Текст книги "Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)"
Автор книги: Ханс Хенни Янн
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 59 страниц)
Заверенная копия протокола{458}
Слушалось в этом городе Мариахафене, в среду, 24 марта 19.. {459}
Ко мне, шведскому консулу и нотариусу, доктору права и философии Хельсинкского и Упсальского университетов, в мой должностной кабинет явились, подтвердив свою личность документами или достоверными свидетельствами:
1) кандидат юридич. наук и аудитор господин Павел Еркинг из Геты в качестве исполнителя завещания, в дальнейшем для краткости именуемый «исполнителем завещания»;
2) ветеринар господин Даниэль Льен, проживающий в местечке Борревиг {460} , как друг и соисполнитель завещания покойного Густава Аниаса Роберта Хорна, домовладельца и деятеля культуры;
3) преподобный господин пастор Отто Эмиль Бюдер из Сальтвика, в качестве окружного духовного попечителя в дочернем приходе Осебек{461};
4) банковский чиновник господин Вяйня Кауппи {462} , служащий филиала Мариахафенской сберегательной и ссудной кассы в городе Ротна, в качестве управляющего теми частями имущества, которые ныне покойным Хорном, при жизни, были переданы на хранение упомянутому филиалу;
5) председатель общины Осебек, господин Ларс Монссон {463} , как уполномоченный упомянутой политической общины, чтобы высказать свою позицию о получении тех частей имущества, которые покойный завещал общине;
6) полицейский чиновник, господин старший вахмистр Фэлт Оаку {464} из Геты;
7) врач, господин Торольф Грин-Энгель {465} , также из Геты, – и дали нижеследующие показания для моего протокола:
Явившийся под номером 1): Передо мной и обоими привлеченными мною свидетелями – а) секретаршей Янной Соде и б) моей женой Торой Еркинг – предстал 15 ноября прошлого года композитор Густав Аниас Хорн из Осебека{466}, лично мне знакомый, и передал в мои руки незапечатанный документ, пояснив устно, что там изложена его последняя воля. Этот переданный мне документ был мною зачитан вслух, в присутствии свидетелей, одобрен самим завещателем и собственноручно им подписан, после чего принят мною на хранение.
ЗАВЕЩАНИЕ
Я, нижеподписавшийся, Густав Аниас Роберт Хорн, излагаю свою последнюю валю:
I. Поскольку я не имею ни прямых наследников, ни близких родственников, я распоряжаюсь, что мое имущество, моя недвижимость и будущие гонорары за мои музыкальные произведения должны перейти к моей родной общине Осебек{467}; но – с указанными ниже ограничениями:
II. Теперешнему младенцу Роберту Сандагеру, родившемуся 3 ноября сего года в Остеркнуде{468}, из моего наличного денежного состояния должна быть передана сумма в пять тысяч крон, независимо от того, какого возраста он достигнет к моменту моей смерти.
III. Еще один ребенок, чье имя я пока не могу назвать, тоже должен получить сумму в пять тысяч крон. В должное время я вручу одному из исполнителей моего завещания письмо с надписью: «Дополнение к моему завещанию», – где укажу имя этого наследника. Если же к моменту моей смерти такого «Дополнения к моему завещанию» не поступит, исполнители завещания вольны, без всяких ограничений, выбрать ребенка по своему усмотрению; но только он должен быть здоровым и, к моменту моей смерти, еще не перешагнувшим рубеж семилетнего возраста.
IV. Что касается принятия общиной Осебек – после вычета вышеупомянутых сумм – остающихся частей моего имущества, то я хотел бы присовокупить к сказанному еще следующие условия и одну просьбу: а) Принадлежащие мне лес, утесы, недавно посаженные деревья и живущие в тех местах дикие животные должны быть оставлены в покое{469}. Использовать в хозяйственных целях древесину я разрешаю лишь по прошествии ста пятидесяти лет и то лишь таким образом, чтобы не уменьшалось наличное количество деревьев и чтобы характер леса сохранялся. Устраивать там каменоломни я запрещаю; б) На поросшем вереском плато была проделана посредством взрывов похожая на колодезную шахту дыра в каменной породе. Я хотел бы, чтобы меня похоронили на дне этой шахты{470}. Мое тело пусть накроют кускам парусины, а потом заполнят шахту бетоном, замешенным на щебне, и обломками камней. Я прошу для себя очень долгого могильного покоя. Поскольку выражение «вечный покой» ни к чему не обязывает, я назначаю срок в триста лет{471}. За такой срок место моего захоронения, скорее всего, забудут: если память о нем не будет поддерживаться намеренно.
