сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 69 страниц)
– Но ведь Вы же не видите, а я это вижу, – рассердился вдруг Бергер. – Там у Вас, – он показал пальцем на грудь Руднева – просто дыра. – Он отвернулся и хмуро уставился в окно.
– Ты что – обиделся? – недоверчиво спросил Руднев, спустя пару минут холодного молчания.
– Нет, – сухо ответил Бергер, но головы не повернул.
– А, по-моему, обиделся.
– Нет. Я никогда этого не делаю. Обижаться, значит желать человеку зла. А это не в моих правилах, – отрезал Кирилл.
– Да ты просто Ангел, как я погляжу, – хмыкнул Руднев. – А вид у тебя всё равно обиженный.
– Какая Вам разница, какой у меня вид? – огрызнулся тот.
– И то, правда! – ехидно согласился Руднев. – Сиди себе, дуйся. Не лопни только.
Кирилл некоторое время держался, но всё-таки прыснул от смеха. Потом благодарно блеснул глазами:
– Спасибо.
– Пожалуйста. – Рудневу было приятно, что напряжение так быстро развеялось. А чтобы Бергеру не взбрело в голову продолжить обсуждение щекотливой темы, он решил немного его отвлечь. – Ты не против, если я музыку включу? Сразу предупреждаю, что предпочитаю джаз. Так что, если у тебя другие вкусы…
– Нет-нет, я тоже могу слушать музыку часами. Несмотря на то, что окончил музыкальную школу, – засмеялся Кирилл.
– Фортепьяно? – понимающе усмехнулся Андрей Константинович.
– Оно самое.
Руднев немного помолчал. На губах его появилась лёгкая улыбка, возвращая лицу прежний цветущий вид.
– Сочувствую. Я тоже прошёл через этот кошмар. Только моя история гораздо драматичней: моя мама была учительницей музыки. До сих пор не могу заставить себя прикоснуться к инструменту.
– А зря. У Вас определённо есть способности, – внимательно взглянул на него Кирилл. – И внешность у Вас такая …артистическая. Вы бы имели успех.
– Эй-эй! – возмутился Руднев. – Не смей копаться у меня внутри!..
– Простите, – густо покраснел Кирилл. – Это как-то само получилось. Я стараюсь не делать этого специально. Смотрю только то, что мне показывают…
– Да я уже отметил твою неземную скромность, – снова усмехнулся Андрей Константинович. – Боишься шагу ступить без благословения? Как это знакомо…
– Боюсь, – серьёзно ответил Кирилл. – Потому что я точно знаю, что Промысел всегда мудрее и предпочитаю быть безупречным орудием в его руках.
– Чтобы «не навредить»?
– Чтобы не навредить…
Остаток пути салон наполняли чудесные звуки джазовой музыки – отстранённой, летящей, пронзительной и неровной. Кирилл закрыл глаза. Перед ним неотступно стоял жуткий образ рудневского ручного беса. Кирилл чувствовал, как ненависть и злоба этой сущности концентрируются на нём самом. Что она воспринимает его как угрозу. Кирилл напрягся. Когда он понял, что эта гадость намерена ревниво кинуться на него, «оберегая» Хозяина от неподобающего соседства, он инстинктивно выбросил в неё недюжинный заряд энергии и призвал свою защиту. Увидев, что Руднев при этом коротко вздохнул, как будто ему всадили нож в сердце, и ткнулся лбом в руль, он сделал то единственное, что пришло в этот момент в голову: как следует размахнулся и рассёк соединявшую Руднева с помощником толстую чёрную нить. Уродливая тварь с завыванием провалилась в тёмную бездну. А мгновение спустя автомобиль налетел на препятствие. Бергер запомнил, как ремень, которым он так своевременно, благодаря Андрею Константиновичу, пристегнулся, с силой вжал его тело в сиденье, и как с громким хлопком, по-боксёрски больно заехав в челюсть, раскрылись подушки безопасности, осыпая его подозрительным порошком, после чего с размаху ударился затылком о спинку кресла и благополучно отключился.
========== Глава 50. Сколько лет, сколько... ==========
– Ру-уди-и…
Хм… Похоже, это сон. Знакомый голос слишком строго и даже требовательно, без привычного веселья, вытягивает его на поверхность незнакомой реальности: вокруг тихо пищат и мигают непонятные приборы, и боль такая, что невозможно вздохнуть…
– Руди, хватит упрямиться. На меня посмотри!..
Перед удивлённо распахнутыми глазами возникает лицо, которое нельзя спутать ни с каким другим. И немного безумные глаза такие… как вишни… влажно блестят совсем близко.
