Текст книги "Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)"

Автор книги: Ханс Хенни Янн

Июль

С началом главы «5 ИЮЛЯ» мы переносимся в совсем другой мир. Об острове Фастахольм, куда мы теперь попадаем, в самом конце предыдущей главы говорилось (Свидетельство I, с. 761; подчеркивание мое. – Т. Б.):

Где-то на дальнем плане гранитные холмы этой омываемой морем земли раскинулись под низкими облаками, окутанные их влажной дымкой и соленым туманом. Мы этого пока не знали. Здешние леса и ущелья до сих пор оставались для нас только грезой: грезой о том, что какая-то их часть со временем станет нашей собственностью. И все-таки: вряд ли я когда-либо переживал дни, которые могу считать более ценными, чем эти. Мы ведь тогда оставили за плечами буквально все. Последние узы, еще соединявшие нас с людьми, распались. <…> То, что когда-то представлялось нам важным, уподобилось облетевшей листве. Если бы в тот момент нами не овладела меланхолия, мы поистине были бы спасенными.

Эти слова об облетевшей листве отсылают к сказке про Кебада Кению – к тому ее эпизоду, где Кебад Кения лежит в могиле (Деревянный корабль, с. 125–126):

Постепенно он стал ощущать внутренность своего гроба вплоть до последнего закоулка, то есть сам приобрел облик вытянутой четырехгранной призмы. <…> Как прежде Кебад Кения увеличивался в размерах, так теперь он вдруг начал чахнуть. Обволакивающая его паутина сообщила ему, что теперь он уменьшается в объеме, роняет листву. Роняй листву, говорила паутина. И – иссыхай. По виду ты должен стать как дерево зимой.

Пейзаж острова Фастахольм – это и есть пейзаж мира мертвых. Вот описание бухты Крогедурен, каким Хорн увидит ее после погребения в море останков Тутайна (Свидетельство II, с. 458; курсив мой. – Т. Б.):

Еще раз охватить глазами этот скудный пейзаж, чтобы он глубже запечатлелся в душе… Увидеть холмы на юге, утесы на севере, открытое море, подбирающееся к единственному здесь памятнику – кубическому гигантскому камню, оберегающему рост сдвоенного дуба, – и величественное кольцо, образованное галькой, ледниковыми валунами, бурыми водорослями, белым песком с растущим на нем зеленым песколюбом: кольцо, которое широко открывается к востоку, обрамляя воду бухты, на этот раз мутно-серую. Серым или лунно-белым было и холодное сияние солнца, разбиваемое волнами на куски жидкого серебра.

Такое же дерево – характерная примета мира мертвых в «Энеиде» Вергилия (Энеида VI, 201–209; курсив мой. – Т. Б.):

 
Так очутились они возле смрадных устий Аверна.
Птицы взмыли стремглав, рассекая воздух летучий,
И на раздвоенный ствол желанного дерева сели;
Золота отсвет сверкал меж ветвей его темно-зеленых, —
Так средь зимы, в холода, порой на дереве голом
Зеленью чуждой листвы и яркостью ягод шафранных
Блещет омелы побег, округлый ствол обвивая.
Так же блистали листы золотые на падубе темном,
Так же дрожали они, дуновеньем колеблемы легким.
 

Поначалу кажется, что ничего особенного не происходит. Медленное погружение Хорна в воспоминания о детстве…

Ну да, купленный Тутайном и Хорном участок земли подошел бы для архаического святилища, для священной рощи, которая должна скорее напоминать парк (Свидетельство II, с. 12, 14):

Там, где долина расширяется, из земли поднимается каменный конус; на нем растут можжевельник и вереск. Забытое место для жертвоприношений, языческих времен… <…> Вскоре мы приняли решение: засадить пустошь молодыми дубами. А когда весной мы выгнали лошадей на траву, возник еще один план: обнести луг каменным ограждением.

Очень нескоро, уже в самом конце работы над комментариями, я обнаружила указания на то, что сцены пиршеств в доме Хорна (когда в гости к нему приходят ветеринар Льен и редактор Зелмер с женами и сыновьями) воспроизводят сцены из этрусских гробниц, главным образом из так называемой «гробницы Орко» (tomba dell’Orco) в Тарквинии.

