Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

– Мне она никогда не нравилась. – Старая дева поджала губы. – Я всегда знала, что она бессердечная.

– По мне, она всегда показывала себя честной женщиной, – возразил малоизвестный поэт.

– Право же, – светская дама рассмеялась, – мне придется называть вас доктор Джонсон Воскресший.[231]231
  Имеется в виду Сэмюэл Джонсон, английский критик, лексикограф, писатель XVIII в.


[Закрыть] Я уверена, будь это темой дискуссии, вы восхищались бы прической фурий. Сказали бы, что волосы у них вьются от природы.

– В его жилах течет ирландская кровь, – указал я. – Он всегда должен высказывать свое особое мнение.

– Мы должны его благодарить, – вступился за него философ. – Что может быть неинтереснее разговора, в котором все друг с другом соглашаются? Расхождение во взглядах стимулирует мысль.

– Может, в этом причина того, что современное общество стало невероятно скучным? – предположил я. – Запрещая различия во мнениях, мы засушили наше общение. Религия, секс, политика – все, о чем человек действительно думает, скрупулезно выставляется за дверь. Разговор превращается в хор, или, как остроумно охарактеризовал происходящее один писатель, в преследование очевидного без выводов. Если исключить бормотание: «Я совершенно с вами согласен… Как вы и сказали… Именно так я и думаю», – мы сидим и загадываем друг другу шарады. «Что сделал слон, когда пришел Наполеон?»

– Мода побеждает там, где сила столетиями терпела неудачи, – добавил философ. – Эту тенденцию можно заметить даже в общественных делах. Принадлежать к оппозиции ныне дурной тон. Основная цель церкви – подстроиться под общественное мнение. Голос, который не идет на компромисс с совестью, с каждым днем становится все слабее.

– Я уверена, именно поэтому Эмили никак не может поладить с беднягой Джорджем. – Светская дама покачала головой. – Он соглашается с ней во всем. Она говорит, что чувствует себя при этом дурой.

– Человек – воинственное животное, – объяснил философ. – Вот что буквально на днях рассказал мне офицер, который участвовал в Бурской войне. Их часть отправилась на территорию, где вроде бы обнаружили партизанский отряд. Солдаты вышли из лагеря в превосходном настроении и после трех дней поисков в труднопроходимой местности нашли, как они полагали, врага. Но на самом деле нашли они не врага, а своих – добровольческий отряд, заблудившийся на незнакомой территории. И, по словам моего друга, его часть приветствовала этот добровольческий отряд земляков без всякой теплоты.

– Лично я возненавидела бы мужчину, который соглашался бы со мной, – призналась выпускница Гертона.

– Дорогая моя, – ответила ей светская дама, – я так не думаю.

– Почему? – удивилась выпускница Гертона.

– Потому что я более высокого о вас мнения.

– Меня радует наше с вами общение, – пробормотал малоизвестный поэт. – Я всегда полагал себя адвокатом дьявола, самым важным участником суда истины.

– Помнится, однажды я присутствовал на обеде, когда за одним столом сидели знаменитый судья и не менее знаменитый королевский адвокат, клиента которого судья в тот самый день приговорил к повешению. «Я всегда испытываю чувство глубокого удовлетворения, вынося приговор вашему подзащитному. В том, что он виновен, нет абсолютно никаких сомнений», – добродушно отметил судья в разговоре с королевским адвокатом. Тот ответил, что всегда будет с гордостью вспоминать слова судьи.

– А кто сказал: «Прежде чем обличать ложь, ее нужно очистить от правды»? – спросил философ.

– Похоже на Эмерсона, – предположил я.

– Очень возможно, – кивнул философ. – Но очень возможно, что и нет. Многое зависит от репутации. Больше всего стихов приписывается Шекспиру.

– Где-то неделей раньше я вошел в одну гостиную, – поделился я примером на ту же тему. – «Мы как раз говорили о вас! – воскликнула моя хозяйка. – Это же ваша статья?» – Она указала на статью в некоем журнале, который раскрытым лежал на столе. «Нет, – ответил я, – но один или два человека уже задавали мне этот вопрос. Мне представляется, что это довольно абсурдная статья», – добавил я. «Не могу сказать, что я высокого о ней мнения», – согласилась хозяйка гостиной.

