Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 233 страниц)

Глава двенадцатая

^{Приземленность немцев. – Возвышенный ум и низменная природа. – Что думает европеец об англичанине? – Что тот по недомыслию мокнет под дождем. – Усталый человек с кирпичом на веревке. – Охота на собаку. – Жизнь прожить – не поле перейти. – Благодатный край. – Разбитной старичок подымается в гору. – Джордж демонстрирует искусство быстрой ходьбы. – Гаррис устремляется за ним, дабы указать дорогу. – Прибавляю шагу и я. – Фонетический курс для иностранцев.}

Витающего в небесах англосакса очень раздражает приземленность немца, который считает, что конечной целью всякой прогулки является ресторан. На крутой горе и в живописной долине, в узком ущелье и у водопада на берегу бурлящего потока всегда имеется какой-нибудь «Wirtschaft»[35]35
  Здесь: трактир (нем.).


[Закрыть].

Как, скажите, можно любоваться красотами природы, когда тебя окружают залитые пивом столики? Как можно погрузиться в седую древность, когда пахнет жареной телятиной и шпинатом?!

Как-то раз, пробираясь сквозь густой лес, мы предавались возвышенным мыслям.

– А на вершине, – с грустью произнес Гаррис, когда мы остановились, чтобы отдышаться и затянуть пояс, – нас будет ждать аляповатый «виртшафт», где пожирают бифштексы и сливовые торты и напиваются белым вином.

– Ты так думаешь? – спросил Джордж.

– Иначе и быть не может. Так уж у этих немцев заведено. Не осталось ни одной горной тропинки, ни одного утеса, где можно было бы уединиться и предаться созерцанию…

– По моим подсчетам, – заметил я, – если поспешить, мы придем на гору к часу.

– Mittagtisch[36]36
  Обеденный стол (нем.).


[Закрыть] уже будет накрыт, – вожделенно простонал Гаррис. – Наверняка будет голубая форель, которая здесь водится. В Германии, как я уже понял, от съестного и спиртного никуда не денешься. С ума сойти!

Мы двинулись дальше, и красота пейзажа несколько отвлекла нас от гастрономической темы. В своих расчетах я не ошибся.

Без четверти час Гаррис, который шел впереди, воскликнул:

– Мы у цели! Я вижу вершину!

– Ресторан там есть? – поинтересовался Джордж.

– Что-то не видать, – ответил Гаррис. – Но будьте спокойны, он где-то здесь, черт бы его побрал!

Через пять минут мы уже были на вершине. Мы посмотрели на север, на юг, на восток и на запад. А потом – друг на друга.

– Потрясающий вид! – воскликнул Гаррис.

– Великолепно! – согласился я.

– Восхитительно! – поддержал Джордж.

– На этот раз, – сказал Гаррис, – у них хватило ума убрать свой виртшафт подальше.

– Похоже, они его замаскировали, – высказал предположение Джордж.

– Собственно говоря, ничего плохого в ресторане нет, когда он не мозолит глаза, – буркнул Гаррис.

– Всякая вещь хороша на своем месте, и ресторан – не исключение, – глубокомысленно заметил я.

– Хотел бы я знать, куда они его упрятали, – подал голос Джордж.

– Поищем? – с заметным воодушевлением предложил Гаррис.

Эта мысль мне понравилась. Мы договорились разойтись в разные стороны, а затем встретиться на вершине и поделиться увиденным. Через полчаса мы стояли на вершине. Все молчали, но и без слов было ясно: наконец-то нам удалось отыскать уголок, где никто не собирается нас поить и кормить.

– Глазам своим не верю, – сказал Гаррис. – А вы?

– Должен сказать, – заметил я, – что это единственный во всем «Фатерланде» клочок земли, где добропорядочные немцы не успели открыть ресторан.

– И троих иностранцев угораздило забрести именно сюда, – с горечью констатировал Джордж.

– Ничего не поделаешь, – сказал я. – По большому счету нам даже повезло: сколько пищи должен найти здесь для себя возвышенный ум без воздействия низменной природы! Взгляните на этот неземной свет, что струится там вдали, над вершинами, – разве это не восхитительно?!

– Кстати о низменной природе, – буркнул Джордж. – Как бы нам побыстрее спуститься?

Я заглянул в путеводитель:

– Дорога налево приведет нас в Зонненштейг, где, между прочим, имеется неплохой ресторанчик «Goldener Adler»[37]37
  «Золотой орел» (нем.).


