сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 69 страниц)
«Какой-то ботанический справочник», – решил Кирилл. На каждой странице имелись иллюстрации, во всех подробностях изображающие растения – с корнями, цветами, плодами и семенами. Даже во сне Кирилл подавился смешком: «Всё-таки я ботаник – Шойфет в точку попал».
Однако ничего пугающего Кирилл в книге не находил. Он уже отвлёкся от своей первоначальной цели и погрузился в чтение, поскольку заметил, что речь в справочнике идёт не о каких попало, а о лекарственных растениях. Совершенно забывшись, он переворачивал страницы, пока не наткнулся на вложенный между ними листок.
В глазах почему-то сразу потемнело и сердце забилось так часто, что в груди стало больно. Кирилл сразу понял, что уже не раз видел эти загадочные знаки, покрывающие поверхность нарисованного диска. Только теперь привычная схема была развёрнута и дополнена начальными фразами заклинаний, из который следовало, что учитель (так вот, кем был для Кирилла из прошлого таинственный незнакомец!), что учитель решил продать душу дьяволу. Причём выгодно продать – в обмен на физическое бессмертие.
Но разве можно верить отцу лжи (1)?! Так подумал тот Кирилл. А Кирилл нынешний увидел отвратительную в своей простоте правду: незнакомец, которого он в прошлой жизни считал своим учителем, был весьма продвинутым чёрным магом. И не собирался он ничего продавать. Он выступал в этой сделке не как жалкий проситель, а как сознательный и полноправный партнёр.
1. «Диавол» в переводе с древнегреческого означает «клеветник».
========== Глава 32. Долги ==========
Ночь самое мистическое время. Роман предпочитал поспать несколько часов днём, чтобы потом располагать этим ценным временем от заката до рассвета. Даже когда приходилось вставать по утрам в школу, он раньше трёх часов ночи никогда не ложился. Конечно, здесь, в городе, тишина была весьма относительной. Её периодически взрывали то рёв мотора несущейся на полной скорости машины, то пьяные повизгивания расшалившейся молодёжи, то завывания автомобильной сигнализации. Если бы не Руднев, сидел бы Роман сейчас на даче у тётки, и в открытое окно тянуло бы острым волнующим запахом ночи и отстранённое стрекотание цикад ласкало бы его слух.
На столе перед ним лежала Тора, раскрытая на самой первой главе. Все последние беседы с пастухами вертелись вокруг первых строчек Книги Бытия. Отделить свет от тьмы… Роман был законченным циником – практичным до мозга костей. Он не собирался обманывать любимого себя. Он чётко осознавал, что, принимая условия Карты, он попадает в отлаженную систему. Ему открывают Путь. Но чтобы встать на этот Путь, не говоря уже о том, чтобы продвинуться по нему к заветной цели, надо начать делать. Предполагается, что для этого он должен в своей повседневной жизни отделить Добро от Зла, то есть решительно ничего плохого не делать сознательно. Оценить все явления жизни с этой точки зрения и не позволять себе закрывать на это новое знание глаза. Это и есть первая ступень. Только первая ступень!
Роман не собирался делать вид, что не понимает, какие именно вещи в библейской традиции именуются злом. Тем более что в Торе это разъяснялось недвусмысленно и весьма подробно. Но он не был готов к подобным жертвам. Знания и умения получаемые от Руднева несомненно были тем самым, чего он и хотел. И они, с точки зрения Торы, были бесспорным злом. Тупик… Или всё-таки можно как-то обойти эти жёсткие условия? Вдруг он сумеет пройти по Пути, не принимая его?..
Тело внезапно напряглось. Оно, как хороший сторожевой пёс, всегда предупреждало своего хозяина о потенциальной опасности. Роман медленно оглянулся в сторону кресла, откуда шёл тревожный сигнал и едва не подскочил от неожиданности.
– Бергер?!..
Знакомая фигура не шевелилась. Бергер, слегка ссутулившись, смотрел на него долгим тоскливым взглядом, полным непонятной горечи и печали. Сплетённые в замок пальцы неподвижно лежали на коленях.