– Да, это я. И я с бородой. Спасибо, я знаю, что мне идёт. Да не дёргайся ты! У тебя два ребра сломано!
– Кис…
– Вообще-то – Евгений Алексеевич, но тебе, так и быть, я разрешаю подзывать меня, как домашнего питомца. Цени мою доброту.
– Где…
– В реанимации. Ты забыл, что я высококвалифицированный реаниматолог? Представляешь, я только месяц назад перевёлся в эту больницу, а тут такая потрясающая встреча! Ты лучше расскажи, как ты до инфаркта докатился… Эй! Отвечать не обязательно! Это был риторический вопрос!
– Мальчик…
– Всё в порядке с твоим мальчиком! Ну, почти… Сотрясение мозга, гематомы, вывих челюсти, по-моему… Он, кстати, уже приходил тебя навестить – из палаты сбежал, представляешь?! – и много интересного мне поведал… Что это мы так нахмурились? Не парься. Никаких новых компрометирующих твою блистательную персону фактов он мне не добавил. Просто честно признался, что стал невольной причиной дорожно-транспортного происшествия. Поскольку именно из-за его решительных действий ты потерял сознание за рулём. Не начинай! У меня от твоего занудства аж скулы сводит. Я и сам прекрасно знаю, как аккуратно ты водишь, и что по твоей вине никогда бы ничего подобного не случилось. Кстати, было приятно, что мальчик меня узнал. Оказывается, ты всё-таки обо мне помнишь… Да! Тут ещё один мальчик прибегал – злой, как чёрт. Всё убить тебя порывался. (С ним я тоже заочно оказался знаком). Но я резонно ему заметил, что в бессознательном состоянии ты вряд ли получишь удовольствие от процесса. Договорились, что сначала я тебя на ноги поставлю, а потом уже он будет тебя убивать.
– Телефон…
– Обойдёшься. И кому это ты собрался звонить? Секретарше что ли своей? Так я её уже оповестил. На визитке был номер. Я, честно говоря, думал, что ты на работу ехал, вот и решил предупредить… И потом, я же знаю, что у тебя больше нет никого… Приходила, плакала тут в уголочке. Я ей валерьянки накапал и домой отправил… Ну всё! Хватит болтать! Пора заняться твоим лечением. И запомни: ещё хоть один звук, и я заклею тебе рот пластырем! Ферштейн? Ну вот и отлично!..
========== Глава 51. Дом, в котором... ==========
– Ну что, ты убедился, что он спит? – устало спросил Аверин.
Роман мрачно смотрел на ангельскую физиономию мирно спящего Бергера и не знал, плакать ему или смеяться. Взгляд его остановился на огромном кровоподтёке, который красовался на шее Кирилла.
– Это от ремня безопасности, – пояснил Николай Николаевич. – Под одеждой не видно, а так он целиком отпечатался. Жуткое зрелище – можешь мне поверить. Зато рёбра целы…
Роман глотнул ртом воздух, чувствуя себя невыносимо жалким, сентиментальным идиотом, который – не первый уже раз за этот день! – готов разрыдаться в присутствии свидетелей.
– Ба! Шойфет! – раздался за их спинами низкий бархатный голос Радзинского. – А что это мы так расклеились? Губы белые, руки дрожат… Нет, голубчик, так не пойдёт. Коль, я заберу этого страдальца? – шепнул он, наклоняясь к Николаю Николаевичу через плечо.
– Буду очень тебе благодарен, Викентий, – усмехнулся Аверин, бережно отводя в сторону свесившиеся ему на лицо длинные волосы Радзинского. – И денька хотя бы три из дома его не выпускай, ладно?
– Как скажешь, Николенька! – как-то хищно хмыкнул Радзинский. – Три, так три…
Он развернул к себе Романа, хлопнул перед его лицом в ладоши, отчего между ними словно взорвался фейерверк. Пока Роман без единой мысли в голове наблюдал, как перед глазами кружатся и опадают разноцветные ленты серпантина, Радзинский ловко поймал три розовых ленточки, молниеносно заплёл их в косичку, придерживая кончики зубами, и осторожно повязал эту верёвочку вокруг головы Романа. Потом успел подхватить ещё одну, неуловимыми движениями пальцев придал ей форму цветка, и аккуратно прижал раскрытой ладонью к его груди – как раз напротив сердца.
– Гламурненько, – хохотнул он, любуясь плодами своих трудов. Аверин, схватившись за его рубашку, тихо загибался от смеха рядом.
– Чего?! – не выдержал Роман, переводя с одного на другого непонимающий взгляд.
