Текст книги "Войку, сын Тудора"

Автор книги: Анатолий Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 68 страниц)

13

Бедный Жунку стал новой жертвой в давней войне, которую Александр Палеолог вел против патрициев Мангупа, мечтавших о союзе с султаном. Родного брата не пожалел князь в этой борьбе против тех, в ком видел рабов, продавшихся вековым врагам его рода; прочих ему и вовсе не приходилось щадить. Все виды смертных мук были уготованы заговорщикам: одного посадили на кол, другого сварили живьем в котле, на медленном огне, третьего – четвертовали. И так – до десятого, с которого, по турецкому способу, заживо содрали кожу, чтобы на глазах у умирающего набить из нее чучело.

Полдня над всей Мангупской горой разносились вопли терзаемых. Народ Феодоро, собравшийся на казнь за городом, на пустыре для торга, угрюмо молчал. Людям было жаль обреченных, которых каждый с детства знал, люди были устрашены их муками. Но большинство в душе считало приговор справедливым: граждане Феодоро не хотели покоряться угрожавшим Крыму южным варварам и давно решили при необходимости умереть, но к себе осман не пускать.

Войку, командовавший стражей, видел все до конца. За обедом витязи изрядно выпили: базилей в тот день не жалел вина. Войку, может быть, впервые в жизни, тоже захотелось напиться. Но намерению сотника помешал приказ явиться во дворец.

Князь Александр ждал его в кабинете, заваленном книгами. На стопке рукописей перед базилеем стоял золотой кувшин и два серебряных кубка. Князь был уже изрядно пьян. Но это можно было заметить только по его побелевшим, словно от бешенства, глазам. Базилей был пьян, но милостив.

– Ем на золоте, пью на золоте! – заявил Александр, пододвигая сотнику ногой табурет из черного дерева. – Разве я не Палеолог? Садись-ка и пей тоже, сынок! Впрочем, нет, – передумал князь. – Сегодня мне нужен трезвый спутник. Иосифа неволить к службе в субботу не хочу; остаешься ты.

Поднявшись на ноги, базилей покачнулся; только теперь Чербул понял, как много выпил князь. Взяв из угла факел, базилей зажег его от свечи, горевшей на столе. Затем подошел к шкафу с книгами и нажал на известный ему одному выступ среди резных украшений на карнизе. Шкаф сдвинулся в сторону, открывая черную щель. Князь, а за ним сотник протиснулись в нее и стали спускаться по лестнице в глубь скалы.

Палеолог с факелом шел впереди. Войку, уже привыкший к сюрпризам мангупских катакомб, все-таки отшатнулся, когда из угла мрачной комнаты, в которую они вскоре попали, на него уставился пустыми глазницами оскаленный белый череп. У стен небольшого зала валялись человеческие кости и черепа, с грубых железных колец в каменных столбах и даже с потолка, как лохмотья чудовищной паутины, свисали толстые, насквозь проржавевшие цепи.

– Застенок пра-пра-пра… – Базилей запнулся, запустил холеные пальцы в кольца своей шелковистой, кудрявой бородки, задумался. – Кем приходится мне блаженной памяти князь Хайтани? Мы в застенке нашего трижды прадеда. Как тебе здесь, сынок, нравится? По семейным преданиям, он умел поработать на своего палача, наш славный предок Хайтани! Ведь все на этом свете – для него, для ката, – продолжал князь, и голос его гулко разносился под сводами подземелья. – Леса растут – чтобы, на его потребу, люди делали плаху, помосты, виселицы. Для него, его величества палача, сражаются войска, рождаются любовь и ненависть, вражда и дружба. И думают мудрецы, и витийствуют пророки. Мне кажется, – базилей остановился и, подняв палец вверх, вперил в сотника взор, – мне кажется, даже он, над нами, пришел в мир только для того, чтобы у палача всегда была работа и не останавливалась перед пустотою его рука.

Войку невольно содрогнулся.

– Вот почему, мой Чербул, – почти торжественно заключил князь, – мастер-палач в глазах умных властителей подлинно велик. Ибо он – самый верный страж спокойствия городов и сел, республик и королевств, благополучия людей – от царя царей до последнего торгаша, храпящего под своей периной. Вот почему палачи, не льстя и не заискивая, – лучшие наперсники царей. И соправители, нет, – господа властителей, невенчанные цари над царями.