Потеряв дар речи, Роман, как околдованный, смотрел во влажно мерцающие в полутьме голубые глаза, и ему казалось, что своим взглядом Бергер самым натуральным образом вытягивает из него душу. Романа охватила паника. Наверное так чувствует себя человек при обыске, когда чужие руки в присутствии посторонних людей вываливают на всеобщее обозрение твоё исподнее, сугубо личное и всё то, что не предназначено для чьих-то взоров. Когда Бергер, наконец, отвёл глаза, Роман почувствовал себя опустошённым. Но самого Бергера соприкосновение с Романом, кажется, отравило ещё больше. Он совсем поник, мерцание, окружавшее его силуэт, стало безжизненным и тусклым.
– Бергер? – почему-то шёпотом позвал Роман, со всё возрастающей тревогой всматриваясь в призрачное видение. Но в кресле уже никого не было.
***
Аккуратной стопкой сложив потёртые ноты, Кирилл направился вниз. С хоров приходилось спускаться по винтовой лестнице, которая подрагивала при каждом шаге, заставляя его мёртвой хваткой вцепляться в перила. Кроме того, Кирилл просто боялся высоты, и промежутки между ступенями пугали его своими зияющими провалами до такой степени, что он предпочитал шагать вниз наощупь, крепко зажмурив глаза.
– Ты так когда-нибудь навернёшься, – где-то близко пробасил Радзинский, снимая его со ступенек.
Кирилл перевёл дух и сердечно поблагодарил деда. Тот усмехнулся:
– Ещё немного и нас по твоей милости так просто отсюда не выпустят. Сегодня настоятель уговаривал Аверина оставить тебя здесь на всё лето. И надо было тебе продемонстрировать ещё и свои певческие таланты!
Бергер и в самом деле прижился в монастыре. Ему были рады и в библиотеке, и в кухне, и на клиросе. А с недавнего времени он аккуратно ходил на все службы: пел, читал, помогал в алтаре, где и попался на глаза настоятелю. Ангельский вид Бергера умилил отца архимандрита, а посыпавшиеся со всех сторон похвалы разнообразным кирилловым достоинствам привлекли к нему самое пристальное настоятельское внимание.
– Пусть Николай Николаевич передаст отцу Дионисию, что лично я готов хоть завтра постричься в монахи и остаться здесь навсегда, – совершенно серьёзно ответил Кирилл.
Радзинский нахмурился:
– Не валяй дурака, Кирюха! Это не твоя стезя.
– Почему это не моя? – обиделся Кирилл. – Мне здесь нравится. Ничего больше не хочу.
Радзинский со вздохом закатил глаза:
– Жаль, что Коля не отвёз тебя в Диснейленд. Там бы тебе тоже понравилось, но проблем было бы меньше.
– Диснейленд? – удивлённо переспросил подошедший Аверин. – Кто из вас впал в детство?
– Викентий Сигизмундович считает, что монаха из меня не выйдет, – пожаловался Бергер.
– Ну почему же, – терпеливо ответил ему Радзинский. – Монах из тебя выйдет. Очень хороший монах. Но ты – не монах. Ясно?
– Нет, не ясно, – губы Бергера искривились, как будто он собирался заплакать, и взгляд его стал ужасно жалким. – Возьму и останусь, – прошептал он.
Радзинский скрестил руки на груди.
– Я, кажется, догадываюсь, – насмешливо протянул он, – откуда такое жгучее желание «забыться и заснуть». Ты опять навещал этого самовлюблённого пингвина! – По тому, как Кирилл опустил глаза, стало ясно, что дед прав. – Когда ты уже поймёшь: не надо ждать от людей благодарности. Просто делай то, что должен.
– Я ничего ему не должен! – неожиданно гневно выкрикнул Кирилл. Николай Николаевич, успокаивая, сочувственно взял его сзади за плечи.
– Верно. Не должен, – зло сощурился дед, да так, что Бергер под его взглядом съёжился и спиной вжался в Аверина. – Ему.
Бергер потерянно заморгал заметно увлажнившимися глазами. Возразить ему, похоже, было нечего.
Радзинский удовлетворённо хмыкнул, довольный произведённым эффектом, но голос его сразу заметно смягчился:
– Когда в процессе раскаяния дойдёшь до последней стадии самоуничижения, с удовольствием отскребу тебя от пола.
– Перестань, – шепнул Кириллу на ухо, стоявший позади него Аверин, и легонько встряхнул мальчика за плечи. – Не хватало нам ещё затяжной депрессии на фоне обострившегося комплекса неполноценности. Он тебя просто дразнит. Разве ты не видишь?
