Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

^{Как мы попала в Ганновер. – Что за границей лучше, чем у нас. – Как в английской школе учат говорить на иностранном языке. – Как все было на самом деле. – Французская шутка для британской молодежи. – Родительские чувства Гарриса. – Искусство поливать улицы. – Патриотизм Джорджа. – Что должен был сделать Гаррис. – Что он сделал. – Мы спасаем Гаррису жизнь. – Бессонный город. – Лошадь в роли критика.}

В пятницу мы прибыли в Гамбург; путешествие по морю прошло спокойно и без всяких происшествий. А из Гамбурга мы отправились в Берлин через Ганновер. Это не самый прямой путь. Объяснить, что нас занесло в Ганновер, я могу лишь словами одного негра, который объяснял суду, как он очутился в курятнике местного священника.

– Да, сэр, полицейский не врет, сэр; я был там, сэр.

– Значит, ты этого не отрицаешь? А теперь объясни нам, что ты делал в курятнике пастора Абрахама в двенадцать ночи с мешком в руках?

– Сейчас все объясню, сэр. Я отнес масса Джордану мешок дынь. Ну, а масса Джордан – добрый человек, вот он и пригласил меня зайти.

– И что дальше?

– Да, сэр, очень добрый человек этот масса Джордан. У него мы сидели, и все разговоры разговаривали…

– Понятно. Но мы хотим знать, что ты делал в курятнике пастора.

– Это-то я вам и собираюсь объяснить, сэр. Когда я уходил от масса Джордана, было уже поздно. И дернул же меня черт ступить не с той ноги! Ну, Улисс, сказал я себе, влип ты, задаст тебе твоя старуха. Ох и болтлива же она у меня, сэр, ох и болтлива…

– Ладно, Бог с ней, с твоей старухой, есть в городе и поболтливее. Если ты шел домой от мистера Джордана, как ты попал к пастору Абрахаму? Ведь это совсем не по пути?

– Это-то я и собираюсь объяснить, сэр.

– И как же ты это объяснишь, интересно знать?

– Думаю, я с дороги сбился, сэр.

Вот и мы тоже сбились с дороги.

На первый взгляд Ганновер кажется неинтересным городом, но со временем он начинает нравиться все больше и больше. По сути дела, это не один, а два города. Город современных широких, красивых улиц и живописных парков существует бок о бок с городом шестнадцатого века, где старые бревенчатые дома нависли над узкими переулками, где за низкими подворотнями расположились дворики с галереями, в которых когда-то стояли оседланные кони или запряженная шестеркой карета, поджидая богатого торговца и его флегматичную, дородную фрау, и где сейчас взапуски носятся дети и цыплята, а на резных балконах полощется выцветшее белье…

В Ганновере царит сугубо английская атмосфера, особенно по воскресеньям, когда закрываются лавки и во всех церквях звонят в колокола, что создает полную иллюзию воскресного Лондона. Если бы столь британскую атмосферу ощутил только я, это можно было бы отнести на счет моего богатого воображения, но ее почувствовал даже Джордж. Мы с Гаррисом, вернувшись как-то в воскресенье с небольшой послеобеденной прогулки, вышли покурить и застали его в курительной комнате мирно спящим в глубоком кресле.

– В конце концов, – сказал Гаррис, – есть в британском воскресенье нечто, что притягивает к себе человека, в чьих жилах течет английская кровь. Как бы там молодое поколение ни рассуждало, мне будет очень жаль, если отношение к воскресенью изменится.

И, удобно разместившись на обширном диване, мы составили Джорджу компанию.

