сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 69 страниц)
– Я его ненавижу! – всхлипнул Кирилл. Он вдруг порывисто обвил шею Руднева руками, натягивая ремень, которым был пристёгнут к креслу, и уткнулся носом в воротничок рудневской рубашки.
Андрей Константинович поначалу напрягся от бергеровской непосредственности, но потом трезво рассудил, что ребёнка необходимо утешить, и заставил себя выдохнуть.
– Ты не одинок, – грустно усмехнулся Руднев. – Все, кто с ним связан – ты, я, Панарин – все его ненавидят. Это ли не чудо?
– Чудо, что никто из нас его не придушил!
– Ты не сказал никому? – осторожно поинтересовался Руднев. – Насчёт проводника?
– Нет. И Вы не скажете, – твёрдо произнёс Кирилл.
– Ты… уверен?
– Уверен, – отрезал Бергер. – Он не успокоится, пока сам не убедится, что пальцы в розетку совать не стоит. Думаете, почему я решил исчезнуть? Я ему мешал. Сдерживал. А он не сможет двигаться дальше, пока не закончит для себя эту историю с проводником. Он, кстати, хочет попробовать сделать ещё один…
Тут уж Рудневу стало по-настоящему плохо: он похолодел и начал задыхаться. Бергер лихорадочно выпутался из ремней безопасности и крепко взял его за руку, по которой тотчас потекло к сердцу приятное покалывающее тепло. Расстегнув рудневское пальто, Кирилл положил другую руку ему на грудь и, закрыв глаза, сосредоточенно зашептал что-то. Стало хорошо, легко. Разноцветные огни беззвучно скользили по потолку автомобильного салона вслед за проносящимися мимо машинами. Шуршание шин, беспокойные гудки, ревущие моторы – всё это было там, за окном. А здесь ласковые волны безмятежности и Бергер, чьи контуры мягко светились в темноте… Светились?! Андрей Константинович резко отрезвел и выпрямился на сиденье, во все глаза уставившись на удивлённого Кирилла.
– Ну вот, опять! – пробормотал Руднев, хмурясь. – М-м-м, как светло! – простонал он, прикрывая глаза ладонью.
Кирилл, с недоумением глядящий на него, вдруг засмеялся – сначала тихо, короткими всхлипами, а потом расхохотался во весь голос, лбом уткнувшись в рудневское плечо.
– Здорово Викентий Сигизмундович с Вами поработал! – радостно сообщил он. – Любит он Вас! Его защиты на троих с избытком хватит! Странно даже, что остальные не видят, как Вы сияете, словно новогодняя ёлка!..
========== Глава 97. Вы боги ==========
– «Ани амарти: элохим отэм увнэй элийон кульхэм» (1), – бегло с хорошим гортанным произношением прочёл Роман и поднял глаза на Исаака Израилевича. – Я нашёл толкование… Шофэт – судья – именуется Богом, поскольку суд – Божественная прерогатива… Но это как-то… плоско что ли… У Вас, наверное, есть объяснение поинтересней?
1 «Я сказал: вы боги и сыны Всевышнего все вы» – Пс. 81,6. (древнеевр.).
Мюнцер, подперев голову рукой, глядел на Романа с лёгкой иронией.
– Мне достаточно толкования данного Спасителем, – насмешливо заверил он. – Не помню точно, но, по-моему, так: «Не написано ли в законе вашем: Я сказал: вы боги? Если Он назвал богами тех, к которым было слово Божие, Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствуешь, потому что Я сказал: Я Сын Божий?».
– То есть…
– Это обо всех нас: «Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы». Посмотрите что там дальше: «Ахэм кеадам тмутун ухʼахад хассарим типполу» (2) – «Но вы умрёте, как человек». Вы – боги, но умрёте, подобно смертным существам…
2 «Но как человек погибнете, и как всякий из царей падёте» – Пс. 81,7. (древнеевр.).
– Но как тогда понимать: «Элохим ницав баадат эль, бекэрэв элохим йишпот»?
– Чего тут непонятного? – Мюнцер крупно, по-птичьи моргнул, ехидно склонив голову набок. – «Бог встанет в собрании богов, среди богов будет судить…». Или Вы сомневаетесь, что Он будет судить?
– Кого? Богов? – терпеливо уточнил Роман.
– Нас, молодой человек, нас. Бнэй Элийон – это мы. Мы – Сыны Всевышнего. В этом залог нашего будущего совершенства. Если мы не причастны Божеству, мы никогда не сможем достичь обожения. И наоборот. Если Вы это осознаете, всё остальное станет для Вас неважным. Вы оставите все Ваши ухищрения и пойдёте за Ним туда, куда Он позовёт.
