Текст книги "Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)"

Автор книги: Ханс Хенни Янн

1.

«Не уходи, – сказал Странник, называвший себя Тенью Заратустры, – побудь с нами, а то нас, чего доброго, снова охватит прежняя смутная тоска.

Уже и Перво-Чародей не мог ничего выдумать лучшего, чем поделиться с нами наихудшим, и вот погляди, у нашего доброго кроткого Папы снова слёзы в глазах, и он опять готов отплыть в моря меланхолии.

А Короли, пожалуй, не прочь делать хорошую мину при нас: но готов поспорить, если б не было здесь свидетелей, то и плохая игра не заставила б себя ждать, словно злая шутка:

– злая шутка ползущих туч, влажной меланхолии, занавешенных небес, украденных солнц, завывающих ветров осенних,

– злая шутка наших воплей и криков души: останься у нас, Заратустра! Здесь много сокрытых несчастий, желающих говорить, и вечера много, и много туч, и много затхлого воздуха!

По-мужски грубой пищей ты насыщал нас и потчевал крепкими притчами: не допускай же того, чтобы за сладким напали на нас духи-неженки, женские духи.

Ты единственный делаешь воздух вокруг тебя крепким и чистым! Находил ли я когда-нибудь – на земле – воздух чище, чем в пещере твоей? Много стран самых разных повидал я хотя, и хотя научился мой нос самый разный воздух различать и оценивать, но у тебя ублажаются мои ноздри величайшей усладой!

Разве что… разве что… о, прости мне одно старое воспоминание! Прости мне одну Песнь, что поют под сладкие блюда и что я сочинил, побывав как-то раз среди Дочерей Пустыни.

Дело в том, что у них был такой же чудесный воздух, воздух Рассветных стран; там я дальше всего был от облачно-влажной тяжело-печальной Старухи-Европы!

Полюбил я тогда этих девушек Стран Рассвета и по-иному синее Царство Небесное, над которым не висело ни туч, ни мыслей.

Вы не поверите, как мило они там сидели, когда не танцевали, – углублённые, но без мыслей, как маленькие тайны, как украшенные лентами загадки, крепкие орешки, что подают шалунишкам на сладкое, – поистине пёстрые и чужие, но без туч: загадки, которые позволяли себя щёлкать, – ради таких девушек сочинил я тогда псалом-на-сладкое!»

Так говорил Странник, называвший себя Тенью Заратустры, и не успел никто слова сказать, как схватил он арфу Перво-Чародея, сел скрестив ноги и поглядел вокруг, невозмутимо и мудро; ноздрями, однако, медленно и вопрошающе втягивал воздух, как Некто, кто в чужой стране ублажается воздухом новым. Наконец начал петь он, в некотором роде издавая ужасный рёв.

2.

 
Опустошённый, плачь; пустынь не спрячешь…
 

3.

 
Ха!
Сколько пафоса!
достойно же я начал!
по-африкански зычно торжествуя!
ну прямо лев и обезьяна−
ревун – вот крикуны где, моралисты…
– но это ведь для вас – пустяк, сие Ничто вам,
возлюбленные сестры,
у ног которых я,
европеец под пальмой,
сидеть здесь удостоился! Селах.
Поистине чудесно.
Здесь я сижу, и не могу иначе,
к пустыне близко и уже
так далеко опять я от пустыни,
в самом Ничто – и всё ж опустошённый:
сказать нескушно, прямо-таки скушан
миниатюрнейшей оазой этой
– зевнув, она открыла
свой ротик сладостный,
благоуханнейший всех ртов и пастей: и я упал в него,
попал, то бишь пропал, – и вот средь вас,
возлюбленные сестры, здесь! Селах.
 
 
Благ, благ тот Кит,
что гостю своему
вреда не причинил! – вы поняли
учёный мой намёк?..
Слава те, брюхо
Кита! Когда бы ты такой же
была чудесною, оаза,
как тот Кит… что мне сомнительно немного.
Зане я прибыл из Европы,
что недоверчивей замужней бабы.
Исправи, Господи, её!
Аминь!
 
 
И вот я здесь сижу,
в оазе-крошке,
как финик смуглый, язва златоустый,
в сласть-пересласть палимый сладострастьем
по круглым губкам девичьим, но больше
по зубкам, ледяным и снежно-белым,
кусачим: ах, по ним томится сердце
у всех горячих фиников. Селах.
 