Говорят, в Ганновер надо ехать, чтобы выучить язык, – по-немецки здесь говорят лучше, чем в других городах Германии. Впрочем, за пределами Ганновера – а это всего лишь маленькая провинция – никому этот первоклассный немецкий не понятен. Поэтому приходится выбирать: выучить хороший немецкий и оставаться в Ганновере или выучить плохой и путешествовать по Германии. В этой стране, на протяжении столетий раздробленной на десятки княжеств, существует, к несчастью, множество диалектов. Немцам из Позена для общения со своими соотечественниками из Вюртемберга приходится затрачивать не меньше усилий, чем англичанину, беседующему с французом, а почтенные вестфальцы, затратив немалые средства на образование своих детей, вдруг с недоумением замечают, что их отпрыски не в состоянии понять мекленбуржцев. Конечно же, говорящий по-английски иностранец почувствует себя не в своей тарелке среди жителей йоркширских пустошей или обитателей трущоб Уайтчепела, но это совсем другое дело. В Германии на диалектах изъясняются не только в глухих деревушках и не только невежественный люд. В каждой земле существует свой, по существу, самостоятельный язык, который культивируют, которым гордятся. Образованный баварец в разговоре с вами наверняка согласится, что северонемецкий более правилен, однако сам будет продолжать говорить на южнонемецком и учить ему своих детей.

Мне кажется, что к концу столетия Германия все же решит языковую проблему, причем с помощью английского языка. Почти все немецкие дети говорят по-английски. Если бы английское написание хотя бы отдаленно соответствовало произношению, наш язык, несомненно, уже через несколько лет сделался бы международным. Все иностранцы единодушно признают, что нет ничего проще английской грамматики. Немец, сравнивая английский язык со своим собственным, в котором употребление любого слова в любом предложении обусловлено по крайней мере четырьмя совершенно различными и не зависящими друг от друга правилами, скажет вам, что в английском языке вообще нет грамматики. Да и немалое число англичан придерживается того же мнения, но они ошибаются. На самом-то деле английская грамматика существует, и недалек тот день, когда ее признают школьные учителя, наши дети начнут ее изучать, и даже писатели и журналисты будут соблюдать грамматические правила. В настоящее же время мы вынуждены согласиться с иностранцами: английская грамматика – это та величина, которой можно пренебречь. Английское произношение – камень преткновения на пути к прогрессу. Английское правописание специально, кажется, было придумано только для того, чтобы слова читались неправильно. Ясно, что делается это с целью сбить спесь с иностранца, в противном случае он выучил бы английский за год.

В Германии преподавание иностранных языков отлично от нашего, в результате чего немецкий юноша или девушка, окончив в пятнадцать лет гимназию – так здесь называют среднюю школу, – понимает и даже говорит на том языке, которому обучался. У нас же в Англии существует никем еще не превзойденный метод обучения иностранным языкам: при максимальных затратах времени и денег мы умудряемся добиться минимальных результатов. Выпускник вполне приличной английской средней школы, с трудом подыскивая слова, может побеседовать с французом о садовниках и чаепитии; если же его собеседник не держит садовника и не пьет чай разговор не получится. Встречаются, конечно, вундеркинды, которые могут сказать, который час, и высказать пару осмысленных замечаний о погоде. Разумеется, наш выпускник без труда перечислит несколько десятков неправильных глаголов, но, к сожалению, едва ли найдется много иностранцев, которые станут с увлечением слушать собственные неправильные глаголы, да еще в исполнении юного британца. Помнит он и наиболее изысканные и на редкость неупотребительные французские выражения которых современный француз никогда не слышал и совершенно не понимает.

В девяти случаях из десяти объясняется это тем, что французский он изучал по учебнику Ана «Французский язык для начинающих». История этого популярного пособия занятна и поучительна Книга, оказывается, была задумана одним остроумным французом, несколько лет прожившим в Англии, как пародия на штампованный язык английского высшего общества. С этой точки зрения книга удалась, и француз предложил ее одному лондонскому издательству. Издателя, однако, провести не удалось, он прочитал всю книгу от начала до конца и пригласил автора к себе.

– Вы написали очень остроумную книгу. Я смеялся до слез, – сказал он.

– Рад слышать, – воскликнул польщенный француз. – Я хотел сказать всю правду, стараясь при этом никого не обидеть.

– Получилось просто великолепно, – согласился издатель, – однако, в качестве невинной шутки, книга успеха иметь не будет.

На лице автора выразилось недоумение.

