Текст книги "Собрание сочинений Джерома Клапки Джерома в одной книге"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 85 (всего у книги 233 страниц)

Один человек уверял меня, что я спас ему жизнь. Он хотел сказать: его умственные силы, т. е. мозг, когда он почти сошел с ума. Дошло до того, что он забыл свое имя. Его голова была пуста. И вдруг однажды – случайно, или по воле Провидения – ему попалась одна из моих книг. Это единственная книга, которую он был способен читать целыми месяцами! И теперь, когда он чувствует упадок сил – при этом он сравнил свой мозг с выжатым лимоном – ом оставляет все и принимается за мои книги не разбирая, какая попадется. Я полагаю, что можно радоваться, спасая чужую жизнь, но я бы желал при этом иметь право выбора.

Я не уверен в том, полюбит ли Этельберта миссис Сен-Леонар. Не думаю, чтобы последняя одобрила первую. Я полагаю, что миссис Леонар вообще мало кого любит – иначе как по долгу. Ей на это не хватает времени. Человеку предназначено страдать, и надо привыкать к этому чувству – такая философия не дурна. Но миссис Сен-Леонар задалась целью разыскивать поводы к страданию, оставляя в стороне все другие жизненные интересы. Она считает это единственным назначением женщины, заслуживающей названия христианки.

Я застал ее однажды одну после обеда. Видя ее озабоченной, я спросил, не могу ли ей быть полезным.

– Нет, – отвечала она, – я стараюсь вспомнить, о чем я горевала утром. Совершено не могу припомнить!

Позднее она вспомнила и вздохнула с облегчением.

Этельберта находит самого Сен-Леонара прелестным. Мы с ней заедем в воскресенье, чтобы повидать детей. С тремя или четырьмя из встреченных нами гостей мы наверно сойдемся.

Мы уехали в половине седьмого и пригласили с собой Бьюта к ужину.

X

– Она женщина добрая, – заметила Робина.

– О ком ты говоришь? – спросил я.

– Он немного требователен, как мне кажется, – продолжала Робина, обращаясь к восходящей луне. – К тому же много детей.

– Ты думаешь о миссис Сен-Леонар? – спросил я.

– По-видимому, нет возможности доставить ей удовольствие, – пояснила Робина. – В среду я пришла помогать Дженни укладывать корзины для пикника. Она сама придумала этот пикник.

– И что же? – спросил я.

– Глядя на нее, можно было подумать, что она собирается на похороны. У нее явилось предчувствие, что она схватит сильную простуду, сидя на траве. Я ей напомнила, что дождя не было за последние три недели и что земля суха, как кость; она уверяла, что засуха травы не касается. В ней всегда сохраняется какая-то сырость и что подушки всасывают влажность. Но это не важно. Всему бывает конец, а пока другие счастливы… Ну, вы знаете ее манеру говорить, – все в этом роде: «О ней никогда никто не думает; ее перетаскивают с места на место». Она говорила о себе как о святой иконе. Это подействовало на мои нервы, я предложила Дженни остаться с ней дома. В это время меня не прельщала мысль о пикнике.

– «Когда наши желания исчезают, мы гордимся нашей добродетелью, думая что мы их побороли», говорит Ларошфуко, – заметил я.

– Но я не гордилась своей добродетелью, и вина была на ее стороне. Я ей сказала, что для меня безразлично остаться дома, что и без нее все обойдется хорошо, и ей нечего беспокоиться. Тогда она расплакалась.

– Она, вероятно, прибавила, – заметил я, – что тяжело иметь детей, которые сами, желая ехать на пикник, оставляют свою мать дома; что в ее жизни и так мало радостей; что она только и желала этого выезда; но раз все будут счастливы, если ее не будет, то…

– Да, нечто в этом роде, – подтвердила Робина, – но гораздо подробнее. Мы все вокруг нее засуетились, уверяя, что без нее пикник не удастся. Она утешилась.