Дом Хорна на острове Фастахольм очень похож на дом самого Янна на Борнхольме, где комнаты вытянуты в одну линию (там же, с. 13):

Три комнаты, с окнами на восток и на юг. Кухня, кладовая для корма, конюшня и гумно; длинный коридор расположен с северной стороны, он соединяет все помещения. Входная дверь выходит на юг; дверь конюшни – на север, она обращена к лугу.

В то же время, как ни дико это звучит, такое описание (три комнаты, коридор) отчасти подходит и для «гробницы Орко» (отнюдь не типичной для этрусков, потому что она представляет собой результат соединения двух разных гробниц):

Рис. 1. План «гробницы Орко».

Сходство становится еще более разительным, когда Хорн устанавливает у себя в гостиной гроб с мумией Тутайна, по форме напоминающий сундук. Ниже, просто для примера, этрусский саркофаг:

Рис. 2. Этрусский саркофаг из собрания Британского музея, разоблаченный как подделка.

И – внутренний вид этрусской гробницы:

Рис. 3. Гробница в Черветери.

Ближайшее окружение дома Хорна – с двумя гаванями (Крогедурен и Косванг) – тоже чем-то напоминает описание этрусской Тарквинии: город располагался на холме; в V–IV веках до н. э. он был обнесен восьмикилометровой стеной, заменившей другую, более древнюю (Хорн тоже строит, но не успевает завершить какую-то странную каменную стену); археологи обнаружили две гавани Тарквинии: Грависку и Мартанум. В Грависке был храм, где почитали Афродиту, позже также Геру (Юнону), Деметру и Туран (этрусскую Афродиту). От храма же в самом городе сохранилась плита с изображением крылатых коней:

Рис. 4. Крылатые кони с алтаря (Национальный археологический музей, Тарквиния).

Хорн как бы проваливается в глубины времени: из архаического Рима он попадает в еще более архаическую Тарквинию. И происходит с ним примерно то же, что происходило с Энеем и Одиссеем, попавшими в загробный мир: он видит запомнившихся ему в детстве людей (и очень часто вспоминает именно обстоятельства их погребения), видит умершую мать. Одиссей когда-то рассказывал об этом так (Одиссея XI, 36–39, 84–86):

 
Покинувши недра Эреба,
К яме слетелися души людей, распрощавшихся с жизнью.
Женщины, юноши, старцы, немало видавшие горя,
Нежные девушки, горе познавшие только впервые… <…>
Вдруг ко мне подошла душа Антиклеи умершей,
Матери милой моей, Автоликом отважным рожденной.
В Трою в поход отправляясь, ее я оставил живою.
 

А Хорн говорит (Свидетельство II, с. 160; курсив мой. – Т. Б.): «Может быть, заброшенный невод вытаскивает для меня из Моря Воспоминаний сразу много роскошных сокровищ».

Проваливается он не только в ближайшее прошлое, но и в самое отдаленное (там же, с. 171):

Меня породил скат, отложив яйцо, – и передал мне в качестве наследственного признака колючки своего гадкого хвоста… Если бы я не провалился из одной черной ночи в другую, из человеческого мира в животный, и не превратился бы из животного в осыпающиеся кучи зерна, а потом – в зеленую воду и сапфирового оттенка базальт, – тоща бы я точно умер от стыда.

От стыда быть тем, кто я есть.

Несмотря на это ужасное падение в прошлое (но и будущее – ближайших тысячелетий – там, возможно, тоже присутствовало, поскольку я припоминаю, что с моим телом произошли радикальные метаморфозы: вместо ступней у меня появились мясистые культи, глаза скрылись под каким-то покровом, а рот больше не ощущал вкуса хлеба, ибо отсутствовали как зубы, так и слюна; вообще отсутствовало многое, что в бодрствующем состоянии было для моего тела привычным и само собой разумеющимся), я проснулся на следующее утро отдохнувшим.

