Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 88 (всего у книги 233 страниц)

– С чего это?

– Экономка должна быть существом женского пола.

– Терпеть не могу девчонок!

– Вообще-то я и сам о них не очень высокого мнения. Но что поделаешь! Для начала купим тебе нормальное платье.

– Ненавижу юбки. В них неудобно.

– Томми! – строго сказал Питер. – Не упрямься!

– Говорить правду не значит упрямиться! – упрямилась Томми. – В них тесно. Сами наденьте!

Платье было быстро подобрано, а затем подогнано по фигуре. Однако с именем оказалось намного труднее. Миловидная, смешливая дама с известным, весьма уважаемым и благозвучным именем является ныне почетной гостьей многих литературных салонов. Но в узком кругу старые друзья по-прежнему зовут ее Томми.

Недельный испытательный срок подошел к концу. Питеру, с его чувствительным желудком пришла в голову спасительная мысль.

– Послушай, Томми… то есть, Джейн! – сказал он. – По-моему, нам стоит нанять женщину, которая бы только готовила пищу. Тогда бы у тебя оставалось больше времени… скажем, на другие дела, Томми… то есть, Джейн…

– Какие другие? – спросила она, задрав подбородок кверху.

– Ну… в комнатах прибрать. Еще… пыль вытереть.

– Что мне, круглые сутки пыль в четырех комнатах протирать?

– Но ведь, Томми, есть еще другие поручения. Гораздо удобней посылать с поручениями человека, зная, что не отрываешь его от домашней работы.

– На что это вы намекаете? – выгнула бровь Томми. – Я и так у вас не в полную силу загружена. Я могу и то, и другое…

– Слушай, что тебе говорят! – топнул ногой Питер. – Чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя. И не смей мне перечить! Глупость какая!

Тут Питер был готов высказаться и покрепче, настолько решительно он был настроен.

Не говоря ни слова, Томми вышла из комнаты. Питер подмигнул Элизабет.

Бедняга Питер! Его триумф оказался быстротечен. Через пять минут Томми вернулась, облаченная в длинную черную юбку, стянутую ремнем, синюю блузу с большим вырезом, серую в крапинку куртку, замотанная шерстяным шарфом, алые губки ее были надуты, длинные ресницы, прикрывая черные глазки, так и трепетали.

– Томми! – (Строго.) – Это что за маскарад?

– Я понимаю, я вам не подхожу. Спасибо, что устроили мне испытание. Сама виновата.

– Томми! – (Менее строго.) – Не будь идиоткой!

– Я не идиотка! У Эммы спросите. Она говорит, я хорошо готовлю. Сказала, что у меня прямо способность к этому. Она как лучше хотела…

– Томми! – (Без тени строгости.) – Садись. Эмма совершенно права. Как кухарка ты… ты подаешь надежды. Как правильно говорит Эмма, у тебя есть к этому способность. К тому же… тебе присущи оптимизм и настойчивость.

– Тогда почему вы хотите нанять кого-то вместо меня?

Ах, если б Питер смог ответить искренне! Он бы тогда сказал: «Дорогое дитя, я одинокий, старый джентльмен. И осознал я это совсем… совсем недавно. И теперь мне уже никуда от этого не деться. Моя жена и мой ребенок скончались много лет тому назад. Я был беден, я не сумел спасти их. Оттого мне было так тяжело. Стрелки часов моей жизни остановились. Ключ я упрятал далеко-далеко. Я гнал от себя воспоминания. Ты выбралась навстречу мне из безжалостного тумана, пробудила старые мечты. Не уходи же, останься…»

Быть может, тогда, несмотря на весь неукротимый бунтарский дух, Томми согласилась бы не наносить урон ему, и Питер смог бы добиться своего при меньшем ущербе для своего желудка. Но если хочешь прослыть человеком несентиментальным, значит, ты не должен произносить подобного даже самому себе. И Питеру пришлось отыскивать иные методы воздействия.

– Почему бы мне не нанять двух слуг, если мне так угодно?

Впрочем, для пожилого джентльмена это представляло явные затруднения.

– Зачем платить двоим за работу, которую может выполнить один? Значит тогда вы будете держать меня из милости?! – Черные глазки вспыхнули. – Я не попрошайка!

– Так ты действительно думаешь, Томми, то есть, Джейн… что справишься с… со всем этим? Скажем, сможешь прервать приготовление обеда и отправиться с поручением? Вот что меня заботит, Томми! Некоторые кухарки этого не любят.

