Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 233 страниц)

Общее веселье, тем не менее, куда-то улетучилось, и, видимо, я был в этом отчасти виновен, хотя и непонятно почему. Джармэн явно помрачнел. О'Келли, внезапно осознав, который час, пошел к дверям и обнаружил, что экипажи уже ждут. Жилец с четвертого этажа вспомнил, что надо кончать какую-то работу. Меня клонило в сон.

После отъезда хозяев Джармэн снова предложил мне пойти лечь, и на этот раз я согласился Разобравшись с дверью, я очутился на лестнице. Раньше я как-то не замечал, что она, оказывается, вертикальная. Я, однако, приспособился и взобрался по ней, помогая себе руками. Последний пролет я преодолел быстро и, утомившись, присел, как только оказался в своей комнате. Тут в дверь постучал Джармэн. Я пригласил его войти; он же этого не сделал. Мне пришло в голову, что это, наверно, оттого, что я сижу на полу, упираясь спиной в дверь Открытие весьма позабавило меня, и я расхохотался. Джармэн, ошеломленный, спустился на свой этаж. Лечь в кровать было трудно, потому что комната вела себя странно. Она вращалась. Кровать то оказывалась прямо передо мной, то позади. В конце концов мне удалось ее поймать, когда она проезжала мимо, и даже удержаться, вцепившись в спинку, пока она старалась сбросить меня на пол.

Заснул я, однако, не сразу, но о том, что мне довелось пережить, лучше умолчать.

Глава III

Добрые друзья указывают Полу дорогу к свободе. Но прежде чем отправиться в путь, on идет с визитами.

Утром, когда я проснулся, солнце уже заливало комнату. Я сел и прислушался. Шум, доносившийся с улицы, ясно говорил о том, что день начался без меня. Потянувшись за часами, я не обнаружил их на привычном месте – шаткой тумбочке. Еще приподнявшись, я огляделся. Одежда была разбросана по полу. Одинокий ботинок стоял на стуле у камина; другого видно не было.

За ночь голова моя сильно увеличилась в размерах. Я даже невольно подумал, что, наверное, перепутал и вместо своей надел голову Миникина; если так, надо будет скорее поменяться обратно. Та, что была на мне, во-первых, была очень тяжелая, а во-вторых, жутко болела.

Внезапно картины прошедшей ночи нахлынули на меня и окончательно растрясли. На колокольне по соседству начали бить часы; я сосчитал удары. Одиннадцать часов. Выскочив из постели, я тут же уселся на пол. Вспомнилось, как я отходил ко сну, держась за кровать, а комната кружилась в диком вальсе. Она и до сих пор не успокоилась. Она все еще вертелась, уже не в бешеном вихре, а как-то нехотя, словно утомившись после ночной оргии. Доковыляв до умывальника, я со второй или третьей попытки все-таки засунул голову в таз. Потом, с трудом натянув брюки и добравшись до кресла, сел и постарался, насколько смог, припомнить, что произошло, начав с настоящего и постепенно углубляясь в прошлое.

Чувствовал я себя отвратительно. Это было совершенно ясно. Что-то не пошло мне впрок.

– Сигара крепкая, – сказал я себе слабым шепотом, – не надо было и пробовать. И комната маленькая, а народу много. Да еще столько работы было. Надо почаще бывать на воздухе.

Но тут с некоторым удовлетворением я заметил, что как бы трусливо я ни изворачивался, меня не так-то легко было провести.

– Чепуха, – сказал я себе жестоко, – и не пытайся меня обмануть. Ты напился.

– Не напился, – взмолился я, – не надо говорить «напился» – это так грубо. Я слышал, не все могут пить сладкое шампанское. Оно плохо действует на печень. Пусть это будет печень.

– Напился, – неумолимо продолжал я, – безнадежно, вульгарно напился – как забулдыга в праздник.

– Это в первый раз, – пробормотал я.

– При первой возможности, – был ответ.

– Я больше не буду, – обещал я.

– Так все говорят, – отрезал я. – Тебе сколько лет?

– Девятнадцать.

– Даже не скажешь, что по молодости. И что, ты уверен, что на этом остановишься? Что, начав катиться вниз, не будешь опускаться все ниже и ниже, пока не превратишься в горького пьяницу?

