Текст книги "Войку, сын Тудора"

Автор книги: Анатолий Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 68 страниц)

48

Несколько дней спустя Войку стоял с Юнис-беком у лимана, на пристани. Грозно, во всей красе возвышались над гаванью величественные стены твердыни. А здесь, внизу, торчали головешки обгоревших причалов, мелкие волны среди почерневших свай качали обугленные жерди и доски, обломки лодок и галер. В гавани было мало судов – три галеры из Трапезунда, одна из Каффы. И качалась, касаясь высоким бортом потемневших причальных бревен, выкрашенная в зеленое новенькая восьмидесятивесельная красавица. Имя галеры, белыми буквами начертанное под фальшбортом, показалось знакомым Чербулу; галера называлась «Зубейдой».

– Да, это я, мой рыцарь, – раздался сверху не менее знакомый голос, и по трапу, шлепая туфлями на босу ногу, с торжеством сбежал самолично Зульфикар-ага. – Это опять я!

– Мессер Зеноби! – притворно удивился молодой капитан. – В турецком платье! Разве вы не в родной Венеции?

– Я там был, – потупил очи старый ренегат. – Торговал, ходил в церковь. Но вот… – Зульфикар-Зеноби широко развел руками дорогого халата, полагая, видимо, что все и так ясно.

– Может быть, врачи запретили вам есть свинину, мессере? – не унимался Войку. – Или вы тосковали по гарему?

Зульфикар-ага в нерешительности переступил остроносыми туфлями; радость и торжество на его лице сменились обидой и грустью. И Войку заметил, что Юнис-бек с сочувствием смотрит на патрона корабля, на котором собрался уезжать.

– Все было хорошо, синьор рыцарь, – вздохнул ага. – Торговля приносила барыш, я приобрел дом, открыл большую контору, купил две галеры. Хотел даже жениться. Но я не знал, несчастный, что на девушку, которую собирался взять в супруги, давно обратил внимание помощник местного инквизитора. Этот поп хотел взять мою Селину в домоуправительницы, то есть сделать, как это у них водится, своей сожительницей. Однажды я получил письмо. Некто неизвестный дружески намекал, что от этой девушки мне лучше отступиться, ибо одно важное лицо готовит красавице лучшую участь. Я не послушался, подумав, что это шутка. И вот…

Зульфикар-ага опять широко развел руками, но уже с выражением искренней скорби.

– И вот?

– Достойные отцы церкви вспомнили вдруг, что я был в плену у осман, принимал мусульманство. Меня обвинили в том, что я тайно продолжаю исполнять мусульманские обряды, что я – турецкий шпион. Нашлись и свидедели; они поклялись, будто видели, как я возношу по утрам молитвы, отбивая поклоны на коврике, что у меня хранится Коран. И, представьте, святую книгу действительно нашли в моей спальне; мне ее подбросили!

– Ну и что же? – искренне удивился Войку. Чербул мало знал еще об инквизиции и инквизиторах, мессер Антонио не любил вспоминать обо всем, что от них претерпел.

– У меня забрали галеры, дом, деньги, все. Объявили нераскаявшимся еретиком, бросили в тюрьму. Мне грозил костер. И тут на помощь пришла добрая душа – та самая девица, на которой я хотел жениться. Бедняжка уже находилась в доме развратного аббата – помощника инквизитора. Она сумела каким-то образом уговорить своего попа – можно себе представить, на что ей для этого пришлось пойти! Мне дали возможность бежать. Куда я мог податься без денег, босой, почти без одежды? В прибежище всех неприкаянных, в благословенный Стамбул. К кому прибегнуть? К храбрейшему среди милосердных и милосерднейшему среди храбрых мужей сей юдоли!

– Вам опять помог Иса-бек!

– Истинно так, о рыцарь! – Зульфикар-ага прижал руки к сердцу, закатил глаза. – Благороднейший, мудрейший, неустрашимый Защитник Дуная! Славнейший среди сподвижников повелителя правоверных! Прибежище гонимых! Воин благословенный, возлюбленный пророком нашим Мухаммедом, да благословит и приветствует его аллах! Иса-бек опять помог мне, рабу своему, встать на ноги, сделаться человеком. И вот…

Зульфикар-ага опять взмахнул рукавами, на этот раз – с ликованьем.