V. Если получится, что я проживу так долго, что моя лошадь Илок достигнет двадцатилетнего возраста, я прошу убить ее и похоронить вместе со мной в этой погребальной шахте{472}. Если же к моменту моей смерти лошадь будет моложе, ее следует отдать на попечение какому-нибудь крестьянину, о котором известно, что он хорошо обращается с животными. Он должен – чтобы он мог, без ущерба для себя, давать кобыле «хлеб милости»{473}, – получить из моего наличного состояния четыре тысячи крон, а именно: в виде десяти ежегодных выплат, каждая по четыреста крон.
VI. На мои похороны должно быть выделено четыре тысячи крон. Приблизительно такую сумму придется израсходовать на цемент, гравий, щебень, заработную плату возчикам и рабочим. Если от упомянутой суммы останется неизрасходованный остаток или даже вся сумма – потому, скажем, что под влиянием наследников и исполнителей завещания такое мое погребение вообще не состоится, – то на эти деньги следует закупить сено на зиму для косуль, проживающих в лесах нашего острова. В любом случае, эти деньги не должны пойти на пользу или во вред какому бы то ни было человеку – независимо от того, будет ли исполнена моя просьба.
VII. В остальном община Осебек может совершенно свободно решать, как она распорядится моим имуществом, состоянием и доходами. Но только община, как главный наследник, должна взять на себя выплату всех полагающихся налогов и государственных пошлин.
VIII. Исполнителями завещания я назначаю кандидата юридич. наук господина аудитора Павла Еркинга и господина ветеринара Даниэля Льена. Если они будут возражать против такого назначения или к моменту моей смерти окажутся недееспособными, я прошу, чтобы их заменили – в этом качестве – господин судья Ротны и господин notarius publicus{474} в Мариахафене.
Гета, 15 ноября 19..подпись – Густав Аниас ХорнКак свидетели подлинности подписи, правильности даты и дееспособности подписавшегося:подписи – Янна Соде, Тора Еркинг
Явившийся под номером 2), господин ветеринар Даниэль Льен, соисполнитель завещания, передал письменный документ, который был присовокуплен к данному протоколу.
ПРИЛОЖЕНИЕ К ПРОТОКОЛУ
В конце ноября прошлого года я получил от господина аудитора Павла Еркинга сообщение о том, что господин Густав Аниас Хорн оставил у него на хранение завещание, согласно которому мы оба, господин Еркинг и я, предположительно назначаемся исполнителями завещания. Еркинг просил меня дать ему знать, не возражаю ли я против такого назначения. – Поскольку у меня не было намерения отказаться от долга, налагаемого на меня дружбой, я ответил господину Еркингу не сразу, но решил, что при ближайшей возможности навещу своего друга Хорна; сообщение господина аудитора меня встревожило; тем не менее прошло примерно дней десять, прежде чем я выполнил то, что намеревался сделать. Восьмого декабря я подъехал к дому своего друга{475}. Входная дверь была заперта. Дверь в конюшню, обычного вида, двустворчатая, оказалась взломанной; разбитые доски, еще висящие на петлях, раскачивались на ветру. Я вошел внутрь. Глазам моим предстало неожиданное и мучительное зрелище. Посреди помещения лежал на палу мой друг Хорн, лицом вниз. С проломленным черепом. Железная штанга, которой был нанесен удар, валялась рядом. Рана была сталь глубокой, а удар сталь мощным, что кости раскололись на мелкие куски и наружу бесформенно выступил мозг. Смерть, вероятно, наступила мгновенно. Вытекшая кровь свернулась и отчасти высохла. На обнаженных частях тела – лице и кистях рук – уже проступили следы