Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 187 (всего у книги 233 страниц)

Жертва привычки

В курительной комнате парохода «Александра» мы сидели втроем: мой близкий друг, я и ненавязчивый, застенчивый незнакомец в противоположном углу – как выяснилось позже, редактор одной из нью-йоркских газет.

Мы с другом обсуждали привычки – и хорошие, и плохие.

– После нескольких месяцев работы над собой человеку так же просто стать святым, как и грешником; все дело в привычке, – заметил друг.

– Знаю, – произнес я. – Когда привыкаешь рано вставать, то выскочить из постели при первых звуках будильника ничуть не сложнее, чем, заставив его замолчать, перевернуться на другой бок. Точно так же можно приучить себя не ругаться: всего-то и требуется, что привыкнуть. Почувствовав вкус воды с хлебом, начинаешь понимать, что эта еда ничуть не хуже шампанского с устрицами. Все в жизни оказывается простым, если сделать выбор и больше от него не отступать.

Друг полностью согласился.

– Попробуй мои сигары, – предложил он и подвинул открытую коробку.

– Спасибо, – поспешно отказался я. – Не курю этот сорт.

– Не волнуйся, – засмеялся он. – Всего лишь хотел привести пример. Одной вполне хватило бы, чтобы мучиться целую неделю.

Возражений не нашлось.

– Отлично, – продолжил друг. – Но ведь я курю их день напролет: с утра до вечера, да еще и с удовольствием. А почему? Всего лишь потому, что привык. Когда-то в молодости баловался дорогими гаванскими сигарами, но вскоре понял, что удовольствие не по карману. Выхода не было: обстоятельства заставили перейти на более дешевую марку. В то время я жил в Бельгии, и приятель показал вот эти. Не знаю, из чего они сделаны; не исключено, что из капустных листьев, вымоченных в гуано, – во всяком случае, поначалу мне именно так и казалось. Но они дешевы. Если покупать сразу пятьсот штук, то одна сигара обходится в три пенса. Я твердо решил их полюбить и начал тренироваться с одной в день. Признаюсь честно: было нелегко. Но я напомнил себе, что гаванские поначалу казались еще хуже. Курение – это процесс познания, а потому надо научиться быстро привыкать к новым вкусам. Я проявил настойчивость и победил. Не прошло и года, как мысль об очередной затяжке перестала вызывать отвращение, а к концу второго года ощущение дискомфорта почти исчезло. И вот теперь искренне предпочитаю свой сорт любым другим. О хорошей дорогой сигаре даже думать не хочется.

Я высказал предположение, что, возможно, проще оказалось бы совсем бросить курить.

– Подобные мысли порой посещали, – кивнул друг, – но беда в том, что некурящий мужчина всегда казался мне неинтересным собеседником. Курение объединяет.

Он откинулся на спинку кресла и выпустил изо рта огромное облако дыма, отчего небольшая комната тут же наполнилась отвратительным запахом, напоминавшим одновременно и о сточной канаве, и о кладбище.

– И это еще не все, – продолжил друг после паузы. – Возьмем, к примеру, мой кларет. Знаю, тебе он не нравится (я молчал, но выражение лица, очевидно, говорило само за себя). Да и всем остальным тоже, во всяком случае, тем, о ком могу судить. Три года назад, когда я еще жил в Хаммерсмите, с помощью этого замечательного вина нам удалось поймать двух воров. Негодяи взломали буфет и выпили сразу пять бутылок, а вскоре полицейский обнаружил их сидящими на ступеньках в сотне ярдов от места преступления. Обоим было так плохо, что сопротивляться они не могли. Полицейский пообещал, что сразу пригласит доктора, и бандиты послушно, как ягнята, поплелись в участок. С тех пор каждый вечер оставляю на столе полный графин.

Ну а мне этот кларет очень нравится. Иногда возвращаюсь совсем разбитым, но стоит выпить пару стаканов, как силы возвращаются. Выбрал я его по тому же принципу, что и сигары, – из-за дешевизны. Выписываю оптом прямо из Женевы, и выходит по двенадцать шиллингов за дюжину. Как они это делают, понятия не имею. Не хочу знать. Как ты, должно быть, помнишь, кларет довольно крепкий и действует безотказно.

