьдесят седьмом году жизни от инфанкта. И вот сейчас от Чарльза ушла еще и мать. А он даже не нашел время повидаться с ней и порадовать её своим присутствием перед кончиной. Конечно же, никто не думал, что такое случится, но так случилось. И уже ничего не вернуть и не изменить.
Жаклин знала, как терять родителей, и видела, что муж просто раздавлен. Она понимала, что в таком состоянии помочь может только время – оно не вылечит, но привыкнуть всё-таки позволит. Девушка даже хотела улучить момент и поговорить с супругом, немного оправдать его в его же собственных глазах, но не смогла – вокруг всегда суетились люди, а когда они оставались наедине, у неё вылетали из головы почти все тщательно подобранные слова утешения, а те, что не вылетали, застревали в горле.
К тому же рядом с ними постоянно находилась Мери, которая, справедливости ради нужно было признать, выглядела ненамного лучше своего брата – встретившись с золовкой по приезду, Жаклин её попросту не узнала. Единственное слово, которым она могла бы описать сейчас весь облик этой женщины – «жалкая». От чопорной и принципиальной директрисы горе не оставило и камня на камне. Перед девушкой предстали «руины» Меринелл Уитни, женщина, действительно, вызывала сочувствие.
Нет, она не плакалась всем подряд в жилетку и не бросилась к приехавшему Чарльзу на грудь за утешениями, а скорее даже наоборот – как-то еще больше отстранилась от окружающих, и даже родной брат исключением не являлся. Но это не та отстранённость, при помощи которой страдалец приготовился сам, своими силами, справиться с несчастьем, отнюдь. Это была отстранённость человека, который предпочел полностью погрузиться в своё горе, отдаться ему на откуп и при этом чётко отслеживал, чтобы ни один нюанс в его состоянии не ускользнул от внимания всех сочувствующих.
Жаклин с удивлением наблюдала, как женщина постоянно старалась быть у всех на виду и в центре внимания, что, конечно же, не составляло ей особого труда, ибо на ней лежала ответственность за похороны и решение всех вопросов, связанных с этим печальным событием. В разговорах же у Мери сейчас присутствовала только одна тема – одиночество. Она постоянно напоминала, что осталась одна, говорила только об одиноких и бездетных подругах и знакомых, и уже, видимо, вот-вот приготовилась обозлиться на весь белый свет. Жаклин поставила себе галочку в голове поговорить с Чарльзом о его сестре – может, стоит пригласить её к ним в гости.
Когда они перед отъездом, в последний раз ходили с супругом на могилу миссис Рочестер, пройдя по городу, теперь уже при тёплой солнечной погоде, Жаклин, глядя на заметно более буйную для Англии в целом растительность её юга: на дикий виноград и хмель, увившие приземистые старенькие, но ухоженные домики в английском стиле; светлую зелень лужаек; красивые сиреневые ягоды калликарпа; приятную глазу желтизну ландышевого кустарника; свежие, только что зацветшие розовые и кремовые нежные цветки морозника, на всем известные, но от этого ничуть не менее радующие глаз, рододендроны, думала о них с Чарльзом и о себе с Александром.
Как витиевата и многолика жизнь. При разных ситуациях и обстоятельствах люди поворачиваются к себе и окружающим разными, иногда, противоположными гранями. По-разному оценивают цели, желания и поступки. Насколько человек сложен в своих проявлениях, до какой степени он, зачастую, далёк от логики и как же эта хаотичность и неоправданность поведения на самом деле иногда правильна и оправдана.
Уехав именно сюда, на край острова, выдернутая из круговорота своих дней, из выработанных укладом жизни привычек и расписаний, она вспоминала свою жизнь в Оксфорде как бы со стороны и воспринимала её как-то уже по-другому. Причем, обе её стороны.
А может быть, к этому её подтолкнула не только отдалённость местности, но еще и похороны свекрови. Так получилось, что тема смерти присутствовала в её жизни с девяти лет, после гибели папы и мамы. Да к тому же у них в приёмном покое, к счастью, очень и очень редко, но всё-таки случались смертельные случаи, поэтому девушка время от времени задумывалась по этому поводу. Сталкиваясь с тем, что обрывается чья-то жизнь, невольно начинаешь и в своей переосмысливать всё и вся. И даже не всегда важно, какое значение имел для тебя ушедший человек, какую роль он сыграл в твоей жизни, всё равно перед фактом смерти чётче проступают границы, проще становятся оценки и оттенки, понятней и очевидней приоритеты и мотивы.