В это время сова пронзительно завопила, сидя на дереве. Она появляется каждый вечер в сумерки на верхушке дерева в виде призрака. Но ей не следует гордиться своим голосом. Это ей невыгодно во всех отношениях. Ее дикие вопли пугают все живые существа на расстоянии целой мили в окружности, заставляя зверьков прятаться в свои норы. Быть может, все это происходит по законам природы для уничтожения долго живущих мышей, оглохших от старости и обременяющих свою семью. Что касается остальных, не мечтающих о самоубийстве, они все в безопасности. Этельберта считает крики совы предвестником смерти. Но, принимая во внимание, что в нашем округе многое множество сов, едва ли найдется человек, жизнь которого в таком случае страховое общество согласилось бы принять в страховку.

Веронике нравится эта сова.

Даже ее крик ей кажется приятным. Я застал ее накануне под деревом, завернувшейся в шаль; она старалась подражать крику совы. Как будто одной совы недостаточно. Мне было на нее досадно. К тому же подражание ей не удавалось. Она уверяла, что подражает лучше меня. Я был так глуп, что принял ее вызов. Теперь мне досадно на себя, когда я вспоминаю: почтенный литератор, средних лет, сидя под деревом, старается подражать крику совы! Птица была настолько глупа, что нас поощряла.

– Она была прекрасная молодая девушка, лет семнадцати, когда Сен-Леонар влюбился в нее, – продолжал я начатый разговор, – У нее были темные глаза с мечтательным взглядом, скрывающим какую-то тайну. Ее выражение было восхитительно, когда она сердилась.

Думаю, что это бывало очень часто. Это выражение иногда появляется у нее и теперь, но в сорок шесть лет оно менее привлекательно. Для хорошенькой девушки лет девятнадцати досада, отсутствие логики имеют свою прелесть: причуды голубоглазого котенка нас поощряют его дразнить. Молодой Губерт Сен-Леонар находил ее капризы очаровательными; у него были вьющиеся волосы темного цвета, он легко краснел, и готовился покорять весь мир; ее подвижность ему нравилась, и он в этом ей признался. Он находил ее своевольной, властной и просил ее, ради него, сохранить свои причуды, уверяя ее, что она прекрасна, когда сердится. Это, вероятно, так и было в девятнадцать лет.

– Разве он все это тебе рассказывал? – спросила Робина.

– Ни слова, – успокоил я ее, – он только говорил, что она, по мнению знающих людей, была самой красивой девушкой в Кембридже и что ее отец разорился, обманутый каким-то негодяем. Нет, по выражению французских полицейских, я только «воспроизвожу картину преступления».

– Может быть, она неверна, – заметила Робина.

– Очень возможно, – возразил я. – Но почему? Разве тебе это кажется невероятным?

Мы сидели у входа, ожидая Дика, который должен был вернуться с поля.

– Нет, – отвечала Робина, – все это мне кажется весьма вероятно.

– Очень жаль, что это так! Не забывай, что я старый литератор. Я поставил на сцену столько драм. Легко проследить как их возникновение, так и развязку. Теперь мы присутствуем при последнем акте драмы Сен-Леонаров, – при бесполезном акте, который только напрасно отнимает время. Средние действия, по всем вероятиям, были более увлекательны и разыграны более серьезно, главным образом, для развлечения прислуги. Но первый акт с декорациями полей и лесов наверное был прекрасен. Перед ней ее преданный поклонник, о котором она слыхала и давно мечтала. Приятно думать, что вас считают за совершенство – не вполне: это может казаться натяжкой – но существом, близким к совершенству. Самые недостатки, которые могут порицать родные и знакомые, являются в настоящем свете. Художественное освещение скрадывает все недочеты. Добрый Губерт находил ее прекрасной во всех отношениях. Желание изменить ее он считал бы преступным.

– В таком случае, – возразила Робина, – это его вина, если он поощрял ее недостатки.

– Что ему было делать, – спросил я, – если бы он их даже заметил. Мы никогда не указываем недостатки тем, кого очень любим…

– Гораздо лучше, если б он это делал, – утверждала Робина. – Из любви к нему она могла бы исправиться.