Пройдя еще несколько подземных галерей, князь и сотник оказались перед тяжелой дубовой дверью, почти сплошь обитой толстыми железными полосами. Князь вставил в незаметную щель золотой ключик. И многопудовая дверь бесшумно открылась. В новой круглой прихожей Войку увидел несколько больших бочек. В отверстии на боку одной из них уходил двухаршинный фитиль.

– Неси осторожно, это – венец Палеологов, – с обычной, чуть насмешливой улыбкой пояснил Александр, вручая корону Чербулу. – Неси его еще осторожнее, чем мои бедные предки, сынок. Отсюда и до дворца судьба половины вселенной – в твоих руках.

Князь запер сокровищницу. Затем, повелев витязю закрыть глаза и отвернуться, отпер следующую потайную дверь. И так – несколько раз, пока они не миновали всех тайных входов в последнюю сокровищницу Палеологов.

– Отобьемся от осман, – голос базилея гулко разносился под сводами подземного хода, – и выпрошу я, сотник, у твоего государя мудрого зодчего Антонио – строить новый город у моря, великий и крепкий. Тогда мне и пригодится все, что накопили предки. А не отобьемся, – глухо закончил князь, – похороню все здесь, с собой. На веки вечные.

Открылся еще один грот; пройдя по нему до середины, базилей схватился вдруг за лоб, поднес руку к глазам. Князь задрожал всем телом, пятясь. Войку разглядел на высоком лбу Палеолога неторопливо расплывающееся красное пятно. Красные брызги слетали с руки, которой в ужасе потрясал базилей. И крупные, тяжелые алые капли падали с потолка, на чьих камнях проступало зловещее темное пятно.

– Господи, пощади! – громко шептал Палеолог. – Господи Иисусе, прости!

Войку осенило: они были под местом сегодняшней казни. Кровь замученных, стекая с лобного места по тайным ходам, пробитым за тысячелетия дождевыми водами в мангупской большой скале, проникла в это подземелье, чтобы пасть на чело базилея. Остаток пути князь Александр продолжал тихо молиться.

На заре, поеживаясь от холода, Чербул снова шагал в одиночном дозоре по каменным плитам двора. Проходя мимо часовни, он услышал странные звуки, доносившиеся из-за приоткрытой двери домового храма княжеской семьи. Сотник осторожно вошел. Перед входом в алтарь на каменном полу лежал, распростершись ниц, кто-то в черном.

– Услышь меня, гоcподи, услышь! – говорил человек в черном, и Войку узнал голос князя Александра. – Я молился тебе все ночи, но знака прощения нет, только знамения гнева твоего, только суровое твое безмолвие. Ужель не слышишь ты меня, во мраке пресмыкающегося, боже мой грозный! Ужель в одну преисподнюю идут мои вопли и мольбы и слышит меня один Сатана?

Войку замер.

– Услышь меня, святой, – продолжал Палеолог. – Не я виновен в том черном деле моем, о ты, кого не смею называть моим богом. Не я! Виновен час рождения моего, о грозный судия мой. И родители, не убившие меня во младенчестве. И это мое родимое гнездо – его старые камни не восстали в ту ночи на меня, не стерли во прах. И сей страшный мир, попустивший греху моему. Теперь они все против меня, господи! Ужель отвергнешь меня и ты?

Князь зарыдал – глухо, страшно. Войку опомнился и неслышно выскользнул на волю. Мангуп просыпался, сочные крымские звезды над ним угасали одна за другой.

14

Господь бог не дал, видно, ответа на страстные молитвы князя. Зато преосвященный Илия, православный епископ древней Готской епархии, не скрывал перед людьми благоволения к тому, кого с младенчества возлюбил, на кого возлагал свои лучшие надежды. Через день преосвященный Илия венчал Александра на царство. Ликующий голос старого епископа, служившего торжественную литургию, возносился к сводам базилики Константина и Елены, оповещая бога и всех святых о том, что скипетр Феодоро находится наконец в достойных руках. Епископ дрожащими руками возложил венец Палеологов на голову нового базилея. Многие присутствующие ждали этого со страхом: накануне в Мангупе распространился слух, что разгневанный бог в тот же миг поразит молнией обоих святотатцев. Но нет, молния не упала. Толко вблизи, на стенах крепости, ударило несколько пушек.