– У вас опять есть «Зубейда», мессере, поздравляю! – заметил Войку. – Где же вы плаваете на ней, какие возите товары?

– Где плаваю? – радостно переспросил патрон. – По двум великим морям – Черному и Средиземному, не считая Мраморного, Эгейского, Адриатического и прочих, малых. Какие вожу товары? Да самые разные, за какие хорошо заплатят. Но более – самый лучший товар на свете: людей!

– И много это вам приносит? – Прежняя, старая «Зубейда» встала перед взором Войку, корабль, на котором этот самый ренегат увозил его в неволю всего год тому назад. Войку услышал звон цепей, крики охранников-азапов, щелканье их бичей.

– Очень много, синьор рыцарь, очень много! – Рукава роскошного халата опять высоко взлетели. – Вы не можете и представить себе, как эта торговля расцвела! И все – после того, как победоносное оружие Прибежища справедливости, лучезарного повелителя правоверных, привело под престол пророка Великий черноморский остров. Под защитой меча нашего падишаха быстрые как ветер татары успевают каждый год объять арканом неотразимых набегов в три, в четыре раза больше земель, чем прежде. Благословенную орду, кроме того, до прихода осман в Крым удерживал страх, что неверные окрестных стран когда-нибудь соберут большое войско и вторгнутся в их пределы; отныне такая опасность навеки отвращена. Вы не в силах представить себе, синьор рыцарь, сколько прекрасных юных дев, полногрудых жен, рослых и сильных юношей, сколько детей здоровых и красивых, татарские аскеры пригоняют из Польши, Литвы, России, из вотчин кавказских царьков и князей, из той степи, которая раньше звалась кипчакской, из ливонских пределов! Как много можно их накупить нынче в Каффе, в Гезлеве, в Солдайе – совсем задешево! А за морем рабы, как и прежде в цене; мореплавателям нужны гребцы, хозяевам – работники, сластолюбцам и держателям веселых домов – красотки. Я везу их сперва в Стамбул; там берут много мальчиков в янычары, много дев – в гаремы. В Каире покупают ребят, чтобы сделать из них мамлюков, в Алеппо – чтобы перепродать в Счастливую Аравию, уже превращенных в евнухов. И так – везде, в Венеции, Генуе, Марселе, Неаполе, Тунисе, Марокко, Гибралтаре, Барселоне; повсюду на рабов – великий спрос. Всюду ждет барыш. Так что, рыцарь, – понизил голос Зульфикар-Зеноби, – если вам будет нужна красавица…

Удачливый мессер Зеноби, увидев в глазах Чербула гневный блеск, спохватился.

– Впрочем, мне надо еще многое сделать перед отходом судна, – торопливо проговорил он, бросившись обратно к сходням. – Целую руки вашей милости, рыцарь, счастливо вам оставаться!

– Постойте, мессере! – властным голосом придержал его капитан. – Разве вы забыли о той «Зубейде», на которой мы с вами впервые встретились? Обо всем том, что на ней произошло?

– О рыцарь, конечно – нет! – осклабился работорговец. – Вы преподали мне хороший урок. Теперь я везу их в цепях, а охранников набираю из старых алжирских пиратов!

– Видишь, мой Войку, чем все оборачивается, – негромко проговорил Юнис-бек. – Ты обретаешь с друзьями свободу – и этот начинает возить невольников в цепях. Отец спасает несчастного беглеца, – и он оживляет торги рабами в Крыму, повышая спрос на пленников на татарских рынках. От добра рождается зло, и так всегда. Ты слышал, Войку: Алеппо, Каир, Венеция… И мой Стамбул… Какой страшный мир!

Войку все это знал давно, Войку был готов каждый час драться, чтобы мир людей был лучше, чтобы правда в нем торжествовала все чаще. Для этого нужна была, однако, твердая воля, крепкие кулаки. Юнис-бек не нравился нынче Чербулу; молодой осман, вдруг увидевший мир, каким он есть, чересчур болезненно воспринял удар.

– И страшное судно, мой Юнис, хотя его владелец все-таки вызывает смех. Не у тех, конечно, кого возит, – поправился Войку. – Так, может быть, ты останешься?

Юнис-бек с недоумением поднял на побратима глаза.