– Ничего подобного, – язвительно заметил Радзинский. – Наш благородный герой сам просил меня не проявлять к нему никакого снисхождения, буде какая блажь взбредёт ему в голову. И велел вправить ему мозги, если он вдруг начнёт сомневаться. К сожалению, критический момент настал, и я обязан выполнить своё обещание. Так ведь? – он наклонился к Кириллу. Тот встретил его взгляд безропотным и обречённым молчаливым согласием. – Так что, Коля, оставь свою неуместную жалость при себе. – Дед, бесконечно довольный собой, снова выпрямился с монументально скрещёнными на груди руками.
– Могу я, наконец, узнать, из-за чего вы сцепились? – смиренно вопросил Аверин.
– Кирюша решил податься в монахи, – ехидно протянул Радзинский. – Видимо, подумал, что он один такой умный, чтобы догадаться прожить свою жизнь набело, и нам с тобой просто не хватило в своё время духу отречься от мирских соблазнов.
– Я ничего такого не думал, – быстро возразил Кирилл. – И вообще, я всё понял. Хватит уже.
Радзинский усмехнулся.
– Ну, понял, так понял. Пошли. Расскажешь потом, как там дела у Шойфета. А я тебе от Павла Петровича информацию солью.
– Вик! – возмутился Николай Николаевич.
– Что? Я просто называю вещи своими именами! – дед подмигнул немного повеселевшему Кириллу и гордо пошагал к выходу.
========== Глава 33. Нектар цветка лотоса ==========
Практически сразу Кирилл наотрез отказался ложиться спать ночью. Во-первых, чтобы Николаю Николаевичу не приходилось из-за него бодрствовать в неурочное время. Во-вторых, чтобы, открывая глаза, видеть не дрожащие по углам тени, а жизнеутверждающий свет солнца.
Он выпросил у отца Иллариона – хозяина этой кельи – благословение на длинное молитвенное правило, и, вернувшись после Всенощной и добровольного послушания в трапезной, начинал вычитывать его сразу после полуночи. А когда оно заканчивалось, по собственному почину прибавлял ещё пару кафизм из Псалтыри.
Часа в четыре утра, в предрассветных сумерках он выходил на крыльцо, садился на ступеньку и с наслаждением вдыхал свежий прохладный воздух, по вкусу достойный соперничать с нектаром обитателей Олимпа.
В этот невнятный час, когда цвета и звуки ещё не проявились, приглушённые зелёным полумраком уходящей ночи, Кирилл каждый раз переживал чувство волнующей причастности к таинственному моменту сотворения мира. С каждым разом он всё острее ощущал слитность всего существующего и себя – вплавленным в это прекрасное действо под названием жизнь.
В один из таких моментов это осознание достигло в нём такой кристальной ясности, что он непостижимым образом растворился в окружающем пейзаже и в течение долгих бесконечно прекрасных минут покачивался на волнах дивной гармонии. Вся природа в этот миг была его телом. Он чувствовал происходящее на многие километры вокруг. Такой полноты бытия он не испытывал ещё никогда. Всё его существо словно заполнили звуки пасхального благовеста. Этот торжественный, ликующий звон не утихал потом в его душе в течение целого дня. Он летал словно на крыльях. Глаза его излучали свет. И он не мог заставить себя уснуть. А когда сон всё-таки незаметно подкрался к нему, кошмары ему не снились. Вместо этого волны чудесного лазурного света укачивали и омывали его, бережно и ласково, радостно и бесконечно нежно.
Кирилл надеялся, что после этого счастливого события ему будет ничто уже не страшно, однако через некоторое время видения вернулись. Правда, иначе.
Обычно, дождавшись момента, когда жемчуг рассвета превратится в золото полноценного утра, он падал в постель и засыпал как убитый. Просыпался он теперь от глухих, сдавленных рыданий и, напряжённо вглядываясь в темноту, различал перед собой скорчившуюся на полу фигуру. Было больно смотреть, как незнакомец рвал на себе волосы и бился головой о каменную стену, но несравненно больнее было видеть его перекошенное страданием лицо в паре сантиметров от собственного. Человек тянулся к нему рукой и силился что-то сказать, но здесь Кирилл всегда просыпался: срабатывал какой-то предохранительный клапан и слова незнакомца беззвучно растворялись в глухой, ватной тишине.
Если же человеку удавалось дотронуться до Кирилла своей ледяной безжизненной рукой, то он с криком просыпался, и его после этого его ещё долго трясло от невыразимого ужаса.
