Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 87 (всего у книги 233 страниц)

Или какая-нибудь неугомонная маленькая леди, любопытствуя, откуда берется весь народ, который проходит мимо детской, бежит себе да бежит, пока не добежит до большого города, где с изумлением увидит странных людей, изнемогающих под тяжестью труда. И мирная детская с ее игрушками, с хорошенькими платьицами уж никогда не будет для нее такою же, как прежде.

Но для девятнадцати двадцатых из всех обеспеченных людей мира за стенами детской неведомая земля. Ужасные вещи случаются там с маленькими мужчинами и женщинами, у которых нет хорошенькой детской, где бы они могли жить. Люди толкают и бросают их во все стороны, и если они не осторожны, наступают им на ноги. За дверями детской нет доброй, сильной няньки, которая вела бы ребенка за руку, ограждая его от всякой неприятной случайности. Тут каждому самому приходится стоять за себя. Часто при этом человеку приходится голодать и дрогнуть. Здесь уж каждый должен заботиться сам о себе; должен заработать обед прежде, чем съесть его; никогда не может быть уверен, что принесет ему будущая неделя.

Ужасные вещи происходят там: споры, вражда, соперничество; на каждом шагу опасности и неожиданности; люди появляются и исчезают; приходится бороться, стиснув зубы. Обеспеченные люди содрогаются.

Они опускают шторы своей детской.

У Робины была собачка. Она вела обычную жизнь комнатной собачки: спала в корзиночке на пуховой перинке, защищенная от сквозного ветра шелковой занавеской; молоко ей грели и подслащивали; зимой оставляли для нее удобное кресло перед камином; летом ставили ей стульчик на солнце; три раза в день кормили всякими деликатесами, даже блох обирали…

И несмотря на то, дважды в году приходилось прилагать особые заботы, чтобы она не пропадала на целые дни и ночи, отказавшись от всяких удобств и роскоши, предпочитая им долю увлечения и горя, приносимых жизнью на свободе. Два раза в году дул ветер, насыщенный ароматом вечной земной силы; и он шептал собачке о чудной земле, где самые острые камни кажутся мягче самых мягких подушек в неволе.

Одной зимней ночью произошел переполох. Бабетты нигде не оказывалось. Бабетта, Бабетта! – звала вся продрогшая Робина, но в ответ слышался только смех ветра, игравшего снежными хлопьями.

На следующее утро Бабетту на веревочке привела старушка из города, отстоявшего на четыре мили.

Бабетта была вся мокрая, грязная.

Старушка нашла ее у своей двери, дрожащую, несчастную, и, прочтя на ошейнике адрес, а может быть, отчасти надеясь на награду, решила доставить беглянку домой.

Робина была поражена и возмущена. Подумать только: Бабетта – эта изящная, избалованная Бабетта – вдруг вздумала ни с того ни с чего отправиться по грязи, в темноте, в город, словно какая бродяжка. Робина, для которой Бабетта была до сих пор идеалом собачки, отвернулась, чтобы скрыть слезы досады.

Старушка улыбнулась. Она рассказала нам, что у нее было одиннадцать человек детей. Нелегко их было вырастить, и несколько из них и выжили, и не все вышли удачны, но некоторые живут себе, слава Богу, хорошо…

Старушка простилась с нами, но, собираясь уходить, она, повинуясь как бы внутреннему движению, повернула к тому месту, где сидела Бабетта – комочек мокрой шерсти, пристыженная, но в несколько вызывающей позе, – нагнулась и приподняла собачку своими исхудалыми руками.

– Сама себе нажила беду, – проговорила старушка, – да что поделаешь, не совладала с собой.

Мелькнул розовый язычок Бабетты.

– Мы-то понимаем друг друга, – как будто сказала собачка. И они поцеловались.

Я думаю, что терраса будет моим любимым местопребыванием. И Этельберта также думает, что в солнечные дни ей будет приятно сидеть там. Оттуда, через просеку, которую я приказал прорубить, я могу видеть коттедж, до которого ровно миля от опушки леса. Молодой Бьют говорит мне, что именно такого места он искал. Большую часть времени ему, конечно, придется проводить в городе, но с пятницы до понедельника он любит жить в деревне. Может быть, я передам коттедж ему.