– Ты бы желала, чтоб было так, если бы поставила себя на ее место? – спросил я, – Можешь себе представить молодого Бьюта или…

– Почему именно его? – спросила Робина. – Какое он имеет отношение к нашему разговору?

– Никакого, – отвечал я, – исключая того, что он первый молодой человек, с которым ты не кокетничала.

– Я ни с кем не кокетничаю, я стараюсь только быть любезной.

– За исключением молодого Бьюта, – продолжал я.

– Он меня сердит, – заметила Робина.

– На днях, – сказал я, – мне пришлось читать о свадебных обрядах у кавказцев. Молодой человек становится перед окном молодой девушки и начинает петь, желая обратить на себя ее внимание. Если она довольна пением, но слушает его спокойно, не теряя голову – это означает, что он ей не нужен. Но если же она открывает окно и выходит на улицу – дело выиграно. Кажется, этот обычай преобладает среди кавказцев низшего класса.

– Очевидно, народ глупый, – заметила Робина. – Ведро холодной воды могло доказать ее любовь.

– Человек – существо сложное, – пришлось мне согласиться. – Назовем его X. Вообрази, что этот X придет и скажет тебе: «Дорогая Робина, у вас прекрасные качества. Вы очень милы, пока вам не противоречат; но в противном случае вы делаетесь несносны. Вы очень добры к тем, которые согласны принять от вас одолжения, какие вам угодно оказать. Вы способны на самоотвержение, когда захотите, что бывает довольно редко. Вы богато одарены и умны, но, как все такие люди, нетерпеливы и властолюбивы. Вы энергичны, пока на вас не находит лень.

Вы готовы простить, когда досада улеглась. Вы великодушны и откровенны, но если ваша цель может быть достигнута хитростью и коварством, вы бы не стали колебаться, думая, что цель оправдывает средства. Вы отзывчивы, впечатлительны и восприимчивы, когда дело касается справедливости; но невоздержанны в ваших словах. Вы мужественны: человек может охотиться с вами на тигров, – с вами лучше, чем с другими, – но вы упрямы, скрытны и требовательны. Одним словом, вы имеете все задатки, чтобы стать идеальной женой, и в то же время все недостатки, заставлявшие Сократа сожалеть о своем браке.

– Была бы очень довольна выслушать все это! – заявила Робина, вскакивая с места.

Я не мог разглядеть ее лица, но я знал, что оно имело выражение, которое вызвало желание Примгета изобразить ее в виде Жанны д'Арк. Однако это выражение скоро исчезало.

– Я бы его полюбила за его слова. Я бы сумела его уважать. Если б я встретила такого человека, я бы стала такой женщиной, какую он искал. Я бы старалась целыми днями быть такой! Непременно!

– Удивляюсь, – возразил я. Робина меня привела в недоумение. Я воображал, что лучше знаком с женским характером вообще.

– Всякая девушка поступила бы так: он бы этого заслуживал.

«Вот новая мысль! – подумал я. – Господи боже! Весь мир мог бы переродиться».

Эта мысль меня не покидала.

Любовь без ослепления. Любовь, переставшая быть забавой богов и людей. Любовь, свободная от страсти.

Цепи сброшены. Бессмысленные оковы откинуты. Любовь, созидающая жизнь, не разрушающая ее. Брак, основа цивилизации, утвержденной на скале истины – реальности, избежавший мести, лжи и обманов.

– Читала ты когда-нибудь Томаса Джонса? – спросил я.

– Нет, – отвечала Робина. – Мне эту книгу не хвалили.

– Да, она не хороша. Человека нельзя назвать прекрасным животным. И женщина этого также не заслужила.

– В человеке много животного.

– Что же делать? За несколько сот тысяч лет человек был действительно животным, вечно боровшимся с такими же животными, как он сам, населявшими дебри и пещеры. Он подстерегал добычу, скрываясь в высоких зарослях на берегу рек, раздирая пищу когтями и зубами, издавая дикий рев.