Уронив голову на руки, я застонал. Вспомнились все душеспасительные истории, которые я читал воскресными вечерами. В воображении я уже видел, как неудержимо скатываюсь в могилу от беспробудного пьянства, то героически борясь с искушением, то слабодушно уступая ему, и порок все более овладевает мной. В окружавшей дымке мне привиделось бледное лицо отца, скорбные глаза матери. Я вспомнил Барбару и презрительную усмешку, временами искажавшую ее прелестные черты; вспомнил Уошберна, не переносившего никаких проявлений слабости. Голова моя раскалывалась от стыда за настоящее и от страха перед будущим.

– Это больше не повторится! – вскричал я. – Богом клянусь, никогда! (Юности свойственна пылкость) – Немедленно съеду с этой квартиры, – продолжал я вслух, – прочь из этой нездоровой атмосферы. Я вычеркну ее из своей жизни, и все, что с ней связано! Я все начну сначала, я…

Что-то, прежде неясно маячившее в глубинах моего сознания, выступило на первый план и встало передо мной: пышная фигура мисс Розины Селларс. Она-то что здесь делает? По какому праву она стоит на моем пути к духовному возрождению?

– По праву твоей нареченной невесты, – объяснило мое второе я, мрачно умехнувщись.

– Я что, так далеко зашел?

– Не будем вдаваться в подробности, – ответил я же, – я не хочу на них останавливаться. Но таков результат.

– Но я – я же был не в себе. Я не знал, что делаю.

– Все не знают, когда творят глупости. Но расплачиваться за последствия все равно приходится. К несчастью, это происходило при свидетелях, а она не из тех, от кого легко отделаться. Ты на ней женишься, и вы поселитесь в двух маленьких комнатках. Ее родственники станут твоими. В ближайшее время ты с ними познакомишься получше. Среди них она слывет «леди», по одному этому, ты можешь о них судить. Недурное начало для карьеры, а, мой честолюбивый юный друг? Хорошенькую же ты кашу заварил!

– Что же мне делать? – спросил я.

– Честно скажу – не знаю, – сам я и ответил. День я провел омерзительно. Сгорая от стыда и боясь встретить миссис Пидлс или даже служанку, я сидел в комнате, запершись на ключ. Когда стемнело, и я почувствовал себя лучше – или, вернее, не так худо, я улизнул из дома и немного перекусил: съел копченую рыбешку, запив ее чаем без сахара в кофейне по соседству. Когда напротив меня уселся новый посетитель и заказал горячий хлебец с маслом, я поспешно ушел.

В восемь вечера по дороге с работы заглянул Мини-кин узнать, что случилось. Ища поддержки, я стыдливо открыл ему правду.

– Так я и думал, – сказал он, – с первого взгляда ясно – первоклассное похмелье.

– Я даже рад что так вышло, раз уж все позади, – сообщил я ему, – этот урок я никогда не забуду.

– Знаю, – ответил Миникин, – нет ничего лучше, чем вот так надраться по-крупному, чтобы потом встать на путь добра. Лучше всякой проповеди.

В своей беде я ощущал потребность в мудром совете; а Миникин, хотя и был младше меня, значительно больше разбирался в житейских делах.

– Это еще не самое худшее, – признался я. – Что, ты думаешь, я еще натворил?

– Убил полицейского? – осведомился Миникин.

– Сделал предложение.

– Да, таким тихоням, как ты, стоит только начать – вас ничто не остановит. В тихом омуте… – заметил Миникин. – Хорошая девушка?

– Не знаю, – ответил я, – я знаю только, что мне это ни к чему. Как выпутаться?

Миникин извлек свой левый глаз и принялся протирать его платком – это означало, что он размышляет. Видимо, в его блеске он черпал вдохновение.

– Захомутала тебя?

Я подтвердил, что у него сложилось правильное представление о мисс Розине Селларс.

– Она знает, сколько ты получаешь?

– Она знает, что я живу тут, в мансарде, и сам себе готовлю, – ответил я.

Миникин окинул взглядом комнату.

– Должно быть, очень тебя любит.