Мы можем также видеть трубы дома Сен-Леонара над деревьями. Дик говорит мне, что он решился сделаться сельским хозяином. Он считает, что ему выгодно будет, для начала, войти в долю с Сен-Леонаром. Но возможно, что благодаря неугомонному характеру последнего сельское хозяйство скоро надоест ему. У него в Канаде есть брат, делающий хорошие дела куплей и продажей разных вещей, и Сен-Леонар часто говорит о преимуществах жизни в колониях для человека, которому приходится растить большую семью.

Мне будет жаль потерять в нем соседа, хотя я и вижу некоторую пользу в том, если письма к Сен-Леонару придется адресовать в Манитобу.

И Вероника также думает, что терраса будет ее любимым местом отдохновения.

– Я боюсь, – говорит Вероника, – что, приключись что-нибудь с Робиной, вся вина падет на меня.

– Будет небольшое разнообразие, – утешал я ее, – до сих пор ты все свои вины сваливала на других.

– Ну а представь себе, что и я уже решила стать взрослой, – ответила она.

Томми и К°

История первая
Как Питер Хоуп вознамерился выпускать журнал

– Войдите! – произнес мистер Хоуп.

Питер Хоуп был высок, худощав, гладко выбрит, имел при том коротко подстриженные, ниже уха, бачки и волосы, относительно которых парикмахер с прискорбием заметил бы: «Редковаты на затылке, сэр!», однако зачесанные с той рачительностью, которая повсюду и воистину компенсирует любой недостаток. Что до сорочки мистера Хоупа, белоснежной, хоть и несколько поношенной, то, надо сказать, белизной своей она вызывающе била в глаза, привлекая внимание даже поверхностного наблюдателя. Она решительно затмевала собой все остальное, подобной крикливостью своей будучи обязана скромной устраненности сюртука, которому только и дано было, что, соскользнув с плеч, незаметно застыть на спинке стула за спиною своего обладателя.

– Я жалок и стар, – казалось, говорил сюртук. – Во мне нет лоска, вернее, я чересчур лоснюсь на фоне своих новомодных собратьев. Я слишком тесен. Без меня вам будет намного удобнее!

При взаимодействии с сюртуком обладателю его приходилось применять силу, чтобы застегнуть самую нижнюю из трех имевшихся пуговиц. Всякий раз сюртук сопротивлялся, проявляя непокорность. Еще одним свойством Питера, роднившим его с прошлым, был черный шелковый шейный платок, скрепленный парой золотых булавок на цепочке. Когда Питер Хоуп сидел и писал что-то, скрестив под столом длинные ноги, стиснутые узкими, серыми в полоску брюками, а лампа освещала свежее, моложавое лицо и тонкую кисть, придерживающую полуисписанный лист, – человек посторонний при виде его в удивлении принялся бы тереть глаза, недоумевая: что за наваждение, неужто он и впрямь видит перед собой молодого щеголя начала сороковых? Приглядевшись, однако, он заметил бы множество морщинок на лице мистера Хоупа.

– Войдите! – повторил мистер Хоуп несколько громче, но не поднимая глаз.

Дверь отворилась, в комнату просунулась бледная мордашка с парой черных и ясных блестящих глаз.

– Войдите! – повторил мистер Хоуп в третий раз. – Кто там?

В проеме двери можно было заметить также не слишком чистую пятерню, сжимавшую засаленный суконный картуз.

– Я сейчас, – сказал мистер Хоуп. – Присядь, подожди.

Дверь раскрылась шире, внутрь полностью просочился посетитель, присел на краешек ближайшего стула.

– Откуда – из «Центральных новостей» или из «Курьера»? – спросил Питер Хоуп, все еще не поднимая глаз от стола и продолжая писать.

Блестящие черные глазки, едва принявшись оглядывать комнату и начав с оценивающего обзора закопченного потолка, переместились вниз и застыли на явственно проглядывавшей посреди темени Питера Хоупа проплешине, наличие каковой удручило бы его, знай он о ее существовании.

По всей видимости, отсутствие ответа на его вопрос прошло незамеченным для мистера Хоупа. Тонкая белая рука неутомимо выводила что-то пером по бумаге. Еще три исписанных листа было сброшено на пол. После чего мистер Хоуп, отодвинувшись от стола, впервые устремил взгляд на посетителя.

