сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 69 страниц)
Андрей Константинович был поражён, насколько действенным с магической точки зрения оказался обряд крещения. В нём всё было правильно. И Руднев отлично понимал, что и зачем делается. И вовсе не символически ощущал то, что происходило с ним в процессе. Когда вода сомкнулась над его головой, он настолько ярко пережил снова момент своей смерти, что его едва не настиг очередной, третий по счёту инфаркт. Но когда он вынырнул, задыхаясь и холодея от ужаса, его затопила волна яркого фиолетового света и он – ослеплённый и оглушённый открывшейся ему новой незнакомой действительностью – совершенно выпал из реальности.
Самым краешком сознания он уловил, как его нарекают в честь святителя Андрея, архиепископа Критского. Сначала Руднев настаивал, чтобы при крещении ему дали другое имя – он хотел Киприан – и в качестве защиты и как знак изменения своей судьбы. Николай Николаевич долго думал над этим, потом взял Андрея Константиновича с собой – в какое-то место неописуемой красоты – где Рудневу твёрдо сказали, что нет на это благословения, и судьба его ждёт другая – совсем не такая, как он предполагает.
Ещё впечатался в память момент Причастия: огненным проникновением в сердце, изгоняющим гнездящийся там холод. Внутри словно зажглось солнце, и Андрей Константинович почувствовал себя, наконец, живым. Судорожно глотнул воздуха и понял, что может теперь дышать легко и свободно – чувствовать, радоваться, любить. Из глаз горячим потоком хлынули слёзы – безо всякого участия с его стороны, как будто открылся внутри, запечатанный долгие годы источник. Николай Николаевич, сияя улыбкой, привлёк крестника к себе и незаметно вытер эти слёзы. Объятие Аверина было ласковым, тёплым и деликатным. Руднев даже пожалел, что всегда был таким сдержанным и никогда не давал Николаю Николаевичу повода поутешать себя раньше. Даже когда полутрупом лежал в доме Радзинского.
Мальчик-алтарник в белом стихаре, практически незаметно появлявшийся и исчезавший во всё время совершения Таинства, внезапно оказался не кем иным, как Бергером. С застенчивой улыбкой он вручил Андрею Константиновичу в качестве подарка молитвослов в пухлом кожаном переплёте, с золотым обрезом и с удивительным вкусом подобранными репродукциями древних икон. От Романа он передал плоскую деревянную шкатулку, в которой на сером бархате лежали дивные сапфировые чётки – наверняка бывший компаньон ухнул на них всю, как намётанным глазом определил господин адвокат, оставшуюся у него от их прежнего бизнеса сумму. Руднев, содрогнувшийся было при упоминании самого ненавистного для себя имени, выдохнул и расслабился – проклятый мальчишка знал, как порадовать своего босса.
Панарин, который от радости просто светился, как рождественская ёлка, подарил другу икону Ангела-Хранителя в серебряном окладе, чем невероятно Руднева растрогал. Ведь Женечка, по сути, этим самым Ангелом не так давно для него и явился. Аверин, со свойственной ему любовью к подлинности, преподнёс привезённую с самого Крита икону рудневского небесного покровителя. Ливанов, к превеликому своему сожалению вынужденный на тот момент уехать, передал через Викентия Сигизмундовича миниатюрное Евангелие в драгоценном окладе, которое можно было носить, как образок, на шее. А Радзинский подарил Андрею Константиновичу поездку на Святую Землю, чем сумел удивить даже больше, чем Роман своим подарком.
Наденька же сделала своё подношение заранее – ведь именно она выбирала нательный крестик и собственноручно вышивала крестильную рубашку.
Рассеянно думая о том, что волосы у него всё ещё влажные, задаренный, затисканный и утомлённый всей этой суетой, Андрей Константинович шагнул за порог храма и замер, широко распахнув глаза: за то время, что он провёл в церкви, выпал долгожданный первый снег и всё вокруг тоже облачилось в белые крестильные одежды. У него даже дыхание перехватило от такого подарка. Медленно и вдумчиво ступив на церковное крыльцо, Руднев оглянулся на свои следы и торжественно себя поздравил: это первые шаги в его новой жизни. Задумавшийся на пороге Радзинский в кои-то веки не смеялся и не шутил – похоже, и он находился под впечатлением.
– На клавиши похоже, – негромко сказал подошедший сзади Бергер, тоже разглядывая чёрные отпечатки рудневских ботинок на белом снегу. И улыбнулся Андрею Константиновичу, искренне и открыто глядя на него своими ясными глазами. И тут же совершенно непосредственно ухватился за него, взяв под руку. – Скользко, наверное…
Руднев только усмехнулся – уже не так зловеще, как прежде – и невозмутимо повёл постоянно поскальзывавшегося Кирилла к машине.