– Она думает, у меня талант, – пояснил я, – и что я пробьюсь.

– И готова ждать?

Я кивнул.

– Ну и пусть тогда ждет, – отвечал Миникин, вставив глаз на место. – У тебя куча времени.

– Так она же подавальщица в пивной, а мне надо будет ходить с ней гулять, водить ее куда-нибудь по воскресеньям в гости. Я так не могу. И ведь она права: я обязательно пробьюсь. То-то она ко мне прилипнет. Ужас!

– Как это случилось? – спросил Миникин.

– Не знаю, – ответил я, – я и понятия не имел, что делаю, до самого конца.

– Народу много было?

– С полдюжины, – простонал я.

Отворилась дверь, и вошел Джармэн – он никогда не утруждал себя стуком. На этот раз он не стал меня шумно приветствовать, а молча подошел и сурово пожал мне руку.

– Друг твой? – спросил он, указывая на Миникина.

Я представил их друг другу.

– Горжусь таким знакомством, – сказал Джармэн.

– Рад слышать, – сказал Миникин, – похоже, вам гордиться больше и нечем.

– Не обижайся, – объяснил я Джармэну, – это он такой уродился.

– Чудесный дар, – ответил Джармэн. – Будь у меня такой, знаете, что бы я делал? – Он не стал ждать, пока Миникин ответит. – Нанимался бы за деньги, чтобы портить всякие вечеринки. Не думали, нет?

Миникин ответил, что обдумает это.

– На этом состояние можно сколотить, – уверенно сказал Джармэн. – Жаль, что вас вчера здесь не было, – продолжал он, – могли избавить друга вашего от бездны хлопот. Он вам новости рассказал?

Я разъяснил, что уже поставил Миникина в известность о случившемся.

– Раз уж у вас такой верный и зоркий глаз, – сказал Джармэн, на которого Миникин, по обыкновению, уставился своим стеклянным оком, – то как он, по-вашему, выглядит?

– Как того следует ожидать при данных обстоятельствах, не правда ли? – отвечал Миникин.

– А он знаком с обстоятельствами? Девицу-то видел? – спросил меня Джармэн.

Я ответил, что пока он не удостоился этой чести.

– Тогда самого худшего он не знает, – сказал Джармэн. – В ней сто шестьдесят фунтов, и это еще не предел! Не многовато ли ему?

– Везет некоторым, – заметил Миникин.

Джармэн наклонился и несколько секунд внимательно рассматривал своего нового знакомца.

– Отличная у вас голова, – произнес он, – вся ваша, целиком? Не обижайтесь, – продолжил Джармэн, не дав Миникину ответить. – Я просто думаю, что в такой голове должно быть немало мозгов. Вот, что бы вы ему посоветовали как человек практического склада: яд или камень на шею – и с моста Ватерлоо?

– А никаких сомнений быть не может? – встрял я. – Мы действительно обручились?

– Что касается ее, – радостно уверил меня Джармэн, – то и тени сомнения нет.

– Ну, а если я ей объясню, – возразил я, – что был пьян?

– И как ты ее собираешься в этом убедить? – спросил Джармэн. – Думаешь, из того, что ты ей признался в любви, это и так ясно? Всем остальным – да, но не ей. На это можешь не надеяться. И вообще, если бы всем девушкам приходилось отказаться от добычи только потому, что парни плохо соображали в тот или другой момент, – вы как думаете? – обратился он к Миникину.

Миникин думал, что если бы подобный способ разрешения споров был дозволен, то девушкам оставалось бы только прикрыть лавочку.

Теперь, когда Джармэн счел, что расквитался с Миникином, то стал выказывать ему дружеское расположение. Подтащив свой стул поближе, он пустился с молодым человеком в частный и доверительный разговор, из которого я был исключен.

– Видите ли, – объяснял Джармэн, – случай-то необычный. Вот он собирается стать в будущем поэтом-лауреатом. Представьте, приглашает его принц Уэльский на обед в Виндзорский дворец, а он является с девицей, которая двух слов правильно выговорить не может, да еще и не знает, каким концом ложки суп едят.

– Конечно, разница есть, – согласился Миникин.