А вот еще один убедительный пример всепобеждающей силы привычки, – продолжал друг. – У меня был один знакомый, чья жена отличалась невероятной болтливостью. Весь день она говорила, говорила и говорила, ни на миг не умолкая: с ним, при нем, о нем. Ночью он засыпал под ровный ритм ее несмолкающего голоса. Наконец красноречивая супруга умерла. Все начали горячо поздравлять вдовца и говорить, что теперь-то наконец он сможет пожить спокойно. Но это спокойствие напоминало безмолвие пустыни и не приносило ни капли радости. Привычный голос наполнял дом в течение двадцати четырех лет, проникал сквозь стены и, проносясь по саду мерными волнами, выплескивался на улицу. Внезапно воцарившаяся тишина тревожила и даже пугала. Дом стал чужим. Безутешный муж скучал по мимолетным утренним оскорблениям, обстоятельным вечерним упрекам и жалобам на сломанную жизнь возле уютно горящего камина. Сон пропал: он часами лежал с открытыми глазами, мечтая об успокоительном потоке привычной брани.

«Ах! – горько восклицал он. – Старая история! Умеем ценить лишь то, что теряем!»

В конце концов бедняга заболел. Доктора напрасно пичкали его снотворным. Дело кончилось тем, что в ходе авторитетного консилиума было решено: жизнь пациента напрямую зависит от определяющего условия – удастся ли ему в ближайшее время найти новую жену, способную запилить до состояния сонливости?

В округе имелось немало особ подобного типа, но, к сожалению, незамужние женщины не обладали необходимым опытом, а здоровье моего знакомого ухудшилось настолько, что времени на обучение не оставалось.

К счастью, в тот самый момент, когда горемыка уже стоял на грани отчаяния, в соседнем приходе скончался один человек. Сплетники утверждали, что жена заговорила мужа до смерти. Соискатель попросил, чтобы его представили, и на следующий же день после похорон нанес визит. Вдова оказалась сварливой старухой, так что процесс ухаживания потребовал истинного самоотречения, но выхода не было. Не прошло и полгода, как герой смог назвать ее своей женой.

К сожалению, замена оказалась далеко не равнозначной. Боевой настрой новой супруги разбивался о телесную слабость. Она не обладала ни той лексической свободой, ни тем напором энергии, которые отличали покойную супругу. Из своего любимого уголка в саду муж и вовсе не слышал ее голоса, а потому приходилось ставить кресло на веранду. Пока монолог продолжался, больной чувствовал себя прекрасно, но порой, стоило ему уютно устроиться с трубкой и газетой, внезапно наступала тишина.

Он опускал газету и некоторое время озабоченно прислушивался, а потом, не выдержав, окликал:

– Ты здесь, дорогая?

– Конечно, здесь. Где же мне быть, старый дурак? – отзывалась жена слабым от усталости голосом.

От этих слов лицо моего знакомого светлело.

– Продолжай, милая, – просил он. – Я слушаю. Обожаю, когда ты говоришь.

Но сил у бедной женщины уже не оставалось, и в ответ доносилось лишь презрительное фырканье вперемежку с невнятным бормотанием.

Он печально качал головой:

– Нет, это совсем не похоже на мою бедную Сьюзен. Ах, что это была за женщина!

По ночам новая жена старалась вовсю, и все же сравнение оказывалось не в ее пользу. Попилив супруга немногим более трех четвертей часа, она в изнеможении падала на подушку и засыпала. Приходилось осторожно трепать ее за плечо.

– Проснись, дорогая, – напоминал муж. – Ты что-то говорила по поводу Джейн. Кажется, я как-то неправильно смотрел на нее во время ленча.

Удивительно, – заключил монолог мой друг, – до какой степени мы зависим от привычек.

– В огромной степени, – поддержал я. – Один мой приятель постоянно рассказывал небылицы. А потом, когда однажды поведал правдивую историю, никто ему не поверил.

– До чего огорчительный случай, – покачал головой друг.

– Кстати, о привычках, – раздался из угла голос застенчивого незнакомца. – Могу рассказать чистую правду, в которую, спорю на доллар, вы не поверите.

– Доллара у меня нет, но готов поставить полсоверена, – отозвался друг, всегда отличавшийся неуемным спортивным азартом. – Но кто же будет судить?

– Согласен поверить на слово, – пообещал ненавязчивый незнакомец и безотлагательно начал повествование.