Радзинский, шагнувший вслед за ними, остановился, вдохнул полной грудью, а потом вдруг наклонился и подхватил горсть снега. Слепил снежок и ловко метнул его в зазевавшегося Панарина. Доктор завёлся с пол-оборота, засунул за пазуху перчатки и тоже довольно метко бросил в Викентия Сигизмундовича свой снежный снаряд. К тому моменту, когда Руднев усадил Бергера в машину, в тихом переулке уже бушевало настоящее сражение, в котором принимал участие даже Николай Николаевич. Он азартно обстреливал снежками Радзинского, не обращая внимания на свои припорошенные снегом волосы и даже ресницы. Поскольку Панарин также как и Аверин целился исключительно в Викентия Сигизмундовича, вдвоём они заставили Радзинского просить пощады. Тяжело дыша, тот поднял руки, сдаваясь. И ужаснулся, окинув оценивающим взглядом сияющего и раскрасневшегося Николая Николаевича:
– Коля! Ты же весь мокрый! Быстро в машину!
Отряхивая друг друга и беззлобно посмеиваясь над своей инфантильностью, они шумно ввалились в салон минивэна: возбуждённые, весёлые, остро пахнущие снегом.
– Ромка хочет с Вами поговорить, – шепнул Андрею Константиновичу Бергер, пока остальные размещались и пристёгивались.
– Опять?! – ужаснулся Руднев.
– Это очень важно, – серьёзно заверил его Кирилл. – Назначьте ему встречу. Пожалуйста. Если хотите, Викентий Сигизмундович тоже будет там.
– Я старый больной человек, – возмущённо прошипел Руднев. – И я, как это говорится, в завязке…
– Нет, в самом деле – надо кое-что обсудить, – резко посерьёзнев, бросил через плечо сидевший за рулём Радзинский.
– Ч-ч-честное слово! – Руднев хотел чертыхнуться по старой привычке, но вовремя сдержался. – От Романа Аркадьича даже на том свете не спрячешься! – в сердцах бросил он. Потом прикрыл лицо рукой и горько засмеялся. – А ведь и правда – не спрячешься…
Панарин навалился на него сбоку, обнимая.
– Возьми меня с собой, Руди – я ствол прихвачу. Буду Князева во время разговора на мушке держать – как в старые добрые времена…
– Но-но! – пригрозил ему Радзинский. – Ты эти свои бандитские замашки брось! Робин Гуд…
– Я лучше Кирилла Александровича возьму – в качестве заложника, – усмехнулся Руднев, приглаживая мокрые от растаявшего на них снега кудри Панарина. – Это будет самой действенной защитой.
– Если Вам так будет спокойнее – я согласен, – сдержанно улыбнулся, сидевший позади него, Кирилл.
– Я так понимаю, что моё желание тихо и мирно прожить остаток жизни при всём при этом, конечно же, не учитывается? – обречённо уточнил Андрей Константинович с горечью на губах и с тоской в глазах.
– Андрюш, ты свою карту видел?! – бархатисто протянул низким голосом Радзинский и ухмыльнулся. – Какая тихая-мирная жизнь? Что за наивная фантазия?
– Я всё равно не хочу его видеть – ни сейчас, никогда… – страстно прошептал Руднев, устало закрывая глаза.
– Ну… ты можешь на него не смотреть, – хохотнул Радзинский. – Но поговорить придётся.
– Давайте вернёмся к этому разговору попозже. Могу я рассчитывать на такое снисхождение? Хотя бы сегодня…
– Конечно, – неожиданно смутился Радзинский. – Выбрось пока это из головы, Андрюш. Ты прав – у тебя такой день сегодня торжественный, а мы к тебе со всякой рутиной пристаём!
– Простите, – тут же расстроено шепнул Бергер. – Не надо мне было говорить Вам сейчас.
– Давай обойдёмся без этих покаянных стонов, – взмолился Руднев, прижимая руки к груди. – А то ещё утешать тебя придётся. А ведь сегодня я здесь – объект горячего сочувствия. Так что будь любезен, солнышко, сделай счастливое лицо. Мне не нужны конкуренты.
И опять завертелось: Панарин полез обниматься, Бергер залепетал что-то трогательное, Радзинский оглушительно захохотал, и только Николай Николаевич обернулся и посмотрел на своего крестника долгим внимательным взглядом. И Андрея Константиновича внезапно перестала раздражать вся эта непрекращающаяся кутерьма вокруг его персоны. Вместо этого он ощутил горячую благодарность Провидению за то, что все эти люди теперь в его жизни есть. И они никогда его не бросят. Ни при каких обстоятельствах. И Панарину не придётся больше мучиться с ним, терзаясь противоречивыми чувствами. И всё это хорошо. Хорошо весьма. Тов меод (1).
