Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

^{Характер и образ жизни немецкого студента. – Дуэль по-немецки. Ее положительные и отрицательные стороны. – Взгляд импрессиониста. – Кровожадные инстинкты. – Какие лица по душе немецким девушкам. – «Саламандра». Совет иностранцу. – История, которая чуть было плохо не кончилась. – О двух мужьях и двух женах. – И о холостяке.}

На обратном пути мы заехали в немецкий университетский город – нам хотелось познакомиться с образом жизни немецкого студента, что мы и сделали благодаря любезности наших немецких друзей.

В Англии до пятнадцати лет мальчик играет, а с пятнадцати до двадцати трудится. В Германии труд – удел ребенка; юноша же развлекается. В Германии занятия в школе начинаются летом в семь утра, зимой в восемь; отношение к занятиям – самое серьезное, и к шестнадцати годам мальчик неплохо ориентируется в латыни, греческом и в математике, свободно говорит на европейских языках, а его осведомленности в истории может позавидовать политический деятель. Если только немецкий юноша не собирается защищать диссертацию, его обучение в колледже длится не более четырех лет или восьми семестров. Немецкий студент, как правило, спортом не занимается, хотя из него вышел бы отличный спортсмен. Он неважно играет в футбол, неохотно ездит на велосипеде. Зато с удовольствием целыми днями играет на бильярде в душном кафе. В основном же он занят тем, что слоняется по городу, пьет пиво и дерется. Если он сын состоятельных родителей, то вступает в корпорацию – членство в которой обходится примерно в четыреста фунтов в год. Выходцы из средних слоев вступают в Burschenschaft[41]41
  Студенческое братство (нем.).


[Закрыть] или Landsmannschaft[42]42
  Землячество (нем.).


[Закрыть], что несколько дешевле. Эти сообщества в свою очередь подразделяются на более мелкие кружки, образованные по национальному признаку: швабы – из Швабии, франконцы – потомки древних франков, тюрингцы и так далее. На практике это, разумеется, приводит к тому, к чему приводят все попытки такого рода (я уверен, что половина членов Шотландского общества – лондонские кокни), но в результате каждый университет делится на десять-пятнадцать объединений, члены которых носят фуражки и куртки разного цвета и фасона и, что не менее важно, посещают определенную пивную, куда студенты из других объединений не допускаются.

Основная цель подобных студенческих объединений – проводить поединки (знаменитая немецкая Mensur[43]43
  Дуэль (нем., устн. студенческое).


[Закрыть] между своими членами или с членами соперничающей корпорации или землячества.

О немецкой дуэли многое известно, поэтому я не стану утомлять читателя ее подробными описаниями. Попытаюсь лишь, подобно импрессионисту, передать свое впечатление от первой дуэли, свидетелем которой я стал, ибо считаю, что первое впечатление всегда вернее того, что составлялось постепенно, в беседах или под чьим-то влиянием.

Француз или испанец постараются убедить вас, что бой быков придуман исключительно в интересах самого быка. По этой логике лошадь, которая вроде бы стонет от боли, на самом деле смеется над тем, как выглядят ее собственные внутренности. Ваш французский или испанский друг сравнит героическую смерть быка на арене с его бесславным концом под ножом живодера. Если будете слушать эти россказни развесив уши, то вернетесь в Англию с твердым намерением пропагандировать бой быков как средство пробуждения рыцарского духа. Торквемада не ставил под сомнение гуманность инквизиции. И то сказать, тучному джентльмену, страдающему радикулитом или ревматизмом, пытка на дыбе пошла бы только на пользу. Суставы его после этой оздоровительной процедуры стали бы более гибкими, чего он безуспешно добивался годами. Сходным образом английский охотник полагает, что лисе должны завидовать все звери, ведь ее целый день бесплатно развлекают, целый день она в центре внимания.

