сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 69 страниц)
========== Глава 1. Миссия доктора Аверина ==========
Стоило шагнуть за порог, как мягкий снег залепил глаза, запорошил и без того уже белые седые волосы. За пеленою снегопада смутно угадывался город: движение, ночь, слепые пятна фонарей. Тонкий аромат ладана, которым дохнул напоследок благоуханный храмовый полумрак, сделал запах снега острее и резче.
Николай Николаевич вздохнул, перекрестился, натянул перчатки и осторожно стал спускаться с высокого церковного крыльца. Он брёл, всё ещё зачарованный, к метро, не замечая вульгарной какофонии звуков ночной Москвы. О, как ранили его раньше бесцеремонно лезущие в уши грязные матерные слова, грубый животный смех и простенькие навязчивые мелодии — тынц-тынц-тынц — доносившиеся из машин и магазинов! Но годы настойчивых усилий сделали его внутренний покой практически незыблемым.
Покачиваясь в полупустом старомодно-жёлтом вагоне подземки, Николай Николаевич всё ещё слышал торжественные звуки хора, которые наполняли его душу одновременно ликованием и тишиной. Но когда он подходил к дому, в сознание вторглась посторонняя тревожная нота. Николай Николаевич ощутил лёгкое ноющее чувство в области солнечного сплетения и замедлил шаг.
Терпеливо переминавшийся с ноги на ногу мужчина возле подъезда, заметив его, радостно помахал рукой и, едва не поскользнувшись, бросился навстречу.
— Николай Николаевич! Не зря Вы так волнуетесь. У меня к Вам дело.
В свете фонаря блеснула ослепительная улыбка, за которой последовало крепкое рукопожатие. Мужчина был заметно моложе — чуть за тридцать — голубоглаз и кудряв. Всем своим существом он излучал бешеную энергию и оптимизм.
— Вообще-то я не волнуюсь. Просто, знаете ли, предчувствие… — по интеллигентному лицу Николая Николаевича скользнула тень тоски и лёгкого ужаса.
В ответ раздался здоровый счастливый смех, словно это была необыкновенно удачная шутка, и весельчак, подхватив собеседника под локоть, увлёк его к дому.
— Господи, у Вас когда-нибудь бывает плохое настроение, Павлуша? — стряхивая снег с воротника пальто, по-стариковски брюзжал Николай Николаевич в маленькой прихожей.
— А зачем? — гость одарил его лучезарной улыбкой. — Хандра выкачивает жуткое количество энергии. Это просто чёрная дыра. Элементарное чувство самосохранения должно удерживать человека от погружения в это опасное состояние.
Их взгляды встретились, повисла неловкая пауза.
— Чаю? — Николай Николаевич отвёл глаза, жестом приглашая гостя в кухню.
***
— Просто поверьте мне: за мальчиком необходимо присмотреть, — уже безо всякой улыбки внушал гость понурившемуся Николаю Николаевичу так, словно хотел загипнотизировать его. Тот лишь упрямо молчал, поглаживая ребристую поверхность фарфоровой чашки и сосредоточенно созерцая розовые цветочки и золотые завитки узора.
Чай был выпит, вазочка с печеньем и пастилой значительно опустошена, но дело всё ещё не сдвинулось с мёртвой точки. Разговор явно зашёл в тупик.
— Вы же сами говорили, что на пути каждого из нас однажды встретился тот, кто помог нам. Это просто наш долг. Помогая другим, мы всего лишь возвращаем долг. Они в своё время сделают то же.
Укоризненный тон, слишком очевидно рассчитанный на провокацию, не ускользнул от внимания Николая Николаевича, но он не позволил снова втянуть себя в утомительную дискуссию. Опять воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов на старинном буфете.
— Что-то стало душно, Вам не кажется? — отдуваясь и оттягивая ворот свитера, устало спросил гость. — Можно, я открою форточку?
— Конечно-конечно, — пробормотал Николай Николаевич, всё ещё пребывая в оцепенении. Он с лёгкой неприязнью проводил взглядом своего энергичного спортивного друга, который аккуратно отодвинул тяжёлую гардину, отворил форточку и замер, вглядываясь в порхающий за окном снег.
— Глупо обустраивать свою каюту на тонущем корабле, — не оборачиваясь, неожиданно изрёк тот.
— Вы это мне говорите?! — поразился Николай Николаевич.