Перечисление странных телесных метаморфоз напоминает описание изначального хаоса во фрагментарной поэме Эмпедокла «О природе» (Эмпедокл, с. 190):

 
Выросло много голов, затылка лишенных и шеи,
Голые руки блуждали, в плечах не имея приюта,
Очи скитались по свету, одни, безо лбов сиротея.
             …одночленные части блуждали…
 

Рассказы о посещении подземного мира и в «Одиссее», и в «Энеиде» располагаются примерно посередине книги. Потому что именно свидание с умершими дает возможность тем, кто решился на это, заглянуть сразу и в прошлое, и в будущее – сообщает им качества Януса. Между прочим, имя Хорна – Аниас – может быть связано не только с Энеем, но и с этрусским именем Януса: Ани.

Упоминание (в таком контексте) моря вводит еще одну тему – образ этрусско-римского бога Нептуна, который – в отличие от греческого Посейдона – первоначально был богом впадающих в море пресных вод и туманов; хтоническим божеством, тесно связанным с миром мертвых; богом богатства, а также «укротителем» (damaios) коней. Его даже иногда называли Neptunus Equester («Нептун Конский»); он считался отцом Пегаса, изобретателем колесницы. Не потому ли и Тутайн занимался разведением лошадей, что был как-то связан с Нептуном? И не являлся ли воплощением (служителем?) Нептуна Гёста Вогельквист?

Как раз в июле, 23-го, в Риме отмечался праздник этого бога – нептуналии. Люди сооружали шалаши и веселились в них. Праздник, собственно, растягивался на несколько дней (19 и 21 июля – лукарии, «праздник рощ»; 25 – фурриналии, праздник водных источников). Все три праздника были связаны с работами, препятствующими иссыханию водных артерий в пору летней жары, и отдыхом от этих работ. Нептуну посвящались скачки. И потому тот летний «стрелковый праздник», которым маленький Густав наслаждался вместе со своей матерью, отчасти напоминает древние нептуналии (Свидетельство II, с. 90):

И появились украшенные лентами лошади. И – деревенские парни верхом на этих лошадях, в украшенных лентами широкополых шляпах. И мама, забравшись на стул, хлопала в ладоши. «Какая красота!» – кричала она. <…> И музыканты дудели в трубы так, будто дуют в шофарот и должны обрушить стены Иерихона.

В рассказе Хорна о матери настораживают две детали: прогулка вдоль берега озера, поросшего рогозом (потом мать еще забирает собранные стебли рогоза с собой в город), и поиски на этом берегу черепах… Заболоченный берег с камышом – это как раз признак вхождения в (римский) иной мир; а черепаха… – из панциря черепахи Гермес когда-то сделал первую лиру, которую потом уступил Аполлону…

Август

В начале главы «АВГУСТ» Хорн вспоминает своих попутчиков на деревянном корабле (Свидетельство II, с. 224):

…немногие головы, которые я распознаю, носят имена: Вальдемар Штрунк, Георг Лауффер, Эллена, Пауль Клык, Тутайн; еще я вижу лицо полунегра. И – орла на спине Тутайна. Очертания женщины на его предплечье. «Юнион Джек», прикрывающий ребра старого парусного мастера. В левом ухе у старика тонкое золотое кольцо. – Вальдемар Штрунк, отец Эллены, который возненавидел море; бежал в сад, расположенный среди полей…

Странное выражение, употребленное здесь – «немногие головы», – наводит на мысль, что имеются в виду планеты: тем более что семь планет уже упоминались и в связи с исчезнувшими сонатами Дитриха Букстехуде «о сущности природы и планет» (Свидетельство I, с. 312), и в связи с заведением «К планетам» (в городе Лас-Пальмас), возле которого находился дом Буяны (там же, с. 327), и в связи с «планетарными часами», будто бы созданными отцом Тутайна (там же, с. 662). Теперь, однако, впервые закрадывается подозрение, что воплощениями планет как раз и являлись члены корабельной команды. Вспоминается теория римского неоплатоника Макробия – жившего в Северной Африке, в конце IV – начале V веков, – которую вкратце можно изложить так (синопсис комментария Макробия на «Сон Сципиона» дается по книге: Макробий, с. 50–52):