Роман надменно выгнул бровь и хмуро уткнулся обратно в книжку. Видно было, что объяснения Мюнцера ему ох, как не понравились…
– Может быть, Вы говорите о том, что знаете, – отозвался он после неприятной паузы. – У меня другой опыт.
– Какой же интересно? – оживился Мюнцер. – Может, чаю? За чаем и расскажете… – Он засуетился, убирая со стола книги, и Роман встал, чтобы помочь ему.
Вдвоём они быстро управились с сервировкой и вскоре уже сидели за круглым столом, покрытым старомодной кружевной скатертью, под бахромчатым абажуром, низко нависающим над столом, и пили ароматный крепкий чай из белых чашек прекрасно сохранившегося ленинградского фарфора.
– Вы собирались что-то рассказать… – мягко напомнил Исаак Израилевич.
– Ничего особенного, – нахмурился Роман. – Просто согласно моему личному опыту, «богом», как Вы говорите, делает человека знание.
– Вы сейчас какое-то специфическое знание имеете в виду? – с невинным видом уточнил Мюнцер.
– Почему «специфическое»? – ещё больше помрачнел Роман.
– Потому что слова Торы – это тоже знание. Только другого… хм… качества.
– Хорошо. Могу конкретизировать. Знание о том, что мир – это энергия, даёт возможность человеку эту энергию преобразовывать, управлять ею, менять частоту вибраций, а, значит, владеть миром и быть хозяином самому себе. Я могу сделать так, что Вы увидите мир вокруг, как совокупность энергетических потоков и вибраций, а Вы чем докажете свои слова?
– Наверное, не стану умирать «кеадам» (3), – с лукавой улыбкой ответил ему Мюнцер.
3 Как человек – (древнеевр.).
– Но ведь ОН тоже умер! – не выдержал Роман.
– Он умер, чтобы воскреснуть. Он сотворил своей смертью невообразимое. Для нас. Он выкупил нас всех у смерти. Представьте, сколько энергии высвобождает добровольная смерть невинного человека! А Бога? Безгрешного Сына Божьего?
При этих словах Роман вдруг сильно побледнел и рванул ворот неизменно чёрной рубашки. Лоб его покрылся бисеринками пота, он задыхаясь, навалился грудью на стол.
– Не понимаю… Как будто чёрная ткань перед глазами… Не могу от неё избавиться… – отрывисто выдохнул он, вцепившись побелевшими пальцами в столешницу и сминая вязаное белое кружево скатерти. – Постоянно её вижу, постоянно…
Мюнцер уже стоял рядом с Романом и глядел на него с сочувствием и жалостью.
– Вам надо отдохнуть, молодой человек. – Он положил свою старческую руку на голову Романа и легонько погладил его тёмные волосы едва заметным движением пальцев. – Закройте глаза. Всё пройдёт. Это не страшно…
Эти слова было последнее, что Роман услышал, проваливаясь в глубокий, безмятежный, крепкий сон.
Проснулся он в кресле – посвежевший и отдохнувший – и никак не мог вспомнить, почему уснул. Вернулся к столу. Они выпили с Мюнцером ещё чаю. Очень мило побеседовали при этом. Потом тепло попрощались до следующего занятия. Правда Исаак Израилевич глядел в прихожей на своего ученика как-то уж очень печально и задумчиво. Роман хотел было спросить, почему, но передумал: мало ли – просто устал человек!
***
– Ну, говорил я тебе, что долго скрывать своё варварское вторжение в его сознание вам с Бергером не удастся? – терпеливо вздохнул Радзинский, протягивая Аверину скомканную голубую рубашку.
Николай Николаевич встряхнул её и тщательно расправив, развесил на верёвке.
– Ну, кто же знал, что он такой уникум! – неохотно отозвался он. – Всё, или ещё что-то осталось?
Викентий Сигизмундович заглянул в тазик:
– Носки ещё. Если хочешь, я сам их повешу. А, насчёт, «уникума» – я знал. Я целый год тебе об этом твержу! Но ты, как капризная принцесса, Коль! Уши руками зажал, глаза зажмурил и каблучками в истерике топаешь всякий раз, когда я об этом заикаюсь!
– Ты… – Как не был Аверин возмущён этой предательской речью, вежливое удивление на лице – вот всё что он себе позволил. – На. Сам повесь, – он сдержанно швырнул мокрыми носками в Радзинского и с бесстрастным лицом покинул балкон.
Викентий Сигизмундович отставил тазик в сторону и пошёл следом за Авериным.