– Вот что нам надо сделать, – сказал Джармэн, – надо его вытаскивать. Но, Богом клянусь, понятия не имею как.

– Она его любит? – спросил Миникин.

– Любит она свою собственную идею, – объяснил Джармэн, – что природа создала ее настоящей леди. Разубеждать ее нет смысла, у нее не хватит мозгов понять.

– А если прямо с ней поговорить, – предложил Миникин, – и сказать, что ничего не выйдет?

– Так в том-то и дело, – отвечал Джармэн, – что может и выйти. Этот-то друг… (я слушал их, как заключенный на скамье подсудимых слушает прения сторон, – с интересом, но не имея возможности вмешаться), – он, и как шнурки себе завязать, не соображает. Как раз с такими это и случается.

– Но он же не хочет, – настаивал Миникин, – он сам говорит, что не хочет.

– Это он нам говорит, – ответил Джармэн, – конечно, он не хочет. Я же не сказал, что он идиот от рождения. Но стоит ей придти и распустить нюни – что он разобьет ей сердце, и чтобы он вел себя, как джентльмен, и все такое прочее, – и какой, по-вашему, будет результат?

Миникин признал, что проблема действительно трудная.

– Разумеется, будь на его месте вы или я, мы бы просто посоветовали ей убраться куда подальше, где ее моль не съест, и ждать, пока ее не позовут; этим бы все и кончилось. Но он-то – другое дело.

– Да, он мягковат, – согласился Миникин.

– Не его вина, – объяснил Джармэн, – так уж его воспитали. Он воображает, что девушки – они, как в театре, – ходят и говорят: «Оставьте меня! Как вы смеете!» Может, такие и есть, но только не эта.

– А как это произошло? – поинтересовался Миникин.

– А как это происходит в девяти случаях из десяти? – откликнулся Джармэн. – Он был слегка в тумане, а у нее-то головка ясная. Он малость раскис, и – ну, вы знаете.

– Хитрющие они, девицы, – заметил Миникин.

– Нельзя их осуждать, – великодушно ответил Джармэн, – работа у них такая. Как-то надо себя пристроить. По идее, надо бы все это считать недействительным, если не оформлено в письменном виде и не подписано обязательно на следующее утро. Вот тогда все будет в порядке.

– А нельзя сказать, что он уже обручен? – предложил Миникин.

– Она, прежде чем поверит, потребует ей девушку показать – и права будет, – возразил Джармэн.

– Можно и девушку добыть, – настаивал Миникин.

– Кому сейчас можно доверять? – спросил осторожный Джармэн. – Кроме того, времени нет. Сегодня она дала ему отлежаться – значит, завтра вечером на него обрушится.

– Ничего другого не остается, – сказал Миникин, – как смотать удочки.

– Смотаться, конечно, неплохо бы, – рассудил Джармэн, – только вот куда?

– Ну, необязательно далеко, – сказал Миникин.

– Да она его найдет и побежит за ним, – сказал Джармэн. – Имейте в виду, она сможет за себя постоять. Не надо ее недооценивать.

– Пусть он имя сменит, – предложил Миникин.

– А как он работу найдет? – спросил Джармэн. – Без рекомендаций, без документов. Есть! – вскричал Джармэн, подскочив. – Театр!

– Он что, может играть? – спросил Миникин.

– Он все может, – отозвался мой спаситель, – что большого ума не требует. Вот где ему можно скрыться – в театре! Вопросов там не задают и документов не спрашивают. Господи, как это я раньше об этом не подумал?

– До такого еще дойти надо, – заметил Миникин.

– Зависит от того, куда хочешь дойти, – отвечал Джармэн. И впервые обратившись ко мне за все время дискуссии, он спросил: – Ты петь умеешь?

Я ответил, что умею немного, но перед публикой никогда не выступал.

– Ну-ка, спой что-нибудь, – потребовал Джармэн, – послушаем. Погоди! – рявкнул он.

И выскользнул из комнаты. Было слышно, как он остановился на площадке внизу и постучал в дверь прелестной Розины. Через минуту он вернулся.

– Все в порядке, – объявил он, – ее еще нет. Теперь пой, покажи, на что ты способен. Помни, это вопрос жизни и свободы.