[Закрыть], мне о нем рассказывали. Дорога направо немного длиннее, зато более живописна. Говорят, оттуда открывается великолепный вид.

– «Великолепный вид»! – проворчал Гаррис. – Тебя послушать, так на каждом шагу великолепный вид. А по мне, так везде одно и то же.

– Лично я, – решительно заявил Джордж, – иду налево.

И мы с Гаррисом последовали его примеру.

К сожалению, спуститься так быстро, как мы рассчитывали, нам не удалось. Гроза здесь начинается неожиданно, и не прошли мы и четверти мили, как столкнулись с дилеммой: или сейчас же искать укрытие от дождя, или весь день ходить в мокрой одежде. Мы остановились на первом варианте и нашли дерево, крона которого при обычных обстоятельствах послужила бы нам надежной крышей. Но гроза в Шварцвальде – обстоятельство далеко не обычное. Поначалу мы утешали себя тем, что такие ливни быстро кончаются, затем попытались успокаивать друг друга соображением о том, что в противном случае мы вскоре промокнем до нитки и нам будет все равно.

– Раз уж так получилось, – сказал Гаррис, – имело бы смысл пересидеть грозу в каком-нибудь ресторанчике.

– Дождь на пустой желудок – это уж слишком, – заявил Джордж. – Жду пять минут и иду.

– Живописные горные пейзажи, – рассудил я, – хороши в ясную погоду. В дождь же, да еще в нашем возрасте…

Тут мы услышали, как нас окликнул какой-то дородный джентльмен, стоявший под огромным зонтом футах в пятидесяти от нас.

– Что же вы не заходите? – крикнул он.

– Куда?! – откликнулся я, решив, что это один из тех болванов, что пытаются острить в любых ситуациях.

– Как куда? В ресторан.

Мы немедленно покинули наше укрытие и устремились к нему. Нас разбирало естественное любопытство.

– Я же кричал вам из окна, – недоумевал дородный пожилой джентльмен, проявивший поистине отеческую заботу. – Эта гроза на час, никак не меньше, вы промокнете насквозь.

Я расчувствовался:

– Мы очень тронуты вашей заботой, сэр. Только не подумайте, что мы сбежали из сумасшедшего дома. Мы не стали бы прятаться от дождя под деревом, если б знали, что в двадцати ярдах от нас в чаще деревьев находится ресторан.

– Я так и подумал, – сказал джентльмен, – потому к вам и вышел.

Оказалось, что и посетители ресторана уже полчаса с любопытством смотрели на нас из окна, теряясь в догадках относительно причин столь странного поведения, и если бы не симпатичный толстяк, эти болваны глазели бы на нас до самого вечера. Хозяин перед нами извинился, объяснив, что принял нас за англичан, и слова эти следует понимать совершенно буквально. В Европе убеждены, что все англичане – не в себе, точно так же как английский фермер убежден, что все французы питаются исключительно лягушками. И даже когда стараешься на личном примере доказать обратное, удается это далеко не всегда.

В ресторанчике было тепло, уютно, вкусно, а Tischwein[38]38
  Столовое вино (нем.).


[Закрыть], – так просто великолепно. Мы просидели часа два, наелись, обсохли, всласть наговорились о красотах природы и уже собирались уходить, когда произошло событие, которое лишний раз доказывает, что зло в этом мире сильнее добра.

В трактир вошел неряшливо одетый человек. В руке он сжимал веревку, к которой был привязан кирпич. Вошел он торопливо, с опаской огляделся по сторонам, тщательно прикрыл за собой дверь, проверил, плотно ли она закрылась, с тревогой посмотрел в окно и лишь после этого, с облегчением вздохнув, положил кирпич рядом на лавку и заказал еду и питье.

Было в его поведении что-то странное; непонятно было, для чего ему кирпич, почему он так тщательно закрывал дверь, зачем смотрел из окна с такой тревогой. Но поскольку вид у него был такой несчастный, донимать его вопросами мы сочли бестактным. Впрочем, чем больше он ел и пил, тем веселее становился, тем реже вздыхал. Пообедав, он вытянул ноги, закурил дешевую сигару и откинулся на спинку стула.

Тут-то все и началось. События разворачивались столь стремительно, что трудно восстановить их последовательность. Из кухни появилась Fraulein[39]39
  Здесь: служанка (нем.).