– Может быть, останешься у нас, брат? – продолжал Чербул с улыбкой, заметив, что на судно, в сопровождении служанки, поднимается закутанная от глаз до ног легкая фигурка, которую он недавно, кажется, видел в сапогах и воинском кафтане. – Не то твоя Гелия сбежит – от Стамбула ее острова намного ближе, чем от нас.

Юнис-бек не обиделся.

– Она сбежит и отсюда, – ответил он с затаенной тоской. – Я вижу это уже по ее глазам. Жены и девы тамошних греков вольны жить, где хотят, любить, кого хотят. Расстояния таких не удержат.

– Такие женщины – настоящие, брат, – сказал Войку. – таких надежно удерживает любовь.

От крепости к причалу шли уже Иса-бек и Тудор Боур. Старый сераскер побывал у пыркэлабов с важным делом – письмом султана, первым посланием падишаха Штефану-воеводе с того дня, когда он выступил в поход.

– Ну, прощайтесь, – сказал он молодым воинам. – Не тужите, еще свидитесь. Если будет мир, мой Войку, в будущем году ждем тебя к себе в гости, на Дунай.

В это самое время бояре Дума и Германн, полномочные наместники Четатя Албэ и всего цинута, пользуясь правом, данным им господарем, развернули благоухающий пергамент с письмом Мухаммеда Фатиха. В глазах зарябило от мелкой, искусно выписанной золотом вязи арабских букий, выстроенных в затейливые строчки и заключенных в узорную рамку – картуш. На втором листе, скрепленном с первым серебряной вислой печатью, с неменьшим искусством было написано то же самое, на церковнославянском.

– Читай, брат, – благодушно сказал старый Германн. – Твои-то глаза – моложе.

Дума взял листы, устроился в кресле за столом.

«Благородному, мудрому и достойному величайшего почета Штефану-воеводе, властителю Аквалахии, – начал пыркэлаб. – Его высокому благородству… с приветом, полным любви…»

– Так, так, уставное начало, – усмехнулся Германн. – Дальше будет: если не покоришься, не придешь к нашему величеству, просить прощения, не отдашь сыновей в заложники, то знаешь, что с тобою будет. Ибо видел пример того-то и того-то, а все они кончили очень плохо.

– Вовсе нет, – заметил Дума. – Дальше следует договор о мире, который султан предлагает воеводе.

– Вот как! Любопытно!

«Мы, милостью божией великий князь и великий эмир, – с удовольствием выговорил Дума, – султан Мухаммед-бек, сын великого властителя, эмира и султана, покойного Мурада, именем пророка, всех толкований Корана и тысяча одного толкователя Мухаммеда, клянемся душою прадеда, деда, отца и своею, своею головою и головами своих сыновей, своим животом…»

– Господи Иисусе, зачем все это! О чем клянется проклятый?!

– О мире, твоя милость. О вечном мире… Если…

– Читай! Чего он хочет?

– О прибытии в Стамбул – ни слова. О заложниках – ни слова. Понял кое-что, побывав в гостях, безбожный султан! Далее: требует дань. Что была при Петре-воеводе. И ту, что задолжали за все годы. И чтобы не трогать мунтян.

– Добро, – кивнул Германн. – Грамоты, как велел государь, отошлем логофэту в Сучаву. Ему же, в малом листе, отпишем коротко, чего нехристь требует. Государь, верно, уже в Мунтении, гонит Лайоту, как зайца. В Мунтению с грамоткой пошлем Молодца.

– А в Сучаву?

– В Сучаву пусть едет Чербул. Небось рвется. Пускай едет, привозит жену.

49

Большая каменная плита на генуэзском кладбище, короткая надпись. Так выглядела могила Антонио Венецианца, перед которой, сняв гуджуман, вновь как и неделю назад, стоял Войку Чербул, на сей раз – прощаясь. За невысокой оградой снаружи капитана ожидало при лошадях двое спутников по предстоящей поездке – Переш, возвращавшийся в Семиградье к жене и тестю, и Клаус, вступивший в число ратников Четатя Албэ и ехавший в Сучаву за ждавшей его Гертрудой. Постояв рядом с молодым начальником перед камнем, друзья отступили за забор, оставив его в одиночестве.