– Так вы сперва дождитесь, пока я пожалуюсь, что у меня работы по горло, потом и волнуйтесь! – посоветовала Томми.

Питер вернулся к письменному столу. Элизабет подняла мордочку Питеру почудилось, что она подмигнула.

Последующие две недели выдались беспокойными для Питера, так как Томми, чьи подозрения преумножились, весьма скептически воспринимала то, что «в интересах дела» Питеру приходилось обедать с кем-то в клубе, отправляться на ланч с каким-то редактором в ресторан «Чеширский сыр». Подбородок немедленно взлетал кверху, взгляд черных глаз принимал угрожающее выражение. Вот уже тридцать лет ведя холостяцкий образ жизни и не имея соответствующего опыта, Питер под перекрестным допросом обычно тушевался, начинал сам себе противоречить, проваливался по основным позициям.

– Воистину, – проворчал как-то вечером Питер себе под нос, пиликая ножом по бараньей отбивной, – воистину иначе не скажешь: подкаблучник я, подкаблучник и есть!

В этот самый день Питер намеревался отправиться отобедать в один из своих излюбленных ресторанов «с добрым старым приятелем Бленкинсоппом – он в некотором роде гурман, Томми, а гурман, – это тот, кто предпочитает изысканную кухню!» Но, произнося эти слова, Питер позабыл, что три дня тому назад он уже воспользовался именем Бленкинсопп, чтобы отправиться к означенному другу на прощальный ужин по случаю отбытия последнего следующим утром в Египет. Питер был не слишком изобретателен. В особенности имена приходили ему на ум с трудом.

– Я ценю независимость в людях, – продолжал рассуждать сам с собой Питер. – Только у нее независимости с избытком. Интересно, откуда это в ней?

Но все было гораздо серьезней, чем он мог себе представить. Несмотря на свои деспотические замашки, день ото дня Томми становилась все более и более незаменимой для Питера. За последние тридцать лет Томми явилась первой слушательницей, со смехом внимавшей его остротам; она оказалась первой за тридцать лет ценительницей таланта Питера, утверждавшей, что он самый блестящий журналист на всей Флит-стрит. С Томми были связаны первые за тридцать лет заботы Питера, когда он каждую ночь украдкой поднимался по скрипучей лестнице, прикрывая рукой свечу, взглянуть, спокоен ли ее сон. Ах, если бы Томми не пеклась о нем! Если бы переключить ее на что-то другое!

Очередная спасительная мысль осенила Питера.

– Томми… то есть, Джейн! – сказал как-то Питер. – Я знаю, что я из тебя сделаю!

– И что вы учудите на этот раз?

– Я из тебя сделаю журналистку!

– Да ну вас! Хватит чепуху молоть!

– И вовсе это не чепуха! К тому же так грубо прошу мне впредь не отвечать. Как продувная бестия – а это значит, Томми, та невидимая, незаметная личность, без которой всякий журналист как без рук, – ты сможешь стать неоценимым подспорьем для меня. Ты принесешь мне барыш, Томми, притом весьма ощутимый. Я стану делать на тебе деньги!

По всей видимости, этот довод прозвучал убедительно. Питер не без тайного удовольствия отметил, что подбородок Томми остался в прежнем положении.

– Я как-то подсобляла одному парню продавать газеты, – припомнила Томми. – Он говорил, что у меня здорово получается.

– Вот видишь! – победоносно воскликнул Питер. – Тут способы иные, но в основе то же самое чутье. Решено, мы наймем женщину, чтоб она освободила тебя от домашней работы.

Подбородок дернулся вверх.

– Я могу делать ее в свободное время!

– Видишь ли, Томми, мне бы хотелось, чтобы ты везде ходила со мной… всегда была при мне.

– Сначала вы меня испытайте. Может, я для этого не гожусь.

Питер постепенно обретал мудрость змия-искусителя.

– Вот именно, Томми! Сначала поглядим, что ты умеешь. В конце концов, может выясниться, что тебе лучше остаться кухаркой!

В глубине души Питер в этом сомневался.

Однако семя упало на благодатную почву. И Томми сама себе устроила журналистский дебют.

Некая видная личность прибыла в Лондон, обосновавшись в апартаментах, специально предназначенных для нее в Сент-Джеймсском дворце. И каждый лондонский журналист говорил себе: «Вот если бы я смог взять интервью у этого Значительного Человека, какого грандиозного успеха смог бы я достичь!» Всю неделю Питер носил с собой листок с надписью: «Интервью нашего специального корреспондента с принцем N.». В левой колонке, узенькой, были вопросы; в правой, широченной, оставалось пустое место для ответов. Однако Значительный Человек был многоопытен.