Процесс нисхождения отдельной души через небесные сферы в земное тело сопровождается приобретением такой душой определенных способностей и качеств, которые проявляются у нее в то время, когда она облачается в земное тело. На сфере Сатурна душа получает способность рассуждения и понимания, называемую рассудочным и умозрительным началами; на сфере Юпитера – способность действовать, именуемую деятельным началом; на сфере Марса – мужество, нарекаемое яростным началам; на сфере Солнца – способность чувствовать и мнить, которая зовется чувственным и имагинативным началами. Движение желания, называемое вожделеющим началом, она приобретает на сфере Венеры; способность формулировать и толковать воспринятое, именуемую истолковывающим началом, – на сфере Меркурия. При вступлении в лунную сферу душа развивает способность сеять тела и давать им рост – растительное начало (I, 12, 14). Эта способность настолько далека от божественного, насколько она первейшая во всем земном (I, 12, 15). Но пересекая небесные сферы, душа не только приобретает те или иные начатки. Одновременно она умирает, и умирает столько раз, сколько сфер, спускаясь, пересекает (I, 11, 12). При этом она, постепенно окутываясь эфирными оболочками, переходит из бестелесного состояния в телесное, готовясь к тому, что на земле считается жизнью (I, 11, 11).

* * *

Вернемся к римским праздникам и попробуем как-то связать их с происходящим в этой главе.

1 августа – праздник храма Надежды (Spes). Надежда была одной из персонификаций культа императора Августа (Spes Augusta): она ассоциировалась со способностью императора, как августа (то есть божественной сущности, «гения»), обеспечивать условия для процветания (страны или отдельного человека). Этому празднику может соответствовать получение Хорном письма от «Кастора» (Аугустуса/ Аякса).

12 августа: праздник Геркулеса Непобедимого (Hercules Invictus) – ему жертвуют телку и совершают возлияние вином. С этим событием, вероятно, и следует сопоставить появление Аякса. Геркулес (под именами Herc/Horacle/Hercle) был одним из самых почитаемых (и древних) этрусских божеств. Аякс появляется как типично этрусский персонаж (Свидетельство II, с. 225):

Мертвец. Мумия. Неподвижный белый человек. Он шевельнулся, через какое-то время. Пошел прямо на меня. Протянул мне руку в белой перчатке. – Даже по прошествии часа его руки все еще оставались в перчатках. – Он представился: «Кастор». <…> …заметил сундук, в котором погребен Тутайн, подошел к нему и во весь рост на нем растянулся. <…> Перед крыльцом, прикрытый темно-коричневым летним плащом фирмы «Берберри», стоял чемодан.

Плащ, видимо, соответствует обязательной львиной шкуре Геркулеса/Геракла. Руки в белых «перчатках» – характерная примета этрусских жрецов, чьи руки были запеленуты в белое. Позже Аякс жалуется, что из-за чемодана у него образовались мозоли (там же, с. 232). Интересно, что и в комедии Аристофана «Лягушки», где в подземный мир спускается Дионис, этот бог тоже жалуется на мозоли, которые он приобрел, потому что Харон вынудил его самостоятельно грести (Лягушки, 221–223; Геракл в этой комедии тоже упоминается как частый посетитель загробного мира).

Когда позже Аякс начинает рассказывать о себе, его связь с образом Геракла проступает все очевиднее. «Мой отец умер, когда мне было семь лет, а мать живет в диком браке с каким-то фермером», – говорит он (Свидетельство II, с. 237). Официальным отцом Геракла был Амфитрион, а настоящим – Зевс. История с дядей, который «подкладывал» Аяксу своих дочерей, в греческих мифах выглядит еще экзотичнее: царь Феспий, который пятьдесят дней принимал у себя Геракла (когда тот собирался убить немейского льва), каждую ночь посылал к нему одну из своих дочерей. По другой версии, Геракл сочетался – в одну ночь – со всеми дочерьми, кроме одной, которая не пожелала этого, и тогда он принудил ее навсегда остаться девушкой и быть жрицей в его храме. Еще по одной версии дочерей было двенадцать.

Смешение имен здесь тоже не случайно, потому что Геракл учился управлять колесницей у Амфитриона, обращению с оружием – у Кастора, а кулачному бою – у Поллукса.