Вот и окончил свой светлый путь, думал Войку, старый рыцарь, как должно воину – в бою. А сколько сражений пришлось выдержать мессеру Антонио за целую жизнь! Ведь не было, наверно, человеческой слабости и порока, которому Зодчий не бросал бы вызов. Торжествующая, воинственная тупость церковников; алчность, подозрительность и самомнение духовных и светских государей и властителей, каким ему только ни приходилось служить; невежество и враждебность раззолоченных холуйских толп, окружавших монархов и вельмож. Долгие годы без пощады и отдыха преследовала его инквизиция; владельцы замка Леричи, который он построил, пытались выдать его доминиканцам – неотступным в ненависти «господним псам». Зато как любимого сына приняла Антонио Зодчего Земля Молдавская. Вельможные бояре, правда, и тут метали в великого архитектора стрелы зависти и неприязни, чинили препятствия его замыслам. Но здесь венецианец нашел надежный круг друзей, возглавленный умным и смелым господарем Штефаном. Здесь воздвиглось и простоит века величайшее творение мессера Антонио – новые укрепления Четатя Албэ, ее исполинские башни и стены, врата и ров. Этой земле старый рыцарь отдал часы лучшего вдохновения, плодотворнейшие труды, а в дни опасности – и жизнь.

Старое кладбище лежало вокруг Чербула в глубоком покое – неровные ряды семейных склепов, пышных или скромных гробниц, деревянных и каменных крестов. Обреченное кладбище: генуэзцев в городе становилось все меньше, а в зарастающие травой аллеи все реже приходили люди. Время сделает свое дело, по меркам Хроноса – недолгое: оплывут, сровняются с землей, исчезнут могильные холмы, рассыплются, скроются под дерном кресты и камни. Но неизбежное не могло нарушить спокойствия обитателей этого уединенного уголка. В шелесте старых кленов и лип, в шепоте листвы деревьев и кустарников слышались их негромкие, неумолкающие голоса.

Войку стал невольно прислушиваться. «Помните о нас, живущие, – говорили, чудилось ему, хозяева усыпальниц и домовин. – Ибо нас больше: мы – съединившиеся наконец поколения предшественников ваших, ненавидевших и любивших, боровшихся и мысливших, как и вы, – связь времен, нашедшая в нас нерушимое воплощение и подтверждение. И не думайте в недолгом своем ослеплении, будто вы и есть людской род; это мы, вы – только бледные наши тени в ненадежной, изменчивой юдоли жизни. Не забывайте же нас, живущие, не забывайтесь в своей гордыне! Ибо и чувства, и дела, и думы ваши – от нас. В вас теперь нашли временный приют наш дух и сущность, наши страсти и ошибки, сотворенное нами добро и зло; все вы слеплены, все вы сотканы из всего, что было оставлено нам в наследие и достояние другими, жившими до нас, что создали, в свою очередь, мы на земле. Даже жажда жизни, кипящая ныне в вас, – от нас, завещана нами. Но не бойтесь смерти, о живущие; ибо нет во вселенной иного покоя и мира, кроме того, который приносит нам она, владычица общая наша!»

Войку вздрогнул, отогнал нежданное наваждение. Показалось ему, или кто-то вправду с ним говорил?

У ворот в бревенчатой стене, окружившей вновь отстроенный посад, молодого капитана ждала сотня всадников; Войку выехал вперед, куртяне-витязи на рысях потянулись за ним. Образ Зодчего, которого Чербул в мыслях часто называл старым рыцарем, продолжал витать над его воспитанником.

Истинная дочь Палеологов, несмотря на ее любовь к простолюдину Войку, Роксана ненавидела рыцарей. Но были ли ими разбойники в латах, разграбившие Константинополь без малого три столетия тому назад, надолго изгнавшие ее род в Трапезунд? Грабители и насильники с гербами баронов, графов и герцогов на щитах – были ли они рыцарями? Конечно, нет. Не были ими также другие разбойники, ставившие замки и грабившие путников на дорогах Европы; не были ими кровавые храмовники-тамплиеры, не были жестокие захватчики Тевтонского, а после – Ливонского орденов. А все они носили рыцарские знаки и мечи. Ученые герольды составляли для них гербы. Они проходили освящение, давали рыцарские обеты: защищать вдов и сирот, оборонять слабого от сильного. Стоять насмерть на страже справедливости, сражаясь за нее хоть целым светом.