– Тот человек, чью историю вы услышите, был коренным жителем Джефферсон-Сити, штат Миссури, – пояснил он. – Родился в этом городе и за сорок семь лет не провел за его пределами ни единой ночи. Достойный гражданин пользовался всеобщим уважением – с девяти до четырех торговал москательными товарами, а свободное время посвящал пресвитерианской церкви. Утверждал, что хорошая жизнь не что иное, как хорошие привычки. Вставал в семь, в семь тридцать проводил семейную молитву, в восемь завтракал, в девять открывал магазин. К четырем подавали лошадь, около часа он катался и к пяти приезжал домой. Принимал ванну, пил чай, до половины седьмого играл с детьми и читал им книжки (он был хорошим семьянином). К семи одевался и выходил к обеду, а после обеда отправлялся в клуб и до четверти одиннадцатого играл в вист. Возвращался в десять тридцать, к вечерней молитве, а в одиннадцать ложился спать. В течение двадцати пяти лет ни разу не менял распорядок дня: режим вошел в плоть и кровь. По действиям уважаемого джентльмена можно было сверять церковные часы, а местные астрономы пользовались его пунктуальностью, чтобы убедиться в безупречности вращения Земли вокруг Солнца.

И вот настал день, когда в Лондоне скончался дальний родственник, торговавший с Ост-Индией и некогда носивший титул лорд-мэра. Наш герой остался в качестве единственного наследника и исполнителя завещания. Перешедший в его руки бизнес отличался сложностью и требовал вдумчивого управления. Он решил оставить дела в Джефферсон-Сити на попечение сына от первого брака, теперь уже взрослого молодого человека двадцати четырех лет, устроиться в Лондоне с новой семьей и заняться торговлей с Ост-Индией.

Четвертого октября джентльмен отбыл из Джефферсон-Сити, а семнадцатого прибыл в Лондон. Морское путешествие оказало на организм крайне неблагоприятное воздействие, так что в заранее арендованный дом на Бейсуотер-стрит бедняга приехал совсем больным. Впрочем, пары дней в постели хватило, чтобы встать на ноги, и в среду вечером бизнесмен мужественно объявил о твердом намерении завтра же отправиться в контору и заняться делами. В четверг, однако, проснулся лишь в час дня. Жена сказала, что не хотела будить в надежде на благотворное воздействие сна. Джентльмен согласился, немедленно встал и оделся. Заявил, что не хочет начинать новую жизнь с пренебрежения религиозным долгом, собрал слуг и детей, в половине второго провел в столовой обычную семейную молитву и после сытного завтрака к трем часам приехал в Сити.

Репутация безупречно пунктуального американца уже достигла берегов туманного Альбиона, и позднее появление хозяина вызвало всеобщее удивление. Он объяснил обстоятельства и отдал распоряжения на завтра, планируя начать работу с половины десятого утра.

В конторе задержался надолго и домой вернулся поздно. Во время обеда, всегда очень сытного, смог съесть только немного фруктов и пирожное, а утрату аппетита объяснил отсутствием привычной верховой прогулки. Весь вечер чувствовал себя не в своей тарелке. Сказав, что, должно быть, сказывается тоска по партии в вист, решил безотлагательно отправиться на поиски приличного спокойного клуба. В одиннадцать, как обычно, лег в постель вместе с женой, однако уснуть не смог. Крутился и вертелся, вертелся и крутился, но сон все не приходил, а энергии лишь прибавлялось. Вскоре после полуночи появилось неистребимое желание встать и пожелать детям спокойной ночи. Он набросил халат и прокрался в детскую. Случилось так, что скрип двери разбудил малышей. Отец обрадовался, завернул обоих в одеяло и до часу ночи рассказывал поучительные истории, после чего поцеловал и пожелал крепкого сна, а сам ощутил приступ голода. Спустился вниз, в кухню, от души наелся пирога с дичью и закусил огурцом.

В спальню вернулся умиротворенным, однако заснуть так и не смог. До пяти лежал, размышляя о бизнесе, и только под утро задремал.

Проснулся ровно в час. Жена заверила, что всеми силами пыталась разбудить, но ничего не вышло. Бизнесмен расстроился и рассердился. Не будь он человеком искренне верующим, непременно бы выругался. Программа четверга повторилась с точностью до минуты, и в Сити он снова приехал к трем.

Так продолжалось в течение месяца. Человек пытался себя перебороть, но напрасно. Каждое утро, вернее, каждый день просыпался в час. Каждую ночь воровато крался в кухню и наедался до отвала, а потом до пяти бодрствовал.