Для Питера Хоупа, бывалого журналиста, давным-давно знакомого с такой разновидностью человечества, как мальчишка из типографии, бледные мордашки, взъерошенные вихры, грязные руки и засаленные картузы стали привычным атрибутом района упрятанной под землю речушки, ныне именуемого Флит-стрит. Но это существо было иного рода. Хватившись очков и не без труда отыскав их под кипой газет, Питер Хоуп водрузил их на длинном с горбинкой носу, подался вперед и долго рассматривал посетителя с ног до головы.

– Господи Иисусе! – произнес мистер Хоуп. – Что это?

Фигура поднялась, продемонстрировав рост в пять футов с небольшим, и медленно двинулась к столу.

Поверх облегающей синей шелковой блузы с великоватым вырезом было накинуто нечто, в отдаленном прошлом считавшееся мальчишеской курткой в крапинку; грубый шарф обмотан вокруг горла так, что значительная часть голой шеи торчала наружу; черная юбка, доходившая до пят, судя по всему, была наполовину упрятана под ремень.

– Кто вы? Что вам угодно? – осведомился мистер Хоуп.

Вместо ответа непонятная личность, перехватив засаленный картуз другой рукой, потянула правую руку вниз и принялась задирать кверху длинную юбку.

– Вот этого не надо! – запротестовал мистер Хоуп. – Вы же… это самое… понимаете… вы…

К этому моменту юбки и след простыл, зато обнажились латанные-перелатанные брюки, нырнув в правый карман которых грязная рука извлекла оттуда сложенный листок бумаги, расправила его, встряхнула и водрузила на стол.

Откинув очки на лоб и придерживая их над бровями, мистер Хоуп прочел вслух: «Бифштекс и пирожок с почками, 4 пенса; то же (большая порция) – 6 пенсов; отварная баранина…»

– Это из «Ресторации Хэммонда», – изрекла непонятная личность, – я там недели две как работаю!

Питер Хоуп с удивлением отметил, что в речи говорившего совершенно отсутствует жаргон «кокни», прозвучавший голос свидетельствовал об этом с той же очевидностью, с каковой Питер Хоуп смог бы убедиться, что желтый туман, точно призрачное, неживое море, разлился по Гоф-стрит, стоило ему поднять и раздвинуть красные репсовые шторы, – и что посетитель свободно произносит слова, не глотая звуки.

– Вы там у Эммы расспросите. Она пообещала, что замолвит за меня словечко.

– Послушайте, уважае… – Тут мистер Хоуп осекся, снова решив прибегнуть к помощи очков. Но так как очки в данном случае оказались бессильны, их обладателю пришлось поставить вопрос ребром: – Какого ты пола?

– Кто его знает!

– Ах, ты не знаешь?!

– Какая разница!

Тут мистер Хоуп встал и, взяв странную личность за плечи, легонько развернул ее в профиль, видимо полагая при этом, что в данном ракурсе пол будет легче определить. Оказалось, что нет.

– Как тебя зовут?

– Томми.

– Томми, а дальше?..

– Да как хотите. Мне-то что! У меня этих имен столько…

– Что тебе, собственно, надо?

– Вы ведь мистер Хоуп, Гоф-сквер, комната шестнадцать, второй этаж, так?

– Да, меня зовут Питер Хоуп.

– Вам нужен кто-то, чтоб вел хозяйство?

– Ты хочешь сказать, нужна ли мне экономка?

– Про экономку ничего не говорили. Сказано было, что нужен человек вести хозяйство – готовить вам, комнаты убирать. При мне как раз давеча в лавке был разговор. Пожилая леди в зеленой шляпке спрашивала матушку Хэммонд, нет ли у той кого на примете.

– Ах да, это миссис Поустуисл, я просил ее подыскать кого-нибудь для меня. А что, ты можешь порекомендовать? Может, тебя послал кто-то?

– Вам ведь не надо что-нибудь этакое готовить? Про вас сказали, мол, старикан непривередливый, дескать, хлопот немного.

– Хлопот? Нет… Ничего особенного мне не нужно… какую-нибудь почтенную, чистоплотную особу. Но почему же она не пришла сама? Кто она?

– А я разве вам не подхожу?

– То есть как? – не понял мистер Хоуп.