Башни крепости скрылись за холмом, увенчанным рощей, потянулась степь с ее курганами, с узкой, как вечернее облачко, полоской леса над самым далеким краем. Дышалось вольно, думалось легко. Войку знал, конечно, славных воинов, достойных этого звания, пожалуй – более высокого, чем монарший титул; рыцарями, бесспорно, были и Виркас Жеймис, и Михай Фанци, и Велимир Бучацкий. И, конечно, великий Янош Корвин, отец Матьяша. И его, Чербула, отец. Войку знал – народные певцы никого не возносят без заслуги в бессмертие, воспевая в балладах и сагах. Не на голом месте родились сказания об Артуре и Ланселоте, о Роланде и Тристане. Но вот поют уже песни о Матьяше-короле; как это понимать, где настоящее место Матьяша? Ведь Матьяшей Корвинов – двое, так что у глядящего на него даже двоится в глазах. Один Матьяш Корвин – король-рыцарь, другой – правитель, как прочие. Один вызывает на бой простого воина, а чтобы сразиться на равных – возводит его в дворянство, и в поединке с ним ведет себя по-рыцарски. Когда же этому воину грозит позор и смерть, король-рыцарь приходит к нему на помощь. Второй Матьяш задерживает золото, посланное папой князю Штефану на оружие в час великой нужды, чтобы истратить его на собственные увеселения, отнимает у стражей своих границ – секеев – их вольности в пользу сеньоров Семиградья, отказывается выдать горожанам Брашова совершившего против них множество преступлений воеводу Цепеша. В своих развлечениях и приключениях король Матьяш, конечно, ведет себя как истинный рыцарь. Но делая главное, единственно важное дело, дело своей жизни, дело государя – кем был Матьяш тогда? Мог ли Матьяш-король всегда поступать как Матьяш-рыцарь, да и хотел ли этого, наконец? И вправе ли теперь Войку Чербул судить его, своего спасителя?

Войку помнил и своих товарищей – воинов Земли Молдавской; сколько было между ними истинных рыцарей, благородных, честных и беззаветно храбрых, – хотя и без рыцарской перевязи, хотя и пришедших на поле битвы из убогой хижины землепашца или пастуха! Сколько их пало под Высоким Мостом, в Мангупе, Белой долине, под Хотином; сколько служит и теперь в войске своей страны либо возвратилось к своим очагам! А их государь, удивляющий ныне мир? Впрочем, Штефан-воевода никогда и не пытался казаться рыцарем, не называл себя им. Он просто и честно вершил свой труд и ратный подвиг государя и полководца, как мог и как дозволяли события и силы, втянутые в них. И не заботился о том, как оценят люди его труды, ибо долг свой исполнял на совесть.

Да, были истинные рыцари в мире. Чербул видел их, бился рядом, слышал многое об иных, далеких. Но сколько на каждого истинного было ложных! Какой ничтожной всегда казалась миру горстка подлинных паладинов правды против бесчисленного множества бесчестных и алчных самозванцев!

Как найти этому объяснение? – думал Войку, ведя отряд бескрайней Буджакской степью. Чем было в самом деле рыцарство, неужто только смешным и нелепым вызовом, который кучка воинов правды в безумном порыве бросила истинной и страшной сущности человека? Или все дело в том, что каждый раз, когда над миром взвивается благородное знамя, в ряды его бойцов пробираются люди с сердцами зайцев и душами палачей. В боях эти приставшие к делу, не подвергая себя опасности, умело прячутся за спинами истинных борцов. Когда же великая битва выиграна, а те, кто добыл победу, большей частью полегли, когда истинных уже нет, ложные и лживые, выступив вперед в доспехах павших, поступают, как свойственно низким душам, оборачивая завоеванное во имя высокой цели себе на корысть. Возможно, все дело в том, что плох этот мир, что лучшего быть не может. Но как тогда объяснить, что храбрость и справедливость вызывают уважение даже у худших из живущих, а благородство, доброта и щедрость неизменно находят отклик в человеческих сердцах?

– Впереди татары, пане капитан! – крикнул витязь передового дозора, подлетевший к отряду на всем скаку. – Чамбул не более сотни; заметили нас и улепетывают к Днестру!

Войку вынул саблю, взмахнул ею, будто салютуя своим боевым товарищам – рыцарям всех времен. Мгновение спустя сотня Чербула во весь опор мчалась по золоту ковыля наперерез уходившим в Дикому полю степным хищникам.