сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 69 страниц)
– Пинка ему хорошего, а не Бергера, – мрачно процедил дед. – Ну что ты зубы-то скалишь? Вот только скажи что-нибудь! – пригрозил раздосадованный Радзинский, нехотя встал и направился в дом. – Боже-Боже-Боже-Боже, какой любопытный персонаж! Надо будет вытянуть его непременно! М-м-м, надо за чёрную его и вытянуть…– бормотал он себе под нос. Тут он резко затормозил и с удивлением посмотрел на идущего за ним по пятам Ливанова. – Ты Князеву-то позвони, а то он весь испереживается. Скажи, что вынужден немедленно уехать по делам. На Иван Иваныча его спихни. – И он потопал наверх, оставив обеспокоенного Павлушу у подножия лестницы.
***
После ухода Руднева Роман упал на кровать лицом в подушку, и некоторое время лежал так, не шевелясь. Слабый запах лаванды от наволочки успокаивал, напоминал ему, что он дома, привязывал его, как якорь, к обыденной реальности, в которой нет злых и коварных магов, и ничего потустороннего, где он просто мальчик Рома – предмет неустанной заботы своей мамы.
«Значит, так бывает. Значит, можно лишиться магии. Не важно, как. Но это возможно», – крутилось у него в голове. Всё-таки Рудневу удалось здорово его напугать. Стать обычным человеком Роман не хотел. Наоборот, всеми фибрами своей души он желал, чтобы сила его стала безграничной. Но этот рудневский приятель – он тоже этого хотел. Сначала. А потом вдруг не захотел ничего. Странно как-то. И страшно.
Может, к лучшему, что ливановский телефон безвозвратно утрачен? До Романа только сейчас по-настоящему дошло, что именно сказал ему Радзинский: «Ты двигался в правильном направлении»… Так, может, Руднев прав? Может его умело и ненавязчиво направляют? Дёргают за ниточки и веселятся от души – кукловоды чёртовы!
С другой стороны, всё – начиная со снов, и заканчивая обретением Ключа (о, Боже, это надо будет ещё осмыслить!) – не могло быть сплошной фальсификацией. Роман был абсолютно уверен, что Карта нашла бы его помимо всех этих обстоятельств. Он чувствовал свою связь с этой вещью, идущую из действительного, а не придуманного кем-то прошлого (если бы только получилось вспомнить!). А, значит, он всё равно проделал бы этот путь, независимо от того, одобряет это Радзинский или нет. Если случайно оказалось, что им по пути, ну что ж – такова судьба! А раз так, то на Руднева Роман обиделся. Не доверять ему?! Считать его настолько слабоумным, что серьёзно беспокоиться насчёт его экспериментов? Угрожать? Можно подумать, Роман не добровольно и не сознательно выбрал Руднева в качестве наставника!
Да, разумеется, между тем, чему учил его Андрей Константинович, и тем, к чему вела его Карта, было очевидное, заметное невооружённым глазом, противоречие. Но Роман был так уникально устроен, что его это нисколько не смущало. Он искренне верил, что можно отбросить всё «словесное», идейное и, как ему казалось – наносное и останется некая универсальная основа, метод, который позволит ему получить желаемое. В его мире не было добра и зла – только сила. А сила не может быть ни хорошей, ни плохой, но её все видят и все ей покоряются.
И Руднева бросать Роман не собирался. Зря шеф так разнервничался. С чего он решил, что невинное хобби Романа повредит бизнесу? Чушь какая! Просто хочет держать его на коротком поводке. И попробуй, поспорь! Доигрался, идиот. Нашёл, кому довериться! «Узнаю – убью». Если бы Роман чуть хуже знал Руднева, пропустил бы эти слова мимо ушей. Но в том-то и дело, что Андрей Константинович мог. Умел. Не пачкая при этом руки. А за что?! За то, что у него есть своя жизнь? А тот факт, что Роман целиком и полностью разделял его взгляды, и никакое слюнтяйство его никогда не привлекало – неважно? Хоть бы спросил сначала. Рудневское беспокойство он полностью приписывал неверию в его – Романа – здравомыслие. Из-за чего и обижался. Вот не станет он ничего менять. Его всё устраивает. Пусть босс сначала докажет, что Роман его обманывает! Радзинский не хочет, чтобы Руднев про их компанию проведал, вот пусть и суетится! Самому даже делать ничего не придётся. Кстати, Радзинский ему никаких условий не ставит! Ну да, просто за ниточки дёргает… Чёрт! Совсем запутался!