Понять, что происходит, не мог никто: ни он сам, ни домашние. Доктор прописал лечение от водянки мозга, гипнотической безответственности и наследственной склонности к лунатизму. Бизнес тем временем страдал, здоровье ухудшалось. Казалось, страдалец живет наизнанку. Дни не имели ни начала, ни конца – одну лишь середину. Ни на отдых, ни на физические упражнения времени катастрофически не хватало. В тот момент, когда его посещало желание жить и общаться, все вокруг уже давно спали.

Объяснение пришло совершенно случайно. Однажды после ужина старшая дочка учила уроки.

– Интересно, а сколько сейчас времени в Нью-Йорке? – спросила она, подняв голову от учебника географии.

– В Нью-Йорке? – переспросил отец и посмотрел на часы. – Сейчас посчитаем. У нас десять, а разница составляет немногим больше четырех с половиной часов. О, примерно половина шестого.

– Значит, в штате Миссури, – вступила в разговор жена, – еще меньше. Разве не так?

– Действительно, – подтвердила девочка, посмотрев на карту. – Джефферсон-Сити примерно на два градуса западнее, а это означает, что сейчас там…

Отец вскочил.

– Понял! – закричал он. – Все понял!

– Что понял? – в тревоге уточнила супруга.

– То, что сейчас в Джефферсоне четыре часа, то есть самое время для верховой прогулки. Вот что мне необходимо!

Сомнений не оставалось. Еще бы! В течение двадцати пяти лет пунктуальный джентльмен жил строго по часам. Но по часам, которые показывали время в американском городе Джефферсон-Сити, а не в Лондоне. Преодолев океан, он изменил свои географические координаты, но не себя самого. Сложившиеся за четверть века привычки не могли исчезнуть даже по приказу солнца.

Он обдумал проблему во всех деталях и пришел к выводу, что единственный выход – вернуться к прежней жизни. Трудности отступления казались весьма серьезными, но в любом случае они не шли в сравнение с нынешним положением вещей. Герой наш оказался до такой степени замкнутым в собственных привычках, что не мог адаптироваться к обстоятельствам. Следовательно, обстоятельства должны были адаптироваться к его образу жизни.

Он установил новый рабочий график – с трех до десяти – и покидал офис в половине десятого. В десять садился верхом и отправлялся на прогулку в Гайд-парк, причем особенно темными ночами брал фонарь. Новость о чудаке быстро распространилась по городу, и посмотреть на необычного всадника собирались толпы зевак.

В час ночи он обедал, после чего отправлялся в клуб. Найти тихое приличное место, где посетители согласились бы играть в вист до четырех утра, не удалось, а потому пришлось стать завсегдатаем небольшого карточного притона в Сохо, где основной игрой считался покер. Полиция время от времени устраивала там чистки, но благодаря респектабельной внешности новому посетителю всякий раз удавалось ускользнуть.

В половине пятого он возвращался домой, будил семью и слуг и всех, от мала до велика, строил на вечернюю молитву. В пять ложился в постель и мгновенно засыпал.

В Сити над чудаком подшучивали, на Бейсуотер-стрит качали головами, однако он не обижался. Единственное, что по-настоящему огорчало, – это отсутствие духовного общения. По воскресеньям, в пять часов дня, он рвался в церковь, на службу, однако идти было некуда. В семь грустно поедал скромную дневную пищу. В одиннадцать подкреплялся чаем с булочками, а в полночь вновь начинал тосковать по гимнам и проповедям. В три ужинал хлебом и сыром и ложился спать рано – в четыре утра – в состоянии крайнего разочарования.

Застенчивый незнакомец замолчал, а мой друг встал, достал из кармана полсоверена, ни слова не говоря, положил на стол и взял меня под руку. Мы вместе вышли на палубу.

Не от мира сего

Вы приглашаете его на обед в четверг, чтобы представить нескольким джентльменам, которые давно мечтают с ним познакомиться.

– Только не перепутай, – предупреждаете вы, вспоминая прошлые промахи, – и не приди в среду.

Он добродушно смеется и пытается найти ежедневник.

– Не волнуйся, в среду не приду: предстоит рисовать фасоны платьев в Мэншн-Хаусе. А в пятницу уезжаю в Шотландию, чтобы в субботу попасть на открытие выставки. Так что в этот раз ничего не случится. Куда же, черт возьми, он запропастился? Ну ничего, сейчас запишу вот здесь. Ты свидетель!