— Вам, Вам. — Гость быстро вернулся к столу, сел и вызывающе низко склонился к лицу шокированного Николая Николаевича. — Вы не хуже меня понимаете, что Вам придётся покинуть свою скорлупу. Скорлупа всегда временное прибежище. Глупо думать иначе. Я знаю, — он решительным жестом пресёк попытку собеседника возразить ему. — Я знаю, что Вы у нас уникум, и про забивание гвоздей микроскопом тоже всё знаю. До сих пор Вы выполняли очень тонкую и важную работу, с которой могут справиться единицы, но поймите, что в этом деле на Вас просто свет клином сошёлся! Можете гордиться своей незаменимостью…
— Никто не возьмёт на работу учителя в середине учебного года, — без особой надежды заметил Николай Николаевич.
Гость выпрямился и с облегчением рассмеялся. Лицо его снова просияло, и глаза заискрились весельем.
— Вы же доктор наук! Вы представляете, какой это подарок для обычной средней школы? А если Вас беспокоит наличие вакансии, то можете быть спокойны — учитель истории уходит в декрет.
На лице Николая Николаевича отразилось лёгкое замешательство. Гость вопросительно взглянул на него и чуть не рухнул со стула.
— Вы с ума сошли! Я бесконечно далёк от того, чтобы подобным способом расчищать Вам путь! — хохотал он. — А вот потенциальных конкурентов мы аккуратно отодвинули в сторону. Все они неожиданно для себя были вынуждены отказаться от этого места. Представляете, как будет рад Вам директор! Бедняга в безвыходном положении!
***
Было пасмурно, но школьный коридор, казалось, был наполнен светом. Обилие ослепительно белого снега за окном создавало волнующую иллюзию праздника. Даже потускневший под многочисленными слоями мастики паркет весело играл снежными бликами, и молочной белизной благородно отсвечивали шершавые, выкрашенные голубой краской стены.
Николай Николаевич проверил номер кабинета и без колебаний отворил дверь в класс. Не глядя на вставших при его появлении подростков, прошёл к учительскому столу, взял кусок мела, и лишь затем повернулся к ребятам.
— Здравствуйте, меня зовут Николай Николаевич Аверин, — он красивым, разборчивым почерком записал свои фамилию, имя и отчество на доске. — Я доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук. У вас я некоторое время буду преподавать курс истории России.
Он отвернулся, чтобы положить мел на полочку у доски, как вдруг ощущение, похожее на щекотку, волной прокатилось вдоль его позвоночника. Не оборачиваясь, он увидел луч, который подобно рентгену прощупывал его с ног до головы, и лицо мальчика, который просматривал его столь бесцеремонным образом. «Ну, юноша, надеюсь, ты просто не понимаешь, что делаешь», — недовольно сказал он про себя и направил ему в лоб такой мощный заряд энергии, что изображение мгновенно затуманилось и исчезло. Возможно, он перестарался, но Николай Николаевич был очень чувствительным человеком, и терпеть не мог бестактного вторжения в своё личное пространство.
Усевшись за стол и раскрыв журнал, он приветливо оглядел класс и отметил про себя темноволосого мальчишку с надменным профилем и тонкими нервными пальцами, который, подперев лоб рукой, низко склонился над партой.
— Продолжим наше знакомство, — Николай Николаевич назвал первую фамилию и вежливо кивнул девочке, поднявшейся со своего места. Так он дошёл до середины списка.
— Князев Роман, — прочёл он. Наконец-то поднялся обладатель гордого профиля, и глаза их встретились. Николай Николаевич неожиданно для себя развеселился: подросток выглядел таким рассерженным. «Ну ничего, дружок, — подумал он, любезно кивая ему, — придётся потерпеть. Нелегко в учении — легко в раю!».