– Неужто найдется, – говорил Питер, разворачивая перед собой на столе аккуратно свернутый лист бумаги, – неужто еще найдется хоть какая-то уловка или увертка, какой-нибудь лукавый ход, какое-либо тонкое ухищрение, которое бы я не испробовал?

– Прямо как старый Мартин, который все время называл себя Мартини, – вставила Томми. – Как только наступала пора деньги выплачивать – это у нас бывало по субботам, – ну ни в жизнь его не сыскать, исчезает, и все тут. Правда, раз мне удалось его провести, – заметила она не без гордости, – вытянула из него полсоверена. Он сам потом удивлялся.

– Нет, – продолжал Питер рассуждать сам с собой, – Думаю, и в самом деле не осталось никакого способа, ни достойного, ни постыдного, какого бы я не применил!

Тут Питер закинул ненаписанное интервью в корзину для мусора и, сунув в карман записную книжку, удалился на чаепитие с некой романисткой, извещавшей в приписке к своему приглашению, что умоляет не предавать гласности их беседу.

Едва Питер повернулся к ней спиной, Томми тотчас достала лист из корзины.

Примерно через час среди туманной мглы, окутавшей Сент-Джеймсский дворец, возник некий сорванец в залатанных штанах и в куртке в крапинку, воротник которой был поднят; он стоял и с восхищением взирал на караульного.

– Эй, молодец-удалец по уши чумазый! Тебе чего здесь? – спросил караульный.

– Да вот гляжу, нелегкое, видно, это дело – такую шишку сторожить? – высказал предположение сорванец.

– Ну, если прикинуть, дело, понятно, нелегкое, – согласился караульный.

– А вон там, где окна светятся, он спит, что ли? – спросил сорванец.

– Ага, – подтвердил караульный. – А ты часом не анархист какой? Признавайся!

– Покамест нет, не то непременно признался бы! – заверил караульного сорванец.

Окажись караульный человеком наблюдательным и проницательным, каковым он не являлся, он бы не стал так легкомысленно подходить к этому вопросу. Ибо обратил бы внимание, что глаза сорванца уже облюбовали водосточную трубу, по которой при определенной ловкости можно было бы взобраться на балкон спальни означенного принца.

– Вот бы его повидать! – произнес сорванец.

– Приятель он, что ли, тебе? – осведомился караульный.

– Ну, приятель не приятель… Но, сам знаешь, на нашей улице только о нем и говорят.

– Что ж, тогда тебе стоит поторопиться, – заметил караульный. – Нынче вечером он уезжает.

Томми переменилась в лице.

– А говорили, что в пятницу утром…

– Говорили! – сказал караульный. – Кто говорил-то, газетчики небось? – В голосе караульного невольно прозвучали нотки, свойственные лишь людям осведомленным. – Ты слушай меня, я скажу, что тебе надо делать, – продолжал он, упиваясь непривычным ощущением собственной значительности. – Он удирает сегодня без всякого сопровождения в Осборн поездом шесть сорок с вокзала Ватерлоо. Никто, конечно, об этом не знает, кроме немногих посвященных. Такая у него манера. Терпеть не может, чтоб…

В вестибюле послышались шаги. Караульный замер, как статуя.

Прибыв на вокзал Ватерлоо, Томми тщательно осмотрела поезд, отходящий в шесть сорок. Лишь одно купе, необычно просторное, в самом конце спального вагона, помещавшегося следом за вагоном для охраны, привлекло ее внимание. На купе значилась табличка «резервировано», и вместо обычных диванчиков там стоял стол и четыре мягких кресла. Запомнив расположение купе, Томми припустила быстрым шагом по платформе и скрылась в тумане.

Через двадцать минут, никем не замеченный, в сопровождении лишь пяти-шести раболепных должностных лиц, принц N. быстрым шагом пересек платформу и один вошел в предназначенное для него купе. Раболепные чиновники кланялись. Принц по-военному поднял руку к козырьку. Поезд шесть сорок, пыхтя, медленно отошел от платформы.

Принц N., который был полноват, хотя и старался это скрыть, редко оказывался наедине с самим собой. Когда такое случалось, он позволял себе несколько расслабиться. Ввиду того что до Саутгемптона предстояло ехать два часа, принц расстегнул туго стянутый на животе сюртук, откинул голову на спинку кресла, вытянул свои длинные ноги, положив одна на другую, и прикрыл маленькие, но грозные глазки.