Жаль, что нельзя пообщаться с тем загадочным приятелем Руднева, который так жестоко кинул Андрея Константиновича. Он бы, наверное, сумел объяснить, отчего босса так трясёт при одном упоминании о поисках источника безграничного могущества. Да и просто посмотреть на него было бы любопытно: отказался от силы? Добровольно? Значит, он из тех, чьи руки связаны Любовью? Ещё интереснее!..
И тут Романа осенило. И как раньше ему не пришло это в голову: надо расспросить отца! Вот кто наверняка знает с кем Руднев водил дружбу! Хоть какую-то зацепку он даст. Может, удастся его найти, поглядеть на этого уникального чародея.
Дверь тихонько скрипнула. «Ромочка, ты не спишь?» – прошептала Юлия Соломоновна. Роман нехотя приподнялся. «Тебя к телефону. Сейчас я принесу. Не вставай!».
Услышав в трубке ливановский голос, Роман к немалому своему удивлению был очень обрадован.
– Можешь ничего не говорить, – голос у Ливанова был грустный и немного виноватый. – Я, конечно, продиктую тебе мои координаты снова. Но я должен тебя огорчить: мне необходимо срочно уехать на пару месяцев. Понимаешь, я журналист. Иногда приходиться вот так вот срываться с места и внезапно куда-то ехать. Но ты не беспокойся. Я понимаю, как тебе важны эти занятия. Я сделаю всё возможное, чтобы ты не терял из-за меня времени. Я обязательно найду себе замену. Обещаю. У меня уже есть на примете один очень знающий человек. Надеюсь, он согласится позаниматься с тобой, пока я буду в отъезде.
– Я даже не знаю, что сказать, – Роман был ужасно растроган. – Я так Вам благодарен! Правда. Мне очень жаль, что Вы уезжаете…
– Поверь мне – мы обязательно встретимся, когда я приеду. И сможем обо всём поговорить. Мне бы этого очень хотелось…
========== Глава 31. Бездна ==========
– Т-ш-ш, тише-тише, Кирюш. Всё хорошо. Это просто сон. Просыпайся. – Николай Николаевич прижимал к груди мокрого взъерошенного Кирилла и покачивал его, как заботливая мама.
Бергер выглядел как летучая мышь, вырвавшаяся из ада. Его тело сотрясала мелкая дрожь, и зубы выбивали отчётливую дробь о край стакана, который Аверин поднёс к его губам, уговаривая выпить воды. Отворачиваясь, Кирилл со свистом тяжело дышал сквозь крепко стиснутые зубы. Его пальцы намертво вцепились в аверинскую рубашку, и разжать их не было никакой возможности.
Всё ещё отсутствующим взглядом Кирилл блуждал по стенам, бессознательно отмечая, что мир, сократившийся до размеров тесной кельи, выглядит надёжным и безопасным. Что запах нагретого дерева от бревенчатых стен смешивается с благоуханием жасмина, ветви которого, усыпанные крупными белыми цветами, покачиваются у самого окна. Что деревянные половицы золотятся на солнце, будто пропитанные мёдом, а разноцветная вязаная дорожка, ведущая к распахнутой в сени двери, радует глаз чередой радужных полос. И, слава Богу, ничего чёрного, багрового, лилового… И тишина – благословенная, уютная. И сладостно-беззвучно копошатся в солнечном луче пылинки…
Николай Николаевич снова притянул Кирилла к себе, положил руку ему на голову и что-то монотонно зашептал. По телу потекло приятное тепло. От ладони Аверина исходило что-то вроде слабых разрядов электрического тока, щекоткой прокатывающихся по позвоночнику и заканчивающихся мелким покалыванием в кончиках пальцев. Сквозь ресницы Бергер заметил, что в руке у Аверина мелькнула кисточка, обильно смоченная маслом, которой он провёл по его макушке, по лбу, по закрытым векам, по губам, по ямке над ключицей, по груди, а потом одним плавным движением вдоль всего позвоночника по спине. Келью заполнил терпкий аромат кипариса. Кирилл потихоньку начал успокаиваться и задышал ровнее. Аверин побаюкал его ещё немного, потом осторожно уложил на подушку и заботливо укрыл одеялом. Сам он отошёл к аналою, стоявшему в красном углу под иконами, раскрыл ветхий потрёпанный молитвослов, перекрестился и шёпотом начал читать акафист.
Кирилл наконец окончательно стряхнул с себя остатки кошмара и расслабился. Он всё ещё дрожал, натягивая одеяло до самого подбородка, но знал, что это скоро пройдёт. Надо только немного потерпеть.
Самыми ужасными были первые видения, начавшиеся сразу после их с Шойфетом незабываемого совместного путешествия. Как только стало ясно, что это всерьёз и надолго, Радзинский решительно закинул их с Авериным в автомобиль и отвёз в этот монастырь.