[Закрыть] со сковородой в руке. Я видел, как она подошла к входной двери, а затем… затем началось нечто несусветное. Это походило на балаган, где сцены меняются так быстро, что ничего не успеваешь понять: только что звучала тихая музыка, колыхались цветы, светило солнце, парили добрые феи – и вдруг невесть откуда появляется что-то истошно крича полицейский, горько рыдает ребенок, выбегает Арлекин; падая на ровном месте и избивая друг друга колбаской, кривляются клоуны. Стоило служанке коснуться дверной ручки, как дверь тут же распахнулась настежь, словно за ней притаились все силы преисподней, только и ждавшие этого момента. В комнату ворвались две свиньи и курица; кот, мирно дремавший на пивной бочке, очнулся и злобно зашипел. Служанка от неожиданности уронила сковороду и легла на пол, а господин с кирпичом вскочил, опрокинув стол со всей стоящей на нем посудой.

Виновником несчастья оказался нечистокровный терьер с торчащими ушами и беличьим хвостом. Из другой комнаты выбежал хозяин, намереваясь пинком выкинуть терьера за дверь. Но ничего у него не вышло: вместо собаки он угодил ногой в свинью, в более толстую из двух. Удар, надо сказать, получился великолепный – хозяин вложил в него всю свою недюжинную силу. Было, конечно, жаль ни в чем не повинное животное; но наша жалость не шла ни в какое сравнение с той жалостью к себе, которую испытала сама свинья: перестав метаться, она повалилась посреди ресторана, призывая весь мир стать свидетелем чудовищного злодеяния. Причитания ее были столь выразительны, что гулким эхом отозвались в далеких ущельях, до смерти испугав население близлежащих деревень.

А курица тем временем с воплями носилась по комнате, демонстрируя редчайший дар взбегать по отвесной стене; она и гнавшийся за ней по пятам кот опрокидывали все то, что еще не было опрокинуто.

Через сорок секунд к ним присоединились девять человек, стремящихся пнуть ногой собаку. Время от времени кому-то одному это удавалось, ибо собака вдруг переставала лаять и начинала жалобно скулить; впрочем, присутствия духа она не теряла: даром ведь ничего не дается, досталось не только ей, но и свинье, и курице – так что игра стоила свеч. Кроме того, собака со злорадством отметила, что другим животным перепало еще больше, чем ей, в особенности же бедной свинье, которая по-прежнему лежала посреди комнаты и горько сетовала на судьбу. Все попытки пнуть собаку походили на игру в футбол с несуществующим мячом: занес ногу – и уже не можешь удержаться, уповая лишь на то, что под ногу подвернется что-нибудь твердое, способное принять удар на себя. Если кто и попадал по собаке, то совершенно случайно; для ударившего это было такой неожиданностью, что он большей частью сам терял равновесие и падал. Вдобавок все то и дело спотыкались о свинью – ту самую, что лежала на полу и была не в силах подняться.

Трудно сказать, сколько времени продолжалось бы это столпотворение, если бы не благоразумие Джорджа. Некоторое время он гонялся, но не за собакой, а за второй свиньей, той, что еще была в состоянии бегать. Наконец он загнал ее в угол, дал ей хорошего пинка и вышиб за дверь.

Мы все хотим того, чего у нас нет. Пожертвовав свиньей, курицей, людьми, котом, собака очертя голову ринулась в погоню за второй свиньей, а Джордж, воспользовавшись этим, захлопнул дверь и для верности запер ее на щеколду.

С пола поднялся хозяин и окинул взглядом разгромленный ресторан.

– Боевой у тебя пес, нечего сказать, – обратился он к человеку с кирпичом.

– Это не моя собака, – угрюмо отозвался тот.

– А чья же?

– Понятия не имею.

– Меня не проведешь, – сказал хозяин, поднимая лежавший в луже пива портрет кайзера и вытирая его рукавом.

– Знаю, что не проведу, я и не рассчитывал. Мне уж надоело говорить всем, что это не моя собака. Все равно никто не верит.

– Зачем же ты ходишь с ней, если это не твоя собака? – удивился хозяин. – Что ты в ней такого нашел?

– А я с ней и не хожу. Это она со мной ходит. Она пристала ко мне в десять утра и с тех пор не отстает. Когда я вошел сюда, мне показалось, что наконец-то удалось от нее отвязаться. За четверть часа до этого я оставил ее поохотиться на уток. Боюсь, на обратном пути придется и за них рассчитаться.

– А вы камнями в нее бросали? – спросил Гаррис.