– Ваш юмор сочтут натянутым и чересчур изощренным, – продолжал издатель. – Люди утонченного ума поймут вас, но их в расчет брать не стоит. Спросом ваша книга пользоваться не будет. Но у меня есть идея… – И издатель, оглядевшись по сторонам, словно бы убеждаясь, что в комнате, кроме них, никого нет, наклонился к автору и прошептал:

– Я собираюсь издать ее в качестве школьного учебника.

От изумления автор лишился дара речи.

– Я знаю наших учителей, – пояснил издатель, – эта книга им придется по вкусу. Она вполне согласуется с их методом. Ведь трудно найти что-нибудь глупей и бесполезней. Английский учитель набросится на вашу книгу, как щенок на ваксу.

Решив пожертвовать искусством ради наживы, француз согласился. Они поменяли заглавие, составили словарь, но содержание оставили без изменений.

Что из этого вышло, знает каждый школьник. Учебник Ана стал библией английского лингвистического образования. И если сейчас этот учебник не пользуется таким же спросом, как раньше, то только потому, что написаны новые методические пособия, еще менее приемлемые для обучения.

Если же, несмотря ни на что, английский школьник все-таки приобретет посредством учебника Ана отрывочные знания французского, наша система образования готовит ему новые препоны в лице «носителей языка» – как они называют себя в газетных объявлениях. Этот учитель-француз, который, впрочем, на поверку большей частью оказывается бельгийцем, является, безусловно, весьма достойным господином и, надо отдать ему должное, довольно бегло изъясняется на своем родном языке. Но этим, увы, его достоинства ограничиваются, ибо, как правило, это человек, отличающийся поразительной неспособностью кого-нибудь чему-нибудь научить. По сути дела, он призван не столько обучать, сколько развлекать молодежь. Это почти всегда персонаж комический – и то сказать, ни одна английская школа никогда не примет на работу француза, обладающего приличной внешностью. Чем больше у него комических черт, вызывающих беззлобную улыбку, тем большим уважением пользуется он у школьной администрации. Ученики, естественно, воспринимают его ходячим анекдотом. Уроки французского от двух до четырех часов в неделю пользуются у учеников неизменным и заслуженным успехом и вносят оживление в однообразную школьную жизнь. Когда же родитель вместе со своим отпрыском и наследником отправляется в Дьепп, где выясняется, что выпускник средней школы не в состоянии даже нанять по-французски извозчика, он принимается честить не систему, а ее невинную жертву.

Я ограничиваюсь французским языком, ибо это единственный иностранный язык, которому мы пытаемся научить наших детей. Знание же немецкого расценивается как измена Родине. Я вообще никогда не мог взять в толк, зачем попусту тратить время даже на французский, если изучать его по этой методе. Полное незнание иностранного языка заслуживает всяческого уважения. Поверхностное знание французского, которым мы так гордимся, в действительности делает нас посмешищем, что, впрочем, не относится к журналистам из юмористических журналов и модным писательницам, для которых иностранный язык – хлеб насущный.

В немецкой школе все устроено несколько иначе. Час в день отводится на изучение какого-нибудь иностранного языка. Задача учителя состоит в том, чтобы не дать школьнику забыть то, чему его учили на прошлом уроке, и дать что-то новое. Никому почему-то не приходит в голову приглашать в школу иностранца комической наружности. Иностранный язык преподается учителем-немцем, который знает его ничуть не хуже своего родного. Возможно, при такой системе обучения юным немцам и не удается в совершенстве овладеть правильным произношением, каковым славятся английские туристы, но система эта имеет и свои преимущества. Школьники не зовут своего учителя «лягушатником» или «колбасником» и не превращают урок английского или французского в состязание доморощенных остроумцев. Они просто сидят в классе и без особого напряжения овладевают всеми премудростями иностранного языка. Когда же они кончают школу, то умеют говорить – и не о садовниках, чаепитии или перочинных ножах, а о европейской политике, истории, Шекспире, музыке – в зависимости от того, на какую тему зайдет речь.