Смерть – это завершение жизни, а непоправимость и необратимость делает её чудовищно результативным в плане рефлексии. Когда для кого-то в одночасье теряют актуальность, как цель, так и средство, ошибки и правильные поступки, многое ставится под вопрос, со многого вопросы снимаются, ты тоже начинаешь примерять ситуацию на себя. Даже если очень смущает цена вопроса.
Поэтому ничего удивительного, что Жак в голову стали приходить плохие мысли – то самое, знаменитое «Mеmento mori».
«А я ведь тоже могу умереть. Завтра меня может сбить машина. Или послезавтра. А у Алекса на следующей неделе может обнаружиться… даже мысленно не буду произносить названий».
После подобного рода допущений ей уже не казалась такой уж чудовищной и непреодолимой их разница в возрасте. Сейчас для неё это показалось как… «пыль дорог». Но этого мало, теперь девушка уже не сомневалась, что всё сделала правильно, вспоминая свои попытки стать ближе к человеку, которого полюбила с первого взгляда, а значит, просто так, ни за что, ведь всем известно, что именно любовь с первого взгляда является безусловной, как любовь детей и животных.
Пусть даже сейчас он где-то с этой Анной или еще с кем-то, но это уже его, Александра, выбор, его право, а со своей стороны она всё делала правильно, как ей казалось теперь.
Конечно же, Жак и сейчас продолжала сомневаться, что вообще когда-нибудь сможет быть вместе с ним, сумеет наложить одна на другую их линии жизни.
«Если наши дороги и пройдут где-то рядом, то как встречные на шоссе, разделённые двойной сплошной. Ему ещё учиться и взрослеть, набираться ума, а мне уже пора жить здесь и сейчас».
Но всё-таки отсюда, с самой окраины страны, Жаклин полностью внутренне согласилась со своими попытками связать судьбу с этим парнем и видела в этом гораздо больше смысла и созидания, чем в желании забыть его. Последнее ей теперь казалось разрушительным и противоестественным. А еще, плюс ко всему, имея перед собой теперешний пример Мери, да и Чарльза тоже, девушка подумала, что не исключено, что когда-нибудь её жизнь станет правильной только благодаря этим, с первого взгляда неправильным, поступкам.
Что же касательно её семьи с мужем, то вот тут-то, даже при взгляде со стороны, мысли и ощущения миссис Рочестер не сдвинулись ни на йоту. И дело состояло даже не в том, что этот мужчина стал для неё теперь посторонним и чужим, совсем нет. Он ей как-то в один момент сделался незнакомым, неузнаваемым и, что самое главное, абсолютно неинтересным. Ей подвернулась хорошая возможность сблизиться с супругом вокруг такого горя, но Жаклин её не использовала и даже не собиралась – она теперь не видела в этом никакого смысла, признавшись самой себе, что понимает Чарльза, знает, каково ему сейчас, но сочувствует ему ничуть не более чем любому другому человеку, потерявшему мать. И сколько не искала в себе чего-то большее, не находила.
Включив свой телефон в воскресенье днём, чтобы позвонить на работу в хирургию и узнать, как прошла операция у больного с инфарктом селезёнки, которого доктор Рочестер принимала неделю назад, и переведён ли он из реанимации в общую палату, она увидела два вызова от Сесилии, один – с незнакомого номера, еще один – от Кайры Олдансен – жены друга Чарльза, и четыре вызова от Александра: три – датировались вечером субботы с разницей в две-три минуты, и один – часов в двенадцать ночи того же дня. Девушка жутко обрадовалась последним четырём и… разволновалась.
Вернулись они с мужем в Оксфорд только в понедельник. Если по дороге туда Чарльз был молчалив и взволнован, то обратно выглядел усталым, подавленным и отрешенным.