– Почему бы вам меня не взять? Я могу постели стелить, комнаты убирать… ну, еще что-нибудь по хозяйству. А уж к тому, чтоб готовить, у меня прямо природная склонность. Эмму спросите, она вам скажет. Ведь вам этакого ничего не нужно?

– Элизабет, – произнес мистер Хоуп, направляясь к камину, где взял кочергу и принялся ворошить поленья, – как ты полагаешь, это сон или явь?

Услышав обращение, Элизабет поднялась на задние лапки и, потянувшись, впилась коготками хозяину чуть выше колена. Материя брюк была тонка, и Питер Хоуп получил самый конкретный ответ на свой вопрос.

– Мне немало пришлось за разными людьми ухаживать, стараться ради них, – продолжало существо, именуемое Томми. – Чего ж мне ради себя не постараться?

– Золото мое… но мне бы прежде всего хотелось узнать, какого ты пола. Ты что, серьезно предлагаешь себя в экономки? – спросил мистер Хоуп, повернувшись спиной к огню и с высоты своего роста взирая на Томми.

– Я вам в самый раз подхожу, – не унимался пришелец. – С вас только кормежка и койка, ну и, к примеру, шестипенсовик в месяц. Я, как всякие, торговаться не буду.

– Не смеши меня, – сказал Питер Хоуп.

– Даже попробовать не хотите?

– Разумеется нет, это бред какой-то!

– Ну ладно. Дело ваше.

Грязная пятерня потянулась к столу и, вновь завладев счетом заведения Хэммонда, проделала всю процедуру, необходимую для упрятывания бумаги обратно от греха.

– Вот тебе шиллинг, – сказал мистер Хоуп.

– Вроде незачем, а все же спасибо.

– Пустяки! – сказал мистер Хоуп.

– Незачем, – повторило незнакомое существо. – Кто его знает, чем эта штука может потом для тебя обернуться.

– Ну что ж, – сказал мистер Хоуп, опуская монету в карман. – Нет так нет.

Существо поплелось к двери.

– Погоди! Погоди! – раздраженно проговорил мистер Хоуп.

Фигура замерла, взявшись рукой за дверь.

– Ты что, вернешься служить к Хэммонду?

– Нет. Я там не служу. Меня наняли только на пару недель, пока у них одна девушка болела. Но она вышла нынче утром.

– Кто твои родители?

На лице у Томми отразилось недоумение.

– Вы про что?

– Ну, с кем ты живешь?

– Ни с кем.

– Так что, за тобой некому присматривать… некому о тебе заботиться?

– Заботиться? Обо мне? Я не мимоза какая-нибудь!

– И куда же ты сейчас?

– Как куда? Вон.

Раздражение Питера Хоупа нарастало.

– Я спрашиваю, спать ты где будешь? Есть у тебя деньги, чтоб заплатить за ночлег?

– Ну есть кое-какая мелочь. Только у меня насчет переночевать особых претензий нету. Куда нам с вами тягаться. Если дождик не пойдет, поспим под открытым небом.

Элизабет пронзительно мяукнула.

– Так тебе и надо! – в сердцах отозвался Питер. – Миллион раз тебе говорил, не суйся под ноги, тогда никто тебе на лапу не наступит!

По правде говоря, Питера разбирала злость на самого себя. По совершенно, как ему представлялось, непонятной причине его мысли упорно возвращались к Илфордскому кладбищу, в потаенном уголке которого была погребена та хрупкая и нежная, чья грудь оказалась слишком слаба, чтоб вдыхать туманный лондонский воздух; а рядом с нею лежит в земле еще более крохотный, более хрупкий осколок человечества, нареченный Томасом в честь единственного стоящего из родственников – именем, достаточно обыденным, как Питер не раз себе говорил. Где ты, здравый смысл, какое отношение имеет усопший и погребенный Томми Хоуп к тому, что сейчас происходит? Все это чистейшие сантименты, а сантименты были крайне ненавистны Питеру Хоупу. Не он ли строчил бесчисленное множество статей, в которых изобличал пагубное влияние сантиментов на современников? Не он ли, всякий раз обнаруживая в пьесе или в книге, клеймил их? Однако время от времени сознание Питера Хоупа пронзало подозрение: а что, если, несмотря на все это, ему самому не чужда доля сентиментальности? Многое говорило за это. Наличие подобного страха бесило Питера Хоупа.