1 Очень хорошо – (иврит).
========== Глава 91. Святая Земля ==========
– Как на тебя девушки-то заглядываются! – поразился Ливанов, в очередной раз наблюдая, как только что прошедшая мимо них красавица оборачивается, чтобы бросить на Руднева ещё один томный взгляд.
Андрей Константинович подбросил на ладони несколько светлых камешков, которые подобрал на пляже и смерил Павлушу насмешливым взглядом.
– Если ты снимешь обручальное кольцо, и у тебя появится масса поклонниц.
– Ну, не скромничай! – поморщился тот. – Ты же прекрасно понимаешь, что дело не в кольце!
– А в чём? Просвети меня, Ливанов. – Руднев стоял спиной к морю и глаза его от этого казались синими. Такие же синие блики играли на его чёрных глянцевых волосах.
Павлуша окинул взглядом элегантный силуэт господина адвоката, отмечая про себя, что даже в джинсах тот выглядит аристократично, и тяжко вздохнул.
– Это магия, Руднев.
И они оба расхохотались: беззаботно и счастливо, как и полагается беспечным туристам в таком райском месте, как Эйлат.
– Ты как хочешь: оставшиеся дни провести здесь, или поехать куда-нибудь? – поинтересовался Ливанов, когда они не спеша двинулись вдоль кромки моря.
– Хочу снова в Иерусалим, – твёрдо ответил Андрей Константинович, перекатывая в пальцах камешки. – Я не большой любитель пляжного отдыха. Здесь, конечно, сказочно тепло по меркам русского человека для ноября месяца, но мне, честно говоря, скучно.
– Замётано. Завтра возвращаемся в Иерусалим, – вздохнул Ливанов, обводя задумчивым взглядом затуманенный белой дымкой горизонт.
– А ты бы здесь хотел остаться? – чутко уловил его настроение Руднев. – Я в состоянии доехать сам. Ты и так много сил на меня потратил: по всей стране на буксире протащил, да ещё и говорил за двоих, – насмешливо прищурился он.
– А я-то всё ждал, когда ты не выдержишь и попросишь меня заткнуться, – засмеялся Павлуша. – Но ты слишком хорошо воспитан. Да?
– О, да. Я качественно воспитан, если ты это хочешь знать. Не каждый может похвастаться таким наставником, какой был у меня.
– Такое впечатление, что ты до сих пор ему благодарен, – осторожно покосился на него Павлуша.
Андрей Константинович ответил не сразу. От ливановского взгляда не укрылось, как он с трудом сглотнул, прежде чем заговорить.
– Того, кому я благодарен, не существует. А того, кто за ним реально стоял, я ненавижу. От всей души. Вы не до конца отдаёте себе отчёт, с кем собственно имеете дело.
– Ты несправедлив к нему, Андрей Константинович, – мягко заметил Ливанов.
– Несправедлив?! Я по сравнению с вашим Ромой просто Ангел, – жёстко ответил на это Руднев. – Меня вылепил он. Придумал и сделал. Я даже не знаю, каков я настоящий!
– Ты просто обижен на него, – слегка поморщился Павлуша.
Руднев резко остановился и развернулся к Ливанову лицом, оценивающе прищурив свои яркие глаза.
– Обижен? Нелепо обижаться на человека, который убивает тебя – раз за разом. Ты не находишь, Ливанов? Эй, я снова труп? – он надул губы и, сердито сдвинув брови, строго погрозил кому-то невидимому пальцем, очень убедительно изображая оскорблённое достоинство. – Ну всё, не подходи ко мне никогда. Я больше с тобой не играю!..
Ливанов от этого представления просто впал в истерику: он силился что-то сказать сквозь смех, но едва взглянув в невозмутимое рудневское лицо, снова сгибался, конвульсивно выталкивая из себя странные кашляющие звуки.
– Вот что хочешь со мной делай – но это не ненависть, – наконец, отдышавшись, сумел выговорить он. – Мне часто приходится с ненавистью сталкиваться – по роду деятельности: митинги, протесты, война… Её я ни с чем не спутаю!
– В самом деле? И что же, по-твоему, я к нему испытываю, если не ненависть? – заинтересовался Андрей Константинович.
– Любовь, – уверенно ответил Павлуша. И решительно добавил, – И – да – ты на него обижен.
– Ты сумасшедший, Ливанов? – сочувственно поинтересовался Андрей Константинович, склонив голову набок. И вдруг, схватив Павлушу за шиворот, с силой толкнул его в воду. Ливанов, замахав руками, полетел навстречу волне головой вперёд и едва сумел удержаться на ногах, но веселья не растерял.