 
Подобный, слишком подобный
вышеназванным южным фруктам,
я здесь лежу, я не могу… вокруг
милашки с крыльями, летучие букашки
играют и танцуют,
как бы ещё более крошечные,
как бы ещё более глупые и ещё более злобные
желанья и причуды ваши, сфинксы —
вы окружили меня,
молчащие и ждущие чего-то
девочки-кошечки,
Дуду с Зулейкой
– сфинксóво окружён, в Едино Слово
я набиваю кучу упований
(прости мне, Господи, сей грех,
погрешность стиля!..)
– я здесь сижу, я не могу ноздрями
не чуять воздух, поистине чудесный райский воздух,
он светлый, лёгкий, золото в полоску,
не хуже всякого другого, коему случалось
сюда попасть, уж не с Луны ль
случайно
свалился? – или так, по шалости одной…
как древние поэты нам толкуют.
Я мнителен, и мне это сомнительно,
зане я прибыл
из Европы,
что недоверчивей замужней бабы.
Исправи, Господи, её!
Аминь.
 
 
Звериными ноздрями чудный воздух чуя
(разбухшие, они подобны кубкам),
без будущего, без воспоминаний,
я здесь сижу,
возлюбленные сестры,
и не могу на пальму не смотреть,
как та, танцовщицею гибкой,
та-та, согнётся и, та-та, взовьётся, вся бёдрами качая всколыхнётся,
– с ней хочешь в пляс, когда так долго смотришь…
такой танцовщицею гибкой, что мне мнится:
не слишком ли давно и не опасно ль
она стояла на одной лишь ножке?
– Забыла ли о ней, иль то мне мнится,
о ножке-то другой?
По крайней мере, тщетно
искал пропажу я,
сокровище-двойник —
то бишь другую ножку, —
в священной близости от её
прекрасной, пре-пре-лестной,
как веер, ветреной, вертлявой, фьють! юбчонки.
Да, да, возлюбленные сестры, если вы
мне верите, то ножка
потерялась…
Ух-ху-ху-ху-ху!..
Она ушла от нас,
навек от нас ушла,
другая ножка!
О, жаль мне эту сладостную ножку!
Где бы могла она теперь в печали,
покинута, одна, томиться, ножка?
Вдруг в страхе перед тем, что – шаловливо,
свирепо, жёлто, белокуро-кучеряво —
к ней чудище придет, лев злой? или уже
обглодана, обгрызена – о ужас!
о горе, горе! вся обглодана! Селах.
 
 
Не плачьте,
мягкие сердца!
Не плачьте, вы,
вы, финики-сердцá! Молочны груди!
Сердца-мешочки сладкие
из сладкокорня!
Мужчиной будь, Зулейка! Ну же! Мужества! Побольше! – И
не плачь ты больше,
бледная Дуду!
– Или уместнее здесь будет что-то,
что укрепляет, сердце-укрепляющее
какое средство?
натёртая наружно мазью притча?..
или торжественное слово утешенья?
Ха-ха!
Достоинство, сюда!
Раздувай мехи
добродетели!
Ха-ха!
Ещё раз проревём
мораль,
как лев – на дочерей пустыни!
– Ведь добродетель-рёв,
возлюбленные сестры,
есть прежде всех вещей
страсть европейца, глад европейца жгучий!
И вот я здесь стою,
я, европеец,
и не могу иначе, помоги мне,
Господь! Аминь!
 
 
Опустошённый, плачь: пустынь не прячь!
Пустыня душит. Скрежет камня. Смерть-Палач
недобрым взглядом златобуро жжёт,
вся жизнь его в жеваньи, он жуёт…
 
 
Запомни, ты, кого услада выжгла, втвердь:
ты – камень, ты – пустыня, ты сам – смерть.
 

 
Так умереть,
как друг – однажды я видел – умер, —
друг, что молнии, взоры
божественно в тёмную мою юность метал.
Дерзкий, глубокий,
в битве танцуя, —
среди воинов – самый весёлый,
победитель – самый весомый,
на судьбе своей стоя, как некий рок,
суровый, задумчивый после драк, вдумчивый – до:
 
 
содрогающийся оттого, что победил,
ликующий оттого, что победив умирает:
 
 
приказавший, когда умирал —
и приказавший что? – уНичтожить…
 
 
Так умереть,
как – однажды я видел – он умер:
победив, уНичтожить…
 

 
Захочешь спуститься здесь,
мгновенно
пропасть тебя поглотит!
– Но, Заратустра,
ты всё ещё любишь бездну,
всё ещё елью стоишь у края? —
 
 
Пуская корни там, где
даже скала с трепетом
в пропасть глядит, —
медлит ель на краю,
когда всему вокруг
хочется вниз поскорей:
рядом с нетерпением
срывающихся камешков и падающего ру−
чья терпелива суть – терпеливый, суровый, немой,
одинокий…
 
 
Одинок!
А отважится ль кто
здесь гостем быть,
твоим Гостем здесь быть?..
Разве что хищник крылатый:
как повиснет,
долготерпцу
в патлы вцепясь,
с хохотом злорадным,
с хохотом хищных птиц…
 
 
К чему такое упорство?
– начнёт глумиться-кривляться:
любишь бездну – крылья сперва отрасти…
нельзя так висеть,
как, Повешенный, ты! —
 
 
О Заратустра!
Суровый Нимрод!
Недавно ещё звероловом Господним,
силком добродетелей,
стрелою был зла!
И что? —
сам себя подстерёг,
своя собственная добыча,
сам собою пронзён…
 
 
И вот —
сам себе друг, одинок,
двое-наг, с собственным знаньем сам-друг,
меж ста зеркал
перед собой не-собой,
среди сотен воспоминаний,
как в тумане,
утомлённый раной любой,
от любого мороза в ознобе,
петлю сам себе завязал,
сам себя – одинокий знаток!
Сам себе самовешатель!
 