Войку Чербул во время церемонии, с саблей наголо, недвижно стоял во главе нескольких воинов в карауле, у портала собора. На сотнике было роскошное платье, присланное накануне вечером князем, как объяснил ему слуга, – «с плеча его священного высочества»; поверх шитого золотом жемчужно-голубого камзола – парчовый черно-красный плащ до самых шпор, подбитый куньим мехом, с золотыми застежками на груди. Богатым платьем были одарены все сотники, десятники и простые войники молдавского отряда; кроме того, в утро венчания каждый получил от базилея по пять золотых старой каффской чеканки, стоимость войницкого жалованья за целый год. Александр был всегда щедр, а в день своего венчания на княжение – особенно.

Служба окончилась, и под громкие звуки труб торжественная процессия потянулась из базилики.

Следом за нею Войку повел своих витязей на площадь перед дворцом, где был назначен праздничный пир. По всему пространству между домами стояли длинные столы, ломившиеся от яств. Между ними на исполинских вертелах жарили целиком туши быков. Водки было мало – феодориты ее не жаловали, предпочитая крепкую влагу сладких гроздей со своих ступенчатых виноградников. Весь Мангуп, вместе со многими сельскими жителями и монахами, и иноземцами-купцами, солдатами, мореходами – успел уже разместиться на длинных лавках за этими столами. Для нобилей и других именитых жителей города столы были накрыты во дворе княжеского дворца.

Чербула сразу позвали к базилею. Александр снимал царское облачение, готовясь к пиршеству. Взгляд его был приветлив и спокоен, будто их совместной прогулки по мангупским катакомбам и не было.

– Не приказ, а просьба, сынок, – сказал князь. – Не пей нынче много. Лучше – не пей совсем.

– Слушаюсь, базилей.

– Да спроси своих молодцов, кто еще согласится на такой подвиг. По доброй воле, – вина ведь прольется немало. Тридцать требуется для охраны ворот, еще столько оставишь при себе.

– Слушаюсь, базилей.

– А сейчас помоги мне. – Князь накинул поверх белоснежной рубашки тонкую стальную кольчугу и повернулся спиной, чтобы Чербул застегнул ее. Это была уже прямая высокая милость со стороны истинного Палеолога.

Когда сотник выходил из дворца, его схватила и потянула в густую тень под лестницу чья-то маленькая, но крепкая рука. Чербул оказался перед Роксаной.

– Завтра, Войко, – прошептала она. – Завтра, там же. – И исчезла.

На пиру княжна так и не появилась.

Трое суток длилось застолье на главной площади Мангупа. Среди столов кружились, плясали, ходили на руках, дудели в дудки и били в бубны ряженые скоморохи. Силачи-пехлеваны поднимали тяжести, сдерживали голыми руками упряжки рвущихся в разные стороны коней, валили наземь, ухватив за рога, разъяренных быков. Ловкие плясуньи под громкое одобрение толпы пробегали над площадью по канатам. На пустыре восточного выступа столовой горы, под рев пьяных зрителей, бились конные и пешие единоборцы – не до смерти, но так, что иных уносили замертво. Люди пили, веселились и плясали также в деревнях Феодоро, в Каламите и Алустоне, в высоких замках и горах.

Во главе дозора добровольцев, – тоже пьяных, хотя и в меру – Чербул обходил улицы, рынки, загородные пустыри. Под утро усталый сотник наткнулся на несколько монахов, занимавшихся делом, весьма необычным для духовных лиц: под пение священных гимнов пьяные иноки торжественно купали в бассейне на маленькой площади под старой церковью полдюжины визжавших голых девиц.

Войку отправился к цитадели и поднялся на вершину надвратной башни. Перед ним, мерцая поздними огоньками, простирался все еще многолюдный, богатый Крым.