Мы закрываем глаза на то, что не хотим видеть. Каждый третий немец, которого вы встретите на улице, носит и будет носить до самой смерти следы тех десятков дуэлей, на которых он дрался в студенческие годы. Немецкие дети играют в «мензур» в детском саду, отрабатывают ее навыки в школах. Немцы убедили себя, что в дуэли нет ничего жестокого, оскорбительного, унизительного. Наоборот: дуэль приучает немецкую молодежь к выдержке и мужеству. Такая точка зрения, казалось бы, имеет право на существование – во всяком случае, в Германии, где каждый мужчина – солдат. Но это лишь одна сторона медали. Разве отвага завзятого дуэлянта и мужество солдата одно и то же? Едва ли. На поле боя сноровка и быстрая реакция куда более важны, чем бессмысленное, порой губительное хладнокровие. В известном смысле отказ от дуэли требует большего мужества, ведь немецкий студент дерется не для собственного удовольствия, а из-за страха перед общественным мнением, которое отстало от жизни по меньшей мере лет на двести.

Дуэль только ожесточает. Правда, говорят, что дуэль способствует развитию силы и ловкости, – может быть, однако, обычная дуэль совершенно не похожа на поединок на шпагах во времена Ричардсона; зрелище это комическое и отвратительное одновременно. В аристократическом Бонне, где отдают дань традициям, и Гейдельберге, где чаще встречаются иностранцы, дуэль носит более благопристойный характер. Я слышал, что дуэли там проводятся в удобных помещениях; что седовласые врачи обслуживают раненых, а лакеи в ливреях – проголодавшихся, и вся церемония весьма живописна. В исконно же немецких университетах, где иностранцы учатся реже и любят их меньше, дуэль носит сугубо прагматический и, соответственно, нелицеприятный характер.

Настолько нелицеприятный, что чувствительному читателю я очень рекомендую опустить нижеследующее описание. Приукрасить эту тему невозможно, да я и не пытаюсь.

В помещении, где проводится дуэль, пусто и грязно; стены залиты пивом, кровью и воском, на потолке копоть, на полу опилки. Зрители расположились по стенам; студенты смеются, курят; одни сидят на стульях, другие на скамейках, а некоторые прямо на полу.

В центре, лицом к лицу, стоят два противника, похожие на самураев, которых мы знаем по изображениям на чайных подносах. Выглядят оба жутковато: шея обмотана толстым шарфом; на глазах – защитные очки; тело закутано в какое-то грязное стеганое одеяло; рукава подбиты ватой, руки вытянуты над головой – словом, какие-то малопривлекательные заводные игрушки. Секунданты (эти тоже неплохо экипированы – на головах у них огромные кожаные шлемы) разводят дуэлянтов по углам. Кажется, что уже звенят клинки. Судья занимает свое место, дает сигнал, и тут же противники обмениваются пятью ударами длинных прямых шпаг. Схватку как таковую смотреть неинтересно: дуэлянты не демонстрируют ни движения, ни мастерства, ни изящества (это, разумеется, мое мнение). Побеждает тот, кто физически сильнее, кто дольше выдержит: не так-то просто размахивать длинной шпагой, стоя в неестественной позе, да еще завернувшись в стеганое одеяло!

Нездоровый интерес вызывают раны. Большей частью они бывают в двух местах – на макушке и на левой щеке. Случается, что кусочек скальпа или часть щеки отлетает во время боя в сторону, и тогда его гордый обладатель – а вернее, бывший обладатель – прячет этот «амулет» в конверт, чтобы потом демонстрировать его участникам дружеской попойки; из ран, конечно же, потоком хлещет кровь – на врачей, секундантов и зрителей, попадает на стены и потолок, заливает самих дуэлянтов и образует на полу лужи. В конце каждого раунда на площадку спешат врачи; уже испачканными кровью руками они зажимают зияющие раны и затыкают их мокрыми комочками ваты, которую подает им на подносе лакей. Естественно, после короткой передышки кровь льется вновь, заливая дуэлянтам глаза и растекаясь по полу. Нередко бывает, что у фехтующего застывает на лице кривая ухмылка – и тогда одной половине зрителей кажется, что он смеется, а другой – что он необычайно мрачен. Если же противник метким ударом рассекает ему нос, то вид у него становится до смешного надменный.