 
Что ты сделал из петель вязанья
собственной мудрости?
Что заманил ты себя
в этот… – древнего змия рай?
Что прокрался ты
в себя – в тебя самого?..
 
 
И больной теперь ты,
от змеиного яда больной,
раб ты теперь,
вытянул жребий суровый:
в шахте Я своего
горбатиться тяжко,
к себе прорубаясь,
в себя зарываясь,
беспомощно,
оцепенело,
как труп, —
сотни тягот лежат на тебе,
и сверху – ты сам,
всеведущий!
Сам себя одинокий знаток!
Заратустра премудрый!..
Ты искал тяжелейшую тяготу:
а нашёл самого себя, —
и себя уж не сбросишь с себя ты…
 
 
Полусидя
в засаде,
никогда ты не встанешь во весь рост!
Сросся с могилой своей,
призрак, травою пророс!..
А недавно ещё такой гордый,
с мордулей радости – на ходулях гордости!
Недавно ещё разодинокий отшельник без Бога,
а теперь – раз-двоящийся к сатане пришлец,
Принц багряный Бесстыжести дерзкой!..
 
 
И что! —
меж двух Ницшто
скрюченный
вопросительным знаком,
утомлённой загадкой —
загадкой для хищных птиц…
– вот ужо как тебя «разгадают»,
они алчут твоей «разгадки»,
они бьются вокруг тебя, над загадкой,
над тобой, ты, Повешенный!..
О Заратустра!..
Сам себя – одинокий знаток!..
Сам себе самовешатель!..
 

 
Здесь, где остров вырос между морями,
вздыбясь жертвенным камнем вдруг, скальной громадой,
здесь себе Заратустра под чёрным небом
разложил костры высоко в горах,
как сигнальный огонь – знак для тех, кого по морю носит,
вопросительный знак для тех, у кого уже есть ответ…
 
 
Это пламя-змея с бледно-серым брюхом
– языки её жажды в холодные тянутся дали,
ко всё более чистым высотам выгибает шею она —
стоя коброй пред Нетерпением:
вот какой пред собой я поставил знак.
 
 
Ах, сама-то душа моя – это пламя.
Ненасытно стремясь ко всё новым далям,
вверх стремится, всё вверх её тихий жар.
Что людей бежал Заратустра и зверя?
Почему вдруг от твёрдой земли оторвался?
Шесть он знает уже одиночеств, —
но даже и море ему не совсем одиноко,
остров – в скалы велел ему лезть, пламенем стать,
и теперь на седьмое одиночество
он закидывает удочку над головой.
 
 
Моряки, носимые по волнам! Вы, обломки древнейших звёзд!
Вы, моря будущего! Неизведанные небеса!
Ко всему Одинокому я наладил крючок:
нетерпению пламени дайте ответ,
помогите поймать рыбаку на высоких скалах,
мне, – седьмое, последнее Одиночество!..
 

1.

 
Недолго жаждало ты,
опалённое сердце!
Обещание разлито в воздухе,
из неведомых уст подуло на меня:
– приближается великая прохлада…
 
 
Солнце моё в полдень знойно стояло надо мной:
как хорошо, что пришли вы,
вы, внезапные ветерки,
вы, прохладные духи вечера!
Воздух веет – чужой и чистый.
Не ночь ли искоса
бросает на меня
обольстительный взгляд?..
Крепким будь, моё сердце!
Не спрашивай: почему?
 

2.

 
День моей жизни!
солнце садится.
Уже ровно стоит
– золотится – поток.
Теплом дышит утёс:
что если в полдень спало на нём
счастье – полуденным сном?
Вся в зелёных огнях,
ещё играет бурливым счастьем бурая бездна.
 
 
День моей жизни!
к закату идёт он!
Вот уж пылает, как уголь, твой
полуугасший
глаз, вот уж сочится твоя роса —
капелью слёз,
вот уже тихо бежит по белым морям
пурпур любви твоей,
твоё последнее – медля – блаженство…
 

3.

 
Приходи, золотистая ясность!
ты – смерти
самое тайное, самое сладкое предвкушение!
– Не слишком ли быстро шёл я своим путём?
Только сейчас, когда утомилась река,
догоняет твой взор меня,
догоняет твоё счастье меня.
Повсюду волна лишь, игра лишь вокруг.
А что было когда-то и тяжело,
в голубое ушло забытьё,
и без дела моя лодка стоит.
Как легко разучилась она – в бурю плыть!
Утонули желанье с надеждой,
расстилаются ровно душа и море.
 