Вы стоите над ним, пока он что-то царапает на чистом листе, а потом вешает лист над столом. Теперь уже можно не беспокоиться, и вы уходите.

– Надеюсь, он появится, – говорите вы жене в четверг вечером, одеваясь к обеду.

– А ты уверен, что он все правильно понял? – с нескрываемым подозрением уточняет жена, и сразу становится ясно: во всех неурядицах она обвинит вас и только вас.

Часы бьют восемь, и гости начинают собираться. В половине девятого жену таинственно вызывают в коридор, где горничная сообщает: в случае дальнейшего промедления кухарка полна решимости умыть руки – и в прямом, и в переносном смысле.

Жена возвращается в комнату и заявляет, что если обед вообще планируется, то лучше приступить к процедуре немедленно. Она определенно считает, что, притворяясь, будто ждете приятеля, вы просто разыгрываете роль, и было бы более мужественно и честно признаться, что попросту забыли его пригласить.

Пока подают суп и рыбу, вы рассказываете анекдоты о его необязательности. К тому времени, когда на столе появляется главное блюдо, пустой стул начинает навевать печальные мысли, а к жаркому разговор как-то сам собой переходит на умерших родственников.

В пятницу, в четверть девятого, он подлетает к двери и начинает истошно трезвонить. Услышав в холле знакомый голос, вы выходите навстречу.

– Прости за опоздание! – жизнерадостно вопит он. – Бестолковый возница свернул на Альфред-плейс вместо…

– И чего же ты хочешь теперь, когда все-таки явился? – перебиваете вы, испытывая множество разнообразных чувств, но только не симпатию. Он относится к числу старых друзей, и потому в данном случае грубость вполне позволительна.

Он смеется и хлопает вас по плечу.

– Чего хочу? Разумеется, обеда, дорогой мой. Умираю с голоду.

– О, в таком случае придется поискать что-нибудь съестное в другом месте, – ворчите вы. – Здесь рассчитывать не на что.

– О чем ты, черт возьми? – возмущается он. – Ты же сам приглашал меня на обед.

– Ничего подобного, – отрицаете вы. – Я приглашал тебя на обед в четверг, а не в пятницу.

Он недоверчиво хмурится.

– А почему же тогда в голове отложилась пятница?

– Потому что у тебя такая голова, что, когда речь идет о четверге, в ней застревает пятница, – объясняете вы и злорадно добавляете: – Кажется, в пятницу ты должен был уехать в Эдинбург.

– О небо! – восклицает он. – Так и есть!

Не произнеся больше ни слова, бедняга выскакивает на улицу, и вы слышите, как он бежит по дороге, пытаясь остановить извозчика, которого только что отпустил.

Вы возвращаетесь в кабинет и не без удовольствия осознаете, что в Шотландию рассеянный джентльмен поедет в вечернем костюме, а утром ему придется отправить портье в магазин готовой одежды. Что ж, поделом!

Еще хуже дела обстоят в том случае, когда приятелю самому приходится выступать в роли хозяина. Вспоминаю, как однажды довелось побывать в его плавучем доме. В первом часу дня мы сидели на корме, болтая в воде ногами, – место было уединенное, где-то между Уолингфордом и Дейз-Локом. Внезапно из-за поворота реки показались два ялика, в каждом из которых каким-то чудом помещалось по шесть человек – все весьма нарядно одетые. Завидев нас, леди и джентльмены принялись размахивать носовыми платками и зонтиками.

– Эй! – окликнул я. – Какие-то люди бурно тебя приветствуют.

– Здесь всегда так, – не глядя, ответил он. – Должно быть, какая-нибудь подвыпившая компания из Абингдона.

Лодки подплыли ближе. На расстоянии двух сотен ярдов на носу первой появился пожилой человек и громко позвал моего спутника по имени.

Услышав голос, Маккью вздрогнул так, что едва не свалился в воду.

– Боже мой! – в отчаянии воскликнул он. – Совсем забыл!

– О чем забыл? – забеспокоился я.

– Это же Палмеры, Грэмы и Хендерсоны. Я пригласил их всех на ленч, а на борту нет ничего, кроме двух отбивных и фунта картошки. И слугу, как назло, отпустил на выходной.