– Подожди меня здесь, я скоро вернусь, – буркнул он, хватая изумленное создание за шарф и вытягивая на середину комнаты. – Садись и не вздумай двигаться с места.

И Питер удалился, громко захлопнув за собою дверь.

– По-моему, он малость спятил, а? – заметил Томми, обращаясь к Элизабет, как только за дверью замерли шаги Питера.

Многие имели обыкновение обращаться к Элизабет. В ней было нечто, располагавшее к общению.

– Да чего там, видно, совсем заработался! – жизнерадостно заключил Томми, усевшись, как было предписано.

Прошло минут пять, а может, и десять. После чего появился Питер в сопровождении дородной, невозмутимого вида особы, которой – в том можно было не сомневаться, судя по ее виду, – чувство изумления органически не было свойственно.

Томми поднялся.

– Вот вам… сей объект, – пояснил Питер.

Миссис Поустуисл, сжав губы, слегка поправила прическу, приняв выражение незлобивого презрения, с каким обычно взирала на все каверзы человечества.

– Понятно, – сказала миссис Поустуисл. – Как же, помню, видала ее там… по крайней мере, тогда она явно выглядела девицей. Куда подевалась твоя одежда?

– Она была не моя, – пояснил Томми. – Мне миссис Хэммонд одолжила ее на время.

– А это, что ли, твое? – спросила миссис Поустуисл, указывая на синюю шелковую блузу.

– Ага.

– И с чем ты это носила?

– С трико. Только его давно уж нет.

– С чего это ты ушла из акробаток и нанялась к миссис Хэммонд?

– Так просто бы не ушла. Здорово грохнулась.

– И где в последний раз работала?

– В труппе у Мартини.

– А до него?

– Столько всяких трупп было!

– Тебе говорили, кто ты, парень или девица?

– Чего-то не помню. По-разному, одни так говорили, другие эдак. Как кто хотел, так и называл.

– Сколько тебе лет?

– А я знаю?

Миссис Поустуисл повернулась к Питеру, который стоял, позвякивая ключами:

– Что ж, наверху есть свободная кровать. Вам решать.

– Вот уж чего бы мне вовсе не хотелось, – заметил Питер, понизив голос до доверительного шепота, – так это выглядеть идиотом.

– Воистину достойная цель для того, кто способен этого избежать, – согласилась миссис Поустуисл.

– Но все же, – продолжал Питер, – на одну ночь можно рискнуть. А завтра обмозгуем, как быть дальше.

Упоминание о «завтра» всегда сулило Питеру удачу. Стоило ему произнести это магическое слово, как у него неизменно поднималось настроение. И на его лице, обращенном к Томми, выразилась уверенность, исключающая всяческие колебания.

– Превосходно, Томми, – изрек мистер Хоуп, – сегодня ты можешь переночевать у меня. Отправляйся-ка с миссис Поустуисл, она покажет тебе твою комнату.

Черные глазки сверкнули.

– Это что, вроде проверка?

– Обо всем поговорим завтра!

Черные глазки потускнели.

– Послушайте! Скажу вам прямо: это не по совести!

– О чем ты? Что не по совести? – воскликнул Питер в недоумении.

– Вы меня хотите в тюрьму отправить!

– В тюрьму?

– Ну да! Знаю я, сами скажете, что в школу. Не вы первый такие штуки проделываете. Так не пойдет. – Ясные, черные глазки сверкнули негодованием. – Никому я ничего плохого не делаю. Я работать хочу. И могу себя прокормить. Мне не привыкать. Кому какое до этого дело?

Если б ясные черные глазки удержали в себе негодующий вызов, тогда б и Питер Хоуп удержал в себе здравый смысл. Однако Судьба распорядилась так, что глазки внезапно исторгли бурные слезы. И при виде этих слез здравый смысл Питера Хоупа отступил, посрамленный, что и дало начало многим последующим событиям.

– Что за чушь, – сказал Питер. – Да пойми же ты! Мне и в самом деле надо тебя испытать. Ведь ты же хочешь работать у меня. Вот потому я и сказал, что все подробности мы обсудим завтра. Ну же, экономки не должны плакать.