Я спел «Салли с нашей улицы», но, думаю, без большого чувства. Каждый раз, когда в песне звучало имя девушки, передо мной возникали пышные формы и весь облик моей нареченной. Это несколько сдерживало эмоции, что должны были трепетать в моем голосе. Но Джармэн остался доволен, хотя большого восторга не выказал.

– Большим оперным голосом это не назовешь, – прокомментировал он мое выступление, – но для хора, где главное – экономия сил, должно сойти. Теперь вот что тебе надо делать. Завтра с утра прямо идешь к О'Келли и все ему рассказываешь. Он дядька хороший – он тебя подшлифует немного, а может, и познакомит, с кем надо. Тебе везет, сейчас самое время. Тут кое-что наклевывается, и если судьба к тебе не повернется задом, то ты потеряешь свою Дульцинею или как там ее, и не найдешь, пока уже не будет слишком поздно.

В тот вечер настроение не позволяло мне на что-либо надеяться; но я поблагодарил их обоих за добрые намерения и пообещал обдумать их предложение наутро, когда, по общему мнению, я должен был оказаться в более подобающем состоянии, чтобы холодным рассудком оценить положение; они поднялись и ушли.

Через минуту, бросив Миникина одного, вернулся Джармэн.

– Курс акций понизился на этой неделе, – шепнул он, – так что если тебе нужны деньги, не распродавай имущество. Несколько фунтов я могу выделить. Выжми сок из пары лимончиков, выпей, и к утру будешь в порядке. Пока.

Я последовал его совету в отношении лимонов и, найдя его верным, на следующее утро, как обычно, появился в конторе. Лотт и K°, приняв во внимание мое согласие на вычет двух шиллингов из недельного жалованья, посмотрел на все дело сквозь пальцы. Я намеревался, по совету Джармэна, зайти к О'Келли тем вечером в его респектабельный дом в Хэмпстеде, и отправил ему записочку, что зайду. Перед уходом с работы, однако, я получил от него ответ. Он писал, что вечером его дома не будет, и просил зайти в следующую пятницу. Обескураженный, я вернулся домой в подавленном состоянии духа. План Джармэна, суливший столь много надежд и даже привлекательный в дневное время, теперь казался туманным и неосуществимым. Когда я проходил мимо открытой настежь двери квартиры на втором этаже, меня обдало холодом, и я вспомнил об уходе друга, к которому успел привязаться за последние месяцы, несмотря на то что не одобрял его поведения с точки зрения морали. Работать я не мог, как и прежде мучаясь от одиночества. Я немного посидел в темноте, прислушиваясь к скрипу пера моего соседа, старого переписчика, и чувство безысходности, которое на меня всегда навевал этот звук, охватило меня, и стало тоскливей, чем обычно.

В конце концов, может быть, сочувствие леди Ортензии, пусть притворное и преследующее ее личные цели, все же лучше, чем ничего?

По крайней мере; было хоть одно живое существо, которому я оказался нужен, которому было небезразлично мое бытие или небытие, которое, даже из собственных соображений, было готово разделить со мной надежды и горести.

В таком настроении я услышал легкий стук в дверь. В полутемном проеме стояла маленькая служанка, протягивая мне записку. Я взял ее и, вернувшись в комнату, зажег свечу. Конвертик был розовый и пах духами. Адресован он был, причем не таким скверным, как я ожидал, почерком: «Г-ну Полу Келверу, эсквайру». Распечатав его, я прочел:

«Дорогой г-н Пол! Я слышала что как вы забалели после вчера. Баюсь вы слабенький. Нельзя так многоработать а то забалеете и я расержусь. Надеюсь вам уже лутше. Если да то я иду гулять и можете пойтить со мной если будете хорошо себя везти. С любовю. Ваша преданая Рози».

Вопреки орфографии и стилю, странное щекочущее чувство пронизало меня, когда я читал это первое в моей жизни любовное письмо. Глаза заволокло туманом. Сквозь него, успокоившись и размягчившись, я увидел лицо моей нареченной, бесцветное, но зовущее, ее крупные, белые, полные руки, простертые ко мне. Внезапно заторопившись, я дрожащими руками натянул на себя платье; похоже было, что я спешу, действовать, не давал себе времени на раздумья. Одевшись, с непривычным румянцем на щеках и горящими глазами, я спустился вниз и взволнованно постучал в дверь на втором этаже.