Он жил и умирал таким образом в продолжение целых веков, передавая своему потомству, из поколения в поколение, свою зверскую кровь, животные инстинкты, делаясь все более сильным и жестоким, пока происходило наслоение скал и созидалось дно океанов.

Вавилон! Это все равно, что современный город, на время забытый, вследствие перемены торгового тракта. История? Это рассказ о наших днях. Люди ползали на четвереньках по всему свету, оставаясь животными целые миллионы лет, прежде чем узнали тайну своего назначения. Лишь за последние века они старались сделаться действительно «людьми».

Современная нравственность! Сравнивая ее с законами природы, ее можно считать новорожденной.

Разве можно после того ожидать, чтобы человек в известный час забыл уроки, преподанные ему в классе?

– Итак, ты советуешь мне читать Томаса Джонса? – спросила Робина.

– Да, – отвечал я, – это я тебе советую. Я бы этого не сделал, если бы считал тебя за ребенка, способного только слепо верить и безотчетно бояться. Солнце не меркнет от тумана; благоухание розы не исчезает, если червь поселяется на ее листьях. Здоровая роза может устоять против червей, ей приходится с ними примириться.

Все люди не похожи на Томаса Джонса; требования к человечеству повышаются; многие стараются сообразоваться с ними, и некоторым это удается. Но Томас Джонс кроется в каждом из нас, кто не страдает анемией или чахоткой. И бесполезно нас в этом упрекать, так как мы этому помочь не можем. Мы делаем, что возможно. Через несколько сот лет приблизительно, если все будет благополучно, мы станем совершенными людьми. И, вспоминая о прошлом человечества, я готов сказать, что мы еще пробиваемся в жизни довольно благополучно.

– Самое лучшее быть довольным собою, – сказала Робина.

– Я вовсе не доволен, – отвечал я. – Я только продолжаю надеяться. Но мне досадно, когда люди начинают уверять, что человек родился с душою белоснежной, как ангел, и прилагает все свои усилия, чтобы превратиться в грешника. Это, по-моему, верный путь, чтобы лишить его бодрости. Человека необходимо поощрять.

Кто-нибудь скажет: браво! это прекрасно! подумай, друг мой, чем ты был еще недавно! – Неумолимым дикарем, обросшим волосами. Ты руководствовался законом джунглей; твоя нравственность стояла не выше той, которая господствует в кроличьих садках! Взгляни на себя теперь: в светлой шляпе, в чистеньких штанах. Ты по воскресеньям посещаешь церковь! Продолжай так! Держись этого! Поступай так! Тебе больше ничего не остается. Через несколько веков сама природа-мать тебя не узнает…

– Что касается вас, женщин, – продолжал я, – не много лет назад мы вас покупали и продавали, держали вас в клетках, не жалели палок, когда вы не хотели повиноваться. Читала ты историю Гризельды многострадальной?

– Да, – отвечала Робина, – читала.

Я догадался по ее голосу, что выражение Жанны д'Арк исчезло с ее лица. Если бы Примгет мог ее нарисовать в эту минуту, я бы ему посоветовал изобразить ее в виде Катарины, слушающей наставление Петруччио.

– Советуешь ли ты женщинам подражать Гризельде?

– Нет, – отвечал я, – этого я не сделаю. Если бы мы жили во времена Чосера, я бы это посоветовал; это не казалось бы странным. Я хочу только сказать, что человечеству предстоит долгий путь, прежде чем явится средний тип человека, достойный называться современным представителем короля Артура, – того короля Артура, о котором создалась поэтичная легенда. Надо научиться терпению.

– Представляя себе, каким зверем он был раньше, человек может потерять всякое терпение, – заметила Робина. – Ему должно быть так стыдно, что он согласится на все.

В эту минуту сова на дереве снова прокричала, от радости или негодования, трудно решить.