– Никуся, ты за «принцессу» обиделся? Да? – понимающе усмехался он. – Беру свои слова назад. Могу заменить «принцессу» на «ребёнка» – суть та же. «Как капризный ребёнок» – такой вариант тебя больше устроит?
– Нет! – Николай Николаевич резко затормозил и развернулся на сто восемьдесят градусов так неожиданно, что Радзинский практически врезался в него и Аверин не упал только потому, что Викентий Сигизмундович машинально придержал его за плечи. – Оскорбительна суть, а не только форма твоего… заявления! – непреклонно стряхивая его руки со своих плеч, звенящим от напряжения голосом заговорил Аверин. – По-твоему выходит, будто я из личной неприязни принижаю достоинства твоего любимого Ромы! На самом деле – и ты прекрасно об этом знаешь – я каждый раз останавливаю тебя, когда ты начинаешь его восхвалять, просто потому, что мне страшно! Меня охватывает паника всякий раз, когда я вспоминаю, какого монстра мы пригрели! И у меня сердце кровью обливается, когда я наблюдаю, как тяжело приходится с ним Кириллу! Поэтому – да, я рад, что какое-то время тот сможет пожить спокойно, как он этого, несомненно, заслуживает!
Радзинский слушал Николая Николаевича с такой жалостью и с таким горячим сочувствием, что любой другой на месте Аверина непременно счёл бы себя смертельно оскорблённым тем откровенным снисхождением, которое сквозило в его взгляде.
– Ну, Коль, ну, прости, – наконец, пробасил он виновато. – Не хватало ещё нам поссориться. Коль, я тебя умоляю… – просительно сказал Викентий Сигизмундович и протянул к Аверину руки.
Николай Николаевич смерил Радзинского всё ещё гневным взглядом, но потом со вздохом шагнул ему навстречу и обнял, прижавшись щекой к его могучей груди. Радзинский удовлетворённо хмыкнул и, в свою очередь, крепко обхватил Аверина руками и потёрся носом о его макушку.
– Вот и славно, – бархатисто мурлыкнул Викентий Сигизмундович. – А по поводу Шойфета… Я только хотел обратить твоё внимание, что у него всё не как у людей. Он видит тот блок, который поставил ему Бергер, причём видит его именно в тот момент, когда тот начинает работать. Ты мог предположить что-нибудь подобное? Лично я потрясён. Шойфет, несомненно, великолепно натаскан замечать любого рода магическое воздействие, которое может быть на него оказано. Просто он ребёнок ещё и сам этого не понимает. Помнишь, он увидел рудневскую привязку до того, как тот реально её сделал? Нам стоит это учитывать.
– Кеш, я на пенсию хочу. Я так устал… – вдруг жалобно прошептал Аверин, теснее прижимаясь к Радзинскому.
– Ко-о-ля… – нервно засмеялся Викентий Сигизмундович. – Побойся Бога! Ты… мальчик ещё!
– Ничего, что я седой?
– Коль, вот честно – я даже не заметил, как ты поседел! Светленьким был, светленьким и остался! А, насчёт того, что устал – потерпи немного. Скоро каникулы. Будешь у меня только есть, спать и гулять. И книжки читать только для развлечения!..
========== Глава 98. Свои люди... ==========
– Извинения приняты? – Роман с улыбкой указал на обмотанные вокруг рудневского запястья сапфировые чётки.
– Ты само очарование, Роман Аркадьич! Как можно долго на тебя сердиться? – криво усмехнулся в ответ Руднев. Он был морально готов к этой встрече. Но его тело – увы! Во-первых, Андрея Константиновича – нет, не тошнило в присутствии Романа, хуже – он задыхался. Во-вторых, рассудок твердил, что перед ним – московский подросток, сын его однокурсника, мальчик с не очень хорошими наклонностями, однако всё же мальчик. Но тело ясно ощущало, что перед ним – Повелитель, его – Руднева – Наставник, существо очень опасное, могущественное и жестокое.
Похоже, Роман прекрасно понимал, что происходит с боссом, потому что любезно предложил ему сесть в кресло, а сам отошёл в противоположный угол аверинского кабинета и остановился возле книжного шкафа чёрным зловещим силуэтом.
– Не думайте, что я переоценил свои силы, – обратился он оттуда к господину адвокату. – Я бы справился. Я знаю, как изменить направление. Я бы зацепился за Карту.
– Ну, конечно, во всём виноват я. Кто бы сомневался… – сухо откликнулся Руднев.
Ох, как Роман Аркадьич взвился! Как гневно сверкнул глазами! Хорошо, что сумел притушить свои эмоции… Но Андрею Константиновичу хватило и этой дозы романовой агрессии – он сразу сдержанно схватился за сердце.