– Спятил? У меня мобильник в кармане, – радостно хохотнул он, возбуждённо сверкая глазами. – Э-э-э… Я могу выйти? А то я уже ноги промочил…
– Конечно, Ливанов, – вкрадчиво ответил Андрей Константинович и выразительно хрустнул пальцами. – Конечно, выходи. Продолжим наш сеанс психоанализа…
– Я не поклонник психоанализа, – блистая белоснежной улыбкой, предупредил его Павлуша и сделал пару шагов назад. – Я поклонник быстрого спортивного бега.
– Очень полезное увлечение, – одобрил Руднев, медленно приближаясь к самой кромке прибоя, так что прозрачная волна уже лизнула его ботинки. – Надеюсь, бегаешь ты также быстро, как соображаешь…
– Я тоже надеюсь. Потому что я настаиваю: основное и самое сильное чувство, которое ты испытываешь по отношению к Роману Аркадьичу – это любовь. Не в каком-то там пошлом смысле... Ты просто чувствуешь, что он родной, свой. Так же, как Панарин. И что бы ты ни делал, ваша связь никуда не денется. Признайся: именно это тебя и бесит.
Лицо Руднева резко потемнело, он задохнулся – то ли от гнева, то ли от острой боли, которая внезапно пронзила его сердце, потом неожиданно развернулся и быстрым шагом пошёл к отелю. Ливанов не стал его догонять: пристально поглядел Рудневу в спину, задумчиво покусал ноготь на большом пальце и, не снимая ботинок, медленно побрёл по мелководью в противоположную от отеля сторону.
***
– Рассказывай, Ливанов. Что за гадость вы ещё для меня приготовили? – Голос Руднева прозвучал глухо, и Павлуша вздрогнул: в темноте не было видно, где тот находится.
Прикрыв за собой дверь рудневского номера, он нащупал на столике у дивана лампу и щёлкнул выключателем.
– Ты чего в темноте сидишь? – бесцветно обронил он, вместо ответа.
– Это символ, – желчно скривился Руднев, – моего нынешнего неясного положения.
– Брось. Никто не виноват, что ты в упор не желаешь замечать очевидного.
– Только посмей повторить свои бредни – я тебя загрызу, Ливанов, – стиснул зубы господин адвокат.
– Как хочешь. – Павлуша устало пожал плечами. – В таком случае мне нечего тебе сказать…
– Нет уж, ты скажешь! – раздражённо бросил Руднев, зловеще сверкая в полутьме яркими глазами. Он сел на диване, где пролежал последние два часа, сверля ненавидящим взглядом потолок, и угрожающе уставился на Ливанова.
– Зачем тебе, Руднев? – Ливанов без сил плюхнулся в кресло и с блаженным вздохом вытянул ноги в мокрых ботинках. – Меньше знаешь – крепче спишь…
– Это не про меня, – процедил Андрей Константинович, продолжая гипнотизировать Павлушу злым взглядом.
Ливанов прикрыл глаза и пробормотал – полное ощущение, что – засыпая:
– Викентий Сигизмундович учил меня в своё время, что знание надо принимать с благодарностью. Потому что это всегда дар. Бескорыстный. И это надо ценить. Ты подумай, Андрей Константинович, оно тебе надо?..
Повисшая в комнате тишина, разбавленная мерным дыханием моря, колыхалась волнами, убаюкивала, укачивала.
– А мой Наставник патетики не любил, – неожиданно усмехнулся Руднев и снова вытянулся на диване, заложив руки за голову. – Знание… – презрительно фыркнул он. – Мой Повелитель неустанно повторял, что информация дороже золота. Надо убить? Убей. Она того стоит. И никаким знанием он мне голову не морочил.
Ливанов выпрямился в кресле и заморгал растерянно.
– Не парься, Ливанов, – любезно улыбнулся Павлуше господин адвокат. – Меня не ранила твоя нечуткость. Я не обидчивый. – И он заразительно засмеялся.
Ливанов недоверчиво фыркнул, но сразу повеселел.
– Ну, раз не обидчивый, тогда слушай... А можно я ботинки сниму? Тебя это не шокирует? А то холодно и противно в мокрых, – пожаловался он.
– Ну, ты и придурок, Ливанов, – поразился Андрей Константинович, приподнимаясь на локте. – Носки сухие возьми в комоде. Только не вздумай их потом возвращать!
– Спасибо, – хмыкнул Павлуша и пошлёпал босыми ногами туда, где хранилось рудневское бельё. – Так-то лучше, – пробормотал он, натянув носки и усаживаясь по-турецки в кресле. – Скажи, Руднев, ты Панарину веришь?
Андрей Константинович не ожидал такого вопроса и в замешательстве тоже сел на диване, скрестив ноги.
– Как самому себе, – наконец, уверенно ответил он.