– Кто там? – раздался в ответ резкий голос мисс Селларс.

– Это я – Пол.

– Одну минуточку, дорогой, – тон стал заметно мягче. Послышались торопливые шаги, шуршанье одежды, стук задвигаемых ящиков, потом на несколько мгновений воцарилась тишина, и…

– Входите, дорогой.

Я вошел. Комната была маленькая и неубранная, пахло ламповой копотью; но единственное, что я способен был в тот момент видеть, была мисс Селларс – высоко подняв руки, она прикалывала шляпку к пышной копне соломенного цвета волос.

При виде ее вот так, во плоти, чувства мои претерпели разительную перемену. В те минуты, что мне пришлось ждать перед ее дверью, я мучился почти неодолимым желанием повернуть ручку и ворваться внутрь. Теперь же, поддайся я порыву, я бы выскочил вон. Не то чтобы на нее было неприятно смотреть, нет; но сама атмосфера грубости, вульгарности вокруг нее отталкивала меня. Стремление к опрятности – чистоплюйство, если хотите, – зачастую портило мне все удовольствие от любимой отбивной, если ее подавала на стол официантка с грязными ногтями, и сейчас оно же не дало мне обратить внимание на те прелести, которыми мисс Селларс, несомненно, обладала, а напротив, приковало мой взгляд к ее красным, загрубевшим рукам и к бородавкам на них.

– Вы скверный мальчик, – сказала мне мисс Селларс, закончив прикалывать шляпку. – Почему вы не зашли ко мне в обед? Вот не буду я вас целовать.

На лице ее ясно был виден наспех положенный слой пудры; округлые мягкие руки прятались под тесными рукавами из какого-то траурного материала, от одного вида которого я едва не заскрипел зубами. Очень хотелось, чтобы она утвердилась в своем намерении. Но нет, смягчившись, она подставила мне напудренную щеку, и я робко приложился к ней. Вкус напомнил мне тоненькие, непропеченные лепешки, которые пекла жена привратника в нашей школе и продавала нам после уроков – один пенни четыре штуки. Тогда я их любил за свойство насыщать.

У черной лестницы мисс Селларс остановилась и громко позвала миссис Пидлс. Через какое-то время та, задыхаясь, вышла.

– Мы с мистером Келвером идем прогуляться ненадолго, миссис Пидлс. Ужинать я не буду. До свидания.

– До свиданья, милочка, – ответила миссис Пидлс. – Желаю приятно провести время. А где мистер Келвер?

– Тут, за углом, – понизив голос, объяснила мисс Селларс; послышался смешок.

– Малость он нерешительный, а? – предположила миссис Пидлс шепотом.

– Ну уж других-то я навидалась, – тихо ответила мисс Селларс.

– Ладно, из таких нерешительных потом самые крепкие получаются – я по опыту знаю.

– Он будет в порядке. Пока.

Мисс Селларс, застегивая лопнувшую перчатку, подошла ко мне.

– У вас, думаю, девушки еще не было? – спросила мисс Селларс, когда мы повернули на Блзкфрайерс-роуд.

Я признал, что это у меня первый опыт.

– Терпеть не могу ветреных мужчин, – объяснила, мисс Селларс, – поэтому-то вы мне с самого начала и понравились. Вы такие тихие были.

Я пожалел, что природа не наградила меня более буйным темпераментом.

– Сразу было видно – джентльмен, – продолжала мисс Селларс, – Вот, сколько мне предложений делали – сотни, можно сказать. Но я всегда говорила: «Я вас очень люблю как друга, но замуж пойду только за джентльмена». Как думаете, я была права?

Я пробормотал, что только этого и мог от нее ожидать.

– Можете взять меня под руку, – разрешила мисс Селларс, когда мы переходили площадь Сент-Джордж; дальше, по Кенсингтон-Парк-роуд, мы проследовали рука об руку.