Поскольку целью каждого студента является выйти из университета с как можно большим числом шрамов, оборонительная тактика не пользуется у дуэлянтов популярностью; настоящим победителем считается тот, кто получил больше ран; тот, кто, изуродованный противником до неузнаваемости, найдет в себе силы уже через месяц пройтись по улицам, вызывает зависть немецких юношей и восхищение немецких девушек. Тот же, кому удалось получить лишь несколько незначительных повреждений, покидает поле боя угрюмый и разочарованный.

Но сам по себе поединок – это только начало представления. Действие второго акта происходит в перевязочной. Врачи – это, как правило, студенты-медики, которые после защиты диплома нуждаются в практике. Справедливости ради должен отметить, что те из них, с кем приходилось общаться мне, оказались людьми суровыми и любящими свое дело. И это не удивительно, ибо медику в этом представлении отводятся карающие функции, и настоящему врачу такая работа едва ли придется по душе. Перевязка потребует от студента не меньше (если не больше) мужества, чем кровавая схватка. Любая операция совершается с предельной жестокостью, и друзья раненого внимательно следят за тем, чтобы во время мучительных процедур с лица его не сходила мужественная улыбка. Любой участник дуэли мечтает о том, чтобы рана была побольше и чтобы шрам остался на всю жизнь. Если же такую рану запустить, то ее счастливый обладатель имеет все основания претендовать на жену с приданым, которое оценивается по крайней мере пятизначной цифрой.

Описанная мною дуэль считается обычной и устраивается два раза в неделю; в дуэли наподобие этой немецкий студент участвует раз по десять в год. Однако бывают и такие поединки, на которые зрители не допускаются. Если публике показалось, что студент смалодушничал, машинально уклонившись от удара, свою репутацию можно восстановить лишь в схватке с лучшим фехтовальщиком корпорации, где провинившийся не столько демонстрирует свою удаль, сколько подвергается наказанию. Его искусный противник безжалостно наносит ему многочисленные и кровавые ранения; задача же жертвы состоит в том, чтобы доказать своим товарищам, что он может выстоять под градом ударов и не уступить, даже если противник отхватил ему полчерепа.

Можно ли сказать что-нибудь в защиту немецкой дуэли? Если и можно, то касаться это будет лишь самих дуэлянтов; зрителям же дуэль противопоказана, она приносит им один только вред. Себя я знаю достаточно хорошо и должен сказать, что особой кровожадностью не отличаюсь. Кровопролитие действует на меня как и на любого другого. Сначала, пока поединок еще не начался, я испытывал лишь любопытство, смешанное с легкой тревогой за свое самочувствие, – и это несмотря на то, что с прозекторскими и операционными я знаком не понаслышке. Когда же полилась кровь и стали обнажаться нервы и мышцы, я почувствовал отвращение и одновременно жалость. Однако после второй дуэли жалость почему-то исчезла, а в разгар третьей, когда помещение наполнилось тяжелым запахом крови, я понял, что становлюсь кровожадным.

Пролитой крови мне было мало. Я вглядывался в лица окружавших меня людей и читал в них те же чувства. Если считать кровожадность полезной для современного человека, то лучшего средства для его воспитания, чем немецкая дуэль, не найти. Но полезно ли это, вот в чем вопрос. Мы можем сколько угодно разглагольствовать по поводу нашей цивилизованности и гуманности, но те из нас, кто не дошел в своем лицемерии до самообмана, знают, что под нашими крахмальными сорочками прячется дикарь со всеми его дикарскими инстинктами. Да, случается, нам его не хватает, но не следует бояться, что дикарь вымер. Культивировать же дикарство и вовсе не стоит.