 
Здравствуй, седьмая вечность!
никогда я так близко не чаял
уверенность сладкую,
никогда так тепло – солнца взор.
– Не горит ли уж лёд вершины моей?
Рыбкой – легко, серебристо —
выплывает в море лодка моя…
 

 
Кто согреет меня, есть ли тот, кто ещё любит меня?
Дайте горячие руки!
Дайте жаровню сердца!
Повержена, дрожью дрожа,
отходящего вроде, которому греют ноги,
пожираема, о! неведомым жаром,
в трясовице от острых стальных стрел озноба,
я тобою загнана, Мысль!
Невыразимый ты! Скрытый! Ужасный!
Зверолов по ту сторону туч!
Вспышкой молнии освещена,
что твой глаз издевательски мечет, из тьмы озирая меня!
Так лежу я,
дрожу я, всем телом кружусь и верчусь, мучима
всеми мученьями вечными,
пронзена
тобой, жестокий Зверолов,
ты, незнакомый, – бог…
Вонзайся ж глубже!
Ещё! Ещё!
Пронзи насквозь, разбей мне сердце всклянь!
К чему же мучить
стрелой с тупым зубцом?
Что снова глядите вы,
беспрестанные человече-мученья,
злорадные бого-молний-глаза?
Не убивать ты хочешь,
а лишь мучать, мучать!
Зачем – меня,
неведомый мой враг, злорадный бог?
Ха-ха!
Как тать в нощи
ты явишься ко мне?..
Чего тебе надобно?
Говори!
Как юную лань, теснишь меня; потоками своими всеми жмёшь,
Ха! Ты уже слишком близко!
И уже слышишь, как я дышу,
уже сердце мое подслушиваешь,
ты, ревнивец!
– но к чему ревновать?
Прочь! Прочь!
а лестница зачем?
ты в душу хочешь,
в сердце моё влезть,
в тайные мои
проникнуть мысли?
Бессовестный! Мы незнакомы! Вор!
Что хочешь ты украсть?
Что хочешь ты подслушать?
что выпытать ещё,
ты, пыточник, палач!
Бог-вешатель!
Что ж мне, словно псу,
перед тобой валяться на земле,
хвостом помахивая, преданно, – тебя,
Любовь, любить, быть от тебя, любимый, в восхищеньи?
Напрасно ждёшь!
Впивайся и рази!
Кинжала жало!
Не пёс я – дичь твоя,
жестокий Зверолов!
Твоя, пусть пленница, но гордая из гордых,
грабитель лютый из-за туч…
Скажи хоть что-нибудь!
Ты, Завеса Молнии! Кто ты? говори!
Что хочешь ты, разбойник, от – меня?
Что?
Выкуп?
Выкуп-то зачем?
Побольше требуй – мне подсказывает гордость!
И меньше говори – уже другая!
Ха-ха!
Меня – ты хочешь? да, меня?
всю меня – всю?
Ха-ха!
И мучаешь меня, шут бестолковый,
гордость мою всю изъязвил вконец?
Дай мне любви – кто так ещё согреет?
кто ещё любит меня?
руки протяни
горячие, дай сердца мне жаровню!
дай мне, о тот, кто самых одиноких
учит томиться по врагам, в тоске
даже к врагам всё время изнывать,
дай, нет, а лучше – сам яви,
свирепый враг,
мне – самого тебя!..
 
 
Бежал!
Он сам бежал,
единственный мой друг,
великий враг,
мой незнакомец,
вешатель-мой-бог!..
Нет!
возвращайся!
С пытками своими!
Слёзы бегут
к тебе бегом,
и пламя сердца
в последний раз вспыхнет тебе огнём.
 
 
О возвращайся,
неведомый мой бог! вернее, боль,
последнее блаженство!..
 

Молния.

Изумрудно-прекрасен, в её свете является Дионис.

Дионис:

 
В уме останься, Ариадна!..
Нет у тебя ушей, кроме моих:
вмести же в них умное слово!
Не нужно ль, до того как полюбить, – себя – возненавидеть?
Я – твой лабиринт…
 

1.

 
Долго ты ещё будешь сидеть
на злосчастье своём?
Смотри! не высиди
мне из него
яйцо —
яйцо василиска.
 
 
Почто Заратустра крадётся у самой горы?
 
 
Недоверчивый, мрачный, язвительный,
долговязый лазутчик, —
но вот: молния,
свет, гибель, удар
в небо из бездны:
и даже у горы содрогаются
недра…
 
 
Там, где ненависть с молнией
срослись в одно, проклинанием став, —
там, на горе, живёт теперь гнев Заратустры;
грозовая туча, идёт он своим путём.
Прячься в страхе теперь, кто последним укрыт одеялом!
Забирайтесь в постели, неженки!
Вот катаются громы над сводами,
балки и стены трясутся от страха,
пробегают молнии и серно-жёлтые истины —
изрыгает проклятия Заратустра.
 