Я рассматриваю немцев с точки зрения англосакса, и, быть может, в этой книге им от меня кое-где и достанется, но, с другой стороны, нам, безусловно, есть чему у них поучиться; что же касается образования, то здесь они дадут нам сто очков вперед и положат нас на обе лопатки одной левой.

С юга и запада Ганновер окружен красивым лесом, который называется Айленриде, – именно здесь и разыгралась печальная история, главным действующим лицом которой оказался Гаррис.

В понедельник днем мы катались по лесу в компании многочисленных велосипедистов – в хорошую погоду это излюбленное место отдыха ганноверцев, – и тенистые дорожки были заполнены веселыми, беззаботными людьми. Мы все обратили внимание на молодую очаровательную особу на новеньком велосипеде. Сразу же стало ясно, что вскоре ей потребуется помощь, поэтому Гаррис, с присущим ему благородством, предложил нам держаться к ней поближе. У Гарриса, как он время от времени объясняет нам с Джорджем, есть дочери, а правильнее сказать, дочь, которая с течением времени перестанет играть в куклы и превратится в прелестную юную леди. В связи с этим Гаррис, естественно, не может равнодушно взирать на молодых красивых девушек в возрасте до тридцати пяти лет, ибо они, по его словам, напоминают ему о доме.

Мы проехали пару миль и приблизились к месту, где сходилось пять дорожек. На перекрестке стоял рабочий со шлангом и поливал дорожки водой. Кишка, к которой в местах многочисленных сочленений были приделаны колесики, напоминала гигантского червя; поливальщик двумя руками крепко держал этого червя за шею, направляя его то в одну сторону, то в другую, то вверх, то вниз, а из разверстой пасти червя била мощная струя воды со скоростью один галлон в секунду.

– Гораздо удобнее, чем у нас, – с воодушевлением заметил Гаррис, который, надо сказать, всегда относился ко всему британскому с известной долей скептицизма. – Куда проще, быстрее и экономнее. При этой технологии один человек за пять минут обработает такую площадь, на которую у нас с нашей неповоротливой цистерной уйдет не меньше получаса.

– Да, конечно, – сказал Джордж, сидевший на тандеме за мной. – Это очень прогрессивная технология. Стоит поливальщику зазеваться, и он обработает изрядное количество людей, не успеют они и глазом моргнуть.

Джордж, в отличие от Гарриса, – британец до мозга костей. Я помню, как однажды Гаррис оскорбил патриотические чувства Джорджа, предложив ввести в Англии гильотину. «Это гораздо гигиеничнее», – заметил Гаррис. «А мне плевать, – вспылил Джордж. – Я англичанин и хочу умереть на виселице».

– У наших поливальных цистерн, – продолжал Джордж, – возможно, немало недостатков. Но в Англии вы рискуете только промочить ноги, а такая кишка достанет тебя и за утлом, и на втором этаже.

– Какое удовольствие – наблюдать за здешними поливальщиками, – воскликнул Гаррис. – Вот уж действительно мастера своего дела! Я видел, как в Страсбурге поливали заполненную людьми площадь: был полит каждый дюйм, и хоть бы капля на кого попала! Глазомер у них превосходный. Они польют землю у самых ваших ног, затем пустят струю у вас над головой, да так, что мокрой будет земля вокруг, но не вы… Они могут…

– Не гони, – сказал мне Джордж.

– Почему?

– Хочу слезть с велосипеда и досмотреть представление из-за дерева. Если верить Гаррису, они большие мастера своего дела, но этому артисту, по-моему, чего-то не хватает. Он только что выкупал собаку, а теперь принялся за дорожный указатель. Хочу подождать, пока он не закончит.

– Ерунда, – сказал Гаррис, – тебя он не заденет.

– Я в этом не вполне уверен, – сказал Джордж и, спрыгнув с велосипеда, занял удобное место под развесистым вязом и стал набивать трубку.

Меня совсем не прельщала перспектива крутить одному за двоих, поэтому я слез и присоединился к Джорджу, прислонив велосипед к дереву. Гаррис же прокричал что-то в том смысле, что такие типы, как мы, позорят отечество, и поехал дальше.