Войдя в квартиру, Жаклин первым делом позвонила Сесилии и попросила привезти ей Сулу. Подруга приехала где-то через час, выпустила из своей машины радостную от возвращения домой и встречи с хозяевами Суламиту и, немного поговорив с Жаклин о последних новостях с работы, отбыла восвояси.
Чарльз, побродив по квартире из угла в угол, постояв у окна и поперекладывав вещи с места на место, изъявил желание пойти пройтись с собакой, а Жаклин, воспользовавшись уединением, решила позвонить Алексу.
Было где-то четыре часа пополудни, девушка понятия не имела, где сейчас может находиться её любимый студент: вероятней всего, на занятиях или тренировках, но вполне возможно, что и с Анной, или какой-нибудь другой девицей, или с друзьями в кафе.
Но Александр, отозвавшийся после четвёртого гудка, оказался у себя в общежитии.
– Алло… – ответил он таким голосом, будто Жак дозвонилась к нему на тот свет.
– Алло, Александр, привет, это Жаклин, – виновато-торопливо взяла словесный спринт Жак, но тут до неё дошло, что с голосом парня что-то не так: – Алло, Алекс, ты меня слышишь?
– Да… – и на этот раз жизни в голосе юноши не прибавилось.
– Что у тебя с голосом? Ты где вообще? Ты хорошо себя чувствуешь?
В телефоне повисла пауза на фоне какого-то копошения и кряхтения.
– Я у себя… болею, – исчерпывающе объяснил студент, и Жаклин поняла, что он мало говорит, чтобы не скатиться на хрип.
– Ты болен? – она вмиг забыла себя, Чарльза, его горе, Сулу, дядюшку и весь остальной мир в придачу. – Что с тобой? Я могу чем-то помочь?
Опять копошение, а потом и вообще – тишина.
– Алло, Александр! – не выдержала звонившая. – Я хочу тебе помочь, ты меня слышишь?
– Нет… – устало сказал больной прямо у самого её уха уже более здоровым голосом, – не слышу… и мне… не поможешь, – побаловал он её подробностями.
– Что? Ты о чем? Чем ты болен?
– Пока, Жаклин, – сказал Александр и отключился.
– Александр! – крикнула в глухой телефон девушка. – Да что же это такое… – она опять набрала номер парня. После третьего гудка вызов оборвали.
Глава 21 Фанендоскоп
Глава 21 Фанендоскоп
С лицом измученным и серым
На белой смятой простыне,
Как жертва бешеной холеры,
Лежит коленками к стене.
Протяжно стонет как при родах,
Трясётся градусник в руках,
Вся скорбь еврейского народа
Застыла в суженных зрачках.
По волевому подбородку
Струится пенная слюна,
Он шепчет жалобно и робко:
«Как ты с детьми теперь одна?»
В квартире стихли разговоры,
Ночник горит едва-едва,
Темно… опущены все шторы.
У мужа тридцать семь и два.
Мария Рубина.
– Так. – Уперла руки в боки Жаклин. – И почему с ним всегда всё так сложно?! Но ты не на ту напал, МакЛарен, – проговорила доктор Рочестер и буквально вся похолодела: – «Неужели я накаркала своими плохими мыслями в Хэлстоне о его болезни?» – и тут же принялась лихорадочно листать контакты в телефоне и, найдя то, что нужно, нажала вызов.
Ей ответили через пару гудков.
– Алло.
– Алло, Эшли, привет, это Жаклин. Как у вас дела, как там дядюшка?
– Привет, Жак, рада тебя слышать. У нас всё нормально – Лам сегодня целый день в университете со студентами, я – на работе – мы в порядке, дорогая. А вы там как?
– У нас тут кое-что произошло, но сейчас не об этом. Я звоню по другому поводу – ты не могла бы дать мне номер Дженни? Он мне очень нужен. У меня к ней дело.
– Да, конечно, могу скинуть её номер, если он тебе необходим. Не думаю, что Дженн будет против. А что случилось? Может, я смогу чем-то помочь?
– Д-д-д-да… так-то ничего не случилось, – начала с сомнением Жак, – просто я тут позвонила Алексу, а он, оказывается, болеет, и то, как он говорил и что сказал, заставило меня забеспокоиться. Он отказался от моей помощи врача и заявил… что-то там… что ему уже не поможешь. Я ничего не поняла и хочу его проведать и осмотреть, узнать, что с ним конкретно и насколько это серьёзно. Поэтому мне нужен номер его комнаты в общежитии.