Кстати, довериться Шойфету оказалось не так страшно, как быть пассажиром Радзинского. Викентий Сигизмундович ужасно лихачил, и Кирилл едва не поседел, пока под визг тормозов на поворотах они с реактивной скоростью мчались к месту назначения.
Даже сейчас, отходя понемногу от пережитого кошмара, никакого сожаления по поводу своего самовольного поступка Кирилл не испытывал. Да и реакция «старших товарищей», которой он так боялся, убедила его в том, что, ввязавшись в авантюру с Картой, он сделал всё правильно.
В тот вечер, как только Шойфет был благополучно отправлен домой, Викентий Сигизмундович подошёл к ним с Николаем Николаевичем, сгрёб их обоих в охапку и весело так Аверину сказал: «Ну, я тебе обещал, что вещица будет занятная?». И они долго потом смеялись. До слёз. Кирилл, правда, так и не понял, над чем. Он вообще в тот момент плохо соображал.
И никто Кирилла не ругал. Радовались все. Хвалили. Сочувствовали. Павел Петрович всё извинялся за что-то. На корточки присел перед ним и в лицо заглядывал. Но у Кирилла в голове такой звон стоял – он не уловил, о чём толкует ему Ливанов. Викентий Сигизмундович всё его тормошил и смеялся. Потом зашикал на всех, а Кириллу велел спать. И он отключился. И, наверное, сутки проспал. А, может, и больше. Точно – больше. И всё никак не мог глаза открыть. Вынырнет – голоса доносятся, тени какие-то мелькают – и опять проваливается.
В конце концов, Кирилл почувствовал – куда-то его несут. Викентий Сигизмундович говорит: «Ну, Бергер, держись!». И – ух! – холодной водой его окатили. Кирилл сразу очухался. Травка вокруг зелёная, листочки, птички. Ливанов его укутывает, а сам тоже весь мокрый – Радзинский щедро так плеснул. Тут Николай Николаевич прибежал. Возмущается: «Вы бы хоть одежду с него сняли! Деятели!».
Потом с шутками-прибаутками сушили его у печки, отпаивали горячим чаем, кормили – с ложечки, приговаривая, что нужно восстанавливать силы.
– Николай Николаевич, мне сказали, что я Ключ, – послушно проглатывая кусок рыбы, которую настойчиво запихивал в него Радзинский, тихо сказал Кирилл. Он не мог видеть встревоженного лица Аверина, но почувствовал, как тот напрягся: Николай Николаевич сидел сзади, обнимая его обеими руками – в одной была тарелка, в другой ложка.
– Что это значит, Кирюш? – тёплое дыхание Аверина щекотало ему ухо. Прижимаясь спиной к его груди, Кирилл очень хорошо почувствовал, как сильно забилось у учителя сердце.
– Это значит, что Шойфет меня прикончит, когда в себя придёт, – закрывая глаза, пробормотал Кирилл.
– Эй-эй, не спи! – захохотал Радзинский, снова впихивая ему в рот очередной кусок рыбы. Готовил Викентий Сигизмундович, надо сказать, отменно – рыба получилась удивительно нежной и просто таяла на языке.
– Спасибо, очень вкусно, – вполне искренно поблагодарил Кирилл, одаривая его голубым светом своих честных глаз, но, незаметно повернув голову к Аверину, с мольбой в голосе прошептал, – Николай Николаевич, я больше не хочу!..
Гомерический хохот всех присутствующих свидетельствовал, что он был услышан. Радзинский ослабил свой напор, не прекращая, однако, громогласных рассуждений на тему необходимости полноценного питания для растущего организма. Кирилл пригрелся в заботливых объятиях Аверина, и с какой-то плюшкой в руке снова уснул.
Сначала снилось что-то приятное: горячее солнце, синее небо, непривычная южная растительность и чёрные, словно нарисованные углём резные тени от листьев на ослепительно белой стене. На коленях лежала старинная потрёпанная книга, и Кирилл нетерпеливо переворачивал страницы, не в силах оторваться от интересного чтения. Потом заметил, что рука у него какая-то незнакомая, чужая – слишком узкая, с невероятно длинными пальцами, а тонкое хрупкое запястье обхватывает белая кружевная манжета. От нехорошего предчувствия сразу заныло сердце, и он отправился почти бегом – сначала по дорожке, затем по ступенькам, потом по коридору. Распахнул какую-то дверь… Едва он шагнул внутрь, как пространство вокруг него трансформировалось в огромную чёрную воронку, которая затянула его в чудовищной силы вихрь.