Залитая слезами мордашка вскинулась.

– Это правда? Честное-благородное?

– Честное-благородное. А теперь ступай и умойся. После подашь мне ужин.

Странноватое существо, все еще хлюпая носом, поднялось.

– Значит, с кормежкой, постелью и за шесть пенсов в неделю?

– Ну да, ну да! На мой взгляд, условия приличные, – согласился Питер Хоуп, подводя итог. – А как вам, миссис Поустуисл?

– Прибавьте к этому платье… ну, или там пиджак со штанами, – вставила миссис Поустуисл. – Это уж как водится…

– Да, разумеется, все как положено, – согласился мистер Хоуп. – Шесть пенсов в неделю плюс одежда.

Теперь Питеру в компании с Элизабет пришлось ждать возвращения Томми.

– Как бы я хотел, чтоб это оказался мальчик, – сказал вслух Питер. – Видишь ли, всему виной туманы. Ах, если б у меня были средства послать его лечиться!

Элизабет задумчиво внимала ему. Дверь распахнулась.

– Вот это уже лучше, – произнес Питер, – много лучше! Клянусь, ты выглядишь вполне прилично.

Стараниями практичной миссис Поустуисл обе стороны в конце концов сошлись на длинной юбке; выше прикрывала наготу широкая шаль, со знанием дела обмотанная вокруг фигуры. С придирчивостью истинного джентльмена Питер осмотрел руки и удовлетворенно отметил, что в чистом виде они выглядят весьма опрятно.

– Дай-ка мне свой картуз, – сказал Питер и зашвырнул его в горящий камин. Картуз ярко вспыхнул, распространяя странные ароматы.

– Там в коридоре у меня висит дорожное кепи. Можешь пока поносить. Вот тебе полсоверена, купи мне холодного мяса и пива к ужину. Все остальное, что потребуется, найдешь либо в том буфете, либо на кухне. Не приставай с бесконечными расспросами и старайся не шуметь!

С этими словами Питер вернулся к прерванной работе.

– Насчет полсоверена, это прекрасная мысль, – проговорил Питер. – Теперь, вот увидишь, почтенный Томми нам докучать не будет. Вот уж безумие в наши-то дни превратиться в няньку!

Перо Питера царапало бумагу, разбрызгивая чернила. Элизабет не сводила глаз с двери.

– Потеряли четверть часа, – сказал Питер, взглянув на часы. – Что я тебе говорил!

Статья, над которой корпел Питер, начинала причинять ему беспокойство.

– Нет, все-таки почему он отказался от шиллинга? Лукавство! – заключил Питер. – Чистое лукавство. Элизабет, старушенция, мы вышли из этой оказии с наименьшими потерями. Насчет полсоверена, это идея прекрасная.

Тут Питер разразился смешком, чем взбудоражил Элизабет.

Но все же удача не сопутствовала Питеру в тот вечер.

– У Пингла все распродано! – сообщил явившийся с покупками Томми. – Пришлось идти к Бау на Фаррингтон-стрит.

– О! – отозвался Питер, не поднимая глаз.

Томми продефилировал в маленькую кухоньку за спиной мистера Хоупа. Питер продолжал быстро строчить, стараясь наверстать упущенное время.

– Отлично! – бормотал он, сам себе улыбаясь. – Ловко я выкрутил фразочку. Ужалит как надо!

И пока он так писал, а невидимый Томми бесшумными шагами блуждал из комнаты в кухню и обратно, весьма любопытное чувство овладело Питером Хоупом: ему представилось, что он уже много лет как болен и, что удивительно, сам этого не замечал; но вот теперь наконец начинает приходить в себя и постепенно узнавать все, что окружает его. Вот она, продолговатая, с дубовыми панелями, обставленная добротной мебелью, наполненная достоинством и покоем прошлых лет комната – эта скромная, милая комната, в которой он жил и работал больше чем полжизни: как он мог забыть ее! Теперь, точно старый друг после долгой разлуки, она встречала Питера приветливой, шутливой улыбкой. Потускневшие фотографии застыли в деревянных рамках на каминной полке, среди них – лицо той нежной, хрупкой женщины со слабыми легкими.