И тут я услышал отчаянный женский крик. Выглянув из-за дерева, я понял, то исходит он от вышеупомянутой юной особы, о которой, увлекшись поливальщиком, мы совсем забыли. С упорством, достойным лучшего применения, она продиралась сквозь мощную струю. По-видимому, девушка так перепуталась, что не сообразила соскочить с велосипеда или свернуть в сторону. С каждой секундой она промокала все больше и больше, а человек с кишкой – он был либо пьян, либо слеп – продолжал хладнокровно поливать ее с ног до головы. Со всех сторон на него сыпались проклятья, но он, казалось, совершенно оглох.

Гаррис, в котором не на шутку взыграли отцовские чувства, поступил так, как и следовало при сложившихся обстоятельствах поступить. Действуй он и далее столь же хладнокровно и осмотрительно, он стал бы героем дня и ему не пришлось бы позорно бежать под градом угроз и оскорблений. Без лишних раздумий он подъехал к поливальщику, соскочил с велосипеда и, ухватившись за наконечник шланга, попытался им завладеть.

Ему следовало бы завернуть кран – так поступил бы всякий здравомыслящий человек. После этого, под аплодисменты сбежавшейся на помощь публики, можно было бы сыграть с поливальщиком в футбол, в воланы или в любую другую игру. Он же задумал, как впоследствии объяснил нам, отобрать у поливальщика шланг и, в качестве наказания, облить болвана с ног до головы. Поливальщик, однако, сумел за себя постоять. Шланга Гаррису он, разумеется, не отдал, а, наоборот, недрогнувшей рукой направил на него мощную струю. В результате все живое и неживое в радиусе пятидесяти ярдов промокло насквозь, сухими остались только участники поединка. Какой-то человек, вымокший настолько, что терять ему было уже нечего, окончательно вышел из себя и, кинувшись на поле боя, вступил в схватку. Теперь они вертели шлангом во все стороны уже втроем. Они направляли его в небеса – и вода низвергалась на публику подобно весеннему ливню. Они направляли его в землю – и бурные потоки заливали людей по колено, когда же струя попадала под ложечку, жертва как подкошенная валилась на землю.

Ни один из противников ни разу не выпустил из рук шланг, ни одному из них не пришло в голову выключить воду. В обоих пробудилась какая-то первобытная сила. Через сорок пять секунд, как сказал Джордж, засекавший время, поблизости не осталось ни одной живой души, за исключением мокрой, как нимфа, собаки, которая под мощной струей перекатывалась с боку на бок и, тщетно пытаясь встать, грозно лаяла, вызывая на поединок восставшие силы преисподней.

Мужчины и женщины, побросав велосипеды, ринулись в лес. Почти из-за каждого дерева выглядывало мокрое разгневанное лицо.

Наконец нашелся разумный человек. Пренебрегая опасностью, он подполз к крану и завернул его. А затем из-за деревьев к месту происшествия стали собираться люди, человек сорок – по числу деревьев, одни вымокли больше, другие меньше, но каждому было что сказать.

Я уже начал подумывать, как нам удобнее будет доставить в отель останки Гарриса – на носилках или просто в бельевой корзине. Но тут нужно отдать должное Джорджу – его проворство спасло Гаррису жизнь. Джордж не вымок и мог поэтому бежать быстрее остальных. Гаррис хотел было все объяснить, но Джордж не дал ему сказать ни слова.

– Садись, – сказал Джордж, подкатив ему велосипед, – и гони. Они не знают, что мы с тобой, и, будь спокоен, мы тебя не выдадим. Мы поедем следом и будем тебя прикрывать. Если начнут стрелять, езжай зигзагами.