В пользу дуэли, если говорить серьезно, можно выдвинуть немало доводов. Дуэли – но не немецкой Mensur. Ведь это чистое ребячество, жестокое и беспощадное. Раны как таковые не являются знаком доблести: важно, за что они получены, а не какого они размера. Вильгельм Тель по праву считается героем; иное дело – члены клуба, которые договорились собираться два раза в неделю и сбивать из арбалетов яблоки с голов своих сыновей. Тех результатов, которыми так гордятся юные немецкие рыцари, можно без труда добиться, дразня дикую кошку. Вступить в корпорацию исключительно для того, чтобы тебя изрубили на мелкие кусочки, – значит, низвести себя до интеллектуального уровня пляшущего дервиша. Если верить путешественникам, в центральной Африке есть дикари, которые выражают свои чувства тем, что прыгают вокруг костра и хлещут себя плетьми. Европе нет резона подражать им. По сути дела, немецкая дуэль – это reductio ad absurdum[44]44
  Сведение к абсурду (лат.).


[Закрыть] рыцарского поединка; и если сами немцы не понимают, что это смешно, их стоит только пожалеть за отсутствие чувства юмора.

Со сторонниками немецкой дуэли можно не соглашаться, но их, по крайней мере, нельзя не понять. Университетский же устав, если не поощряющий, то по сути узаконивающий пьянство, не укладывается в голове. Пьянствуют вовсе не все немецкие студенты; мало того, большинство из них – трезвенники и трудяги; однако меньшинство, причем представительное меньшинство, пьют полдня и всю ночь, умудряясь при этом сохранять все пять чувств – умение, достигнутое большой ценой. Спиваются далеко не все, но в каждом университетском городе вы обязательно встретите молодого человека, который, несмотря на свои неполные двадцать лет, отличается телосложением Фальстафа и цветом лица рубенсовского Вакха. То, что немецкой девушке может понравиться лицо, испещренное шрамами и порезами до такой степени, что оно больше похоже на рваную тряпку, – доказанный факт. Однако вряд ли ее привлечет опухшая, в красных пятнах физиономия и огромное брюхо, такой величины, что оно грозит опрокинуть своего владельца. Впрочем, ничего удивительного в этом нет, ведь молодой человек начинает пить пиво в десять утра (Fruhschoppen[45]45
  Утренняя кружка (нем.).


[Закрыть]) и кончает Kneipe[46]46
  Попойка, кутеж, а также пивная (нем.).


[Закрыть] в четыре ночи.

Kneipe – это то, что у нас называется холостяцкой пирушкой; она может быть безобидной, а может закончиться потасовкой – все зависит от ее участников. Обычно студент (или корпорация) приглашает однокашников – от десяти до ста человек – в кафе и угощает их пивом и дешевыми сигарами в количестве, которое они определяют сами, исходя из возможностей и потребностей своего организма. Здесь, как и везде, бросается в глаза немецкая любовь к дисциплине и порядку. При появлении каждого нового гостя все сидящие за столом вскакивают и, щелкнув каблуками, приветствуют его. Когда все в сборе, каждый стол выбирает своего председателя, в чьи обязанности входит называть номера песен. Отпечатанные песенники – один на двоих – заранее разложены на столе; распорядитель называет номер двадцать девять. «Первый куплет!» – выкрикивает он, и все хором поют первый куплет, держа перед собой песенник, как держат молитвенник во время церковной службы. В конце каждого куплета все замолкают и ждут, когда председатель даст гостям знак петь дальше. Так как почти каждого немца в детстве учили петь и у очень многих сильные голоса, хор производит незабываемое впечатление. По манере пение напоминает церковное; по манере – но не по словам. И патриотический гимн, и сентиментальная баллада, и песенка, которая способна вогнать в краску английского юношу, поются с исключительной серьезностью, без смеха, без единой фальшивой ноты. В конце ведущий восклицает: «Прозит!»[47]47
  Pzosit – ваше здоровье (нем.).


[Закрыть], приглашенные хором отзываются: «Прозит!» – и тут же осушают стаканы. Аккомпаниатор встает и кланяется, все встают и кланяются ему в ответ; появляется Fraulein и наполняет стаканы.