В другой раз мы вместе отправились на ленч в «Джуниор Хогарт». Неожиданно к столу подошел человек по имени Хиллиард, наш общий знакомый.

– Что делаете днем? – поинтересовался он, усаживаясь напротив.

– Хочу остаться здесь и написать несколько писем, – ответил я.

– Если свободен, поедем со мной, – предложил Маккью. – Собираюсь отвезти Лину в Ричмонд. – Лина была той молодой леди, с которой он, по его собственным словам, был обручен; впрочем, впоследствии выяснилось, что обручен он сразу с тремя, но о двух других напрочь забыл. – На заднем сиденье места хватит.

– Отлично! – обрадовался Хиллиард, и оба укатили в экипаже.

Часа через полтора Хиллиард вошел в курилку клуба страшно расстроенный и почти упал на стул.

– Ты ведь собирался поехать с Маккью в Ричмонд, – удивился я.

– Собирался, – мрачно подтвердил он.

– Что-то случилось?

– Да.

Он решительно не был склонен к разговору.

– Коляска перевернулась?

– Нет, только я.

Стало ясно, что и нервы пострадавшего, и манера изъясняться действительно подверглись серьезным испытаниям.

Я терпеливо ждал объяснений, и спустя некоторое время кое-какие подробности путешествия все-таки последовали.

– До Патни мы добрались благополучно, только один раз случайно задели трамвай. Начали подниматься в гору, и здесь Маккью неожиданно свернул за угол. Ты знаешь его манеру поворачивать: по обочине, через дорогу и прямиком в фонарь. Разумеется, обычно готовишься к маневру заранее, но на сей раз я совсем не ожидал, что он вздумает свернуть. В итоге оказался в пыли, посреди улицы, а все вокруг бесцеремонно пялились и показывали пальцами.

В таких случаях только через несколько минут начинаешь соображать, что произошло, и когда я поднялся, Маккью и Лина были уже далеко. С четверть мили я бежал за ними и кричал во весь голос, а вслед за мной неслась толпа мальчишек, и все они тоже вопили, как ненормальные. Но с тем же успехом можно было звать мертвого, так что я сел в омнибус и поехал обратно.

Если они хоть что-нибудь соображали, то должны были заметить, что коляска стала легче. Я ведь не пушинка, – обиженно заключил Хиллиард.

Через несколько минут бедняга пожаловался на головную боль и собрался домой. Я предложил вызвать извозчика, но он отказался, пояснив, что хочет пройтись пешком.

Вечером я встретил Маккью в Сент-Джеймсском театре. Давали премьеру, и он делал зарисовки для журнала «График», но, едва меня завидев, поспешил навстречу.

– Ты-то мне и нужен! – воскликнул он. – Скажи на милость, я возил сегодня Хиллиарда в Ричмонд?

– Возил, – подтвердил я.

– Вот и Лина говорит то же самое, – вздохнул он. – Но клянусь, когда мы приехали в отель «Квинс», его с нами не было.

– Совершенно верно, – ответил я. – Ты выбросил его в Патни.

– Выбросил в Патни! – горестно повторил Маккью. – Совершенно не помню!

– Зато он помнит, – язвительно заметил я. – До отказа переполнен воспоминаниями.

Все утверждали, что наш рассеянный друг никогда не женится; абсурдно предполагать, что в одно и то же утро ему удастся вспомнить назначенный час, церковь и девушку. А если даже жених и доберется до алтаря, то забудет, зачем пришел, и отдаст невесту собственному шаферу. Хиллиард и вообще утверждал, что Маккью уже женат, но только успел об этом забыть. Сам я не сомневался, что даже если он каким-то чудом и вступит в брак, то этот факт вылетит из дырявой памяти уже на следующий день.

Но все ошиблись. Чудо действительно свершилось, и церемония должным образом прошла с начала до конца, так что если идея Хиллиарда верна (чего лично я отнюдь не исключаю), то серьезных неприятностей не избежать. Что касается моих собственных опасений, то один лишь взгляд на невесту их рассеял. Избранница оказалась очаровательной, жизнерадостной молодой леди, но совсем не напоминала особу, способную позволить забыть и о себе, и о бракосочетании.