– Что касается женщины, – продолжал я, – если бы власть была в ее руках, сумела бы она ею воспользоваться для лучшей цели? Где найти доказательство? Все эти Клеопатры, Помпадуры, Иезавели, Елизаветы английские, последняя китайская императрица, Фаустины всех времен и народов, Лукреции Борджиа, Саломеи – я могу тебя утомить, перечисляя всех; римские матроны; дамы Средних веков, засекавшие до смерти своих пажей; современные дамы, украшенные перьями несчастных лесных обитателей?.. Конечно, бывали и другие женщины – женщины благородные, имена которых сияют как яркие маяки среди мрака исторических времен. Бывали люди благородные и среди мужчин – святые, мученики, герои. Женщина отличается от мужчины в физическом отношении, но в нравственном женщина слишком часто была соучастницей в преступлениях мужчины, чтобы иметь право его судить. «Он создал мужчину и женщину по образу своему и по подобию» – равными на добро и зло.

В эту минуту я, к счастью, нашел спичку и закурил сигару.

– Я никогда не выйду замуж, – заметила Робина, – по крайней мере надеюсь, что не выйду.

– Почему «надеешься»? – спросил я.

– Я надеюсь, никогда не дойду до такого идиотства, – отвечала она. – Я вижу все очень ясно. Жаль. Во всяком случае, он не полюбит меня. Он узнает меня слишком поздно. Если он меня и полюбит, то разве за мою внешность: за белизну кожи, за красивые руки. Я это чувствую, и это приводит меня в бешенство. Иной раз восхищение меня не радует, напротив, только бесит. Что будет, когда чувство исчезнет? Что за этим последует? Ты должен знать. Я хочу знать правду.

Я отвечал спокойно:

– Когда любовь увяла, подобно цветку или сиянию утренней зари, вам останется все то же, что было ранее, ни более ни менее. Если вы могли внушить друг другу одну страсть, да поможет вам Господь. Вы пережили минуту безумия. Все кончено.

Если вами руководило корыстное чувство или желание поклонения – вы получили вознаграждение. Торг заключен.

Если вас заманила надежда найти счастье, вас можно пожалеть. Счастье – дар богов, не людей. Тайна хранится в вас самих, не вне вас.

То, что вам останется, зависит не от того, что вы думали, но от того, в чем ваша сущность: какова вы на самом деле.

Если в муже скрывается настоящий человек, а за образом богини, созданном в воображении, – честная, добрая женщина, жизнь ваша впереди: жизнь создающая, но не разрушающая.

Вот ошибка большинства. Не награда доставляет радость, но самый труд. Удовольствие любящего человека не требовать, но давать.

Венец материнства – страдание. Служить государству ценою своих сил и времени, найти приложение своим способностям и труду, к исполнению задуманной цели, – вот к чему стремятся честолюбцы мужчины. Жизнь создает, не отнимает. Тот, кто поднимается на гору, желает достичь вершины, но не владеть ею. Глупцы те, кто женясь, рассчитывают заранее, что они от этого выиграют: радости, удовольствия, снисхождение, ласки. Награда брака – труд, долг, ответственность.

Кажется, мы просидели молча довольно долго; месяц, поднявшись над лесом, залил своим светом поля, раньше чем Робина заговорила.

– В таком случае любовь бесполезна, – сказала она. – Мы бы могли обойтись без нее, сделать лучший выбор. Если она нас тревожит на время, затем исчезает, какой смысл во всем этом?

– Ты можешь предложить тот же вопрос самой жизни, – отвечал я. – Жизнь нас тревожит, затем она исчезает. Быть может, эта «тревога», как ты говоришь, имеет свое назначение. Вулканические потрясения необходимы для созидания мира. Без них почва останется каменистой, негодной для своего назначения.

Любовь не умирает, но принимает новую форму. Цветок увядает, когда созревает плод. Влюбленный превращается в помощника, утешителя, в супруга. Мне кажется, что вся тайна брака в способности примиряться с другим человеком. Это равносильно терпению, самообладанию, всепрощению.