К счастью, мне не надо было поддерживать беседу. Мисс Селларс прекрасно справлялась с разговором и одна. Большей частью он шел о ней.

Я узнал, что с детства она инстинктивно стремилась к благородному обществу. Этому не следовало удивляться, зная, что ее семья – со стороны матери, во всяком случае, – находилась в отдаленном родстве с «самыми знатными людьми королевства». Мезальянсы, однако, не редкость в любой среде, не миновала эта участь – просто вопиющая – и ее «мамашу» – увы! Она вышла замуж – за кого бы вы думали? Нипочем не угадаете! – За официанта! Тут мисс Селларс, остановившись посреди Ньюингтонской улицы, чтобы перевести дух от возмущения постыдным поступком своей родительницы, едва не угодила под трамвай.

Ничего хорошего из брака мистера и миссис Селларс не вышло. И стоило ли удивляться – у миссис Селларс один дядюшка на Лондонской бирже, а у мистера Селларса родственники не забирались дальше пивной. Я понял так, что основным его призванием было «сшибать медяки». Потом, однако, мистер Селларс благополучно исчез с горизонта, и катастрофа эта, по крайней мере, окончательно укрепила решимость мисс Селларс извлечь урок из ошибки матери и избегать контактов с людьми низкого происхождения. Она надеялась, что с моей помощью ей удастся вернуть семье подобающее ей положение в обществе.

– Надо мной даже подшучивали из-за этого, – объяснила мисс Селларс, – с самого детства. Я просто вынести не могла, если что-нибудь было – ну, невозвышенное. Вот, один раз, мне всего семь лет было – знаете, что случилось?

Я сознался в неведении.

– Ну, я вам расскажу, – сказала мисс Селларс, – и вы поймете. Дядя Джозеф – это со стороны отца дядя, понимаете?

Я уверил мисс Селларс, что полностью отдаю себе в этом отчет.

– Так вот, раз он приходит к нам, достает из кармана орех и дает мне. А я отвечаю: «Спасибо, только я не ем орехов, которые всякие там приносят». Он так разозлился! А после этого, – разъяснила мисс Селларс, – меня дома стали звать – принцесса Уэльская. Я буркнул, что это очень мило.

– Некоторые говорят, – добавила мисс Селларс, хихикнув, – что мне это подходит; чепуха, конечно.

Не найдясь, что ответить, я промолчал. Это, казалось, огорчило мисс Селларс.

Пройдя Клэпем-роуд, мы повернули в улочку, застроенную двухэтажными домиками.

– Вы не зайдете поужинать? – предложила мисс Селларс. – Мама будет очень рада.

Я нашел в себе мужество сказать, что неважно себя чувствую и лучше пойду домой.

– Ну зайдите хоть на пять минут, дорогой. А то будет неудобно. Я сказала, что мы придем.

– Может, лучше не надо, – упирался я, – как-нибудь в другой раз. – Я сознался, что думаю, что в этот вечер просто не смогу произвести должного впечатления.

– Не надо так стесняться, – сказала мисс Селларс. – Я не люблю стеснительных – слишком стеснительных. Глупо это.

И мисс Селларс решительно взяла меня за руку, из чего сразу стало ясно, что высвободиться я смогу, только затеяв на улице нелепую возню; не будучи к этому готов, я покорно сдался.

Мы постучали в дверь одного из домиков. Мисс Селларс так и не выпустила мою руку, пока нам не открыл дверь долговязый молодой человек без пиджака, и пока дверь не затворилась за нами.

– Что, джентльмены больше не носят пиджаков по вечерам? – ядовито спросила мисс Селларс молодого человека. – Новая мода?

– Не знаю я, что джентльмены носят по вечерам, а что не носят, – отрезал долговязый, который, видимо, был настроен далеко не миролюбиво. – Вот если найду какого-нибудь на этой улице, то спрошу и расскажу тебе.

– Мать в гостиной? – осведомилась мисс Селларс, пропуская его ответ мимо ушей.

– Все в общей комнате, если ты о ней, – ответил долговязый, – вся чертова родня собралась. Если проберетесь к стенке и не будете дышать, может, и вам места хватит.