– А-ха-ха… – засмеялась в трубку Эшли, – я-я-я-ясно… – протянула она.
Жаклин обескуражено ждала объяснений.
– Извини мне мою весёлость, дорогая, но этот мальчишка… – женщина, видимо, качала головой. – Всё дело в том, что наш Алекс если болеет, то болеет именно вот так, как ты описала – он с самого начала уверен, что не выживет, что именно эту простуду ему не одолеть и говорит всё это на полном серьёзе, представляешь? Этот ребёнок всегда жутко страдает от своей беспомощности, прощается с жизнью и страшно ругается если ему, по его же словам, «не дают спокойно умереть». – В голосе женщины были слышны и улыбка, и умиление, и снисхождение и даже немного какойто гордости.
Девушка даже не знала, что и сказать.
– Конечно, я дам номер Дженн, – между тем продолжила Эшли, – но говорю тебе, чтобы ты успокоилась и шла проведать его спокойно-наверняка там обыкновенная простуда, и не более того.
– Мда-а-а… – тоже с улыбкой протянула Жаклин, – с вашим Алексом не соскучишься. Но я думаю, мне всё-таки нужно его осмотреть.
– Конечно-конечно, дорогая. Я сейчас скину тебе СМС и передай там от меня этому больному, что, когда он приедет на каникулах, я ему лично уши надеру, чтобы он больше не пугал тебя так, – пошутила напоследок женщина.
– Да, Эшли, спасибо, и спасибо, что успокоила. Передавай привет дядюшке, я позвоню на днях. До свидания. – «Я сама сейчас пойду и придушу этого больного».
– Пока, девочка. Всего тебе доброго.
Через пару минут, которые Жаклин потратила на то, чтобы постоять у окна, выглядывая Чарльза с Сулой, ей пришла СМС с номером Дженни. Она выделила его из текста и нажала на вызов.
Девчушка ответила не сразу и весьма настороженно.
– Алло.
– Алло, Дженни, привет. Это Жаклин из Оксфорда, ты можешь говорить?
– Оу, Жак, привет, рада тебя слышать. Говорить могу, но недолго – у меня занятия в изостудии. А что ты хотела?
– Дженни, я сейчас звонила Алексу, он заболел-видимо, простыл. Я хочу его осмотреть, но он не даёт мне номер комнаты. Звоню тебе, чтобы ты ничего не говорила Алисе – она будет волноваться.
– А-ха-ха… узнаю братца. – Дженни тоже стало смешно, и это явилось хорошим знаком, – Если он заболел, то уже, скорее всего, разогнал там всё общежитие. Он может. Когда «их высочество» болеют, то ненавидят весь белый свет и себя в придачу и мечтают умереть. Его комната триста три, кстати.
– Спасибо, Дженни, – только и успела вставить Жаклин.
– Удачи тебе с ним, Жаклин. Я тебе уже сочувствую. И я ничего не скажу маме, можешь даже не переживать. Извини, мне нужно бежать. Ждём тебя на каникулах, Жаклин, пока, – протараторила Дженни.
– Пока, Дженни. Я постараюсь.
И они обе отключились.
Жаклин пока старалась ни о чем не думать, а начала собираться. В свой медицинский портфель, кроме всякой мелочи типа электронного градусника и набора шприцов и бактерицидных салфеток, она положила фонендоскоп, тонометр-манжету и ингалятор, оставив дома глюкометр и жгуты для остановки крови. Из холодильника захватила ампулы с жаропонижающим, на всякий случай седативные средства и согревающие перцовые пластыри.
Чарльз с Сулой еще не вернулись, и ей пришлось позвонить и сказать, что она вынуждена в срочном порядке навестить одного её больного с каким-то там… обострением обострений – в конкретику доктор вдаваться не стала по причине того, что мужу было абсолютно не до этого. Но даже учитывая его состояние, говорить ему правду – куда и к кому она направляется, девушка тоже не спешила – береженого Бог бережет.