2.

 
Эта монета, которой
весь мир платит, —
слава:
я беру осторожно – в перчатках – её
и швыряю прочь с отвращением.
Кто хочет оплаченным быть?
Они продаются…
Выставлены на продажу, хватают
жирными пальцами
эту всемирную – жестянкой гремящую – славу.
 
 
Хочешь купить её?
они все продаются.
Но предлагай им не скупясь!
звени тугою мошной!
– иначе ты укрепишь,
укрепишь ты их добродетель!..
 
 
Они все добродетельны.
Добродетель и Слава – чем не чета?
Покуда мир существует,
платит он за добродетель-бурчание
звонким славы бренчанием —
и с этого шума живёт.
 
 
Перед всеми добродетельными
хочу я быть должником,
объявляю себя должником везде, где Вина велика!
Перед всяким вещателем славы
в червя превращается моё честолюбие —
средь таких я желаю больше всего
самым низменным быть…
Эта монета, которой
весь мир платит,
слава:
я беру осторожно – в перчатках – её
и швыряю прочь с отвращением.
 

3.

 
Тихо! —
о великих вещах – а я вижу великое —
нужно молчать
или великое молвить:
молви великое, в восхищении, мудрость моя!
 
 
Поднимаю горé глаза —
там валы световых морей:
– о ночь, о молчание, о упокоение всякого шума!..
вижу я знак —
из самых далёких далей,
сверкая, спустилось созвездие медленно – встало передо мной…
 

4.

 
Вышние светочи бытия!
Вечных творений грифельная доска!
Ты пришла ко мне? —
То, что Никто не видел,
твоя бессловесная красота, —
и она не бежит моих взглядов?
 
 
Необходимости щит!
Вечных творений грифельная доска!
– но ты ведь знаешь и сам:
чтó все ненавидят,
чтó люблю я один, —
это чтобы ты было вечно!
чтобы ты было необходимо!
Моя любовь возгорается
только от Необходимого.
Необходимости щит!
Вышние светочи бытия!
– недостижимы желанию,
не запятнаны словом «Нет»,
вечное «Да» Бытия —
и я – твоё вечное «Да»:
потому что люблю тебя, Вечный Свет!
 

 
Десять лет прошло —
и ни капли на меня не упало,
нет ни влажного ветра, ни рос любви
– земля без дождя…
И вот я прошу свою мудрость,
не жадничай в эту сушь:
истекай сама, капай сама росою,
будь сама дождём пожухлой пустоши дикой!
 
 
Когда-то велел я тучам
убраться прочь с моих гор —
когда-то я говорил: «больше света! вы, темень!»
Ныне маню я их, чтобы пришли они:
выменем вашим сотворите вокруг меня тьму!
– я хочу вас доить,
вы, коровы вышнего крова!
Тепло-молочную мудрость, сладкую росу любви
устремляю я – пусть течёт! – по земле.
 
 
Прочь, вы, мрачно глядящие
правдицы, прочь!
Не желаю я на моих горах
видеть кисло-терпкие нетерпеливые правданки.
Со своей золотистой улыбкой
пусть мне станет ближе ныне другая правда:
подслащённая солнцем, смуглая от любви, —
только зрелую правду сорву я с дерева.
 
 
Ныне хочу я коснуться рукой
локонов случая;
мне достанет ума, чтобы случай
вести как ребёнка, чтоб провести его вокруг пальца.
Ныне хочу я быть гостеприимным
к Нежеланному,
даже к судьбе не хочу быть колюч
– Заратустра не ёж.
 
 
Моя душа
лизнула уже ненасытным своим языком
все сладости мира и все его гадости,
в любые спускалась глубины.
Но всегда – подобно пробке
вновь всплывала она на поверхность:
масляным пятном качаясь на буром море;
видят душу мою и называют меня счастливым.
 
 
Кто отец мой и кто моя мать?
Не Принц ли Переизбыток отец мне
и не мать ли моя – Тихий Смех?
Не они ли меня зачали в законном браке —
меня, зверя-загадку,
меня, свет-мило-золотце,
меня, расточителя всякой мудрости, Заратустру?
 
 
Больной ныне от ласк —
влажный ветер, несущий росу, —
сидит Заратустра и ждёт, ждёт на своих горах:
в собственном соку
мягкотелым и сладким став,
под своею вершиной,
под своим ледником,
утомлённый и благостный,
как Создатель в седьмой свой Творенья день.
 
 
– Тише!
Чья-то правда бродит надо мной,
подобна туче, —
незримыми молниями поражает меня.
По широким медленным ступеням
поднимается её счастье ко мне:
приди, приди, возлюбленная Правда!
 