Я хочу, чтобы в моей книге были голые факты, без всякого вымысла, и поэтому дал прочесть эту историю Гаррису, чтобы тот поправил меня, если я что-то преувеличил. Гаррис счел, что кое-что я и в самом деле преувеличил, однако признал, что два или три человека, возможно, были «слегка обрызганы». Тогда я предложил ему стать под струю воды, направленную из шланга с расстояния двадцати пяти ярдов, а затем сказать, «слегка ли он обрызган», или следует подыскать другое, более подходящее выражение, однако Гаррис от такого эксперимента отказался. Он утверждает также, что пострадало никак не больше полдюжины людей, число же сорок – досадное преувеличение. Я предложил ему вернуться в Ганновер и навести справки о пострадавших, но и это предложение было отклонено, из чего можно заключить, что мое описание происшествия, о котором иные ганноверцы с содроганием вспоминают по сей день, является правдивым и совершенно беспристрастным.

В тот же вечер мы выехали из Ганновера и вскоре были в Берлине, где поужинали и совершили прогулку. Берлин разочаровывает: в центре от людей некуда деваться, окраины же пустынны; единственная достопримечательность – улица Унтер-ден-Линден – представляет собой нечто среднее между Оксфорд-стрит и Елисейскими Полями и не производит никакого впечатления: слишком уж она широка; в изысканных берлинских театрах актерской игре уделяется большее внимание, чем декорациям и костюмам; репертуар меняется часто; пьесы, пользующиеся успехом, вовсе не обязательно идут каждый день, так что в одном театре на протяжении недели можно увидеть несколько разных пьес; берлинская опера не заслуживает внимания; представления двух мюзик-холлов особым вкусом не отличаются – как правило, они вульгарны, зрительные залы слишком велики и неуютны. В берлинских ресторанах и кафе самое оживленное время – с полуночи до трех, при этом большинство завсегдатаев на следующее утро как ни в чем не бывало встают в семь. Или берлинец сумел разрешить самую злободневную проблему нашего времени – как обойтись без сна, или же, как Карлейль, он стремится приблизить час вечного блаженства.

Лично я не знаю другого города, за исключением Санкт-Петербурга, где позднее время было бы в столь высокой цене. Но петербуржцы, в отличие от берлинцев, не встают рано утром. В Санкт-Петербурге представления в мюзик-холлах, которые принято посещать после театра (от театра до мюзик-холла с полчаса езды в легких санях), начинаются не раньше двенадцати. В четыре утра мосты через Неву буквально забиты народом; а самыми удобными поездами считаются те, которые отходят в пять утра. Эти поезда и спасают русского от необходимости рано вставать. Он желает своим друзьям «спокойной ночи» и после ужина со спокойной совестью едет на вокзал, не доставляя лишних хлопот своим домашним.

Потсдам, берлинский Версаль – красивый городок, расположенный среди лесов и озер. Здесь на тенистых дорожках большого тихого парка Сан-Суси легко можно себе представить, как тощий высокомерный Фридрих «прогуливался» с надоедливым Вольтером.

Я уговорил Джорджа и Гарриса не задерживаться в Берлине, а ехать в Дрезден. Почти все, что есть в Берлине, можно увидеть и в других городах, поэтому мы решили ограничиться экскурсией по городу. Портье порекомендовал нам извозчика, который, как он нас заверил, за каких-нибудь пару часов покажет нам все достопримечательности. Извозчик, заехавший за нами в девять, оказался сущим кладом; это был живой, сообразительный человек, который хорошо знал город; его немецкий был нам понятен; к тому же он немного изъяснялся на английском, на который мы иногда переходили в случае необходимости. Извозчик, короче, был выше всяких похвал, зато лошадь его оказалась самым бессердечным созданием из всех, на ком мне только приходилось ездить.

Она невзлюбила нас с первого же взгляда. Повернув голову в мою сторону, она окинула меня холодным презрительным взглядом, а затем переглянулась с другой лошадью, своей приятельницей, стоявшей поблизости. Я понимал ее чувства. Все у нее было написано на морде, она ничего не пыталась скрыть.

– Каких только клоунов не увидишь у нас летом! – сказала она.

Через секунду появился Джордж и встал у меня за спиной. Лошадь опять оглянулась. Никогда не встречал лошади, которая бы так вертелась. Мне приходилось лицезреть, что проделывает со своей шеей верблюд – зрелище, прямо скажем, запоминающееся, – но это животное выкидывало такие фортели, каких и в кошмарном сне не увидишь, когда снится Аскот и обед со старыми друзьями. Я не удивился бы, если бы она просунула голову между задних ног и посмотрела на меня. Похоже, Джордж произвел на нее еще большее впечатление, чем я, и она опять повернулась к своей подружке.