– Да отлично всё! Не паникуй! – Радзинский провёл рукой у него над головой, скрывая следы своего творчества. – Всё просто супер, Ромашка! Жизнь прекрасна! Так, Николаша?
***
Роман шагнул в крепко настоявшуюся тишину и полумрак, прорезанный почти осязаемыми солнечными лучами, и замер. С каждым глотком здешнего воздуха в него вливалось небывалое умиротворение. Блаженное, правда совершенно бездоказательное ощущение, что все вокруг его бесконечно любят, согрело истерзанное сердце и прочно поселилось в душе непреложной истиной. Мелькнула, правда, напоследок мыслишка, что опять он, похоже, спит, а вовсе не наяву стоит сейчас в знакомой избушке напротив остывшей и безмолвной на этот раз печки, чья поверхность расписана горячими солнечными пятнами, которые не хуже увеличительного стекла проявляют все неровности шершавой побелки. А охвативший его иррациональный восторг, что уж тут скрывать, как-то подозрительно связывался в сознании с теми розовыми ленточками, что так ловко нацепил на него Радзинский. Он даже видел розовое сияние у себя в груди – именно от него было так тепло и сладко – и розовые всполохи перед глазами. Но какое всё это имело значение, когда на душе так хорошо и спокойно?
– Вы здесь на самом деле живёте? – с интересом спросил Роман.
Радзинский, который, поигрывая ключами, всё это время очень внимательно за ним наблюдал, перестал, наконец, его рассматривать и отправился открывать окна.
– Это дом моего Учителя. Я с ним много времени здесь провёл. Подолгу жил тут. А теперь окончательно сюда перебрался. Для моей работы в городе слишком много помех: столько информации в воздухе толчётся! Электромагнитные поля там всякие, а я, как ты понимаешь, имею дело с очень тонкими материями… Да не стой ты в дверях! – прикрикнул на него дед, скидывая свои ботинки. – Сейчас умоемся и обед будем готовить. Ты кроме бутерброда что-нибудь съедобное можешь изготовить?
– Да я и бутерброд-то, наверное, не сумею, – хмыкнул Роман.
– Да ну? Классический маменькин сынок, значит, – хохотнул дед. – Ничего, Ромашка, сейчас мы это исправим! Запомни: приготовление пищи – это самая настоящая магия. А ты ведь у нас практик! Так что у тебя точно получится…
Через некоторое время Роман в симпатичном фартучке в голубой горошек довольно ловко резал кольцами лук – в точности так, как показал ему Радзинский – и с трудом сдерживал смех, слушая рассказы деда о забавных случаях из его богатой переводческой практики. Здесь в пристройке на летней кухне, где ленивый ветерок приятно обвевал разгорячённое близостью плиты лицо, все кулинарные запахи приобретали особую сочность и какой-то новый вкус. Вне всякого сомнения – Роману тут нравилось!
– …и тогда, изнывающий от непривычной жары архиепископ, купил себе сандалии и сразу повеселел. Являемся мы на встречу. Всё, вроде, хорошо. Владыка ведёт себя с редким достоинством, поражает всех своей эрудицией, очаровывает смирением и мудростью. Все договорённости, так сказать, достигнуты… Прощаемся. И тут наклоняется к нему секретарь и, указывая на сандалии, ехидно так говорит: «Считаю своим долгом предупредить Вас, Владыко, что у нас в такой обуви ходят только сутенёры». Епископ смотрит на меня – мол, переводи! Я делаю самое серьёзное лицо и говорю: «Завидует. Он-то упарился уже в ботинках!». Владыка, естественно, самым невинным образом рассмеялся и ласково отвечает: «Завидовать нехорошо». Что я с чистым сердцем и перевожу. Можешь себе представить выражение лица этого доброхота!..
Роман хохотал, одновременно смаргивая с ресниц слёзы, выступившие на глазах от едкого лукового запаха. Словно и не было сегодня утром жутких открытий, страшных хладнокровных решений, напрочь сносящих крышу переживаний и бурных истерик напоследок.
***
– А почему мы так много готовим? Кто-то ещё приедет? – блаженно прищуриваясь на солнце, поинтересовался Роман.
Он сидел в плетёном кресле под уже отцветающими липами, и тонкий, сладкий запах липового цвета овевал его с каждым легчайшим дуновением ветерка. Радзинский настаивал, чтобы после обеда Роман отправился в дом отдыхать, или устроился бы с книжкой в саду, но тот был непреклонен и теперь под руководством деда старательно заворачивал фарш в виноградные листья и плотно укладывал долму в огромный железный казан.