 
– Тише!
Это Правда – моя!
Из медлительных глаз,
из шёлка трепетного
разит меня её взгляд,
милый девичий взгляд колючий…
Она отгадала причину моего счастья,
она отгадала меня – ха! – что замышляет она?
Пурпуром притаился дракон
в бездне её девичьего взгляда.
 
 
– Тише! моя говорит теперь Правда:
 
 
Горе тебе, Заратустра!
 
 
Ты выглядишь так, будто
золото проглотил:
тебе ещё вспорют живот!..
 
 
Слишком богат ты,
ты, растлитель многих!
Слишком многих ты сделал завистниками,
слишком многих – бедняками…
Даже на меня свет твой отбросил тень, —
зябко мне: прочь поди, ты, богатый,
прочь поди, Заратустра, покинь своё солнце!..
 
 
Ты хотел бы раздать-раздарить то, чего у тебя сверх меры!
Но чрезмерен – ты сам.
Богатенький, не будь дураком!
Сначала себя раздари, Заратустра!
 
 
Десять лет прошло —
и ни капли на тебя не упало?
нет ни влажного ветра, ни рос любви?
Но кто мог бы тебя полюбить,
ты – богатый сверх всякой меры?
Твоё счастье сушит вокруг всё,
делает бедным на любовь —
как земля без дождя…
 
 
Никто тебя не благодарит больше,
ты же всякому благодарен,
кто берёт от тебя:
по тому и узнаю́ тебя,
ты, богатый сверх меры,
ты, беднейший из всех богачей!
 
 
Ты жертвуешь собой, тебя мучит твоё богатство —
ты отдаёшь себя,
ты не щадишь себя, ты не любишь себя:
большая беда неотступно бредёт за тобой,
беда переполненного амбара, переполненного сердца —
но Никто не благодарит тебя больше…
 
 
Ты должен беднее стать,
мудрец немудрящий!
Если хочешь, чтобы тебя любили.
Любят только страждущих,
отдают любовь только тем, кто голоден:
сам себя раздари сперва, Заратустра!
 
 
– Я – твоя Правда…
 

Список сокращений[3]3
  От переводчика:
  Благодарю за помощь Томми Херде – анархиста, защитника животных, хранителя дома Ханса Хенни Янна и памяти о нем на острове Борнхольм.
  Für seine Hilfe danke ich Tommi Herde, Anarchist, Schützer der Tiere und Hüter des Hauses von Hans Henny Jahnn und seines Andenkens auf der Insel Bornholm.


[Закрыть]

Деревянный корабль = Река без берегов, часть первая.

Свидетельство I = Река без берегов, часть вторая, том 1: Свидетельство Густава Аниаса Хорна, записанное после того, как ему исполнилось сорок девять лет.

Свидетельство II = Река без берегов, часть вторая, том 2.

ПУБЛИКАЦИИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ХАНСА ХЕННИ ЯННА:

Frühe Schriften – Frühe Schriften. Deutsche Jugend. Norwegische Exil. Hg. von Ulrich Bitz. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1993.

Späte Prosa – Späte Prosa. (Jeden ereilt es, Die Nacht aus Blei, Autobiographische Prosa und Aufzeichnungen aus den Fünjziger Jahren). Hg. von Uwe Schweikert. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1987.

Werke und Tagebücher 7 – Werke und Tagebücher in sieben Bänden. Hg. von Thomas Freeman und Thomas Scheuffelen. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1974. Bd. 7. Schriften. Tagebücher.

Perrudja – Perrudja. Hg. von Ulrich Bitz und Uwe Schweikert. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1998.

Epilog – Fluß ohne Ufer. Dritter Teil. Epilog. Hg. von Ulrich Bitz und Uwe Schweikert. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2000.

Epilog. Bornholmer Aufzeichnungen – Fluß ohne Ufer. Dritter Teil. Epilog. Bornholmer Aufzeichnungen. Erzählungen und Texte aus dem Umkreis von «Fluß ohne Ufer». Hg. von Uwe Schweikert und Ulrich Bitz. Hamburger Ausgabe. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1986.

Briefe I – Hans Henny Jahnn. Briefe. Erster Teil. 1913–1940. Hg. von Ulrich Bitz, Jan Bürger, Sandra Hiemer, Sebastian Schulin. Hamburg: Hoffmann und Campe Verlag, 1994.

Briefe II – Hans Henny Jahnn. Briefe. Zweiter Teil. 1941–1959. Hg. von Ulrich Bitz, Jan Bürger, Sandra Hiemer, Sebastian Schulin. Hamburg: Hoffmann und Campe Verlag, 1994.

Gespräche – Walter Muschg. Gespräche mit Hans Henny Jahnn. Frankfurt am Main: Heinrich Heine Verlag, 1967.

Деревянный корабль – Ханс Хенни Янн. Река без берегов. Часть первая: Деревянный корабль. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2013 (перевод Татьяны Баскаковой).