Для этого следует отказаться от самомнения, допуская, что и в нас самих много недостатков, требующих исправления. Для этого необходимо отказаться от многих привычек и прихотей, которыми мы дорожим. Для этого надо подчинить наши желания требованиям других; принять условия и свыкнуться с средой нам несимпатичной. Для этого необходимо полюбить сильно и глубоко, забыв мрачную сторону жизни, отказаться от ссоры, несправедливости, недоразумения, предав все это забвению. Для этого надо иметь храбрость, быть радостным и сохранять здравый смысл.

– Вот и я говорю то же самое, – объяснила Робина. – Для этого надо любить человека со всеми его недостатками.

Дик вернулся с поля. Робина встала и скрылась в доме.

– У тебя вид торжественный, папа, – заметил Дик.

– Размышляю о жизни, Дик, – признался я, – О ее значении и о возможности ее объяснить.

– Да, жизнь – задача, – согласился Дик.

– Задача не легкая, – заметил я. Мы курили молча.

– Любовь достойной женщины может оказать сильную поддержку человеку, – сказал Дик.

Он был красив, казался весел, с юношеским задором он бросал вызов судьбе.

– Весьма сильную, – согласился я.

Робина его позвала ужинать.

Он последовал за ней в дом.

Их смех доносился до меня сквозь полуотворенную дверь.

Из мрака слышался глухой шепот.

Мне казалось, что среди молчания я слышу дальний звук гармонии вращающегося колеса Закона.

XI

Мне кажется, Вероника будет автором. Ее мать думает, что этим объясняются многие странности ее характера. Рассказ не докончен. Его отложили, о нем забыли, принявшись писать пьесу для театра.

Мне попалась на днях ее тетрадь «Краткие заметки». Они очень интересны. Делаю из них выписки. Орфография исправлена.

«Сцена происходит на луне.

Но там все то же, что на земле.

С одним исключением. Там всем распоряжаются дети, взрослые этим недовольны.

Но им ничего другого не остается.

Что-то с ними произошло? Что? Неизвестно. Мир все тот же, как в старых сказках. До грехопадения.

Ночью являются феи; они танцуют, также и ведьмы. Они вас зачаровывают, превращая вас в бездушные предметы.

В пещере скрывается дракон. Он нападает на людей и их пожирает.

Являются великаны. И всякие магические чудеса. Дети все знают.

Что с этим делать? Они обучают взрослых. Последние им не верят.

Они любят спорить. Это утомляет детей. Но дети терпеливы и справедливы.

Взрослые должны посещать школу. Им приходится много учиться.

Бедняги! Они это ненавидят.

Им сказки не интересны. Им безразлично, чем они кончаются.

Кораблекрушения на Необитаемом острове. А разные языки?

Это им пригодится, когда они будут детьми. Им придется говорить с разными животными.

Заняться магией. Она глубока.

Это им ненавистно. Они считают это вздором. Они на выдумки хитры. Читают пустые романы.

Под столом. Все о любви. На их учение бросают напрасно детские деньги. А заработать их трудно.

Но дети им прощают, вспоминая, что они сами чувствовали, будучи взрослыми. Твердость прежде всего.

Дети им дозволяют соблюдать праздники. Они полезны тем, что освежают вас.

Но взрослые очень глупы. И не любят умных игр. Как, например, игр в индейцев или в пиратов.

Это могло бы помочь развитию их способностей на будущее время. Они только любят играть в мяч.

Это ни к чему. Для суровой действительности. Или говорить! Боже, как они говорят!

Есть один взрослый! Он очень умен. Может рассуждать обо всем.

Но это ни к чему. Только портит дело. Его отправляют спать.

Есть еще два взрослых. Мужчина и женщина. Они говорят о любви. Все время. Даже в хорошую погоду.

Что довольно скучно. Но дети терпеливы. Они надеются, что это со временем пройдет.

Есть и умные среди взрослых. Они служат утешением своим детям.

Все, что любят дети, хорошо и полезно. Все, что любят взрослые, для них вредно. И им нельзя давать всего. Они требуют чая и кофе. Это расстраивает нервную систему. И напрасно тратят деньги по гастрономическим магазинам. На котлеты. И черепаховый суп.

Детям приходится их укладывать в постель. Давать им лекарство. Пока они не поправятся.