В этот день он больше ни разу не взглянул в его сторону, а все силы приложил к тому, чтобы внедрить в сознание учеников представление о себе, как об исключительно обаятельном, лёгком в общении человеке, вызывающем искреннее восхищение своими безграничными познаниями. Он набрасывал на них сверкающую сеть своих самых положительных эмоций, с удовлетворением замечая, как рождается в их сердцах ответная симпатия. Похоже, что, получая не слишком высокую отметку, очарованные ученики готовы будут винить в этом неприятном происшествии только себя и даже корить себя за то, что посмели огорчить своего дорогого учителя, у которого против всех зол мира есть только четыре тонких шипа…
========== Глава 2. Фенечка для мага ==========
Пухлая снеговая перина мягко окутала землю. Каким-то удивительным образом от этого снегопада тихо стало на душе, словно толстый слой снега заглушил и внутри все смятения и тревоги. Хотелось бесконечно созерцать мерное спокойное падение снежинок, плавные изгибы побелённых ветвей, между которых зрели, наливаясь чернильной тьмой, синие сумерки. Хотелось смотреть на эту пустынную улицу, которая в равнодушном свете электрических фонарей казалась искусной театральной декорацией.
Мальчик с гордым именем Роман стоит у окна. Его заботливо укрывает темнота — уютная, бархатная, живая. Холодный свет с улицы призрачными линиями намечает острые очертания его силуэта. В стекле, которое ночь обратила в зеркало, бледной тенью отражается его узкое лицо: профиль хищной птицы, опасный блеск глаз. Мальчик размышляет. Совсем не о том, как прогулять контрольную, или заставить родителей раскошелиться на очередную подростковую глупость. Такие вещи его давно не занимают. В свои пятнадцать он ощущает себя на тысячу, а то и не одну — насыщенных, полноценно прожитых лет. Ветхая ткань этого мира давно истончилась для него настолько, что он видит, как сквозь неё просвечивают бесчисленные, непостижимые вселенные. Только тонкая ниточка благоразумия удерживает его в этом мире рутины и фатального недомыслия. Игра в умного дисциплинированного подростка, которую он давно затеял с этим миром вполне сознательно, так приятно щекочет ему нервы, что ради этого удовольствия он готов тратить на неё свои душевные силы.
Сейчас он вращает в мозгу очередную частицу мистической головоломки, которая занимает его уже много дней. Озарение приходит, как всегда, внезапно. Будто бродишь по бесконечным тёмным коридорам, а потом натыкаешься на дверь, распахиваешь её, и тебе всё ясно.
Проклятые молекулы презренной плоти хранят убийственную силу. Но чтобы черпать энергию из этого источника, требуется настолько самозабвенно погрузиться в тонкости многочисленных и сложнейших практик с полным отрывом от обыденной жизни, что такой возможности у него ещё очень долго не будет. Хотя… Считал же он когда-то, что выход из тела — вещь желанная, но неосуществимая, а получилось с первого раза…
Комната за спиной погружена во тьму, но Роман всем телом ощущает заполняющие её предметы: чувствует тёплое и какое-то пустое прикосновение пластмассы, звонкую вибрацию стекла, равнодушный холод металла. Ощущение постороннего присутствия заставляет его обернуться.
Странно, во время урока он почти не смотрел на нового учителя и совсем не запомнил его лица, но сейчас он видел его перед собой совершенно отчётливо: аскетичный провал щёк, обведённые тенью сверкающие стальные глаза, выразительные очертания губ, скорбно изогнутых уголками вниз. Он мог бы поклясться, что Николай Николаевич стоит в эту минуту перед ним и внимательно его разглядывает.
— Здравствуй, — голос учителя прозвучал внятно и не слишком ласково. Он смотрел на мальчика без улыбки и вовсе не выглядел таким уж очаровательным и милым, каким показался утром в школе.
— Я сплю? — спросил Роман скорее у себя, чем у своего ночного гостя.
— Можно сказать и так. — Николай Николаевич протянул Роме руку и приказал, — Держись.
Как только Роман нерешительно уцепился за рукав учителя, тот обхватил его запястье и резко выдернул подростка из тёмной комнаты на свет.
Справа и слева вздыбились бело-синие сугробы высотой почти в человеческий рост, так что дорожка между ними походила на туннель. Вверху — неправдоподобно голубое яркое небо, впереди — щедро позолоченная солнцем крепкая бревенчатая изба. Дверь распахнулась, на крыльцо вышел богатырского сложения дед в тулупе и валенках. Он пристроил на крыльце веник и развернул половичок, который, видно, собирался вытрясти, но тут заметил посетителей. Старик нехотя разогнулся и, оставив половик на крыльце, поспешил к ним навстречу.
— Не дело вы задумали, — безо всякого приветствия, сразу обратился он к Николаю Николаевичу, озабоченно поглядывая на Романа. Янтарные глаза деда неодобрительно сощурились.