Во тьме раздался чей-то приглушенный вздох. Войку всмотрелся; неподалеку от него, как и он, опершись о замшелый камень, стоял Арборе. Молодой боярин, не оборачиваясь, смотрел в ту сторону, где оставалась Молдавия, их далекая земля. Что бросил там молчаливый сотник, что погнало его, как простого наемника, в опасную дорогу?

15

Когда Чербул вошел в грот, Роксана уже сидела там. Радость юноши вспыхнула и погасла; девушка смотрела на него строго. «Я назначила тебе свидание, – говорил ее взор. – Но не забывайся, это еще ничего не значит.»

– Базилей Александр любит тебя, Войко, – с едва уловимым неодобрением промолвила она, приказав Чербулу занять место напротив. – Не показывал ли он тебе письмо, пришедшее недавно от супруга моей тетки Марии, князя Штефана?

– Нет, князь прочитал нам только приказ нашего государя и воеводы – оставаться пока на службе здесь.

– Значит, ты ничего не знаешь? Княгиня Мария, – девушка слегка покраснела, – полагает, что настало время для моего замужества. И пишет, что подыскала для

меня достойного жениха. Этот знатный господин – близкий родич царствующего дома Польши. Базилей Александр встречал этого человека в Молдавии; его зовут пан Велимир Бучацкий. Ты его когда-нибудь видел?

Войку вздрогнул. Пан Велимир, могучий боевой товарищ, встал перед взором сотника, словно перепрыгнул разделяющее их море.

– Я знаю пана Бучацкого, – сказал он, наконец. – Пан Велимир храбро дрался с турками в той самой битве, в которой сражался базилей Александр.

– Верю, Войко, – перебила Роксана с едва уловимой досадой: каким бы храбрым ни был тот далекий пан, она назначила свидание не ему. – Но я еще не еду ни в Молдавию, ни в Польшу.

– Понимаю, – кивнул Войку, – твой корабль еще не прибыл.

– Может быть, – возразила Роксана, с легкой краской на лице наблюдая за сменой чувств, которые юный воин тщетно пытался скрыть, – скоро прибудет, не за ним задержка. Все дело в базилее Александре. Он не отпустит меня, ибо всегда старается досадить тетке Марии.

Войку промолчал: беседа коснулась семейной вражды, семейного дела Палеологов-Гаврасов. Не ему было о том судить.

– Расскажи мне о вашем крае, – попросила она, уже знакомым движением охватив ладонями плечи. – Ты бывал в столице князя Штефана?

Войку в Сучаве еще не бывал. Но постарался передать все, что знал из рассказов земляков о каменной крепости и деревянном городе близ Карпат, суровом гнезде воевод Молдовы, об их минувших войнах. Княжна слушала, склонив набок голову; пан Бучацкий с его сватовством был забыт.

Взрыв веселых голосов положил конец разговору. Пробравшись неизвестными переходами, большая компания молодых феодоритов с песнями и смехом приближалась к гроту. Войку насторожился, готовый дать отпор непрошеным гостям. Однако княжна, взяв его за руку, властно повела за собой по боковому тоннелю в лабиринт. Они долгое время шли молча. Вдруг перед ними раздался резкий писк и шорох; это заметалась под сводом темной галереи летучая мышь.

Роксана вскрикнула и, отпрянув, очутилась в объятиях своего спутника. Оба замерли, не в силах ни оторваться друг от друга, ни завершить нежданное объятие поцелуем. Прошли долгие мгновения, прежде чем Роксана легко отстранилась и повела Чербула дальше, держа его в потемках за руку, будто боялась потерять.

Открылся пустой зал; лики тощих святых с осуждением смотрели на них со стен заброшенной молельни. Не выпуская руки сотника, княжна села на ступени у алтаря. Чербул с трепетом опустился перед ней на колени.

– Я не хочу к тетке Марии, – торопливо сказала Роксана. – Не хочу знатного мужа. Не хочу, чтобы через меня продлился мой греховный род. Чтоб дети мои и внуки травили друг друга ядами и отдавали палачам.