Прозрачная стена – Ханс Хенни Янн. Прозрачная стена [Глава из романа «Перрудья»], в: Митин журнал, № 67, 2014, с. 245–256 (перевод Татьяны Баскаковой).

Свидетельство I – Ханс Хенни Янн. Река без берегов. Часть вторая: Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2014 (перевод Татьяны Баскаковой).

Угрино и Инграбания – Ханс Хенни Янн. «Угрино и Инграбания» и другие ранние тексты. Тверь: Colonna Publications, 2012 (перевод Татьяны Баскаковой).

Циркуль – Ханс Хенни Янн. Циркуль [Глава из романа «Перрудья»), в: Митин журнал, № 64, 2010, с. 164–209 (перевод Татьяны Баскаковой).

Чаттертон – Ханс Хенни Янн. Томас Чаттертон. Тверь: Kolonna Publications, 2013 (перевод Татьяны Баскаковой).

Это настигнет каждого – Ханс Хенни Янн. Это настигнет каждого. Тверь: Kolonna Publications, 2010 (перевод Татьяны Баскаковой).

ДРУГИЕ ПУБЛИКАЦИИ:

Flegeljahre – Jean Paul. Flegeljahre, in: Jean Paul. Werke. Hg. von Norbert Müller. 2. Bd. München: Carl Hanser Verlag, 1999.

Fluß ohne Ufer: eine Dokumentation – Hans Henny Jahnn. Fluß ohne Ufer: eine Dokumentation in Bildern und Texten; [erscheint als Begleitpublikation zur AusstellungHans Henny Jahnn 100 «Fluß ohne Ufer», 8.12.1994 bis 19.2.1995 in den Räumen der Freien Akademie der Künste in Hamburg] / hrsg. von Jochen Hengst und Heinrich Lewinski. Hamburg: Dölling und Galitz, 1994.

Habinek – Thomas N. Habinek, The World of Roman Song: From Ritualized Speech to Social Order. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2005.

Jean Paul – Jean Paul. Werke in drei Bänden. Hg. von Norbert Miller. München: Carl Hanser Verlag, 1974.

Mango – Cyril Mango. The Triumphal Way of Constantinople and the Golden Gate, in: Dumbarton Oaks Papers 2000, № 54, 1.

Polyphem – Cornelia Weber-Lehmann. Polyphem in der Unterwelt? Zur Tomba dell’Orco II in Tarquinia, in: Mitteilungen des Deutschen Archäologischen Instituts, Römische Abteilung 102, 1995, S. 71–100.

Pusse – Tina-Karen Pusse. Namenssetzungen, Taufakte, Testamente und Pseudonyme in Hans Henny Jahnns Fluss ohne Ufer. Komparatistik online. 2010.1 (только в Интернете).

Septem Sermones ad Mortuos – Carl Gustav Jung. Septem Sermones ad Mortuos. Die Sieben Belehrungen der Toten. Geschrieben von Basilides in Alexandria, der Stadt, wo der Osten den Westen berührt (1916), 1990 [S.1.]: [s.n.].

Turcan – R. Turcan. The Cults of the Roman Empire. Hoboken: Wiley-Blackwell, 1996.

Анналы – Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Том I. Анналы. Малые произведения. М.: Ладомир, 1993 (перевод А. С. Бобовича).

Античная эстетика VII – А Ф. Лосев. История античной эстетики, том VII. М.: Искусство, 1988.

Аттические ночи – Авл Геллий. Аттические ночи. / Под общ. ред. А. Я. Тыжова, А. П. Бехтер. СПб.: Гуманитарная Академия, 2007–2008.

Аякс – Софокл. Аякс, в: Софокл. Трагедии. М.: Художественная литература, 1988 (перевод С. В. Шервинского).

Белая Богиня – Роберт Грейвс. Белая Богиня: Историческая грамматика поэтической мифологии. Екатеринбург: У-Фактория, 2007 (перевод Л. И. Володарской).

Геркулес – Сенека. Геркулес в безумии, в: Луций Анней Сенека. Трагедии. Москва: Искусство, 1991 (перевод С. А. Ошерова).

Гесиод – Гесиод. Полное собрание текстов. М.: Лабиринт, 2001 (перевод О. Цыбенко).

Гигин – Гигин. Мифы. СПб.: Алетейя, 2000 (перевод Д. О. Торшилова).

Деяния Диониса – Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. СПб.: Алетейя, 1997 (перевод Ю. А. Голубца).

Дух Меркурий – Карл Густав Юнг. Дух Меркурий. [Сборник работ.] М.: Канон, 1996 (перевод А. Гараджи).

Душа и миф – Карл Густав Юнг. Душа и миф. Шесть архетипов. М.: ACT, Минск.: Харвест, 2005 (перевод А. А. Спектор).

Игра в мяч – А. А. Бородатова. Игра в мяч как путь в пещеру предков (К вопросу о семиотике ритуальной игры в мяч в древней Мезоамерике), в: История и семиотика индейских культур Америки. М., 2002.