На мгновение принцу показалось, что в купе повеяло ветерком. Впрочем, ощущение это тотчас прошло, и он не стал утруждать себя и открывать глаза. Потом принц увидел сон, будто кто-то помимо него находится в купе – и что этот кто-то сидит напротив. Сон был не из приятных, и принц решил открыть глаза, чтобы сбросить с себя это наваждение. Напротив него действительно сидело некое весьма чумазое маленькое существо. Оно утирало грязным носовым платком кровь с лица и рук. Если бы принц был способен удивляться, он бы непременно удивился.

– Не волнуйтесь, – успокоила его Томми. – Я не причиню вам зла. Я не из анархистов.

Принц, с помощью глубокого вздоха втянув в себя живот, принялся застегивать сюртук.

– Как вы сюда проникли? – спросил он.

– Прямо скажем, это оказалось делом нелегким, – заверила Томми, безуспешно пытаясь отыскать сухой кончик у скомканного платка. – Однако все позади, – бодро добавила она. – Главное, я здесь.

– Если вы не хотите, чтоб я сдал вас полиции в Саутгемптоне, прошу отвечать на мои вопросы! – сухо заметил принц.

Принцев Томми не боялась, но в лексиконе ее трущобного детства слово «полиция» неизменно было сопряжено со страхом.

– Мне надо было пробраться к вам.

– Это очевидно.

– По-другому никак не выходило. До вас очень уж сложно добраться. Вы такой хитрый.

– И как вам это удалось?

– Сразу после вокзала есть такой мостик с семафорами. Поезд, как выяснилось, проходит прямо под ним. Оставалось только влезть туда и подождать. Сами видите, ночь туманная, никто меня не засек. Да, кстати, вы и есть принц N.?

– Да, я принц N.

– Не дай Бог, оказался бы кто другой!

– Так, продолжайте!

– Узнав, вернее, угадав ваш вагон, я, как только он подо мной оказался, хоп – и вниз! – Тут Томми взмахнула руками, чтобы показать, как это было. – Ну а на нем, сами знаете, фонари, – пояснила Томми, потирая лицо, – одним меня и зацепило.

– Ну а с крыши-то как сюда?

– А там уже просто. В конце вагона есть такая железная штука и ступеньки. Сходишь вниз, внутрь и за угол, и все. Мне повезло, что другая дверь у вас была не заперта. А то бы прямо не знаю что. Скажите, а нет у вас при себе какого-нибудь носового платка?

Вытянув из нарукавного кармашка платок, принц протянул его Томми.

– Так ты говоришь, мальчик…

– Я не мальчик, – пояснила Томми. – Я девочка!

Это вырвалось у нее с досадой. Доверившись своим новым друзьям как людям почтенным, Томми положилась на их утверждение, что она является существом женского пола. Но еще долгие годы мысль о том, что она упустила возможность считаться мужчиной, наполняла ее горечью.

– Девочка?!

Томми кивнула.

– О Господи! – произнес принц. – Чего только не довелось мне слышать про юных англичанок. Я-то думал, быть такого не может! Ну-ка, встаньте!

Томми повиновалась. Чего бы никогда не сделала раньше. Увидев устремленный на нее строгий взгляд из-под косматых бровей, поняла, что иначе нельзя.

– Итак, вы оказались здесь. Что же вам угодно?

– Получить у вас интервью.

И Томми протянула листок с начертанными вопросами.

Косматые брови сдвинулись.

– Что за вздор! Кто вас на это подбил? Говорите немедленно!

– Никто.

– Не лгите! Его имя?

Маленькие, грозные глазки пылали огнем. Но взгляд Томми был тверд. И под воздействием сверкнувшего в нем возмущения Значительный Человек определенно стушевался. С таким противником ему встречаться еще не доводилось.

– Я говорю правду!

– Простите покорно! – сдался принц.

И тут принца, личность воистину значительную и потому обладавшую чувством юмора, осенило: ну не забавно ли это, в конце концов, что он, виднейший государственный деятель империи, ведет разговоры в вагоне с дерзкой и нахальной девчонкой, с виду которой не более двенадцати лет. И тогда принц передвинул свое кресло поближе к Томми и, умело используя свой бесспорный дипломатический талант, вытянул из нее по крупицам всю историю.

– Я склонен, мисс Джейн, – заметил сей Значительный Муж, выслушав рассказ Томми, – согласиться с нашим другом мистером Хоупом. Должен признаться, журналистика – это как раз то, чем вам следует заняться.