– Ничего не могу с собой поделать, – пожала плечами старая дева. – Всегда буду испытывать неприязнь к девушке, которая сознательно продает себя за деньги.

– А за что еще ей себя продавать? – спросил малоизвестный поэт.

– Она вообще не должна себя продавать, – ответила старая дева. – Она должна отдаваться – за любовь.

– Не получается ли у нас так, что различие во мнениях целиком определяется толкованием слов? – задал еще один вопрос малоизвестный поэт. – Мы все, полагаю, слышали историю про еврея-портного, которого рабби обвинил в том, что тот занимается бизнесом в Шаббат. «Занимаюсь бизнесом! – с негодованием воскликнул обвиняемый. – Вы говорите мне, что продать один костюм за восемнадцать шиллингов – это бизнес? Да это же благотворительность!» Эта «любовь», за которую девушка должна отдать себя, – давайте будем более точными – она не включает в себя, как само собой разумеющееся, нечто более материальное? Будет ли обожаемая несколько удивлена, обнаружив, отдавшись за «любовь», что ее возлюбленный не собирался давать ей ничего, кроме любви? Не сорвутся ли с ее губ естественные вопросы: «Но где дом, не говоря уже об обстановке? И на что мы собираемся жить?»

– Вы играете словами, – заявила старая дева. – Большее включает меньшее. Любя ее, он, конечно же, желает…

– Предоставить в ее распоряжение все свое имущество, – закончил за нее малоизвестный поэт. – Другими словами, он платит за нее цену. То есть с учетом любви они в расчете. Заключая семейный союз, мужчина отдает себя женщине точно так же, как женщина отдает себя мужчине. Мужчина – мне это известно – требует для себя большей свободы, но требование это всегда яростно отвергается женщиной. Она одержала победу. Юридически и морально мужа и жену связывают одни и те же законы. В такой ситуации не приходится говорить, что она отдает себя. Она меняет себя на материальные блага. Если на то пошло, именно она объявляет свою цену.

– Лучше сказать, свой прожиточный минимум, – поправил его философ. – Ленивое безделье обряжается в юбки, праздная глупость вышагивает в брюках. Но в любом сословии на женщину ложатся какие-то обязанности. Если говорить о бедняках, то женщина работает больше мужчины. В сельских районах на эту тему написано много баллад. Я часто слышал, как их пели на деревенских танцах или на ярмарках по завершении жатвы. Смысл, впрочем, один:

 
До заката трудится мужчина,
Несть конца у женщины работы.
 

– Мой дворецкий, – заговорила светская дама, – подошел ко мне несколько месяцев назад, чтобы сказать, что кухарка подала заявление об уходе. «Очень жаль, – ответила я. – Она нашла место получше?» «Насчет этого я не уверен, – ответил Маркем. – Она собирается стать служанкой на все руки». «Служанкой на все руки!» – воскликнула я. «У старого Хадсона, который живет около угольного порта, – пояснил Маркем. – Его жена умерла в прошлом году, если вы помните. У него, бедняги, семеро детей, и за ними некому присматривать». «Как я понимаю, ты хочешь сказать, что она выходит замуж?» «Что ж, так она говорит, – рассмеялся Маркем. – А я ей говорю, что она отказывается от хорошего дома и пятидесяти фунтов в год, чтобы стать служанкой на все руки, и при этом бесплатно. Но они этого не понимают».

– Я ее помню, – кивнул малоизвестный поэт. – Довольно унылая женщина. Позвольте мне упомянуть про другую. У вас работает удивительно милая горничная… Эдит, если я не ошибаюсь.

– Я тоже обратил на нее внимание, – признался философ. – Мне показалось, что у нее исключительные манеры.

– Я бы не потерпела рядом с собой женщину с рыжими волосами, – покачала головой выпускница Гертона.