– Господи Боже мой! – проговорил мистер Хоуп, отодвигаясь от стола. – Тридцать лет миновало. Как бежит время!.. Что такое? Позвольте, мне, должно быть, уже…

– Вы пиво любите с пеной или как? – раздался голос Томми, терпеливо ждавшего соответствующих распоряжений.

Стряхнув с себя наваждение, Питер принялся за ужин.

В тот вечер Питера осенила блестящая мысль.

– Ну да! Как же я раньше об этом не подумал? Сразу все и определится!

И с легкой душой Питер отошел ко сну.

– Томми! – сказал Питер, усаживаясь завтракать на следующее утро. – Послушай, Томми! – произнес Питер, с озадаченным видом приподнимая с блюдца чашку. – Что это такое?

– Кофей, – сообщил Томми. – Вы заказали кофей.

– Ах так! – воскликнул Питер. – На будущее, Томми, я попрошу, если ты не против, подавать мне по утрам чай.

– А мне без разницы, – заметил сговорчивый Томми, – вам же завтракать.

– Так вот, я хотел тебе заметить, Томми, – продолжал Питер, – что выглядишь ты не самым лучшим образом.

– Со здоровьем у меня порядок, – парировал Томми, – никогда никакая болячка не прицеплялась.

– Так ведь об этом можно и не знать. Случается, Томми, человек тяжко болен, но даже не подозревает об этом. А я должен быть убежден, что живу в окружении совершенно здоровых людей.

– Если вы хотите сказать, что передумали и решили от меня отделаться… – начал Томми, вздернув подбородок.

– И нечего передо мной заноситься! – оборвал его Питер, по случаю предстоящего разговора взвинтивший себя до такой степени, что сам дивился своему напору. – Если окажется, как я и предполагаю, что ты отменно крепок и здоров, я с радостью приму твои услуги. Но в этом смысле я должен быть совершенно спокоен. Таковы условия, – пояснил Питер. – Так принято во всех почтенных семействах. Давай-ка, сбегай по этому адресу, – Питер начертал адрес на листке из блокнота, – попроси мистера Смита заглянуть ко мне перед его визитами к пациентам. Ступай немедленно, и прекратим всяческие споры.

– Только так и следует разговаривать с этим молодчиком, – сказал сам себе Питер, когда стихли шаги Томми.

Едва лишь стукнула входная дверь, Питер прокрался на кухню и налил себе кофе. Доктора Смита, изначально именовавшегося «герр Шмидт», однако по причине расхождения взглядов со своим правительством сделавшегося англичанином и отъявленным консерватором, удручало в жизни всего одно обстоятельство: при первой встрече его ошибочно принимали за иностранца. Доктор Смит был низенький и толстый, с густыми бровями и пышными седыми усами, со столь свирепой наружностью, что детишки разражались ревом, едва завидев его. Но стоило ему лишь погладить малыша по головке и сказать «страствуй, друшок!» голосом столь нежным и мягким, ребенок тут же переставал плакать, недоумевая, возможна ли такая чудесная перемена. С Питером, который был ревностным радикалом, они давно состояли в крепкой дружбе, каждый питая снисходительное презрение к взглядам другого, смягчаемое их взаимной искренней привязанностью, причину которой, наверно, ни тот, ни другой не смог бы объяснить.

– Што, по-фашему, не так с фашей юной тефисей? – спросил доктор Смит, едва Питер изложил свою просьбу.

Питер огляделся. Дверь в кухню была закрыта.

– Почему вы решили, что это девица?

Глаза под густыми бровями округлились.

– Если это не тефиса, пощему так отета?..

– Да не одета еще! – прервал его Питер. – Я и сам хотел бы ее одеть, только не знаю, во что!

Тут Питер пересказал события вчерашнего дня.

Слезы засветились в маленьких круглых глазках доктора. Эта нелепая сентиментальность больше всего раздражала Питера в его друге.

– Петная туша! – изрек сердобольный пожилой джентльмен. – Толжно пыть, само профитение укасало путь ей… или, мошет, ему.

– К черту провидение! – рявкнул Питер. – Что оно мне-то принесло? Трущобное отродье, с которым теперь придется носиться?

– Как это в тухе ратикалов! – презрительно воскликнул доктор. – Ненафидеть прата сфоего лишь са то, что ротился не в роскоши и щистоте!