Выйдя из дома, доктор Рочестер прошла пешком до конца своей улицы, и, попав на Walton Street, села в такси. Назвав адрес Marston Road общежития Magdalen College, Жаклин откинулась на спинку сидения и начала собираться с силами. Ей нужно сначала проникнуть в здание, а потом еще и «не дать умереть спокойно» так этого жаждущему Александру.
– Здравствуйте. Меня зовут Жаклин Рочестер, – официальным, повествовательным тоном обратилась она к консьержу в общежитии, держа в левой руке фонендоскоп и поправляя только что надетый на улице под пуховик белый халат. – Я работаю врачом в приёмном покое больницы Черчиля. Здесь, у вас проживает сын моей подруги. Сейчас он болен. Врача он не вызывал, поэтому вызовного листа у меня нет, но хотела бы осмотреть молодого человека и, при необходимости, помочь ему. Могу я пройти?
Статный, серьёзный мужчина – консьерж выслушал её очень внимательно.
– Да, конечно, – беспроблемным тоном ответил он, – но у вас есть при себе какое-нибудь удостоверение личности?
– У меня только жетон спасателя. – Доктор Рочестер отлично знала, что этого вполне достаточно.
Жетон спасателя выдаётся всем медицинским работникам с профилем оказания первой медицинской помощи для предъявления его вне медицинских учреждений в случае возникновения нужды в их услугах. Жетоны именные и в чужие руки практически не попадают.
– Назовите, пожалуйста, еще раз ваше имя и номер комнаты сына Вашей знакомой. – Строгий консьерж раскрыл протянутый ему маленький разворот искусственной кожи с жетоном внутри.
– Жаклин Рочестер. Комната триста три.
Мужчина что-то где-то у себя записал и показал рукой на проход вглубь помещений.
– Можете пройти. Там, по левую сторону лестничная клетка – вам на третий этаж, третья комната от конца коридора.
– Благодарю, – кивнула Жак и двинулась дальше.
По пути в коридоре ей встретились юноши и девушки, снующие туда-сюда между комнатами и этажами, и на врача сразу же нахлынули воспоминания студенческой жизни.
Во время учебы Жаклин Фортескью жила в общежитии. Её квартиру в Лондоне дядюшка продолжил сдавать, как сделал это сразу же после оформления опекунства. Общежитие стояло ближе к Университету, обходилось дешевле даже с питанием, и, самое главное, там было весело.
Жаклин, выросшая среди взрослых дядей и тётей, лишь периодически сталкиваясь со школьной жизнью, не всегда приходившуюся ей по вкусу, поступив в Университет, с удовольствием с первого же дня окунулась в студенчество, когда все только что познакомились друг с другом, подавляющее большинство обладали не самыми плохими мозгами (не то что в школе) и, при всей своей бесшабашности, вполне себе серьёзно относились к тому, зачем они все здесь собрались.
Это было здорово.
Комнату она, действительно, нашла легко. На двери из толстого прессованного дерева висела табличка с цифрами «303». Жаклин, тихонечко стукнув пару раз, нажала на ручку.
После того как девушка открыла дверь, её взору предстало не очень большое, квадратное помещение с довольно широким окном. Обстановка состояла из стола, кровати, трёх стульев и этажерки с книгами. На улице уже стемнело, поэтому свет исходил только от экрана монитора раскрытого ноутбука, стоящего на столе. За столом, спиной к окну, сидела девушка и что-то писала у себя в тетради при свете экрана. Возле окна на всю ширину стены стояла кровать, на которой кто-то лежал, укутавшись почти с головой, поэтому личности человека было не разобрать.
В комнате царила тишина и умиротворение.
Сидящая за столом незнакомка подняла голову на вошедшую и посмотрела на Жаклин смышлёными глазами. На вид ей исполнилось не больше восемнадцати, как и Алексу. Её тёмные волосы, тёмные брови вразлёт и большие черные выразительные глаза произвела на доктора Рочестер приятное, позитивное впечатление, хоть и присутствие здесь, в комнате Александра девушки, больно кольнуло куда-то в область солнечного сплетения.
Но вошедшая точно знала, что пришла сюда в первую очередь как врач, а врачам всё равно, какие девушки сидят в комнатах их пациентов, поэтому с присутствием посторонней она справилась почти легко.