– На Молдове девушек не ведут силой к алтарю, – пытался успокоить ее Войку. – Если ты попадешь в наш край…

– Дочь Палеологов везде раба, – перебила Роксана. – Дочь Палеологов обязана быть покорной мужу, какого ни изберет ей ее род, будь он страшен ликом или стар, развратен или подл. Она не может воспитать своих детей людьми, им суждено стать либо убийцами, либо пустыми золочеными истуканами. Женщина из рода Палеологов – только чрево; кто из нас не хочет им оставаться, для той дорога одна – под черный саван монашеского платья!

Плечи девушки затряслись. Княжна обхватила руками шею сотника, словно ища в нем спасения и опоры. Войку растеряно сжимал в объятиях плачущую девушку.

– Что же теперь с нами будет? – воскликнула княжна. – Видишь, как смотрят на нас божьи угодники? – она в страхе оглянулась на фрески. – Что будет со мной?

Словно в ответ послышался далекий лязг цепей. Подлинная хозяйка мангупской горы, блаженная Евлалия обходила дозором свои владения. Княжна увлекла юношу в небольшую нишу, рядом с прежним алтарем; оттуда, оставшись незамеченными, они увидели, как через заброшенный храм, волоча ворох ржавого железа, проползло угодное богу Мангупа страшное существо.

– Словно паук со своей паутиной, – содрогнулся Чербул.

– Это ее постель, – пояснила княжна. – На этих цепях она спит. В потолок ее кельи вделана цепь, на ней – крюк. По вечерам блаженная подвешивается на том крюке цепями и в них почивает. А утром спускается сюда и молится в этих церквах. Люди, говорит она, их покинули, а я – не могу… Теперь, Войко, мне надо спешить! – объявила она. – По этому ходу ты выйдешь к фонтану на площади. А пока – закрой глаза!

Сотник повиновался. Свежие уста легко коснулись его губ, прошелестели длинные юбки. Войку выждал несколько мгновений и осмотрелся. Он был один со своим счастьем и принесенными ими тревогами.

16

Прошла неделя. Войку каждый день пробирался в знакомый грот в подземном лабиринте, но Роксана не появлялась; только блаженная Евлалия, потрясая цепями, встречала его зловещим хихиканьем. Чербул кружил вокруг дворца, стоя на страже у княжьих покоев, он беспрестанно поглядывал на женскую половину. Юная княжна не показывалась. В душе сотника порой возникала тревога.

Но больше все-таки было надежды, больше радости.

Войку в первый раз испытывал такое чувство, не оставлявшее его ни на миг, даже во сне. На заре его будило ликование, поселившееся в нем в эти дни, распиравшее грудь. Просыпаясь с улыбкой, Чербул не сразу вспоминал, что наполняет его такой неуемной жаждой жизни. Вспомнив же, был готов на весь мир закричать: любовь! Сотник выходил на подворье; воины окатывали его до пояса ледяной водой из ушата, ему же по-прежнему было жарко. Хотелось петь, хотелось возвестить на все страны света, как ему хорошо. Иногда, засыпая, Войку мечтал; придут турки, начнется война, он совершит великий подвиг. Убьет самого сераскера или взорвет запасы пороха для османских пушек. И князь Александр наградит его, и отдаст ему Роксану в жены.

Но девушки словно след простыл. Войку это все больше беспокоило; даже тучи бедствия, все ближе надвигавшиеся на Крым, не могли отвлечь его от мыслей, связанных с нею.

Тревога же в Мангупе росла. Со стороны великих черноморских проливов приходили все более грозные вести.

Из Каффы один за другим прибывали гонцы. Приняв очередного посланца, князь становился все мрачнее. И отправлялись феодорийские скороходы – к генуэзцам, татарам, к королю Казимиру в Польшу, к Матьяшу в Буду, к папе в Рим, к синьориям в Геную и Венецию, к великому князю Ивану на Москву. Князь Александр часто собирал на совет патрициев и клир, подолгу совещался с епископом. Владетели земель и замков начали перевозить семьи и самое ценное имущество из своих горных гнезд в мангупские дома. В амбары князя и богатеев-торговцев, в отобранные базилеем вместительные лабазы при базарах и караван-сараях из деревень и монастырей доставляли хлеб, сушеную брынзу, вяленое мясо и другие припасы.