Иисус – Т. Баскакова. «Иисус стал шпильманом». Сакральный театр Ханса Хенни Янна, в: Театр 2013, № 11–12, с. 160–169.

Илиада – Гомер. Илиада. М.: Правда, 1984 (перевод Н. Гнедича).

Калевала – Калевала. Петрозаводск: Карелия, 1998 (перевод Эйно Киуру и Армаса Мишина).

Ливий – Тит Ливий. История Рима от основания города. Том I. М.: Наука., 1989 (перевод В. М. Смирина).

Лосев – А. Ф. Лосев. Античная мифология с античными комментариями к ней. Собрание первоисточников, статьи и коммент. Харьков: Фолио, М.: Эксмо, 2005.

Луна – Плутарх. О лике видимом на диске Луны, в: Философия природы в античности и в средние века. Часть вторая. М.: ИФРАН, 1998.

Луньюй – Конфуций. Луньюй (Изречения), в: Конфуций. Уроки мудрости. Москва: ЭКСМО-ПРЕСС, Харьков: Фолио, 2000 (перевод И. И. Семененко).

Лягушки – Аристофан. Лягушки, в: Аристофан. Комедии. Фрагменты. М.: Ладомир, 2000 (перевод А. Пиотровского).

Макробий – М. С. Петрова. Макробий Феодосий и представления о душе и о мироздании в поздней античности. М.: Круг, 2007.

Мальте – Рильке. Записки Мальте Лауридса Бригге, в: Райнер Мария Рильке. Проза. Письма. Харьков: Фолио, М.: ACT, 1999 (перевод Е. Суриц).

Махов – А. Е. Махов. Hostis Antiquus. Категории и образы средневековой христианской демонологии. Опыт словаря. М.: Intrada, 2013.

Мифы кельтских народов – Н. С. Широкова. Мифы кельтских народов. М.: Астрель, 2005.

Наука любви – Овидий. Наука любви, в: Публий Овидий Назон. Собрание сочинений. Том 1. СПб.: Студиа Биографика, 1994 (перевод М. Л. Гаспарова).

Ницше – Ницше. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого, в: Фридрих Ницше. Избранные произведения. СПб.: Азбука-классика, 2003, с. 363–592 (перевод Ю. М. Антоновского).

Нума – Плутарх. Нума Помпилий, в: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах. М.: Наука, 1994 (перевод С. П. Маркиша).

О демоне Сократа – Плутарх. О демоне Сократа, в: Плутарх. Сравнительные описания. Трактаты и диалоги. М.: РИПОЛ КЛАССИК, 1997 (перевод Я. Боровского).

Одиссея – Гомер. Одиссея. М.: Гослитиздат, 1953 (перевод В. Вересаева).

Пиндар – Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М.: Наука, 1980 (ред. М. Л. Гаспаров).

Послания – Гораций. Послания, в: Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений. СПб.: Студиа Биографика, 1993 (перевод Н. С. Гинцбурга).

Порфирий – Порфирий. О пещере нимф, в: А. Ф. Лосев. История античной эстетики, том VII. М.: Искусство, 1988, с. 383–394 (перевод А. А. Тахо-Годи).

Процесс – Жорж Батай. Процесс Жиля де Рэ. Тверь: Kolonna Publications, 2008 (перевод Ивана Болдырева).

Сатурналии – Макробий. Сатурналии. Екатеринбург: Изд-во Уральского государственного университета, 2009; перевод с лат. и греч. В. Т. Зверичева.

Светоний – Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Властелины Рима. М.: Ладомир, ACT, 1999 (перевод М. Л. Гаспарова).

Собственность – В. В. Бибихин. Собственность. Философия своего. СПб.: Наука, 2012.

Средневековый образ – А. Е. Махов. Средневековый образ: между теологией и риторикой. Опыт толкования визуальной демонологии. М.: Издательство Кулагиной – Intrada, 2011.

Фасты – Овидий. Фасты, в: Публий Овидий Назон. Элегии и малые поэмы. М.: Художественная литература, 1973 (перевод Ф. А. Петровского).

Цензорин – Цензорин. Книга о дне рождения (К Квинту Церелию), в: Вестник древней истории, 1986, № 2, 3 (перевод В. Л. Цымбурского).

Эмпедокл – Эмпедокл. О природе. Очищения, в: Эллинские поэты. Эпос, элегия, ямбы, мелика. М.: Ладомир, 1999 (перевод Г. Якубаниса в переработке М. Гаспарова).

Энеида – Вергилий. Энеида, в: Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. Гораций. М.: Пушкинская библиотека, 2005 (перевод С. Ошерова под ред. Ф. Петровского).

Эпос о Гильгамеше – Эпос о Гильгамеше («О все видавшем»). Перевод с аккадского И. М. Дьяконова. М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1961.