– А то нет! Еще как бросал – даже рука заболела. Да все без толку – собака решила, что я с ней играю, и стала приносить камни назад. Уже час, если не больше, я хожу с этим дурацким кирпичом. Понимаете, я хотел ее утопить. Так ведь нет, не получается! Никак не удается ее схватить. Сядет неподалеку, разинет пасть и смотрит на меня. Попробуй – поймай!

– Забавная история, ничего не скажешь, – процедил хозяин.

– Забавная – не то слово, – откликнулся человек с кирпичом.

Когда мы уходили, он взялся помогать хозяину собирать разбитую посуду. В дюжине ярдов от входа в ресторан верное животное поджидало своего друга. Вид у собаки был усталый, но довольный. Существо она была увлекающееся, темпераментное, и мы вдруг испугались, как бы она теперь не испытала симпатии к нам. Но собака не обратила на нас ни малейшего внимания. Любовь, пусть и не разделенная, заслуживает всяческого уважения, и мы не стали ее переманивать.

Вволю поездив по Шварцвальду, мы отправились на велосипедах в Мюнстер, через Альт-Брейзах и Кольмар, а оттуда совершили короткое путешествие в Вогезские горы, где, как считает нынешний немецкий император, кончается все человеческое. Альт-Брейзах, каменную крепость, которую река огибает то с одной, то с другой стороны – в своей молодости Рейн, как видно, отличался изрядным непостоянством, – издревле населяли любители перемен и искатели приключений. Кто бы ни воевал, каков бы ни был предлог для войны, Альт-Брейзах всегда оказывался в самом пекле. Все его осаждали, многие захватывали, некоторые затем сдавали обратно – и никому не удавалось надолго им завладеть. Кому принадлежит его город, чей он подданный – на эти вопросы житель Альт-Брейзаха никогда не мог дать точный ответ. Он мог, к примеру, проснуться французом, но не успевал выучить и нескольких французских фраз, необходимых для общения со сборщиками податей, как становился подданным австрийской империи. Пока он пытался разобраться, как себя следует вести, чтобы прослыть истинным австрийцем, выяснялось, что он уже не австриец, а немец, хотя какой именно – ведь немцев, как известно, было много – никто не мог сказать наверняка. Сегодня он мог быть набожным католиком, а назавтра – ревностным протестантом. Единственное, что обеспечивало жителя Альт-Брейзаха некоторым постоянством, – это одинаковая во всех государствах обязанность платить круглую сумму за право называться подданным этого государства. В общем, когда обо всем этом думаешь, то поневоле задаешься вопросом: как мог жить в средние века человек, не будучи ни королем, ни сборщиком податей.

По разнообразию и красоте Вогезы не идут ни в какое сравнение с горами Шварцвальда. С точки зрения туриста, главное достоинство этого края – полнейшая нищета его обитателей. Нет в вогезском крестьянине той филистерской сытости и довольства, которые отличают его рейнского визави. В деревнях и на фермах ощущаешь особое обаяние упадка. Вогезы вообще славны своей стариной. Многочисленные замки стоят здесь в таких местах, где лишь горным орлам под силу вить свои гнезда. Старинные крепости, заложенные еще римлянами и законченные в эпоху трубадуров, занимают огромную площадь, и по их причудливым, на редкость хорошо сохранившимся галереям бродить можно часами.

Торговля овощами и фруктами – занятие в Вогезах неведомое. Овощами и фруктами здесь не торгуют – их рвут и едят. Когда странствуешь по Вогезам, планов лучше не строить – уж очень велик соблазн сделать привал и вдоволь насытиться дарами природы. Малина, вкусней которой я не пробовал, земляника, смородина, дикий крыжовник растут здесь прямо по склонам, как у нас в Англии черника. Вогезскому мальчишке нет нужды шнырять по чужим садам – объедаться фруктами можно и не нарушая библейских заповедей. И то сказать, Вогезы утопают в садах, и воровать фрукты так же глупо, как, скажем, рыбе – пытаться проникнуть в плавательный бассейн без билета. Впрочем, всякое бывает.

Однажды, подымаясь в гору, мы вышли на плато, где отдали должное многочисленным ягодам, которые там росли. Кончилось все это печально. Мы начали с поздней земляники, а затем перешли к малине. И тут Гаррису попалось сливовое дерево, на котором росли еще не вполне созревшие плоды.

– Вот это да! – воскликнул Джордж. – Везение! Грех упускать такую возможность.