– А вы позволите мне взять у вас интервью? – спросила Томми, обнажая в улыбке белые зубы.

Значительный Муж поднялся и, положив тяжелую руку на хрупкое плечо Томми, провозгласил:

– Я полагаю, вы заслужили это право!

«Каковы ваши взгляды, – принялась читать Томми, – на будущее взаимодействие политики и общественной жизни?»

– Пожалуй, лучше я сам все напишу! – предложил Значительный Муж.

– Ладно, – согласилась Томми. – А то у меня правописание хромает.

Значительный Муж придвинул кресло к столу.

– Только смотрите, ничего не пропустите! – предупредила Томми.

– Приложу все усилия, мисс Джейн, чтоб не дать вам ни малейшего повода для беспокойства, – с серьезным видом заверил ее принц, подсаживаясь к столу и берясь за перо.

Принц окончил писать к тому моменту, как поезд стал сбавлять ход. Промокнув бумагу и свернув ее, Значительный Муж поднялся.

– На обороте последней страницы я приписал кое-какие указания, – пояснил принц, – прошу вас обратить на них особое внимание мистера Хоупа. Мне бы хотелось, мисс Джейн, чтобы вы обещали мне больше никогда не предпринимать опасные акробатические трюки даже на благо такого святого ремесла, как журналистика.

– Так ведь если бы до вас не было так трудно добраться, я бы…

– Согласен, моя вина! – кивнул принц. – Теперь насчет вашей принадлежности к женскому полу нет никаких сомнений. И все же прошу вас, обещайте мне! Ну же, ведь я на многое ради вас пошел!.. Вы даже не представляете, до какой степени мне было трудно это сделать.

– Ну ладно, – с видимой неохотой сдалась Томми. Она терпеть не могла давать обещания, так как, однажды дав, выполняла их свято. – Обещаю.

– Вот вам ваше интервью.

И первые отблески фонарей Саутгемптона озарили лица стоявших и глядевших друг на друга принца и Томми. Тут принц, имевший (и не без основания) репутацию вздорного и злобного старикана, совершил нечто, совершенно для себя несвойственное: сжав в своих громадных ладонях личико в кровавых подтеках, он чмокнул Томми в щеку. На всю жизнь запомнился ей табачный запах его жестких, с проседью усов.

– И еще одно, – серьезно сказал принц. – Никому об этом ни слова. Держите рот на замке, пока не вернетесь к себе на Гоф-сквер.

– Вы что, меня за дуру считаете? – ответила Томми.

Едва лишь принц исчез, окружающие как-то странно стали поглядывать на Томми. Все принялись по непонятной, казалось, для них самих причине суетиться вокруг нее. Глядели на нее и отходили, и подходили вновь, и вновь глядели. По мере того как нарастал их интерес, нарастало и недоумение. Некоторые задавали вопросы Томми, но тот факт, что она не знала, что сказать, не говоря уже о том, что ей наказано было молчать, изумлял до такой степени, что само Любопытство в задумчивости померкло.

Ее помыли и почистили, ей предложили восхитительный ужин и, поместив в купе первого класса с табличкой «резервировано», отправили обратно до Ватерлоо, а с вокзала – в кебе довезли до Гоф-сквер, куда Томми заявилась около полуночи, преисполненная самомнения, следы которого сохранились в ней и по сей день.

Именно так все и началось. Томми, в течение часа тарахтевшая без умолку со скоростью две сотни слов в минуту, внезапно в изнеможении уронила голову на стол и была не без трудностей подхвачена под руки и препровождена в постель. Питер в своем глубоком уютном кресле просидел у камина до поздней ночи. Обожавшая человеческое присутствие Элизабет нежно мурлыкала. И средь ночных теней явилась Питеру Хоупу его давняя, забытая мечта – мечта о создании нового, удивительного журнала-еженедельника стоимостью в один пенни, в редакторы которого он некогда прочил некого Томаса Хоупа, сына Питера Хоупа, почетного основателя и инициатора: журнала яркого, какого давно ждут, популярного и в то же время возвышенного, доставляющего радость читателям и приносящего доход владельцам.

«Ты помнишь меня? – шептала Мечта. – Мы подолгу беседовали вместе. Миновали утро и день. У нас впереди целый вечер и ночь. А утренний свет в свою очередь подарит новую надежду».

Элизабет прекратила мурлыкать и в удивлении подняла мордочку. Питер смеялся, внимая своим мыслям.