Радзинский одобрительно окинул взглядом ровные ряды аккуратных зелёных комочков и рассеянно кивнул:
– Приедет-приедет…
Сам он, водрузив на огонь тонкий металлический лист, до черноты обугливал на нём целые баклажаны, потом ловко снимал с них горелую шкурку и мелко рубил оставшуюся мякоть. Своей очереди на экзекуцию дожидались помидоры и сладкий перец.
– Зачем это? – удивился Роман.
– Она обязательно должна пахнуть дымом, – сосредоточенно разделывая очередной «синенький», охотно откликнулся Радзинский.
– Она?
– Сырая икра. Тебе понравится. Это Николя у нас к острому равнодушен…
– Да мне кажется, что он вообще к еде равнодушен, – добродушно хмыкнул Роман.
– Вот здесь ты прав! – от души захохотал Радзинский. – Постоянно приходится следить, чтобы он «не забыл» поесть. Знал бы ты, как он ловко зубы заговаривает по утрам! Не успеешь оглянуться, а Коля уже у двери одетый стоит: «А я позавтракал...». Ага! Чаю без сахара выпил…
– Давно вы знакомы? – полюбопытствовал Роман.
– Лет тридцать, наверное… Нет, больше! – мгновенно посерьёзнел Радзинский.
– А… Вы ведь старше? – стрельнул Роман любопытным взглядом.
– На семь лет.
– Значит, вряд ли вы вместе учились, – вслух прикинул Роман.
– Хочешь узнать, как мы познакомились? – понимающе ухмыльнулся Радзинский.
– И как же?
– Зима в том году очень снежная была, – Радзинский покончил с баклажанами и, пока помидоры шипели и лопались на раскалённом железе, принялся мелко крошить лук. – И когда всё это начало таять, улицы превратились в реки. Ну, дальше всё просто: мчался я на своём «москвиче», Коля – не знаю, откуда он выскочил – но обдало его водой из-под колёс с головы до ног. Я сдаю назад, выскакиваю прямо в лужу – весь такой смущённый и виноватый, а Коля стоит посреди тротуара и во все свои тридцать два зуба лучезарно мне улыбается – счастливый такой! И это притом, что у него и с волос капает, и пальто насквозь водой пропиталось.
– А дальше? – настойчиво потребовал Роман, когда, спустя пару минут, понял, что продолжения не последует.
– Дальше? – поразился его наглости дед. – Ну, ты и любопытный, Ромашечка! Дальше – закрытая информация. – И он отправил измельчённые помидоры в миску с баклажанами.
– Не доверяете, значит, – скорбно прошептал Роман, всем своим видом демонстрируя горькое разочарование.
Радзинский, судя по всему, его актёрскими талантами не впечатлился.
– Причём тут доверие? Ты про деликатность что-нибудь слышал, парень? Хотя, о чём это я, – ехидно хмыкнул он, косясь на Романа. – Нашёл, кого спрашивать... Ладно. Дальше у нас нашлось множество общих интересов. У Коли защита была на носу, а я к тому времени давно уже кандидатскую защитил. Хотя он историк, а я филолог, всё равно я многое мог ему подсказать. Нам нравились одни и те же книги, нас волновали одни и те же вопросы… Подружились мы. Доволен?
Роман молча кивнул, хотя его нисколько не удовлетворили эти общие слова. Просто в голове у него уже вспыхнула картинка: тихая узкая улица (или двор?), сумасшедшее весеннее солнце, безумно галдящие в кустах воробьи, грязный, подтаявший снег на газонах, и повсюду вода – гладкая, как зеркало – а в ней – угол белой пятиэтажки, опрокинутые деревья с голыми пока ещё ветками и синее небо в просветах между ними. Неприлично молодой, можно сказать – юный, аспирант Аверин с весёлым недоумением оглядывает щедро забрызганное грязью пальто и свои мокрые пальцы, с которых стекает вода. А лицо у него при этом такое одухотворённое – глаза сияют…
Аверин доверчиво позволяет снять с себя пальто, которое отправляется на заднее сиденье автомобиля. Оживлённо кивает, с благодарностью принимая чистый платок… Но что-то жёсткое, стальное мелькает в глубине его глаз, когда он уже в машине окидывает изучающим взглядом своего нового знакомого. Когда он через силу улыбается, морщась от сигаретного дыма и задумчиво пытаясь разогнать его рукой.
– Вы курите?! – не поверил Роман. И тут же чуть не прикусил язык, поняв, что проговорился.
Но Радзинский не разозлился, как ни странно. Только вскинул голову и рассеянно глянул на Романа, как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.
– Тогда же и бросил вскоре: Коля не выносит табачного дыма…
– Э-э-э… Ясно.