По правде сказать, с ним трудно было не согласиться.

– Жаль, – вздохнул Гаррис, – что сливы еще твердые.

Он бы еще долго сокрушался по этому поводу, но тут мне попались крупные желтые сливы, что несколько примирило его с действительностью.

– Север есть север, – вздохнул Джордж. – Ананасов здесь не бывает. А жаль. С удовольствием съел бы сейчас свеженький ананас. А то все эти сливы да груши быстро надоедают.

– Ягод здесь хватает, а вот фруктовых деревьев маловато, – пожаловался в свою очередь Гаррис. – Лично я съел бы еще слив.

– Вон идет какой-то человек, – сказал я. – Должно быть, он местный. Может, он нам подскажет, где еще здесь растут сливы.

– Он неплохо сохранился для своих лет, – заметил Гаррис.

Действительно, старик подымался в гору с поразительной скоростью. Мало того: он явно пребывал в приподнятом настроении: пел, что-то громко кричал, жестикулировал и размахивал руками.

– Славный старикан, – сказал Гаррис. – Смотреть на него – одно удовольствие. Но почему свою палку он держит на плече? Почему на нее не опирается?

– А знаете, – сказал Джордж, – мне кажется, это не палка.

– А что же? – спросил Гаррис.

– По-моему, это ружье, – ответил Джордж.

– А вы не думаете, что мы могли ошибиться? – предположил Гаррис. – Вы не думаете, что мы попали в чей-то сад? Что это частное владение.

– Помните трагический случай, имевший место на юге Франции года два тому назад? – сказал я. – Солдат шел по улице и сорвал пару вишен из чужого сада, а французский крестьянин, владелец этого сада, вышел за калитку и не долго думая уложил солдата на месте.

– Нельзя же стрелять в человека только за то, что он рвет чужие фрукты! – возмутился Джордж. – Такое даже во Франции невозможно.

– Конечно, невозможно, – успокоил я его. – Убийцу отдали под суд, и адвокат заявил, что его подзащитный находился в состоянии крайнего возбуждения и из всех ягод особенно дорожил вишнями.

– Что-то припоминаю, – сказал Гаррис. – Да, конечно. Общине – commune, так она у них, кажется, называется, – пришлось выплатить семье погибшего солидную компенсацию, что, впрочем, было лишь справедливо.

– Что-то мне здесь надоело. Да и поздно уже… – проговорил Джордж.

– Если Джордж и дальше будет передвигаться с такой скоростью, то упадет и разобьется, – забеспокоился Гаррис. – Да и дороги он не знает.

Они оставили меня позади, и пришлось прибавить шагу – одному было как-то неуютно. К тому же, подумалось мне, я с детских лет не бегал с крутой горы. В самом деле, почему бы не вспомнить забытое ощущение? Трясет здорово, зато полезно для печени…

Мы заночевали в Барре, славном городке на пути в Оттилиенберг, старинный монастырь в горах, где прислуживают настоящие монашки, а счет выписывает священник. В Барре, как только мы сели ужинать, в дверях ресторана появился турист. Он был похож на англичанина, но говорил на языке, который я слышал впервые. Впрочем, язык был красивым и благозвучным. Хозяин ресторана недоуменно смотрел на пришельца; хозяйка грустно качала головой. Турист вздохнул, начав все сначала, и тут только до меня дошло…

И на этот раз его никто не понял.

– Черт побери! – в сердцах сказал он, обращаясь к самому себе.

– Так вы англичанин! – заулыбавшись, воскликнул хозяин.

– Мсье устал, – подхватила смышленая хозяйка, – мсье сейчас пообедает.

Оба они превосходно говорили по-английски, ничуть не хуже, чем по-немецки или по-французски; хозяйка засуетилась, гостя усадили рядом со мной, и мы разговорились.

– Скажите, пожалуйста, – поинтересовался я, – на каком языке вы говорили, когда вошли?

– На немецком.

– Вот оно что…

– Вы ничего не поняли?

– В этом нет ничего удивительного, – успокоил его я, – ведь немецкий я знаю неважно. Что-то, разумеется, усваиваешь, запоминаешь, пока здесь живешь, но, сами понимаете, это не называется знать язык.

– Но ведь и они меня тоже не понимают, – возразил незнакомец. – А ведь это их родной язык.

– Не скажите. Дети здесь говорят по-немецки, это верно, да и наши хозяева знают этот язык недурно. Но в принципе в Эльзас-Лотарингии люди старшего поколения изъясняются по-французски.