***
Кажется, Кирилл задремал, потому что совершенно точно не видел, как в их келье появился Радзинский. Судя по джинсам, клетчатой рубашке и собранным в хвост волосам, он приехал на машине, а не просто соткался из воздуха, чтобы их проведать. Тихонько позвякивая чашками, они с Авериным сидели за столом у распахнутого в садик окна, откуда тянуло уже вечерней прохладой, и разговаривали вполголоса.
– Мы не можем изолировать их друг от друга, – недовольно ворчал дед. – Да, Шойфет вытаскивает из него всё самое тёмное. Но это неизбежно. Кстати, последствия пока самые невинные: Шойфет лишь потревожил его глубинную память, и в дневное сознание просачивается то, что ему не надо помнить. Но не сравнить с тем, куда он на самом деле может его утащить!..
– Надо что-то делать с Князевым, чтобы их контакты не кончались каждый раз такой катастрофой, – устало шептал в ответ Николай Николаевич.
– Сделаем, – скрестив руки на груди, дед закрыл глаза и прислонился затылком к стене.
Кирилл подумал, что на месте Шойфета, услышав это многообещающее «сделаем», он бы тихо скончался от ужаса.
– Который час? – неожиданно звонко спросил он.
– Кирюша! Проснулся! – уже в полный голос радостно воскликнул дед, протягивая руки ему навстречу. Он подошёл и крепко его обнял, уколов щёку жёсткой бородой. Он него пахло солнцем, дорогой и – слегка – ладаном. – Ну и видок у тебя, парень, – подивился он, приглаживая его чёлку. – Я так полагаю, это на твоём лице не бледность, а лунный загар?
Бергер заулыбался. А дед неожиданно наклонился и понюхал его волосы:
– Коля тебя лечил? – хмыкнул он. – После него всегда кипарисом пахнет. А у тебя, интересно, какой запах получается?
– Карамель, – смущённо признался Кирилл, вспомнив, как впервые увидел у себя в руках кисточку, блестевшую от масла, когда младшая сестра ободрала об асфальт коленку.
Дед почему-то даже не улыбнулся. Задумчиво погладил его по волосам, потом крепко прижал к груди и поцеловал в висок.
– Одевайтесь оба, – решительно скомандовал он. – Ребёнку, Коля, необходимы Sonne, Wind und Wasser(2). Тебе, правда, тоже, – добавил он, присмотревшись, какие выразительные синяки под глазами украшают осунувшееся лицо Аверина. – И не надейтесь от меня избавиться. Я остаюсь, и буду выгуливать вас каждый день, невзирая на погоду.
– А как же Шойфет? – робко спросил Кирилл.
– А за Шойфета не беспокойся, – ухмыльнулся Радзинский. – Я оставил его в надёжных руках…
2. Солнце, воздух и вода – (нем.).
========== Глава 34. Тора или Диета для Шойфета ==========
У этого ветхого старичка был такой огромный нос, что, казалось, он тянет его вперёд, из-за чего Исаак Израилевич и ходит таким согбенным. Брови на его подвижном лице жили своей отдельной и очень активной жизнью, делая Мюнцера похожим на умненькую, любознательную обезьянку, а живые чёрные глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, и жёсткий ёжик коротко остриженных седых волос довершали это сходство.
– Обратите внимание, молодой человек, – строго говорил Исаак Израилевич дребезжащим голосом. – Эти глаголы могут одновременно спрягаться и по одному, и по другому типу. Постарайтесь не путать их в имперфекте с глаголами, у которых первый корневой – нун. Редупликация в данном случае не указывает на потерю корневого согласного.
Роман почтительно кивал и уверенно принимался спрягать глагол «савав». Он вообще вёл себя с Мюнцером крайне аккуратно и подчёркнуто вежливо. Во-первых, из-за его ветхости – Роману казалось, что при недостаточно бережном обращении тот рассыплется. Во-вторых, он Мюнцера просто опасался – Исаак Израилевич при всей своей старческой немощи был весьма суров и деспотичен. И Роману вовсе не хотелось заработать какое-нибудь унизительное доисторическое наказание, с длинным списком которых господин Мюнцер ознакомил его в самом начале их сотрудничества.
Всякое мелкое рукоприкладство было для Исаака Израилевича в порядке вещей. Схлопотать по губам можно было, всего лишь указав в качестве огласовки патах вместо камац. А за употребление глагола «бара» вместо «аса» можно было запросто получить пощёчину.