В припадке безумия, насланного на него Герой (Юноной), Геракл убил свою жену Мегару и детей, после чего попал на службу к царю Эврисфею и совершил там двенадцать подвигов, последним из которых и было нисхождение в Аид. После смерти Геракл был причислен к богам, примирился с Юноной и женился на Гебе (дочери Геры от латука – не Эгеди ли то была, пахнущая луковичным растением асафетида?), богине вечной юности. На одном этрусском зеркале можно увидеть, как Геркулес – уже примирившийся с Юноной, усыновленный ею – сосет ее материнскую грудь (справа – Юпитер, держащий табличку с записью):

Рис. 5. Этрусское зеркало из Вольтерры (Археологический музей, Флоренция).

13–15 августа – неморалиа (праздник факелов), который иногда переносился на время полнолуния и отмечался в честь тройственной богини Дианы (божественной охотницы, богини Луны и богини Нижнего мира, Гекаты). В этот день почитатели богини обходили с факелами или свечами озеро богини, считавшееся ее зеркалом, и танцевали там. Это был день отдыха для женщин и рабов. Овидий рассказывает об этом празднике в мартовской книге, связывая его с древним обычаем умерщвления сакрального царя (см. выше, с. 815–816).

В тот же день почитались такие божества, как Вертумн (божество садов), Fortuna Equestris (Фортуна Конная), Hercules Victor (Геркулес Победитель), камены (музы-нимфы) и Флора.

В романе этому соответствуют продолжающиеся три дня поездки Хорна и Аякса на пляж, встреча там с молодым человеком и девушками (Аякс дает им понять, что Хорн – «знаменитый композитор, подлинный король этого острова», то есть, видимо, представляет Хорна в роли сакрального царя, с. 247). Описывается также пиршество (с «медовым» ликером Cordial Médoc, там же) и вечерние танцы, в которых активно участвует Аякс.

Вот, например, изображение ритуальных танцев из «гробницы львиц» в Тарквинии (VI век до н. э.):

Рис. 6. Роспись из «гробницы львиц» в Тарквинии.

Самое удивительное, что место действия описывается в романе так (Свидетельство II, с. 246; курсив мой. – Т. Б.): «Мы поехали, кружным путем, к пляжу Вангкос, что расположен немного восточнее города. Там между красными утесами врéзалась бухта, берег которой состоит из грубого песка». В трех других случаях упоминается, видимо, та же бухта (с рестораном), но называется она Косванг (там же, с. 337, 459, 602; курсив мой. – Т. Б.), то есть половинки слова оказываются переставленными (в третьем случае еще и идет речь о древнем солнечном ритуале). Зеркала вообще сопутствуют Аяксу (он устанавливает их в своей комнате)…

17 августа – праздник портуналии в честь бога Портуноса; праздник храма Януса. О Портуносе у нас уже шла речь (с. 830). Это бог ключей, дверей и скота, а также зернохранилищ и гаваней. Он имеет общие черты с Янусом: изображается с двумя головами (на монетах). В романе этому празднику соответствует договоренность о том, что Аякс станет (на испытательный срок в три месяца) слугой или дворецким Хорна. Но поскольку Портунос уже фигурировал раньше – в эпизоде с дамой, имеющей двух сыновей, – возникает вопрос: не является ли Аякс сыном Хорна (от этой дамы?), о существовании которого Хорн не помнит. Если Аякс – Геракл, то Хорн должен быть либо Амфитрионом, либо Зевсом; дама же с двумя сыновьями – тогда Алкмена с сыновьями Ификлом и Гераклом.

18 августа – консуалии, праздник в честь бога Конса, бога урожая и хранимого в закромах зерна. По римским верованиям, праздник был учрежден Ромулом в честь происшедшего в этот день похищения сабинянок. Сам Коне воплощался в зерне как таковом. Имя его имеет, возможно, этрусское происхождение и связано со словами «сеять» и «хранить зерно»; позже оно стало истолковываться как «советчик» (от consulare). Коне – хтоническое божество, идентичное, быть может, «Конскому Нептуну», Вулкану, подземному Зевсу.

Этому празднику в романе соответствует посещение Хорна ветеринаром Льеном с женой и сыном и редактором Зелмером с женой и сыном. Детали описания праздника – в романе – намекают на его связь с росписями «гробницы Орко» в Тарквинии. Гробница возникла в результате объединения гробниц двух разных семейств (владелец новой гробницы купил и непосредственно примыкающую к ней более раннюю), а создавались они с разрывом в сто лет (ок. 470 года до н. э. и ок. 325 года до н. э.). Обе семьи – Спуринна и Вельха – принадлежали к элите города Тарквиния.