Рынки города становились все тише и малолюднее. Торговля свертывалась, корабли все реже заходили в Каламиту. Караванные дороги пустели, иноземные гости покидали город. Мангуп, однако, наполнялся людьми: жители деревень постепенно перебирались под защиту крепости. В столице стало больше песен, смеха; горожане и вновь прибывшие пили и гуляли. Начался пир, подобный тому, который, по доходившим до них слухам, давно шел в Каффе и Солдайе, в Алустоне, Чембало и всех других генуэзских поселениях Великого острова.

Дух разгула захватил, разумеется, и молодых воинов молдавского отряда. Не один уже войник сиживал на малопочтенной «кобыле» их подворья, не один, подвешенный за руки у стены, бывал бит сыромятной камчовой плетью. Но десятникам и сотникам становилось все труднее поддерживать среди своих людей добрый воинский порядок. У молодцев из-за моря завелись среди феодоритов друзья, потом и подруги; все чаще, проверяя каморы по вечерам, начальники недосчитывались оставшихся в городе земляков. Наутро гуляки с виноватым видом возвращались в отряд, безропотно принимали кару, но отлучки становились, тем не менее, все более долгими и частыми. «Хоть бы скорее сражение, – ворчал суровый Кочу. – Только бог войны и сможет обуздать этих повес».

Настал день, когда к Чербулу, виновато глядя в сторону, приблизился русоголовый Пелин. Бывалому рубаке стоило немало труда решиться на разговор. Пелин сообщил о своем намерении жениться на местной красавице, дочери мастера Саввы.

– А если завтра придет турок? – напомнил, слегка растерявшись, Войку.

– Стало быть, пане сотник, помру женатым, – рассудил войник, почесывая в затылке. – В этом городе, как придут супостаты, никому смертной доли не миновать, ни холостому, ни тому, у кого есть семья.

– Вот еще, – рассердился Чербул, – с чего панихиду завел? Отгоним ворога и вернемся в свою землю.

– Дай-то бог, – кивнул Пелин. – Только я в том случае, твоей милости не во гнев, в Мангупе остаться хочу. Нравится мне здесь, пане сотник, да и тесть обещает делу своему научить. Может, и выйдет, коли бог даст, из меня кузнец.

– А как же Молдова, Пелин? – спросил Войку.

– За землю свою молиться буду, – упрямо проговорил парень, – да и биться. Кто за Благородный Мангуп стоит – тот и Молдову обороняет, враг у нас один. Разве не так, пане сотник? Разве не потому прислал нас сюда Штефан-воевода?

– Так-то оно так, – согласился Войку, поняв, что войник решил твердо и добьется своего. – Только родина всегда – родина. Зачахнешь в тоске.

– Если уж тоска одолеет, вернусь в Орхей, – заявил Пелин. – Семью туда привезу. И займусь своим ремеслом дома. Разве кузнецам у нас мало работы?

Чербул в тот же день рассказал об этой беседе другим сотникам и десятникам своего отряда. Арборе, скупо усмехнувшись, промолчал. А Дрэгой сказал, что такие же разговоры у него были уже с двумя из его людей. И это, как думал старый сотник, было только началом, ибо на дворе стояла весна.

– Для Крыма она, ныне по всему видно, сродни поздней осени, – с печалью проронил Арборе, – как перед трудной зимой.

– Осень же пора свадеб и есть, – заключил Войку. Будем готовы к свадьбам.

Но не только свадьбы, не только любовь и дружба ждали молдавских воинов в Мангупе. Придя в себя после недавнего разгрома и казней, тайные враги Александра Палеолога опять принялись за свою невидимую, опасную работу. Возбуждая, где можно, ненависть к базилею, они натравливали людей на его молдавских солдат. По городу ползли слухи: войны с турками могло не быть, если бы князь не сражался с ними сам у Высокого Моста, если бы не привел с собой в Мангуп три сотни первейших врагов султана. Были и прежде у «пришлых» с «местными» мелкие стычки из-за красоточек после чарки вина. Теперь на улицах до них все чаще доносились обидные слова. Городские юроды, кривляясь, бочком подскакивали, принюхивались – и убегали, вопя: «Серою пахнет, серой!» Нищая братия на папертях, злые древние старухи по темным углам Мангупа шептались: не из Молдавской земли-де князь привел своих головорезов, но прямохонько из тартара, где ссудил их ему на время самолично Сатанаил.