– Я бы не назвал их рыжими, – возразил философ. – Они скорее золотистые, причем цвет очень насыщенный, если к ним приглядеться.

– Она милая девушка, – согласилась светская дама. – Но, боюсь, мне придется от нее избавиться. Другие служанки с ней не ладят.

– Вы не знаете, обручена она или нет? – спросил малоизвестный поэт.

– В настоящий момент, – ответила светская дама, – за ней ухаживает, насколько мне известно, старший сын хозяина «Синего льва». Но она не выказывала желания в переменах, если вас это действительно интересует…

– Я думаю не о себе, – ответил малоизвестный поэт. – Но, допустим, некий молодой человек приятной наружности, не уступающий в этом сыну хозяина «Синего льва», а может, даже и уступающий, но с годовым доходом две или три тысячи фунтов, появится на ее горизонте – как думаете, много ли шансов останется у «Синего льва»?

В высших классах, – продолжил малоизвестный поэт, – нет никакой возможности наблюдать женский инстинкт. Выбор девушки ограничен кавалерами, которые могут заплатить требуемую цену, и обычно выбирает не она, а те, кто стоит на страже ее интересов. Но возникнут ли сомнения у дочери рабочего класса, если при прочих равных условиях ей предложат выбрать между Мейфэром и Севен-Дайалс?

– Позвольте и мне задать вам вопрос, – проворковала выпускница Гертона. – Станет ли каменщик колебаться, выбирая между герцогиней и судомойкой?

– Но герцогини не влюбляются в каменщиков, – указал малоизвестный поэт. – Такова правда жизни. Биржевые брокеры заводят флирт с официантками из бара – такие случаи известны; и часто женятся на них. А дама, отправившаяся за покупками, когда-нибудь влюблялась в официанта кафе-кондитерской? Вряд ли. Лорды женятся на балеринах, но леди редко кладут свои сердца и состояние к ногам комического артиста, изображающего лорда. Мужская красота и достоинство не сосредоточены исключительно в палате лордов. Как вы оцениваете тот факт, что для мужчины обычное дело подыскивать себе пару среди тех, кто по статусу ниже его, тогда как женщина практически всегда предпочитает тех, кто стоит на более высоких ступеньках социальной лестницы, и уж точно терпеть не может нижестоящих? Почему король Кофетуа и нищенка представляются нам прекрасной легендой, тогда как королева Кофетуа и бродяга – абсурдом?

– Все очень просто, – разъяснила выпускница Гертона. – Женщина настолько выше мужчины, что достигнуть относительного равенства он может, лишь обвешав себя всевозможными жизненными достижениями.

– Тогда, – ответил малоизвестный поэт, – вы, несомненно, согласитесь с тем, что женщина права, требуя для себя этот «довесок». Женщина, если угодно, отдает свою любовь. Это драгоценное произведение искусства, золоченая ваза, в которую насыпан фунт чаю. Но за чай приходится платить.

– Все это звучит очень умно, – прокомментировала старая дева. – И все-таки я не пойму, что хорошего в высмеивании того, что сердце полагает священным?

– Да я же ничего и не высмеиваю! – воскликнул малоизвестный поэт. – Любовь – это дивная статуя, которую Бог изваял собственными руками и поместил в Сад Жизни. Мужчина, не знавший греха, поклонялся ей, пока не познал зло. Тут он увидел, что статуя обнажена, и устыдился этого. С тех самых пор он занят тем, что укрывает ее в соответствии с модой того или иного века. Мы обуваем ее в изящные дамские ботинки, сожалея о размере ноги. Мы нанимаем лучших портных, чтобы они придумали одежду, максимально скрывающую ее фигуру. Каждый сезон мы примериваем новую шляпку на ее неизменную голову. Мы навешиваем на нее одежды, сплетенные из слов. Один лишь намек на ее роскошную грудь, которую мы не можем скрыть, в немалой степени нас шокирует; только по ней мы можем судить, что под этими безвкусными одеждами остается неизменной та самая статуя, которую Бог изваял собственными руками.