Проплыв мимо долговязого, мисс Селларс отворила дверь в комнату и, протащив меня за собой, захлопнула ее.

– Ну, мама, вот и мы, – объявила мисс Селларс. Необычайно толстая женщина в чепце, как будто скроенном из цветастого носового платка, поднялась нам навстречу. При этом оказалось, что она сидела на малюсеньком креслице с плетеной из конского волоса спинкой. Контраст между размерами дамы и ее трона был просто душераздирающим.

– Я очень рада, мистер…

– Келвер, – подсказала мисс Селларс.

– Келвер, по-зна-ко-миться с вами, – произнесла миссис Селларс, словно повторяя урок.

Я поклонился и пробормотал, что вряд ли достоин такой чести.

– Что вы, что вы, – отвечала миссис Селларс. – Прошу садиться.

И миссис Селларс сама подала пример, неожиданно опустившись на свое креслице и тем самым скрыв его от глаз. Креслице жалобно скрипнуло.

И потом, в течение всего вечера, этот горемычный предает мебели настойчиво оповещал всех о своих страданиях, что несколько докучало. При каждом вздохе миссис Селларс кресло испускало тяжелый стон. Были моменты, когда оно буквально визжало. Но я последовать предложению миссис Селларс не мог, так как свободных стульев не было, а принести и поставить еще один было некуда. Молодой человек, глаза у которого слезились, сидевший позади меня между полной молодой дамой с одной стороны и худой – с другой, поднялся и предложил мне свое место. Мисс Селларс представила его мне как кузена Джозефа такого-то, и мы пожали друг другу руки.

Этот самый Джозеф заметил, что сегодня, когда не шел дождь, погода была прекрасная, и выразил надежду, что назавтра будет либо сухо, либо сыро; после этого худая молодая дама, шлепнув его по руке, восторженно спросила у полной молодой дамы, не круглый ли он дурак; на что полная молодая дама ответила, с чрезмерной, на мой взгляд, суровостью, что уж таким он уродился. На это худая молодая дама сообщила, что именно такие соображения заставляют ее сдерживать свои чувства, когда на нее нападает искушение ответить на «злобные, завистливые выходки» полной молодой дамы.

Разгоравшийся было скандал удалось погасить в зародыше благодаря расторопности мисс Селларс, которая воспользовалась тем, что полная молодая дама на мгновение потеряла дар речи, и представила меня обеим девушкам. Они тоже оказались кузинами. Худая девица сказала, что «слыхала обо мне», и тут же ею овладел непреодолимый приступ смеха. Джозеф со слезящимися глазами попросил меня не обращать на это внимания, объяснив, что с ней это происходит каждый вечер, с без четверти до половины, кроме воскресений и праздников. Она уже все принимала от этого, что только можно, но безрезультатно, а сам он советовал ей не сдерживаться, раз уж такое дело. Толстая девушка, воспользовавшись предоставившейся ей возможностью, заметила светски, что тоже «слыхала об вас», отчетливо произнеся «об». Еще она заметила, что сюда далеко идти от моста Блэкфрайерс.

– Это смотря с кем идти. Спорим, им долго не показалось.

Реплика исходила от громогласного краснолицего мужчины, сидевшего на диване рядом с несколько меланхоличного вида женщиной, одетой в ярко-зеленое. Эти двое, как я выяснил, были дядюшка и тетушка Гуттон. Позже, по одному оброненному замечанию насчет государственных ограничений продажи денатурированного спирта, поспешно замятому, я понял, что они занимались торговлей керосином и краской.

Мистер Гуттон был большой шутник. Заметив, что я раскраснелся из-за духоты в комнате, он поздравил свою племянницу с тем, что у спутника ее такая горячая кровь.

– Очень пригодится нашей Розине, – проорал дядя Гуттон, – а то она все жалуется, что у нее ноги холодные.

Тут долговязый молодой человек попробовал протиснуться в комнату, но оказалось, что вход ему преграждает плотная, приземистая фигура слезливого Джозефа.

– Ты не толкайся, – посоветовал слезливый молодой человек, – мог бы и потише пройти.

– А почему бы тебе не убраться с дороги? – огрызнулся долговязый, в пиджаке, но агрессивный по-прежнему.