– Нечто из ряда вон, – заметила она. – Есть, надо думать, какой-то питомник, где их разводят.

И она принялась слизывать мух, сидящих у нее на левой лопатке. Должно быть, она рано лишилась родителей и была отдана на воспитание кошке.

Мы с Джорджем забрались в коляску и стали поджидать Гарриса. Вскоре появился и он. По-моему, одет Гаррис был весьма элегантно. На нем был белый фланелевый костюм в обтяжку, который он специально заказал для велосипедных прогулок в жару; что же до его шляпы, то, несмотря на свой несколько залихватский вид, она все же защищала от солнца.

Лошадь покосилась на него и, отчеканив: «Gott in Himmel»[12]12
  Боже праведный (нем.).


[Закрыть]. потрусила по Фридрихштрассе, оставив Гарриса с извозчиком на тротуаре. Хозяин велел ей остановиться, но она не обратила на него ни малейшего внимания. Тогда хозяин с Гаррисом побежали за нами и нагнали коляску на углу Доротеенштрассе. Всего, что сказал извозчик лошади – говорил он быстро и возбужденно, – я не понял, однако кое-какие фразы уловил, например: «А как я семью кормить буду?», «А тебе какое дело?», «Да ты знаешь, почем нынче овес?».

Лошадь по собственной инициативе повернула на Доротеенштрассе и напоследок сказала:

– Ну что ж, поехали, хватит болтать попусту. Но ты уж постарайся отделаться от них побыстрей и, Бога ради, держись подальше от центра, а то стыда не оберемся!

Напротив Бранденбургских ворот наш извозчик привязал поводья к кнуту, слез с козел и выступил в роли экскурсовода. Он показал нам, где находится Зоологический сад, и стал расхваливать здание Рейхстага. Как заправский гид, он сообщил точные размеры здания, а затем обратил наше внимание на ворота, сказав, что сооружены они были из песчаника в стиле афинских «портоплеев».

Тут лошадь, от нечего делать лизавшая собственные ноги, повернула голову и, ничего не сказав, внимательно на него посмотрела.

Извозчик смутился и, поправившись, сказал, что построены ворота в стиле «портфелеев».

В этот момент лошадь вновь двинулась с места и потрусила по Унтер-ден-Линден, не обращая ровным счетом никакого внимания на уговоры извозчика. Судя по тому, как она презрительно повела лопатками, я понял, что она сказала:

– Ведь они уже посмотрели ворота? Ну и хватит с них. А что до твоих объяснений, то ты сам не знаешь, что несешь; впрочем, и знал бы – они бы тебя все равно не поняли. Ты же говоришь по-немецки.

Таким же образом лошадь вела себя всю дорогу. Она милостиво соглашалась постоять, пока мы осматривали достопримечательность и узнавали, как она называется, однако стоило извозчику пуститься в объяснения, как кобыла тут же их со всей решительностью прерывала, снимаясь с места.

«Этим типам, – вероятно, говорила она про себя, – хочется одного: приехать домой и похвастаться, что все это они видели собственными глазами. Если я их недооцениваю и они умней, чем кажется, то они почерпнут куда больше сведений из путеводителя, чем от моего старого болвана. Кому интересно, какой высоты эта колокольня? Через пять минут эти сведения забудутся, а если и не забудутся, то только потому, что в голове пусто. Господи, как он надоел мне своей болтовней! Всем было бы только лучше, если б экскурсия поскорее закончилась и можно было бы ехать домой обедать!»

Теперь, задним числом, я готов признать, что кое в чем эта старая развалина была права. Признаться, попадаются иногда такие гиды, что вмешательство лошади было бы весьма уместным.

Но человек – существо неблагодарное, и в тот день мы кляли эту лошадь на чем свет стоит, вместо того чтобы на нее молиться.