В то утро Войку чистил оружие и нехитрые свои доспехи на молдавском подворье, когда прибежал килийский десятник Калапод.

«Убивают! Убивают наших!» – кричал он, размахивая палашом.

Из камор, схватив оружие, начали выбегать охваченные яростью земляки. Еще мгновение, и они, не разбирая дороги, могли обрушиться на ближайшие кварталы.

– Стойте! – громовым голосом крикнул Войку, бросаясь к воротам и загораживая выход.

– Стойте, дьяволы! – вмешался Дрэгой. И Арборе с таким грозным видом встал перед толпой, что та поневоле попятилась.

Трое сотников с трудом кое-как успокоили своих людей. И, приказав всем оставаться на месте, Чербул с десятком бойцов и Калаподом в проводниках бегом бросился к месту происшествия.

Войник привел их к одной из самых больших здешних таверн. Подравшиеся в ней молдаване и феодориты выкатились на площадь и готовились к новому сражению. Войники из сотни Дрэгоя, с саблями наголо, встали у стены; напротив них, кто с оружием, кто с дубинами, сгрудилась втрое более многочисленная толпа противников; пятеро или шестеро раненных местных молодцев уже лежали между враждующими. Все были разъярены и издавали воинственные крики.

– Проклятые Каиновы слуги! – вопил один из них, размахивая топором мясника. – Сам дьявол привел вас к нам, да сгинете вы в огне!

– Пусть эти заморские жеребцы не трогают наших девок! – кричал другой. – Пускай не задираются в корчмах!

– Верно! – раздалось из толпы. – Князь волю им большую дал. Пусть уймет их, накажет!

– А кто лез?! – срывающимся голосом крикнул в ответ совсем юный тигинец Чикул. – Мы к вам, что ли, чертовы греки, лезли? Сами и начали!

– Ну вот, – сказал Войку, – турок еще не видно, а мы уже воюем друг с другом. Честь нам и хвала! Сабли – в ножны! Сделайте это первыми, – обратился он к своим землякам.

Войники с неохотой повиновались. Толпа горожан начала редеть. Раненых подняли и унесли. Но самые злобные продолжали выкрикивать угрозы, не сходя с места.

– Кто нам заплатит за эту кровь? – громко вопрошал, потрясая топором, смуглый феодорит. – Так просто вы не отделаетесь!

– Мастер Дамайли, парень, тебе за все воздаст, – ответил вдруг голос гота Теодориха. – За то, что оскорбил нашего князя и господина, напав на его верных слуг! И всем вам, смутьяны, тоже! Куда бежите? Стойте!

Молодой гот прибыл на место побоища с отрядом княжьих пехотинцев. Толпа бросилась врассыпную. Но несколько человек из числа нападавших бились уже в руках дюжих стражников базилея, и среди них – главный зачинщик драки.

– Знал бы, что этим кончится, не стал бы и в потасовку ввязываться, – вздохнул по дороге к их подворью Чикул. – Теперь их отдадут палачу.

– И поделом, – огрызнулся Апрод.

– Кому-кому, – сказал ему грозно Чербул, – а тебе уж, парень, самое время молчать. Тебе, сующемуся в любую свару, бездельно во всех бодегах хватающемуся за саблю!

Неприятности с войниками отряда случались и впредь. В Марина кто-то метнул в сутолоке нож. Ене и Трестине попали в западню, устроенную в узком проулке поздней ночью, но отбились от нападавших. Были еще стычки в питейных города, и даже большая драка с местными задирами на базаре. Но все оканчивалось благополучно: народ Феодоро был на стороне базилея и его воинов. Неприятные происшествия, злобные слухи, попытки нанести делу Палеолога вред не могли помешать главному – подготовке города к обороне.

В отряде справили новые свадьбы. И Войку понял: Благородный Мангуп от чистого сердца принял в сыновья пришедших защищать его молдаван.