Есть девочка по имени Прю. Она живет с мальчиком Семеном.

Они хорошо ладят. Но не все понимают. У них двое взрослых. Мужчина и женщина. По имени Петр и Марта. Они люди самые обыкновенные. Ни хуже ни лучше. Многое можно из них сделать. Добротой. Но Прю и Семен плохо взялись за дело. Весь день они их бранят. Никогда не хвалят. Никогда!

Однажды летом Прю и Семен повели Петра на прогулку. Навстречу корова. Хорошее средство испытать знание Петра в языках. Они его просят поговорить с коровой. Та их не понимает. Он не понимает коровы. Они приходят в бешенство. «К чему, – говорят они, – платим мы так дорого за то, что вас учат языкам». Первоклассные коровы. Когда вы попадаете в деревню, вы не умеете говорить.

Он утверждает, что умеет. Но они его не слушают, продолжая выходить из себя.

Наконец все объясняется. Эта корова была родом из Джерсея. Она объяснялась на тамошнем наречии. Поэтому Петр ничего не понял. Разве они извинялись? Конечно, нет!

В другой раз. Это было утром, во время завтрака.

Марте не понравилась настойка из малины. Она отказалась ее выпить. Симон вошел в комнату.

Заметил, что Марта не пьет настойку. Спросил почему? Она ответила, что настойка не вкусная.

Он это отрицал. Уверял, что она должна ее пить. И как неприятно, что взрослые всегда недовольны. Хорошей, здоровой пищей, доставляемой им добрыми детьми. Если б он был взрослый, он бы не посмел отказаться, и так далее.

Все в том же роде. В доказательство он налил себе чашку малины и выпил. Залпом. Он уверял, что напиток превосходный. А сам вдруг побледнел и вышел из комнаты.

Прю вошла в детскую. Заметив, что Марта не выпила малиновую настойку, она ее спросила почему.

Марта ответила, что настойка не вкусна.

Прю ее пристыдила, уверяя, что настойка – напиток полезный и хороший.

Она должна его одобрить. Не напиваться же ей чаем или кофе. Их ей не дадут. Этим все кончится. И так далее. В доказательство она выпила целую чашку. Залпом. Сказала, что напиток хорош. Побледнела. И вышла из комнаты.

Оказалось, что это вовсе не была малиновая настойка. Но просто красные чернила, которые попали в графин из-под настойки. По ошибке.

Им бы не пришлось заболеть, если бы они послушались доброй Марты. Так нет же!

У них были свои взгляды, от которых они ни за что не хотели отказаться. Что взрослые ничего не понимают. Это была ошибка, как оказалось позднее».

Были наброски и в другом роде, сделанные крупными штрихами, но затем оставленные. Трудность избегнуть слишком близкого сходства с живыми оригиналами, очевидно, остановила Веронику.

Против подобной попытки представить Дика в настоящем свете была сделана заметка на полях: «Лучше оставить. Пожалуй, обидится».

Напротив другого портрета, очевидно миссис Сен-Леонар, заметила: «Слишком верно, к сожалению. Надо уничтожить».

Другая характеристика какого-то господина: «Не лишен таланта. Для рассказов. Некоторые не дурны».

Многообещающая коллекция в общем. Судя по описанию, есть один человек рациональный: «когда не бредит. Но непоследовательный».

Он взрослый, она маленькая девочка: «она не красива, но привлекательна. Мы ее назовем Энида». Понятно, что если бы все дети превратились в Энид, не осталось бы желать ничего лучшего.

Он единственный родственник маленькой девочки. Но она считает своей обязанностью исправлять всех неисправимых стариков, в которых другие дети отчаиваются. Она надеется на них подействовать добротой. Она всегда терпелива. И справедлива.

Первый среди ее многочисленных proteges – военный человек, старый полковник; пока она им не занималась, он мог служить примером того, чем может сделаться человек, предоставленный заботам неопытных детей.

Он выражался грубо, повторяя слова, подслушанные у пиратов, «конечно, не понимая их ужасного значения».