начавшегося гниения. Чуть подальше, на соломе, лежал черный пудель моего друга – тоже мертвый. Я не обнаружил на теле пса никаких ран и склоняюсь к мысли, что он умер от паралича сердца. Уже с первого взгляда я убедился в том, что преступление произошло десять или даже четырнадцать дней назад. Я вспомнил о лошади и поспешил в бокс, вообразив, что она умирает от голода или жажды. Я нашел ее мертвой. Сперва я предположил, что кобыла действительно околела таким мучительным образам; но вскоре выяснилось, что ее сразил выстрел, произведенный с очень близкого расстояния, в лоб. Оружие, правда, не нашлось. Его и потом не нашли. – Я сразу понял, что должен сообщить о случившемся в полицию и вызвать врача. Но прежде чем этим заняться, прошел в дом – через кладовку, где хранилось сено. Здесь ни одна дверь не была заперта. В рабочем кабинете моего друга царил полный хаос. Ящики письменного стала были выдвинуты и не задвинуты обратно, постель – перерыта и не приведена в порядок. Однако сами бумаги – музыкальные композиции и дневниковые записи{476} – казались нетронутыми. Позже выяснилось, что пропали все банковские документы и, видимо, наличные деньги – которые, как можно предположить, в некотором количестве хранились в доме. Прежде чем выполнить свой долг по отношению к государственным инстанциям, я поехал к господину аудитору Еркингу в Гету, узнал от него содержание завещания и попросил его сопроводить меня в дом моего погибшего друга, чтобы сразу же, пусть поверхностно, разобраться с его архивом. Господин старший вахмистр Оаку и господин доктор Грин-Энгель, которых я тотчас известил о случившемся, поехали с нами. Я хотел, чтобы тело убитого как можно скорее было выдано нам для погребения. Господин доктор Грин-Энгель поддержал мое желание, и господин полицмейстер из Мариахафена тоже оказал уважение умершему, удовлетворившись – для дальнейших расследований – описанием и фотографией трупа. Относительно причины смерти никаких сомнений не возникало, и потому одноразового осмотра тела оказалось вполне достаточно.
Только на следующий день мне представилась возможность поговорить с господином пастором Бюдером. Я сказал ему, что мой друг умер не как христианин, но что прежде он иногда делился со мной определенными пожеланиями, касающимися его похорон, а теперь выразил эти пожелания и в своем завещании. Я просил связаться по телеграфу с господином министром церковных дел, чтобы тот разрешил использовать для захоронения указанный в завещании участок принадлежавшей покойному земли. Через четыре дня, 13 декабря, то есть в День всех святых по старому стилю, похороны наконец состоялись{477}. Как известно, в тот день слегка подморозило, и потому несколько нанятых рабочих смогли – без неэстетичных побочных явлений – опустить в шахту тело Густава Аниаса Хорна, уже раздувшуюся тушу кобылы и труп собаки. Я сам спустился на дно шахты и убедился в том, что мертвые тела бережно укрыты смыкающимися полотнищами новой парусины. Остальную работу предстояло выполнить каменщикам и рабочим каменоломни. Господин аудитор Еркинг и я по очереди наблюдали за работой, чтобы она сперва выполнялась с должной осторожностью, а после – на все потребовалось девять или десять дней – по-настоящему добросовестно. Мы решили замуровать в искусственно-каменное покрытие склепа простую каменную плиту с именем покойного. Ведь хоть мы и не можем сейчас оценить значение творчества моего друга – преувеличивать его значимость я тоже не собираюсь, – я бы хотел, чтобы потомству не в чем было нас упрекнуть.