– Мне нравится, когда вы так говорите, – кивнула старая дева. – Но я не уверена, что ваши слова искренни. Я хотела лишь сказать, что деньги не должны стоять у женщины на первом плане. Женитьба за деньги – это не женитьба; нечего об этом и говорить. Но здравомыслие, естественно, необходимо.

– Хотите сказать, что женщина также должна принимать во внимание свой обед, одежду и предметы роскоши? – спросил малоизвестный поэт.

– И не только для себя, – уточнила старая дева.

– А для кого еще? – удивился малоизвестный поэт.

Белые руки старой девы дернулись на коленях, показывая внутреннее волнение. Лицо, конечно же, осталось спокойным.

– Надо принимать во внимание и детей, – ответил я. – Женщина подсознательно это чувствует. Материнский инстинкт.

Старая дева с благодарностью мне улыбнулась.

– К этому я и веду, – кивнул малоизвестный поэт. – Женщина назначена природой доверенным лицом своих детей. Это ее долг – думать о них, планировать их жизнь. Если, выходя замуж, она не учитывает будущее, тогда она не оправдывает доверия.

– Прежде чем вы продолжите, – прервал его философ, – я хочу указать на один важный момент. Хорошо ли баловать детей? Или бедность – наилучшая школа?

– Именно это я всегда говорю Джорджу, когда он жалуется на цены, – вставила светская дама. – Если бы мой отец обеднел, я чувствую, что смогла бы стать лучшей женой.

– Пожалуйста, даже не предполагайте такой возможности, – взмолился я. – Это мысль слишком уж дикая.

– Вы никогда не отличались богатым воображением, – ответила светская дама.

– До такой степени – нет, – согласился я.

– «У лучших матерей вырастают худшие дети», – процитировала выпускница Гертона. – Я буду об этом помнить.

– Ваша мать была таким прекрасным человеком, – заметила старая дева. – Даже не знаю, кого можно с ней сравнить.

– В этом высказывании, несомненно, есть доля правды, – согласился малоизвестный поэт, – но лишь потому, что это исключение, и природа неизбежно пускает в ход все свои силы, чтобы воспрепятствовать результату отклониться от ее законов. Будь это правилом, тогда плохая мать становилась бы хорошей, а хорошая – плохой. И…

– Пожалуйста, не продолжайте, – попросила светская дама. – Я и так прошлой ночью долго не могла уснуть.

– Я лишь пытался показать, – объяснил малоизвестный поэт, – что все дороги ведут к закону: хорошая мать – лучшая мать. Ее обязанность – оберегать детство своих малышей, думать о том, как обеспечить их всем необходимым.

– Вы со всей серьезностью просите нас поверить, что женщина, которая выходит замуж из-за денег, хоть в малой степени учитывает чьи-либо интересы, помимо своих? – спросила старая дева.

– Сознательно, возможно, и нет, – признал малоизвестный поэт. – Наши инстинкты, которые так легко управляют нами, изначально эгоистичны. Цветок выделяет нектар для собственных целей, а не для того, чтобы облагодетельствовать пчелу. Женщина, поступая эгоистично, выполняет планы природы. В давние времена она выбирала мужчину за его силу. Вполне возможно, что думала она только о себе: он лучше других сможет утолить ее тогда еще простые желания, уберечь от неприятных происшествий кочевой жизни. Но природа невидимой рукой направляла ее, думая о том, что и детям этой женщины нужен смелый и решительный защитник. Теперь богатство подменило силу. Богатый мужчина – сильный мужчина. Сердцем женщина подсознательно тянется к нему.

– А разве мужчины никогда не женятся ради денег? – осведомилась выпускница Гертона. – Спрашиваю исключительно для расширения кругозора. Возможно, меня неправильно информировали, но я слышала о странах, где приданое ценится чуть ли не выше самой невесты.

– Немецкий офицер в прямом смысле выставлен на продажу, – позволил я себе внести свои пять пенсов. – Молодые лейтенанты самые дорогие, но даже полковник в возрасте обойдется девушке в сто тысяч марок.