В перерыве между песнями произносятся тосты, но и они так же серьезны, как и песни. У немецких студентов не принято смеяться – они улыбаются и важно кивают в знак одобрения.

Специальный тост, под названием «Salamander»[48]48
  Саламандра (нем.).


[Закрыть], в честь особенно почетного гостя, произносится с исключительной торжественностью.

– А сейчас, – говорит председатель, – мы будем «драить саламандру» (einen Salamander reiben). – Мы все вскакиваем и стоим не шелохнувшись, как полк на плацу.

– У всех налито? (Sind die Stofe parat?), – спрашивает председатель.

– Да! – хором отвечаем мы.

– Ad exercitum Salamandri![49]49
  К исполнению саламандры приготовиться! (лат.).


[Закрыть] – говорит тогда председатель.

– Eins![50]50
  Раз! (нем.).


[Закрыть] – И мы начинаем кругами водить наши кружки по столу.

– Zwei! Drei![51]51
  Два! Три! (нем.).


[Закрыть] – Все вновь чокаются.

– Пьем! Bibite![52]52
  Букв. – пейте! (лат.).


[Закрыть]

Присутствующие одновременно подымают кружки, выпивают пиво и некоторое время держат кружки на весу.

– Eins! – командует ведущий. Дно пустой кружки трется об стол, и кажется, будто морская волна накатывается на каменистый берег.

– Zwei! – На берег накатывается вторая волна.

– Drei! – Все разом с грохотом ставят кружки на стол и садятся.

Ни одна Kneipe не обходится без состязания: кто кого перепьет. Сначала студенты обмениваются оскорблениями (шуточными, естественно), после чего назначается судья, наполняются две огромные кружки, противники садятся друг против друга и, по сигналу судьи, кружки опорожняют. Побеждает тот, кто первым стукнет по столу пустой кружкой.

Тем иностранцам, которые хотят продержаться до конца Kneipe и не отстать от своих немецких друзей, рекомендую заранее прикрепить к пиджаку карточку с указанием своего имени и адреса. Немецкий студент не оставит вас в беде и позаботится, в каком бы состоянии он сам ни находился, чтобы его гость в целости и сохранности к утру добрался до дому. Вашего адреса он, разумеется, помнить не может.

Мне рассказывали об одной берлинской Kneipe, в которой приняли участие трое иностранцев и которая могла закончиться трагически. Иностранцы решили строго соблюдать все правила, что, разумеется, было встречено аплодисментами, после чего каждый из них написал на карточке свой адрес и приколол карточку к скатерти. В этом и заключалась их ошибка. Им следовало бы, как уже говорилось, приколоть карточки не к скатерти, а к пиджаку – гость ведь, сам того не заметив, может пересесть, но пиджак потеряет вряд ли.

После полуночи председатель предложил, руководствуясь интересами всех, кто еще стоял на ногах, отослать домой тех, кто был уже не в состоянии оторвать от стола голову, в том числе и трех англичан, которые к этому времени утратили всякий интерес к происходящему. Было решено отправить их на извозчике под присмотром одного относительно трезвого студента. Но, на свою беду, они не сидели на одном месте, а то и дело пересаживались, поэтому у кого какой адрес, не знал никто, в том числе и они сами. В разгар веселья значения этому, естественно, не придавалось: было ведь всего три англичанина и три карточки; на худой конец, – решили, вероятно, немцы, – утром джентльмены сами разберутся. Как бы то ни было, англичан посадили в экипаж, относительно трезвому студенту вручили три карточки, и наши соотечественники тронулись в путь под прощальные крики и напутствия всей честной компании.

Немецкое пиво имеет одно преимущество: от него не пьянеешь в том смысле, как мы это понимаем в Англии. Выпивший не буянит – он просто устал. Ему не хочется разговаривать, ему хочется, чтобы его оставили в покое, хочется поскорей лечь спать – все равно где.