Расходы на все работы и материалы составили 2942 кроны. 350 крон мы потратили на закупку сена. 708 крон было переведено на счет Мариахафенской сберегательной и ссудной кассы – ее филиала в Ротне, – чтобы сено закупалось и позже, в ближайшие годы. Исполнители завещания сошлись во мнении, что оставшиеся после покойного музыкальные композиции и дневниковые записи, относительно которых в завещании никаких указаний нет, следует передать музею в Мариахафене{478}, чтобы они не пропали и были доступны для позднейшего исследования или использования. Тому же учреждению были переданы и папки с рисунками и чертежами, выполненными рукой Альфреда Тутайна, близкого друга покойного. Поскольку в завещании, как ни странно, это значительное собрание ни словам не упомянуто, мне представляется вероятным, что покойный не рассматривал его как свою собственность, то есть полагал, что упомянутые рисунки лишь находятся у него на хранении. Я готов поручиться, что в данном случае речь не идет о собственности, приобретенной за деньги. – Поэтому исполнители завещания воспротивились бы любым притязаниям общины Осебек на эти художественные произведения. – Мы известили издателя музыкальных композиций Хорна о смерти этого мастера и о содержании его завещания. Мы также известили главного наследника: общину Осебек. Наконец, мы выполнили и третий пункт завещания: посредством жребия сделали выбор между здоровыми младенцами, родившимися в ноябре месяце прошлого года в сельских общинах нашего острова. Из пяти возможных кандидатов жребий пал на Иоганнеса Оге Мадсена{479}. Для него были приобретены облигации на сумму 5200 крон. Чтобы покрыть общие судебные издержки, 3000 крон из основного капитала были переведены на специальный счет.
Явившийся под номером 3), господин пастор Бюдер, пояснил: 9 декабря меня, в моей церковной усадьбе в Сальтвике, посетил господин ветеринар Льен. Он рассказал мне, что его друг, композитор Г. А. Хорн, был найден убитым. Покойный, еще при жизни, будто бы высказывал желание, чтобы его похоронили на принадлежащей ему земле; и потому господин Льен просил меня получить по телеграфу согласие его превосходительства господина министра церковных дел, чтобы это погребение на земельном участке покойного могло состояться, – или чтобы я сам дал соответствующее разрешение. Поскольку такого рода постановления не входят в мои компетенции, я получил согласие господина министра. Господин ветеринар Льен не утаил от меня, что покойный композитор придерживался языческих взглядов. Но он умолчал, что похоронить должны также собаку и лошадь. Когда я в день похорон – правда, не в церковном одеянии – пришел на место погребения, чтобы воздать последние почести покойному, о значении творчества которого был наслышан, мне, вместе с немногими участниками церемонии, пришлось стать свидетелем весьма неприятного зрелища. Очевидно, решив сэкономить на стоимости гроба, покойника просто завернули в какое-то полотнище. Сперва в очень узкую и, как казалось, бездонную шахту опустили с помощью полиспаста тушу лошади; за ней последовала – тоже обвязанная веревкой, но все же снесенная вниз по лестнице двумя мужчинами – смертная оболочка композитора; и наконец, таким же манером, вниз было доставлено на руках тело мертвой собаки. Я с трудам сдержался, чтобы не выразить возмущение этой сценой, вызывавшей у меня ассоциации с живодерней. Лишь то обстоятельство, что меня сюда никто не звал и что речь шла, как мне сказали, о последней вале усопшего, удержало меня от принятия каких-то мер. На следующий день я убедился, что господину редактору Зелмеру, который тоже присутствовал на похоронах, хватило такта, чтобы в своем пространном некрологе умолчать перед общественностью о деталях этой варварской церемонии. Как бы то ни было, я считаю важным, чтобы испытываемые мною угрызения совести были отмечены в данном документе.
Явившийся под номером 4), господин Вяйня Кауппи: К тому времени, когда я, шесть лет назад, принял на себя руководство филиалом Мариахафенской сберегательной и ссудной кассы в Ротне, господин Г. А Хорн уже был клиентом нашего банка. В нашем отделе вкладов хранились на его счету английские государственные бумаги, в номинальной стоимости которых на протяжении всех этих лет ничего не изменилось. В последние месяцы перед смертью упомянутого Г. А. Хорна на его счет поступали большие суммы, но отмечались и снятия со счета больших сумм, хотя эти движения денежных средств нельзя назвать экстраординарными. По моему разумению, наличность, которая хранилась дома у покойного, не превышала сумму в 1500 крон. По желанию господ исполнителей завещания ценные бумаги были проданы и мы подвели итог на 31 декабря. Вклад покойного, за вычетом 17 000 крон, которыми распорядились исполнители завещания, составляет 63 360,37 кроны; но за истекшее время эта сумма, за счет процентов и гонораров, увеличилась почти на 2000 крон. Выплата явившемуся под номером 5) может быть осуществлена, как только суд по наследственным делам даст нам соответствующее распоряжение.