– Вы хотели сказать, обойдется ее отцу, – поправил меня малоизвестный поэт. – В Европе муж требует приданое за своей женой и, судя по всему, получает его. Сам он, в свою очередь, должен годами экономить и копить, чтобы обеспечить приданым каждую из дочерей. Понятно, о чем тут речь. Вы хотите сказать, что женщина наравне с мужчиной может служить источником богатства. Это так, но богатство женщины – неизменно результат замужества, то ли ее самой, то ли кого из практичных прародительниц. Когда же мы говорим о наследнице, принцип купли-продажи, если вы простите мне использование таких вульгарных терминов, проводится в жизнь еще более скрупулезно. Не так уж часто наследницу просто отдают; иногда ее даже крадут, к негодованию лорд-канцлеров и прочих хранителей такой собственности; вора должным образом наказывают, вплоть до тюремного заключения, если возникает такая необходимость. Если наследницу выдают замуж с соблюдением всех формальностей, ее цена четко оговаривается, и не обязательно в деньгах, благо их у нее и так хватает. Деньги позволяют ей выторговывать для своих детей нечто не менее ценное, скажем, титул или положение в обществе. Примерно так же женщина эпохи неолита, сама исключительно сильная и жестокая, могла позволить себе мысль о красоте своего пещерного возлюбленного, о доисторическом очаровании его манер. И таким образом способствовала природе в развитии вида.

– Не могу с вами спорить, – вздохнула старая дева. – Но я знала одну пару: они оба были бедны. Однако для нее это значения не имело, а вот он очень переживал. Возможно, я не права, но мне представляется, что наши инстинкты, как вы и сказали, дарованы нам, чтобы нас направлять. Не знаю, но мне кажется, что будущее не в наших руках. Оно нам не принадлежит. Возможно, мудрее прислушиваться к голосам, которые звучат внутри нас.

– Я тоже помню один случай, – сказала светская дама. Она поднялась, чтобы разлить чай, и повернулась к нам спиной. – Как и молодая женщина, о которой вы упомянули, эта девушка была бедна. И мне редко встречались такие очаровательные существа. Не могу не думать о том, сколько пользы она принесла бы миру, став матерью!

– Моя дорогая, как же вы мне помогаете! – воскликнул малоизвестный поэт.

– Если вас послушать, я только это и делаю, – рассмеялась светская дама. – Я начинаю напоминать быка, который забросил маленького мальчика на яблоню, куда он весь день пытался вскарабкаться.

– Это так мило с вашей стороны, – ответил малоизвестный поэт. – Я считаю, что женщина имеет право рассматривать замужество как цель своего существования, а мужчина в этом случае – всего лишь средство. Женщина, о которой вы говорили, повела себя эгоистично, отвергнув корону материнства, потому что ее предлагалось взять не из избранных ею рук.

– Вы бы предпочли, чтобы мы выходили замуж не по любви? – спросила выпускница Гертона.

– По любви, если возможно, – ответил малоизвестный поэт. – И без любви, если альтернатива – совсем не выходить замуж. Это исполнение закона природы.

– Вы видите в нас товар и движимое имущество! – воскликнула выпускница Гертона.

– Я вижу в вас жриц храма Природы, приобщающих мужчину к обожанию ее таинств. Какой-то американский юморист написал, что женитьба – стремление некоего молодого мужчины оплатить стол и кров некоей молодой женщине. От этого определения уйти невозможно. Давайте его примем. Это прекрасно, если встать на позицию молодого мужчины. Он жертвует собой, чего-то лишает себя, он может отдавать. Это любовь. А как это выглядит с позиции женщины? Если она берет, думая только о себе, тогда с ее стороны это дурно пахнущая сделка. Чтобы понять ее, чтобы отнестись к ней по справедливости, мы должны заглянуть глубже. Ее королевство не сексуальная, а материнская любовь. Она отдает себя не своему избраннику, но через этого избранника – великой богине мириада грудей, которая своими крылами укрывает Жизнь, оберегая ее от протянутой руки Смерти.

– Она, возможно, и очень милая девушка с точки зрения природы, – поджала губы старая дева, – но лично мне она никогда не понравится.