Свадьба состоялась весной, и с тех пор мне не доводилось встречать своего рассеянного приятеля. Летом я поехал в Шотландию, а на обратном пути на несколько дней остановился в Скарборо. После ужина надел плащ и отправился на прогулку. Дождь лил безжалостно, но после месяца в Шотландии английскую погоду как-то перестаешь замечать, а мне очень хотелось подышать свежим воздухом. Шагая против ветра по темному берегу, я внезапно наткнулся на скрюченную фигуру – какой-то несчастный пытался укрыться от разбушевавшейся стихии возле каменной стены водолечебницы.

Я ожидал, что услышу возмущенную отповедь, но человек оказался слишком изможденным и расстроенным, чтобы возражать.

– Прошу прощения, – заговорил я. – Не заметил.

При звуке голоса незнакомец вскочил.

– Это ты, старик?

– Маккью! – изумленно воскликнул я.

– Слава Богу! – проговорил он, отчаянно тряся мою руку. – В жизни так не радовался появлению человека.

– Но какого черта! – отозвался я. – Что ты здесь делаешь? Смотри, промок до костей!

Одет он был в легкие фланелевые брюки и теннисную куртку.

– Кто же мог подумать, что пойдет дождь? Утро было чудесным.

Я начал опасаться, что несчастный переутомился и заработал воспаление мозга.

– Почему не идешь домой? – с тревогой спросил я.

– Не могу, – грустно ответил Маккью. – Не знаю, где живу. Забыл адрес. Ради Бога, отведи куда-нибудь и накорми. Умираю с голоду.

– А деньги у тебя есть? – осведомился я, когда мы свернули к гостинице.

– Ни единого пенса, – ответил он. – Мы с женой приехали сюда из Йорка около одиннадцати. Оставили вещи на станции и побежали искать квартиру. Как только устроились, я переоделся, пообещал Мод вернуться к часу на ленч и отправился на прогулку. Но, как последний кретин, не потрудился узнать адрес и даже не заметил, куда иду.

Просто ужасно! Понятия не имею, как теперь найду жену. Надеялся, что, может быть, вечером она пойдет принимать водные процедуры, и с шести часов торчал у ворот лечебницы. Вход стоит три пенса, а у меня их нет.

– Неужели не помнишь, как выглядят улица и дом?

– Не обратил внимания. Предоставил все хлопоты Мод, чтобы не забивать понапрасну голову.

– А в пансион заглядывать не пробовал? – сочувственно спросил я.

– Еще как пробовал! – горько воскликнул он. – Весь день только и делал, что стучал во все двери и выяснял, не живет ли здесь миссис Маккью. Но каждый раз дверь захлопывалась прямо перед носом; никто даже разговаривать не желал. Обратился к полицейскому – надеялся, что он предложит какой-нибудь выход, но идиот только рассмеялся. Я так рассвирепел, что дал ему в глаз. Естественно, пришлось убегать. Скорее всего сейчас меня разыскивают.

Потом я пошел в ресторан, – мрачно продолжал несчастный, – и попытался выпросить в долг отбивную. Ничего не вышло: хозяйка заявила, что уже не раз слышала эту сказку, и выгнала на глазах у всех. Если бы ты не появился, осталось бы одно: утопиться.

Я привел Маккью к себе и дал кое-какую одежду. Согревшись и подкрепившись, он начал рассуждать спокойнее, однако обстоятельства действительно складывались крайне неблагоприятно. Свою лондонскую квартиру супруги заперли, а родственники жены давно уже путешествовали за границей, так что некому было даже отправить письмо с просьбой переслать по месту пребывания адресата, и не было никого, с кем Мод могла бы связаться. Перспектива новой встречи оставалась весьма туманной.

К тому же складывалось впечатление, что, несмотря на искреннюю любовь к жене и несомненное желание получить ее обратно, приятель ждал воссоединения без особой радости – если, конечно, воссоединению вообще суждено было состояться.

– История покажется ей странной, – задумчиво бормотал он, сидя на кровати и стаскивая носки. – Да, вряд ли она поверит.

На следующий день, в среду, мы отправились к адвокату и подробно изложили суть проблемы. Он немедленно приступил к опросу всех владельцев пансионов, и в результате в четверг, во второй половине дня, пропавший муж был возвращен законной супруге (примерно так же, как герой известного фарса театра «Адельфи»).

Во время следующей встречи я полюбопытствовал, что сказала миссис Маккью.

– О, именно то, что я и ожидал, – ответил мистер Маккью. Вот только не объяснил, чего он ожидал.