Явившийся под номером 5), господин председатель общины Ларс Монссон, как представитель главного наследника: Мне известно содержание завещания господина Густава Аниаса Хорна. В нашем общинном совете много об этом говорили. Я имею поручение принять наследство и одновременно подтвердить, что община будет уважать как дословный текст завещания, так и тот образ мыслей, который в нем выражен. Мы намерены почтительно ухаживать за могилой покойного. Дам, где он жил, должен сохраняться в том виде, в каком находится сейчас; между тем в данный момент мы не можем сказать ничего определенного относительно того, как этот дом будет использоваться в будущем. Община согласна, чтобы письменное наследие покойного и другие произведения искусства перешли в собственность музея в Мариахафене.
Явившийся под номером 6), господин старший вахмистр Фэлт Оаку: Я первым из полицейских оказался на месте преступления. После того как я все увидел собственными глазами, я позвонил своему начальнику, его превосходительству господину полицмейстеру Оливенкроне{480}, в Мариахафен. Мне на помощь прислали двух служащих криминальной полиции, не лишив меня права руководить работой и расследовать обстоятельства преступления. Оба упомянутых господина, инспекторы Крусель и Петерссон, делали фотоснимки и проводили необходимый осмотр. После того как состав преступления был расследован во всех деталях, а судебный медицинский эксперт и господин доктор Грин-Энгель представили мне свое заключение, я предоставил господам исполнителям завещания право свободно распоряжаться помещениями дома и оставленными в нем вещами. Я сделал это с тем большей готовностью, что относительно личности убийцы очень скоро было высказано предположение, граничащее суверенностью. Правда, следствие в течение короткого промежутка времени шло по ложному следу, поскольку господин ветеринар Льен стал чуть ли не клятвенно заверять нас, что слуга Аякс фон Ухри никак не может быть заподозрен в преступлении. Тем временем этот человек, навлекший на себя всякого рода подозрения, покинул наш остров; по крайней мере, мы не смогли обнаружить его в тех местах, где он бывал раньше. О способе его бегства ничего не известно. Сейчас высказываются предположения, что он погиб, пытаясь перебраться на материк в открытой гребной лодке, – или скрывается за границей. После 21 ноября его следы совершенно теряются. Смертельный удар, видимо, был нанесен 20 или 21 ноября{481}. Аякса фон Ухри объявили в розыск. Между тем четыре девушки, еще не достигшие совершеннолетия, обратились в полицию, со всей определенностью утверждая, что они забеременели от Фон Ухри. Одной из них он будто бы по всей форме сделал брачное предложение. В качестве доказательства она ссылается на тот факт, что уже был назначен день предстоящей свадьбы.
Явившийся под номером 7), господин доктор Грин-Энгель: Мой друг, ветеринар Льен, тоже представляющий одну из сфер врачебного искусства, дал исчерпывающее описание внешнего вида умершего. Других ранений обнаружено не было. Единственный удар, нанесенный с необычайной жестокостью, привел к незамедлительной смерти. Я, само собой, вызвал из Мариахафена господина судебного медицинского эксперта Финзена{482}. Мы с ним очень быстро пришли к единому мнению относительно мер, которые следует предпринять, и сочли, что осмотра трупа на месте будет совершенно достаточно. Мы с пониманием отнеслись к тому, что господа исполнители завещания возражают против вскрытия. Полиция не была непосредственно заинтересована в такой процедуре. Господин прозектор Брейдаль мог бы приехать на остров только перед самым праздником Йоль. Мы сочли себя вправе избавить его от неприятной поездки в столь неподходящее время.
Все это было занесено в протокол, оригинал которого хранится у меня, зачитано вслух, одобрено всеми дававшими показания и собственноручно подписано ими – подписи следуют ниже, – а также подписано мною, нотариусом, и скреплено печатью.
Павел Еркинг. Даниэль Льен. Отто Эмиль Бюдер.Вяйня Кауппи. Л. Монссон. Фэлт Оаку.Грин-Энгель. Луукка.{483}(loco sigilli){484}(нотариус)