– Который час? – спросила выпускница Гертона.

Я взглянул на часы:

– Двадцать минут пятого.

– Точно? – спросила выпускница Гертона.

– Абсолютно, – ответил я.

– Странно, – пробормотала она. – Этому нет объяснения, но всегда получается именно так.

– Чему нет объяснения? – спросил я. – Что странно?

– Это немецкое суеверие, – объяснила выпускница Гертона. – Я узнала о нем, когда училась. Если в любой компании над столом повисает полная тишина, происходит это всегда в двадцать минут какого-то часа.

– Почему мы так много говорим? – пожелал знать малоизвестный поэт.

– Если на то пошло, – указала светская дама, – я не думаю, что мы – лично мы – много говорим. По большей части мы слушаем вас.

– Тогда почему я много говорю, если вы предпочитаете такой вариант? – продолжил малоизвестный поэт. – Если бы я говорил меньше, кому-то из вас пришлось бы говорить больше.

– Кто-нибудь воспользовался бы предоставленным шансом, – согласился философ.

– Вероятнее всего вы, – повернулся к нему малоизвестный поэт. – Потеряло бы или приобрело от этого наше приятное времяпрепровождение, не мне судить, хотя мнение на этот счет у меня есть. Главное, чтобы поток разговора не прерывался. Ведь так?

– У меня есть один знакомый, его фамилия Лонгруш, – начал я свой рассказ. – Возможно, вы тоже его знаете. Он не совсем зануда. Зануда ожидает, что вы будете его слушать. Этому человеку совершенно без разницы, слушаете вы его или нет. Он не дурак. Дурак иной раз забавен, Лонгруш – никогда. Он знает все, какой бы ни была тема, ему всегда есть что сказать. Он говорит, как шарманка перетирает музыку: монотонно, уверенно, без устали. Начинает, как только вы встаете или садитесь рядом с ним, вещает без перерыва, пока не уезжает в кебе или омнибусе к следующей своей остановке. Как и в случае с его прототипом, валик с шипами-кулачками меняется примерно раз в месяц, чтобы соответствовать текущей моде. В январе он повторяет вам шутки Дэна Лено или знакомит с мнением других людей о картинах старых мастеров в Гилдхолле. В июне пространно делится мыслями на предмет Академии или соглашается с тем, что большинство людей по большей части говорят об опере. Если на мгновение забыть, – для англичан это простительно – зима сейчас или лето, для того, чтобы вспомнить, достаточно дождаться, пока Лонгруш с энтузиазмом заговорит о крикете или футболе. Он всегда в курсе последних событий. Новая постановка Шекспира, самый свежий скандал, человек часа, важнейшее событие ближайших семи дней – Лонгруш готовит свой валик с вечера. Когда я только начинал работать журналистом, мне приходилось каждый вечер писать для провинциальной ежедневной газеты колонку, которая называлась «Что говорят люди?». От редактора я получил четкие инструкции. «Мне не нужно ваше мнение; я не хочу, чтобы вы упражнялись в остроумии; не важно, находите ли вы в этом что-то интересное или нет. Мне нужна полная достоверность, я хочу знать, что говорят люди». Я попытался отнестись к заданию добросовестно. Сохранял все слова-паразиты. Я писал эту колонку, потому что нуждался в тридцати шиллингах. Почему кто-то ее читал, мне непонятно и по сей день, но, насколько мне известно, колонка считалась одним из самых популярных материалов газеты. Лонгруш неизменно вызывает у меня воспоминания о тех долгих часах, которые я провел над той глупой колонкой.

– Кажется, я знаю человека, о котором вы говорите, – кивнул философ. – Просто забыл его фамилию.

– Я подумал, что вы могли с ним встречаться, – ответил я. – На днях моя кузина Эдит устраивала званый обед и, как обычно, оказала мне честь, обратившись за советом. По большому счету, нынче я советов не даю. А в молодости так ими и сыпал. Но с тех пор пришел к выводу, что достаточно нести ответственность и за собственные ошибки и глупости. Однако для Эдит я делаю исключение, зная, что она никогда моему совету не последует.