– Я вас звал не для политических дискуссий! – вскинулся Питер, стараясь сдерживаться. – Я хочу, чтобы вы сказали мне, парень это или девица, чтобы я понимал, как мне поступить.

– Што фы имеете в виту? – спросил доктор.

– Я и сам не знаю, – сознался Питер. – Если это, как я рассчитываю, парень, возможно, я смогу подыскать ему работу в какой-то конторе… пока, разумеется не привью ему некоторые зачатки цивилизации.

– А если это тефиса?

– Разве девочка ходит в штанах? – вскричал Питер. – Зачем заранее выдумывать всякие сложности!

Заложив руки за спину, Питер в одиночестве вышагивал взад-вперед по комнате, чутко прислушиваясь к каждому звуку, исходящему со второго этажа.

– Я очень надеюсь, что это мальчик, – произнес Питер, закатив глаза к потолку.

Взгляд Питера остановился на фотографии хрупкой, миниатюрной женщины в строгой рамочке на каминной полке. Тридцать лет тому назад, в этой же самой комнате, Питер вышагивал взад-вперед, заложив руки за спину, точно так же вслушиваясь в звуки, исходящие сверху и произнося те же слова.

– Как странно, – раздумчиво произнес Питер, – ах, как это странно!

Дверь отворилась. Сначала возникла цепочка от часов на круглом брюшке, потом и сам толстяк доктор. Он вошел и прикрыл за собой дверь.

– Весьма сторофое дитя, – произнес доктор. – Крайне симпатишное дитя. Тефиса.

Два пожилых джентльмена смотрели друг на друга. Элизабет, возможно, по-своему успокоившись, принялась мурлыкать.

– И как же мне теперь быть? – спросил Питер.

– Фы окасались ф фесьма щекотлифой посисии, – сочувственно согласился доктор.

– Ну и болван же я! – провозгласил Питер.

– Когта фас нету дома, са тефисей присмотреть некому, – озабоченно проговорил доктор.

– Насколько я успел заметить, – добавил Питер, – за этим чертенком нужен глаз да глаз.

– Поготите, поготите! – сказал услужливый доктор. – Я снаю, што телать!

– Что же?

Доктор придвинул свирепую физиономию к лицу Питера и произнес, с умным видом постукивая правым пальцем по правой ноздре:

– Я перу юную тефису на свое попешение!

– Вы?

– Ф моем слюшае все корасто проще. У меня есть экономка.

– Ах, да! Миссис Уэйтли.

– Она, в сущности, топрая женщина, – сказал доктор. – Только ей нато руковотить.

– Нет и нет! – вырвалось у Питера.

– Пощему фы так скасали? – встрепенулся доктор.

– Чтобы вы пестовали такую упрямицу? Это невозможно!

– Я путу топр, но тверт!

– Вы ее не знаете.

– А фи-то, дафно ли уснали ее?

– Так или иначе, я не страдаю чрезмерной сентиментальностью, что может испортить ребенка.

– Тевощки не то што мальшики, – не унимался доктор. – К ним нушен иной потхот.

– Так ведь и я не зверь, – огрызнулся Питер. – Ну хорошо, а если она окажется негодницей? Что вы о ней знаете?

– Я готоф рискнуть, – кивнул великодушный доктор.

– Нет, это несправедливо! – не унимался благородный Питер.

– Оптумайте мое претлошение, – сказал доктор. – Какой же это том, кте не ресфятся дети! Мы, англишане, опошаем том. Фи иной. Фи песшустфенный.

– Ничего не могу поделать, – признался Питер. – На мне лежит ответственность в этом деле. Девочка явилась ко мне. Выходит, что как бы я за нее в ответе.

– Ну, если фи так сшитаете, Питер… – со вздохом произнес доктор.

– Всякие сантименты – это не по моей части, – продолжал Питер. – Но долг… долг – это совсем иная вещь.

И с величием древнего римлянина Питер поблагодарил доктора и распрощался с ним. Затем Питер вызвал Томми.

– Томми, доктор вполне одобрительно высказался о твоем здоровье, – сказал Питер, не поднимая глаз от рукописи. – Так что прекрати дуться. Можешь оставаться.

– Говорили же вам! Нечего было деньгами швыряться.

– Но придется подыскать тебе другое имя.