Росписи в «гробнице Орко-I», более древней, изображают пиршество членов семейства Вельха в загробном мире. Пирующих обслуживают демоны. Женский портрет с этой росписи, портрет Велии Спуринны-Вельхи, называют «Моной Лизой античности».

В фундаменте гробницы была обнаружена надпись, состоящая из имен в дательном падеже: LARΘIALE HVLΘNIESI MARCESIC CALIAΘESI MVNSLE NACNVAIASI ΘAMCE LE…

Один из предложенных вариантов ее перевода такой: «Ле<йв> воздвиг этот памятник для Ларта Халхние и Марче Калиате, для тех, кто придет следующим». Упомянутые лица были магистратами Тарквинии в IV веке до н. э. В сцене же пиршества у Янна редактор Зелмер дарит присутствующим по оттиску газеты с надписью: «НАПЕЧАТАНО ДЛЯ ГОСПОДИНА ВЕТЕРИНАРА АКСЕЛЯ ЛЬЕНА. НАПЕЧАТАНО ДЛЯ ГОСПОЖИ СУПРУГИ ВЕТЕРИНАРА ДОРОТЫ ЛЬЕН» (и так далее; см. выше, с. 277–278).

Рис. 7. Женский портрет из «гробницы Орко-I» (Тарквиния).

Вход во вторую гробницу охраняют нарисованный Харон и еще какое-то демоническое существо, а изображен в ней тоже пир, но в присутствии этрусского бога подземного мира Гадеса (Aita) и его жены Персефоны (Phersipnei). Происходит все это во дворце (точнее, в пещерном дворце) Гадеса. За отдельным столиком (собственно, за игральной доской) сидят двое молодых героев (Тесей и, видимо, Пирифой), а рядом с ними стоит демон подземного мира Тухулха (ср. в романе: «Пока он <Аякс> подавал сыр, Олаф и Карл переместились от большого стола к маленькому. Их естественное желание присоединиться к Аяксу причинило мне боль, которая мало-помалу усиливалась. Что они молоды, это мои глаза видели», с. 282). За пиршественным столом присутствуют и другие персонажи, встреченные Одиссеем в мире мертвых (Агамемнон, Тиресий, Аякс, Сизиф). А в коридоре между двумя погребальными камерами изображен Одиссей, выкалывающий – колом из оливы – единственный глаз Полифему (изображения в гробнице подписаны).

По мнению итальянского археолога Марио Торелли, росписи выражают орфико-пифагорейские представления: предвосхищение реинкарнации членов семьи в гомеровских героев. Корнелия Вебер-Леман, изучавшая эту гробницу, пишет (Polyphem, S. 100):

На примере фигуры Одиссея, который, не зная и не желая того, навлек на себя гнев Посейдона, здесь, может быть, исчерпывающе представлено то, что относится и ко всем другим героям, а в конечном счете, наверное, и к самим владельцам гробницы: трагическая запутанность в судьбу, которая может окончательно распутаться лишь в смерти.

Сопоставление романа Янна с росписями гробницы показывает, что Хорн не просто попал в загробный мир, но сам является его владыкой (а его имя, Хорн, может означать еще и «рог изобилия», то есть подходящий атрибут для Плутона или «Конского Нептуна», бога подземных богатств). В гробнице Гадес предстает в страшном облике – в волчьем шлеме, – что опять-таки заставляет задуматься: Аякс ли был волком-оборотнем (см. Свидетельство II, с. 426, 432–433, 525, 616–617), или Хорн, или они оба (ведь вряд ли Аякс случайно упоминает «прожорливую шкуру» Хорна: там же, с. 523 и 525). В гробнице это выглядит так:

Рис. 8. Гадес на пиршестве в своем дворце («гробница Орко-II», Тарквиния).

Непонятно, в какой роли выступают в романе «гости»: просто ли как умершие, или как божества, или как демоны.

В романе Янна все-таки важнее всего, кажется, не конкретные отождествления персонажей с теми или иными мифологическими героями, а мотив сменяющихся поколений, представители которых вновь и вновь принимают на себя характерные для их возраста роли.