– Я и по-французски с ними говорил… Французский язык они понимают ничуть не лучше.

– Действительно, очень странно… – вынужден был согласиться я.

– Более чем странно. Просто непонятно. Я всегда хорошо успевал по немецкому и французскому языку. В колледже все говорили, что у меня абсолютно правильная речь и безукоризненное произношение. И вместе с тем стоит мне выехать за границу, как меня перестают понимать. Вы можете это объяснить?

– Думаю, да. Дело в том, что произношение ваше слишком хорошее. Помните, что сказал шотландец, впервые в жизни отведав настоящее виски? «Может, оно и чистое, но пить я его не могу». То же и с вашим немецким. Он слишком безупречен для живого, разговорного языка. Вам мой совет: произносите слова как можно неправильнее, делайте как можно больше ошибок.

И так во всем мире. В каждой стране разработан специальный фонетический курс для иностранцев; им ставится произношение, о котором сами носители языка даже не мечтают. Мне, например, довелось слышать, как одна английская дама учила француза произносить слово «have»[40]40
  Иметь (англ.).


[Закрыть].

– Вы произносите его, – выговаривала ему дама, – как если бы оно писалось «h-a-v». А это не так. На конце пишется «e».

– Но я думал, – сказал в свое оправдание ученик, – что «е» в слове «h-a-v-e» не читается.

– Напрасно думали, – говорила учительница. – Это так называемое немое «e», оно не читается, но влияет на произношение предшествующего гласного.

До этого француз неплохо справлялся с произношением слова «have». Теперь же, дойдя до этого слова, он замолкал, собирался с мыслями, после чего произносил такое, что только по смыслу можно было догадаться, какое слово он хотел выговорить.

Разве что первые христиане прошли через те мученья, которые довелось испытать мне, осваивая правильное произношение немецкого слова «Kirche» – церковь. Еще задолго до того, как я потерпел окончательное фиаско, я принял решение не ходить в Германии в «кирхе» – себе дороже!

– Нет-нет, – объяснял мне мой учитель – он оказался на удивление терпеливым джентльменом, – вы произносите это слово так, будто оно пишется «K-i-r-c-h-k-e». Там нет звука «к». Нужно говорить… – И он вновь, уже в двадцатый раз, демонстрировал мне, как следует правильно произносить этот звук. Когда же бедняга окончательно убедился, что я не могу уловить разницу между тем, как говорит он, и тем, как говорю я, избран был другой метод.

– У вас звук горловой, – объяснил он. И был прав: я говорил – как, впрочем, и всегда – горлом, – а надо, чтобы он шел вот отсюда…

И он своим толстым пальцем указал на то место, где должен был родиться таинственный звук. Предприняв мучительные усилия, результатом которых стали звуки, не имевшие ничего общего с местом поклонения высшему божеству, я вынужден был сдаться.

– Боюсь, что ничего у меня не выйдет, – прохрипел я. – Видите ли, я всю жизнь говорил ртом и никогда не знал, что человек может говорить желудком. Теперь переучиваться слишком поздно.

Часами я твердил это слово, забившись в темный угол или в одиночестве гуляя по тихим улочкам и пугая случайных прохожих, пока наконец не научился произносить его правильно. Учитель мой был в восторге, да и сам я был доволен собой, пока не попал в Германию. В Германии же выяснилось, что решительно никто не понимает, что я хочу сказать. Ни разу мой язык не доводил меня до церкви. Пришлось поэтому забыть правильное произношение и, затратив немалые усилия, вернуться к неправильному. Первоначальный вариант был всем понятен, лица прохожих светились неподдельным участием, и мне объясняли, что церковь за утлом.

Мне все же кажется, что обучать произношению можно гораздо эффективнее, если не требовать от ученика самых невероятных и причудливых языковых кульбитов, тем более что это ни к чему не ведет. Вот как выглядит самое распространенное фонетическое упражнение:

– Прижмите миндалевидную железу к нижней стенке гортани. Затем выгнутой частью перегородки, так, чтобы она верхней частью почти касалась язычка, попытайтесь дотянуться до щитовидной железы. Глубоко вдохните и сомкните голосовую щель. А теперь, не размыкая губ, произнесите: «G-a-r-o-o».

Заранее предупреждаю: как бы вы ни прижимали миндалевидную железу, как бы ни пытались дотянуться до щитовидной железы – учитель все равно останется недоволен.