— Ты же знаешь, я не ищу себе дел, они сами находят меня, — грустно ответил учитель.
— К нам никого не приводят, каждый приходит сам.
— Согласен. Это было первое, что сказал и я. Но, возможно, бывают исключения…
Они помолчали о чём-то, понятном лишь им двоим, красноречиво глядя друг другу в глаза.
— Чудесно, — дед ехидно хмыкнул, поглаживая аккуратно подстриженную бороду. — Больше тебя ничего не смутило? Посмотри на него, — он ткнул пальцем в сторону подростка.
— Знаю. — Николай Николаевич заметно помрачнел.
— И что же?
Интеллигентное лицо учителя словно окаменело:
— Absente aegroto (1).
1. В отсутствие больного; не при больном – (лат).
Латынь деда почему-то развеселила. Он сдержал смешок и уже более благожелательно взглянул на Романа.
— Ну что же, дерзайте, альтруисты! Это я не о тебе, парень, — доверительно сообщил он Роману, словно причисление к альтруистам могло как-то обидеть мальчика, и, опустив тяжёлую руку ему на плечо, уступил гостям дорогу, широким жестом приглашая их в дом. — Homo Sapiens non urinat in ventum (2), — громко продекламировал он густым бархатным баритоном и расхохотался у них за спиной.
2. Человек Разумный не мочится против ветра – (лат.).
Николай Николаевич, улыбаясь, легонько подтолкнул Романа вперёд и вслед за ним вошёл в сени. Пройдя через них, они оказались в довольно тёмном помещении, загромождённом самыми разнообразными предметами в основном хозяйственного назначения: корзины, кухонная утварь, вёдра, кадушки. Маленькое окошко, за которым блистал солнечный зимний пейзаж, выглядело в этом полумраке как прилепленная к стене картинка. Почти всё пространство занимала огромная русская печь, в зеве которой светилось красно-оранжевое пламя.
Николай Николаевич усадил Романа за стол на длинную широкую лавку, а сам сел на какой-то сундук, покрытый узорчатым тёмно-красным ковром. Слышно было, как дед топал и возился в сенях. Наконец, он вошёл, скинул тулуп и, шумно подвинув к себе табурет, уселся напротив гостя.
Ну что, ребёнок, жить хочешь? — задушевно спросил он и наклонился, участливо заглядывая мальчику в глаза. Его длинные седые патлы свесились до самого стола.
— Смотря, что называть жизнью, — с вызовом ответил Роман, и непроницаемо чёрные глаза его сверкнули.
— Так ты ещё и философ! — с иронией заметил старик. Он вынул из кармана моток разноцветных ниток и принялся ловко распутывать их своими цепкими узловатыми пальцами. — Где свет, там и жизнь. Чем ближе ты к свету, тем больше в тебе жизни. Твой выбор — приближаться к нему или удаляться… — Он разложил нитки на столе и велел Роману — Правую руку положи на стол. Ладонью вверх. И пальчики, знаешь, веером этак сделай…
Роман помедлил, но всё-таки повиновался. Дед удовлетворённо хмыкнул и, накинув ему на пальцы нитки, принялся переплетать их между собой.
— Вот, смотри: красная, синяя, ну и жёлтая, конечно, куда ж без неё… — негромко бормотал он, полностью поглощённый своим делом. — Жёлтую с чем мы соединяем? С синей, разумеется. Вот тебе и зелёная. И красную с синей, что будет? Фиолетовая…
Роман с изумлением смотрел, как нитки меняют свой цвет, сплетаясь в затейливый узор. Ведь он почти уже забыл, что это сон.
Пальцы старика мелькали с умопомрачительной быстротой. Совсем скоро у него получилось что-то вроде неширокой разноцветной ленты. Он взял последнюю, белую нитку и закрепил ею работу.
— Вот так, — дед плотно обернул ленту вокруг роминого запястья наподобие браслета и молниеносно завязал его.
— Вы что? Я же не девчонка! — вспыхнул Роман. Он хотел развязать нитки, но концы ленты словно срослись. Как ни вертел он рукой, найти место их соединения так и не смог.
Старик от души веселился, наблюдая за ним.
— Что это значит?! — рявкнул Роман и вскочил. Его просто трясло от ярости.
— Это значит, — насмешливо сказал дед, — что тебе пора домой.