– Если говорить о редакторах, – заметил философ, – на днях в клубе Бейтс сказал мне, что перестал лично писать в колонку «Ответы читателям» после того, как выяснилось, что достаточно долго дискутировал на столь привлекательную тему, как «Обязанности отца», с собственной женой, известной своими юмористическими произведениями.

– Моя мать рассказывала мне о жене священника, – поделилась своими воспоминаниями светская дама, – которая хранила копии проповедей мужа. Зачитывала ему отрывки из них в постели, вместо того чтобы что-то выговаривать. Объясняла, что так ей проще. Все, что она считала необходимым ему сказать, он уже говорил сам, причем более убедительно.

– Аргумент, который всегда кажется мне слабым, – указал философ. – Если бы проповедовать могло только совершенство, наши кафедры оставались бы пустыми. Разве я могу игнорировать умиротворение, которое растекается по моей душе при внимательном чтении псалмов, или отрицать пользу, которую приносит мне мудрость Притчей, потому что ни Давид, ни Соломон не были достойной оправой драгоценных камней, вложенных в них Господом? Лектор, рассказывающий о вреде алкоголя, никогда не должен цитировать самопорицания бедного Кассио только потому, что мастер Уилл Шекспир – и тому есть доказательства – слишком уж любил выпить? Человек, который бьет в барабан, может быть трусом, но для нас важен барабан, а не барабанщик.

– Из всех моих подруг, – вставила светская дама, – самые большие проблемы с прислугой возникают у Джейн Мередит.

– Прискорбно это слышать, – отозвался философ после короткой паузы. – Но, уж простите меня, я не знаю, кто это.

– Это вы простите меня, – улыбнулась светская дама. – Я думала, все знают Джейн Мередит. Она автор колонки «Идеальный дом» в журнале «Мир женщин».

– Полагаю, это навсегда останется загадкой, – воскликнул малоизвестный поэт. – Что есть настоящее эго… я, автор «Простой жизни», четырнадцатое издание, три шиллинга и шесть пенсов за…

– Не надо, – взмолилась с улыбкой старая дева. – Пожалуйста, не надо.

– Не надо что? – спросил малоизвестный поэт.

– Не издевайтесь над этим, не поднимайте на смех, пусть вы и автор. Некоторые отрывки я знаю наизусть. Повторяю их про себя, когда… не портите впечатление. – Старая дева рассмеялась, но как-то нервно.

– Милая моя, – заверил ее малоизвестный поэт, – не бойтесь. Никто не относится к этой поэме с большим уважением, чем я. И я безмерно счастлив, что вам она нравится. Мне тоже случается читать ее про себя, когда… мы понимаем. Как человек поворачивается спиной к сценам насилия, чтобы насладиться лунным светом, так и я обращаюсь к этой поэме за свежестью и покоем. Так сильно восхищает меня эта поэма, что я естественным образом испытываю желание познакомиться с ее автором, мне любопытно поближе узнать его. Я получил бы огромное наслаждение, уведя его из толкотни гостиной, держа за руку, чтобы сказать: «Мой дорогой… мой очень дорогой мистер малоизвестный поэт, я так рад с вами познакомиться! У меня просто нет слов, чтобы сказать вам, как мне помогло ваше замечательное произведение! Знакомство с вами, мой дорогой сэр… для меня это действительно честь!» Но я могу так живо представить себе скучающий взгляд, с которым он будет принимать мои восторженные слова. Я могу представить себе пренебрежение, с которым он, живущий на земле, отнесся бы ко мне, если бы знал меня – меня, витающего в облаках.

– Однажды я где-то прочитал французский рассказ, который произвел на меня впечатление, – вновь взял слово я. – Поэт или драматург, точно не помню, женился на дочери провинциального нотариуса. Привлекало в ней только одно – приданое. Он уже прожил все свои деньги и находился в стесненных обстоятельствах. Она его обожала и была, как он похвалялся своим друзьям, идеальной женой для поэта. Она восхитительно готовила – полезное качество в первые пять-шесть лет их семейной жизни. Потом, когда фортуна повернулась к нему лицом, она взялась за управление его делами, и благодаря ее заботе все тревоги оставались за порогом его кабинета. Безусловно, идеальная housfrau,[232]232
  Housfrau – домохозяйка, женщина, живущая только интересами семьи (нем.).