Он прячет сигары в дупло деревьев и курит исподтишка.

Он разыгрывает лентяя. Отвлекает стариков от учения. Их находят в лесах, в подвалах за картами, играющих на шестикопеечную ставку.

Разве Энида выходит из себя и неистовствует? Разве она угрожает им пожаловаться дракону, в случае если ей попадет еще хоть одна карта на глаза. Тому дракону, который от гнева будет готов убить полковника и проглотить его? Нет. Нет, она не пользуется такими средствами. Вместо этого она снисходительно улыбается, говоря, что взрослые любят играть в карты, что весьма естественно; она на них не сердится. Ему нечего убегать и прятаться в сыром подвале. «Она намерена сама с ним поиграть в карты». Это замечание производит впечатление на полковника. Он проливает слезы. Она предлагает поиграть в карты в саду, после учения. Если он был умен.

Наконец полковник излечивается от своего пристрастия к картежной игре… Считать ли это последствием ее влияния – остается неизвестным, об этом не упоминается в «записках».

Что касается создания пьесы, Вероника, как я знаю, сочинила ее не одна, но при постороннем содействии.

Постройка дома была закончена в сентябре. Молодой Бьют делал чудеса. Мы играли эту пьесу в пустой бильярдной; за ней следовала другая пьеса в одном акте моего сочинения. По этому случаю дом обогрелся. Набралась толпа зрителей, и все закончилось танцами. Все очень веселились, за исключением Берти Сен-Леонар; он играл принца и не мог снять своего шлема перед ужином. Шлем хорош, но его неудачно надели. Несведущие люди, желая помочь ему освободиться от шлема, помогли еще крепче завертеть винт. Его не только нельзя было снять, но даже найти отверстие, чтобы актеру можно было напиться. Всех это рассмешило, исключая молодого Герберта Сен-Леонара. Наш мэр, веселый старичок, уверял, что об этом надо напечатать в юмористическом журнале. Местный корреспондент напомнил ему, что покойный Джон Лич уже упоминал о подобном инциденте и воспользовался им для комичной иллюстрации. Ему казалось, что этим дело кончится. Но Сен-Леонар и викарий, – вообще соперники по авторитету, которым пользуются каждый из них, – заспорили о вооружении в XIV столетии и поочередно старались доказать справедливость своей теории на голове мальчика. Нам пришлось отправить молодого Гопкинса в тележке, запрягши ослика, за кузнецом. Теперь я понял, каким способом Гопкинс пользуется, чтобы сдвинуть с места этого ослика. Гопкинс уверяет, что его способ гораздо лучше, чем беспощадное битье. Тем более, что на деле ослик вовсе не понимает, за что его колотят. Пожалуй, придется согласиться с этим мальчиком.

Дженни играла роль бабушки в седом парике и в фижмах. Из нее выйдет со временем прелестная старушка. Седые волосы ей очень к лицу, они придают ей много изящества. Я недоверчиво осматривался, сожалея, что мы пригласили столько молодых людей. Дик меня беспокоит. Сознание собственных недостатков, возникшее в нем внезапно, его угнетает. Но это сознание ему полезно. Однако я не хочу, чтоб из-за него он потерял Дженни. Она, насколько я могу судить, ему пара. Добрые люди находят свое счастье в возможности помогать другим. Когда-то я знал одну прекрасную молодую девушку, трудолюбивую и благоразумную. Она ошиблась, выйдя замуж за отличного человека. Ей нечего было делать. Она перестала им интересоваться, посвятив свои силы воспитанию мальчиков, находящихся в исправительном заведении. Это очень жаль: многие женщины были бы рады иметь такого мужа.

Обыкновенный греховный человек нашел бы в ней поддержку. Я должен серьезно переговорить с Диком. Я ему укажу, какой он подходящий муж для нее. Я уверен, что он может дать ей счастье на всю жизнь.

Вероника играла роль принцессы с маленьким Фуа – «роковым сэром Робертом» – в виде пажа. Что-либо более удачное редко появлялось на английской сцене.