Решено было ехать по ближайшему адресу, и, когда экипаж остановился, высадили – из чувства самосохранения – самого пьяного из трех. Извозчик и немецкий студент вынесли бесчувственное тело и позвонили в дверь пансиона. Заспанный портье открыл дверь, они втащили свою ношу и стали думать, куда бы ее положить. Дверь спальни, по счастью, оказалась не заперта, комната пустовала. Сняв с англичанина все, что легко снималось, извозчик и студент положили тело на кровать и, довольные собой, вернулись к экипажу.

Поехали по следующему адресу. На этот раз дверь им открыла дама в халате, с книгой в руках. Студент взглянул на верхнюю из двух оставшихся карточек и осведомился, не имеет ли он удовольствие говорить с фрау X. Оказалось, что это действительно фрау X.; что же касается удовольствия, то его она разделить отказывалась. Студент объяснил фрау X., что джентльмен, который в данный момент крепко спит, прислонившись к стене, является ее мужем. Особого восторга предстоящая встреча с супругом у дамы не вызвала, она молча открыла дверь в спальню и удалилась. Студент с извозчиком внесли англичанина и уложили его на кровать. Сил раздевать его – после пива! – уже не было. Хозяйка дома больше не появлялась, и они ушли, не попрощавшись.

Согласно последней визитной карточке, оставался еще холостяк, проживающий в отеле. Туда и отправились; англичанина занесли в холл, сдали ночному портье и уехали.

Отправимся теперь по первому адресу, куда был доставлен самый пьяный гость. Вот какой разговор произошел в пансионе за восемь часов до этого. Мистер У. сказал миссис У.:

– Я не говорил тебе, дорогая, что сегодня меня пригласили на так называемую Kneipe.

– Да, кажется, говорил, – отозвалась миссис У. – А что такое Kneipe?

– Понимаешь, что-то вроде холостяцкой пирушки. Там собираются студенты, чтобы попеть, побеседовать и э-э-э… покурить.

– Что ж, прекрасно. Надеюсь, ты неплохо проведешь время, – сказала миссис У., женщина славная и неглупая.

– Будет очень интересно, – заметил м-р У. – Мне уже давно не терпится побывать там. Я могу… – продолжал м-р У. – Я хочу сказать, может так получиться, что я приду довольно поздно.

– Что ты называешь «поздно»? – спросила миссис У.

– Трудно сказать, – ответил м-р У. – Видишь ли, студенты эти такие безалаберные, и когда собираются вместе… К тому же, по-моему, там принято произносить много тостов. Не знаю, как это на меня подействует. Если будет возможность уйти пораньше, я постараюсь… сама понимаешь, они ведь могут обидеться… если же не получится…

На это миссис У., женщина, как уже отмечалось, очень неглупая, сказала:

– Попроси, чтобы тебе дали ключ от входной двери. Я лягу с Долли, а ты придешь, когда захочешь.

– По-моему, прекрасная мысль, – согласился м-р У. – Я потихоньку войду и проскользну в спальню.

Поздно ночью, а точнее, под утро, Долли, сестра миссис У., села на постели и стала прислушиваться.

– Дженни, – сквозь сон проговорила Долли, – ты не спишь?

– Не сплю, дорогая, – ответила миссис У. – Но все в порядке. Спи.

– Что это? – не могла успокоиться Долли. – Уж не пожар ли?

– Я думаю, – ответила миссис У., – это Перси. Скорее всего, он налетел на что-то в потемках. Не беспокойся, дорогая, спи.

Но как только Долли опять уснула, миссис У., которая была хорошей женой, подумала, что надо бы встать и пойти посмотреть, как там Перси. И, накинув халат и сунув ноги в шлепанцы, она на цыпочках прошла по коридору к себе в комнату. Чтобы разбудить джентльмена, лежащего в постели, потребовалось бы землетрясение. Она зажгла свечу и неслышно подошла к спящему.