– Привет, – прошептала доктор Рочестер и, переступив порог, закрыла за собой дверь.
– Привет, – ответила девушка и тут же зажала кончин ручки меж зубов. Жаклин безошибочно уловила иностранный акцент. Если вы родились в Лондоне, где туристов чуть больше чем китайцев на Тайване, поколесили по миру с дядюшкой и наслушались самых разных языков и наречий, и прожили два года в Оксфорде, где иностранных студентов 30 %, у вас не будет ни единого шанса не разбираться в акцентах.
– Я хотела бы увидеть Александра. Это его комната? – подчеркнуто вежливо и всё так же тихо проговорила врач, ставя свой чемоданчик возле одного из стульев.
– Да. Его, – очень приветливо ответила девушка, постоянно с лёгким восхищением во взгляде возвращаясь глазами к фонендоскопу в руках доктора. Потом она кивнула на нечто замотанное в одеяло на кровати. – Это он. Но только он ни с кем не разговаривает и не позволяет ему помочь. И сейчас, кажется, спит.
– Угу. Ясно. – Доктор Рочестер не смогла сдержать улыбку. – Сейчас посмотрим.
Она подошла к кровати и попыталась заглянуть через тело, поскольку Александр, судя по очертаниям одеяла, спал, отвернувшись к стене. Но лежавший укутался так высоко и тщательно, а в комнате было так темно, что её попытки точно идентифицировать его личность особым успехом не увенчались.
– Аа-а-лее-е-екс… – шепотом, тихонечко позвала она, – Александр.
Ноль реакции.
– Вот видите, – старательно выговаривая английское произношение, прошептала девушка, – я же говорю, что он, кажется, сейчас спит.
– Как Вас зовут? – доброжелательно, с улыбкой, поинтересовалась Жаклин.
– Палома, – тут же ответила девушка. – Я из Испании. Учусь здесь на медицинском.
– Оу, очень приятно. А я – Жаклин. Жаклин Рочестер. Я – врач. Александр – сын моей подруги, и я хотела бы осмотреть его и убедиться, что с ним нет ничего страшного.
– Вряд ли у Вас получится, – авторитетным голосом заявила Палома. – Я второй день прошу его сказать «А» и показать мне горло, но он не слушается.
– Негодник, – еще шире улыбнулась доктор и огляделась вокруг. В помещении царил порядок и чистота. Вещей было не так уж и много – ничего лишнего, и всё лежало… как-то… системно: книги с книгами, тетради с тетрадями, причем, первые расположились на нижних полках, вторые – на верхних, ручки и карандаши, если и валялись, то только возле органайзера. Там же стояла маленькая модельная машинка Audi Q7 илиQ5, которая вполне себе могла гордиться тем, что, по всей видимости, являлась единственным украшением в комнате. За исключением сине-желтой мастерки, накинутой на спинку одного из стульев, не виднелось ни единого предмета одежды и кухонной утвари – скорее всего, первая вся поместилась в шкафу, а вторая – либо где-то в столе, либо просто отсутствовала. На прибитой за дверью вешалке висела какая-то тёмно-синяя куртка и знакомая Жаклин коричневая дублёнка. Удобства гостья заметила в коридоре.
Врач сняла свой пуховик и пошла повесить его у двери. На обратном пути к кровати она зацепила ногой какойто шнур, не то от ноутбука, не то от настольной лампы, не то от чего-то еще, и в комнате раздался сильный грохот, в такой тишине показавшийся просто оглушительным.
Александр (а это всё-таки был он) сразу же пошевелился, повернулся и, открыв глаза, увидел уже стоявшую у его кровати Жаклин в белом больничном халате.
Парень ошарашено проморгался и тут же нахмурился.
– Как ты сюда попала? – он с раздражением грозно сдвинув брови.
– Твоими молитвами, – парировала Жак, нисколько не удивляясь такому «радушному» приёму, и, не теряя ни секунды, положила свою кисть на прекрасное чело, пытаясь проверить температуру.
Даже её ладонь, кстати, действительно с комфортом разместившись на этом роскошном лбу, почувствовала весьма ощутимый жар.
Больной, ни капли не смутившись, взял её за запястье и раздраженно откинул руку.
– Уходи, – отрезал он и отвернулся.