– Николай Николаевич! – тотчас крикнул Роман. Аверин с книгой в руке немедленно возник на пороге. – Можно Вас попросить поприсутствовать?
Николай Николаевич скользнул внимательным взглядом по напряжённой спине Руднева и смиренно кивнул:
– Конечно, Рома.
Он сел в соседнее с рудневским кресло, как можно ближе к господину адвокату, и деликатно положил свою ладонь на серый рукав его пиджака.
– Ладно. Я виноват, – усмехнулся Роман. – Я должен был всё предусмотреть. – Он неспешно приблизился, пристально наблюдая за рудневской реакцией и, убедившись, что всё в порядке, взял стул, поставил его напротив босса, и сел по своему обыкновению на него верхом, положив локти на деревянную спинку. – А Вы похорошели и помолодели, Андрей Константинович, – неожиданно хмыкнул он. – Магия?
– Нет, Роман Аркадьич. Это смерть пошла на пользу моей внешности. Рекомендую, – любезно улыбнулся господин адвокат. – И я попросил бы – без фамильярности, – холодно добавил он.
– Да я и так уже – на «Вы», со всем почтением!.. – развёл руками Роман. Но, поймав укоризненный взгляд Николая Николаевича, покорно вздохнул, – Ладно, постараюсь…
– Может, перейдём к делу? – вежливо поинтересовался Руднев.
– Перейдём, – весело согласился Роман. – Вы мне снова нужны, как воздух, Андрей Константинович. Я не случайно о Вашей внешности заговорил. Мне нужен Ваш мастерски созданный образ, Ваш опыт, Ваша репутация в определённых кругах. Я предлагаю Вам стать мной. Действовать от моего имени, желательно так, чтобы никто не заподозрил обмана.
– Прости, Роман Аркадьич, но я не понял ни-че-го, – с искренним недоумением признался Руднев.
– Объясняю, – охотно отозвался Роман. – Одним из последствий нашего с Вами неудачного эксперимента с проводником оказалась активация моей связи, скажем так, с группой людей, за которых я несу ответственность. По иронии судьбы люди эти один другого краше: маги, колдуны, ведьмы… Наверное, есть кое-кто и попроще, но они ничего и не уловили – их нам потом придётся искать… Сами понимаете, шестнадцатилетний мальчик в их глазах вряд ли будет авторитетом. А вот Вы… В общем, я готов на всё, чтобы Вы согласились. Имейте в виду: я не отстану. Для меня весь вопрос в цене – можете торговаться. Только – одна маленькая деталь – Вы тоже один из этих людей. Собрать их и наставить на путь истинный наша с Вами (ну, ещё Евгения Алексеевича) святая обязанность. Ну, так как? Что скажете?
А сказать-то было решительно нечего. Андрей Константинович, потрясённый до глубины души, молчал и глядел на Романа с таким ужасом, с такой тоской, с таким отчаянием, как будто только что выслушал из уст судьи свой смертный приговор. Молчал и Роман. Ждал, разглядывал босса, ухмылялся.
Тогда заговорил Николай Николаевич.
– Дело обстоит не совсем так, как нам Рома сейчас изложил. Правда о мире проста: Вселенная – это единый организм. И мы все связаны. Те, кто в силу своего духовного возраста способны позаботиться уже не только о себе и о своём собственном духовном развитии, но в состоянии помочь и другим, получают такую возможность. Однако наше сознание ограничено – любой духовно развитый человек это понимает – поэтому мы не можем действовать по собственному усмотрению. Мы полагаемся на Промысел, который охватывает всё, а, значит, намного точнее и в частностях. Задача каждого из нас: стать безупречными проводниками этого Промысла – всеобъемлющего Божественного плана, который касается всех. Ну, и, разумеется, по нашей малости фронт наших работ ограничивается на определённом этапе теми людьми, которые непосредственно с нами связаны. Это тоже духовная реальность: мы не приходим в этот мир поодиночке.
Теперь, что касается конкретно вашей линии… У нас, если вы заметили, нет главного, потому что мы все относимся друг к другу с любовью. Тот, кто сильнее, кто старше, для нас скорее отец, чем повелитель. У вас же, в силу всем нам понятных причин, никто не желает подчиняться, каждый считает себя самым-самым и, соответственно, признаёт только силу. Самым сильным в вашей связке объективно является присутствующий здесь Рома. Что все невольно и засвидетельствовали, явившись к нему на поклон. Это значительно упрощает задачу. А о трудностях мы поговорим после того, как услышим ответ Андрея Константиновича.
Аверин умолк и устремил вопросительный взгляд на застывшего элегантным изваянием Руднева.