Это был не Перси; совсем не Перси. Этот человек не мог быть ее мужем ни при каких обстоятельствах. В сложившейся ситуации глубочайшее отвращение было единственным чувством, которое она могла к нему испытывать, а единственным желанием – от него избавиться.

Но лицо его показалось ей знакомым. Она подошла поближе и присмотрелась. И тут она сообразила. Конечно же, это был мистер X., тот самый джентльмен, у которого они обедали, приехав в Берлин.

Но что он здесь делает? Она поставила свечку на стол, села и, обхватив голову руками, стала думать. И придумала. Ведь Перси отправился в Kneipe не один, а вместе с м-ром X. Произошла ошибка. М-ра X. доставили по адресу Перси. А Перси, стало быть, сейчас…

Чего только не приходило ей в голову, одна догадка казалась страшнее другой. Вернувшись в комнату Долли, она наспех оделась и неслышно спустилась по лестнице. К счастью, удалось поймать извозчика, и она отправилась к миссис X. Велев извозчику подождать, она взбежала наверх и нажала на кнопку звонка. Дверь ей открыла миссис X., все в том же халате и с той же книгой в руке.

– Миссис У.! – воскликнула миссис X. – Что произошло?

– Мой муж! – Бедняжка сама не слышала, что говорила. – Он у вас?

– Миссис У.! – ответила миссис X., приосанившись. – Как вы смеете?!

– Бога ради, поймите меня правильно… – взмолилась миссис У. – Произошла ужасная ошибка. Бедного Перси, вместо того чтобы доставить домой, привезли к вам. Прошу вас, пойдите в спальню и посмотрите.

– Милочка, – сказала покровительственным тоном миссис X. – она была старше. – Успокойтесь. Его привезли полчаса назад, и я, признаться, даже на него не взглянула. Он здесь. По-моему, они не потрудились даже снять с него обувь. Возьмите себя в руки – и мы доставим его домой. Так что никто, кроме нас с вами, ничего не узнает.

Миссис X. горела желанием помочь миссис У.

Она распахнула дверь, и миссис У. влетела в спальню.

Через секунду она вышла – бледная, испуганная.

– Это не Перси, – с трудом проговорила она. – Что же мне делать?

– Вы наверняка ошибаетесь, – сказала миссис X. и двинулась было в спальню, но миссис У. ее остановила:

– Но и не ваш муж.

– Ерунда, – не поверила миссис X.

– Уверяю вас, – сказала миссис У. – Ведь ваш муж спит сейчас в кровати Перси.

– С какой это стати? – грозно спросила миссис X.

– Его туда положили, – объяснила миссис У. и заплакала. – Вот почему я и подумала, что Перси, должно быть, у вас.

Некоторое время женщины молча смотрели друг на друга; за дверью раздавался богатырский храп.

– Кто же это? – спросила наконец миссис X., которая первая пришла в себя.

– Не знаю, – ответила миссис У. – Я его первый раз вижу. Взгляните, может, вы его знаете?

Но миссис X. захлопнула дверь в спальню.

– Что же нам делать? – спросила миссис У.

– Что делать мне, я знаю, – ответила миссис X. – Я поеду с вами и заберу своего мужа.

– Если удастся его разбудить. Он спит как убитый.

– Могу себе представить, – откликнулась миссис X., накидывая плащ.

– Где же Перси? – Несчастная миссис У. с трудом сдерживала рыдания.

– А это, милочка, вы уж у него спросите.

– Если они все перепутали, – сказала миссис У., – то просто невозможно предсказать, где он сейчас находится.

– Завтра утром все узнаем, – утешила ее миссис X.

– По-моему, эти Kneipe – ужасная вещь, – сказала миссис У. – Никогда больше не пущу туда Перси. Никогда!

– Дорогая, – заметила миссис X., – если вы правильно себя с ним поставите, ему и самому туда не захочется.

По слухам, так оно и есть…

Но, ведь уже говорилось, произошло все оттого, что карточку прикололи не к пиджаку, а к скатерти. В этом и состояла ошибка. А ошибки, как известно, наказуемы.