[Закрыть] но, разумеется, не достойная спутница нашего поэта. Так они шли, каждый своей дорогой, пока не наступил день, когда наша милая дама – возможно, выбрав самый удачный момент: поэт уже мог обойтись без ее услуг – умерла, и ее похоронили.

И тут начинается самая интересная часть этой истории, самая неожиданная. В их доме, таком уютном и со вкусом обставленном, совершенно неуместным казался тяжелый резной дубовый письменный стол, никак не гармонирующий со всей остальной мебелью. Но женщина не желала с ним расставаться. Ее отец в свое время работал за ним и подарил его ей на день рождения, когда она еще была девочкой-подростком.

Вы должны сами прочитать этот рассказ, чтобы насладиться тонкой грустью, которая пронизывает его, почувствовать окружающую повествование ауру сожаления. Приложив определенные усилия, муж находит ключ от этого стола. Простоватый, массивный, тяжеловесный, он всегда коробил утонченный вкус нашего героя. И она, его добрая, любящая Сара, была простоватой и чуть тяжеловесной. Возможно, по этой причине бедная женщина так цеплялась за единственную вещь в их идеальном доме, которая совершенно не вписывалась в интерьер. Да ладно! Она ушла, бедняжка. А стол… столу предстояло остаться. Никто больше не будет входить в эту комнату, да и никто и не входил, кроме самой женщины. Может, она не была такой счастливой, какой могла бы быть. Муж, будь он не столь высокоинтеллектуальным, – и потому она жила от него так далеко, – мог бы принять большее участие в ее простой, обыкновенной жизни! Возможно, это пошло бы на пользу им обоим. Итак, муж выдвигает самый большой ящик. Он набит рукописными листами, аккуратно сложенными и перевязанными ленточкой, когда-то яркой, но выцветшей от времени. Поначалу он думает, что это его рукописи, начатые и незаконченные, любовно ею собранные. Она так заботилась о нем, добрая душа! Действительно, не могла же она быть такой тупицей, какой он ее воспринимал. Талант она оценить умела – этого у нее не отнять. Он развязывает ленточку. Разворачивает первый лист. Нет, почерк ее: она что-то правила, подчеркивала, писала сверху. Он разворачивает второй лист, третий. С улыбкой садится, чтобы прочитать. Какими они могут быть, эти стихотворения, эти истории? Он смеется, разглаживает смятую бумагу, предвидя затертые банальности, легковесные сантименты. Бедное дитя! Ей хотелось стать литератором. Даже она лелеяла честолюбивые замыслы, грезила наяву.

Солнечный луч поднимается по стене позади него, пересекает потолок, медленно выскальзывает через окно, оставляя его одного. Все эти годы он жил рядом с поэтессой! Им бы быть товарищами, а они практически не разговаривали. Почему она пряталась? Почему оставила его, не открылась ему? Давным-давно, когда они только-только поженились, – теперь он это вспоминает – она совала ему в карман маленькие, в синей обложке, блокнотики, смеясь, краснея, просила прочитать то, что в них. Как он мог догадаться? Конечно же, забывал. Позже они исчезали; ему и в голову не приходило над этим задуматься. Часто в те давние дни она пыталась заговаривать с ним о его работе. Если бы он посмотрел ей в глаза, то, наверное, понял. Но она всегда была такой домашней, такой приземленной. Кто бы заподозрил? И тут внезапно краска приливает к его лицу. Что она думала о его творениях? Все эти годы он видел ее своей верной поклонницей, не способной оценить его достижения, но восхищающейся ими. Он иногда читал ей свои стихи, сравнивая себя с Мольером, читающим кухарке. Какое она имела право так обойтись с ним? Какая глупость! Какая жалость! Он бы так радовался ее таланту!