Проваливаясь навстречу жадной тьме, Кирилл ощущал дикий, животный страх, но почему-то не за себя, а за кого-то, как ему казалось, беззащитного и бесконечно дорогого. Омерзительные лапы хватали, опутывали, тянули его в отвратительное чавкающее болото, от смрадных испарений которого к горлу подкатывала тошнота. Содрогаясь от обращённых на него алчных взглядов нечеловеческих красных глаз, горящих в темноте, Кирилл понимал, что это последнее, что он в своей жизни видит. Что для этих жутких тварей он просто источник энергии – они выпьют его жизненную силу и его сознание, и тогда его не станет. Но он практически не сопротивлялся – надеялся, что это спасёт жизнь тому, другому. И он покорно умирал.
А потом начинались его скитания. Кирилл не задумывался о том, почему он снова жив. Он просто брёл по чёрной, как уголь земле – голой и бесплодной, тускло светившейся в темноте то багровыми, то лиловыми всполохами. А над головой – ни проблеска света. Только километры черноты.
По этому миру Кирилл блуждал часами. Хотя казалось, что годами, настолько это выматывало и морально и физически. Сама атмосфера там была настолько плотной и вязкой, что продвигаться вперёд можно было только с огромным усилием, как если бы приходилось идти по колено в жидкой грязи. Средоточием этого мира была дыра – жуткий провал, излучающий силу настолько враждебную всему человеческому, всему живому, что он никак не мог к нему приблизиться – его выталкивало оттуда, как пузырёк воздуха на поверхность океана. Но Кирилл не мог позволить себе сдаться. Мысль о том, что дорогой ему человек находится там, внизу, придавала ему такую силу, что, сконцентрировавшись, он обращался в сгусток чистой энергии и, как молния, пронзал пространство, отделяющее его от следующего слоя.
Он сразу видел его: того, за кем сюда спустился. Человек, который лежал перед ним на земле, больше походил на истерзанную тряпичную куклу – в жалких лохмотьях вместо одежды, весь как будто изломанный и растоптанный, с лицом, весьма отдалённо напоминавшим человеческое. Он, наверное, мог лежать так целую вечность, но в какой-то момент незнакомец (а вместе с ним и Кирилл) вдруг понимал, что в этом страшном мире он не один. Что вокруг лежат – раздавленные и лишённые всякой надежды – другие страдальцы. И далеко не все из них считают свои мучения заслуженными. Их истерические попытки освободиться от чудовищного давления инфернальной материальности только усиливали их терзания. Они кричали, не в состоянии остановиться, и тогда вырывавшееся из бездны пламя безжалостно пожирало их.
Смотреть на это было невыносимо. Сострадание, подобно раскалённому пруту, пронзало сердце этого человека – Кирилл непостижимым образом чувствовал это. Незнакомец с ужасом осознавал, что видеть чужую боль несравненно страшнее, чем мучиться самому. Он в панике хотел бы отгородиться от этого знания, не пустить его в себя, но оно холодной змеёй проскальзывало внутрь, заставляя содрогаться от непрекращающихся воплей. Теряя контроль над собой, и с беспощадной ясностью замечая, как сознание неотвратимо затапливает безумие, он в отчаянии дёргался и в ту же секунду ощущал яростные прикосновения палящего огня. Крик, исторгавшийся из его груди в этот момент, был таким нечеловечески страшным, что у Кирилла волосы вставали дыбом. Он сам готов был закричать, но не мог издать ни звука. А несчастный страдалец всё проваливался и проваливался в пылающую бездну, бесконечно устремляясь к несравненно более жуткому нечто, равнодушно поджидающему очередную жертву.
Дальнейшее было так ужасно, что, просыпаясь, Кирилл не мог вспомнить ни одной подробности. Наверное в этот момент Николай Николаевич и слышал его леденящий душу крик, потому что Кирилл чувствовал, как кто-то хватал его за руку, и осторожно поднимал оттуда к безмятежной солнечной реальности, обратно – в тихую келью с пахнущими смолой бревенчатыми стенами.
***
Кирилл твёрдо решил разобраться со своими видениями. И начать он решил с книги: что же он прочёл в ней такого, что со всех ног ринулся какого-то незнакомца спасать?
Кириллу никогда не составляло труда вернуться в тот сон, который был ему нужен. И побродить там, рассматривая подробности. А порой, и изменить что-нибудь. Но в данном конкретном случае поправить ничего было нельзя – Кирилл ясно понимал, что это прошлое, которое уже не изменишь.
И вот Кирилл снова в саду. И снова у него на коленях лежит громоздкая тяжёлая книга. Текст на латыни. Причём на средневековой зубодробительной латыни, в которой нет уже классической простоты и ясности.
