Текст книги "Войку, сын Тудора"

Автор книги: Анатолий Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 68 страниц)

46

Полторы сотни всадников в походном порядке двигались по старому шляху, тянувшемуся от Белгорода к стольному городу Земли Молдавской – Сучаве. Ехали скорой рысью, выслав вперед надежный дозор – десяток служилых татар. Впереди гарцевали пять десятков куртян из стяга капитана Тудора Боура. Сзади – сотня бывалых конников, ведомых капитаном Молодцом. Бравый воин, раздувая усы, озабоченно всматривался в темные островки дубовых рощиц, пятнавших привольную степь до далекого Тигечского кодра. Славному воину доверили почетное дело – проводить в столицу, к дяде Штефану-воеводе и к тетке княгине Марии, знатную молодую особу, Роксану Палеолог. Рядом с государевой племянницей на рослом иноходце возвышалась могучая фигура избранного для нее теткой нареченного жениха – знатнейшего из рыцарей Речи Посполитой Велимира Бучацкого. В последних рядах кавалькады следовал сотник Войку Чербул со своим другом, куртянином и личным дьяком князя Штефана москвитином Володимером, в Молдавии известным под именем Влад Русич.

Рыцарь Велимир, искоса поглядывая на высокородную красавицу, посланную ему всемилостивой судьбой, не без труда поддерживал полагавшуюся для такого случая светскую беседу – о родственниках, оставшихся в осажденном Мангупе, о трудностях, встреченных княжной в дороге до Четатя Албэ. Роксана отвечала со сдержанной вежливостью, и в заученных фразах, складываемых княжной на своей ученической латыни, бывалому дамскому угоднику слышался отчетливый холодок.

«Что мнит из себя эта тощая крымская горлица? – с досадой думал неустрашимый Велимир, чувствуя, как иссякает запас подходящих к случаю предметов для разговора. – Какого дьявола ввязался я в эту историю, дав слово ее богомольной тетке?» Рыцарь думал о трудном нраве сучавской постницы, неистово набожной княгине Марии, суровой затворницы, чьи монашеские повадки вынуждали князя Штефана искать радости жизни в объятиях не одной «хозяюшки». И эта, наверно, подобна ей, – от гинекеев Византа утвердились такие порядки среди женщин этого спесивого рода.

Пана Велимира тревожило еще одно обстоятельство. Почти месяц повеса Войку сопровождал нареченную невесту Велимира по горам Великого острова, через море. Чербул, конечно, юноша честный, но оба молоды и жизнь есть жизнь. Неужто выпали на долю храброго Велимира ветвистые рога – какими он сам до той поры привык направо и налево награждать купцов и мещан, а то и знатных каштелянов в Литве и Польше, Семиградье и Венгрии? Неужто настала и для него пора носить это позорное украшение, причем – о стыд! – до свадьбы?

Роксана, рассеянно отвечая спутнику, думала о своем. Княжна вспоминала белую крепость над Днестровским лиманом, своим величием поразившую ее, видевшую и Каффу, и Мангуп. Поднявшись на вершину цитадели, княжна в этот день встала на гребень стены меж зубцами, раскинула руки… Роксане казалось – сейчас она взлетит. Казалось, отсюда можно обнять весь божий мир, с небом и землею, с его ветрами и водами. Войку в испуге подскочил, готовый ее подхватить. Роксана улыбнулась и сошла с парапета, нависшего над простором. В те немногие дни она узнала отца Войку, Тудора Боура, ее поразили величие и мудрость его наставника – Антонио Венецианца. Княжна прикоснулась ко всему, что взрастило и выпестовало ее избранника, и ее любовь от этого стала сильней.

Думы в этот час не веселили Войку Чербула. Не радовали перемены, подмеченные в родном городе после долгого отсутствия; будущее сулило старому Четатя Албэ мало хорошего теперь, когда турки утвердились почти на всем Черном море. Падение Каффы закрыло пути, по которым купцы везли товары через Белгород на Москву, в страны далекого Востока. Рынок пустел, торговые конторы сворачивали операции. Тамошние генуэзцы, даже старожилы, продавали дома и склады за половину, порой и за четверть цены. И уезжали – кто в Италию, во Фландрию и Францию, кто в Испанию.

Еще зловещее были другие приметы, о которых рассказывал отец. Многие белгородские купцы и бояре уже обращали взоры к тем, которых считали будущими хозяевами своего края. Искали дружбы осман, завязывали с ними дела. В городе стало больше константинопольских греков – вкрадчивых оттоманских лазутчиков; белгородские богатеи все чаще заключали сделки и сносились с бывшими византийцами Фанара и Галаты,[48]48
  Предместья Стамбула.


[Закрыть] с двором покорного султану константинопольского патриарха. Пошли недобрые речи: турки, мол, рано или поздно все равно придут и сюда; уже ныне можно, дружа с ними, выгоду свою соблюсти, на будущее же – это залог спасения. В городе рассеивалось семя будущей измены, и падало оно далеко не всегда на сухую почку.

Пока же надо было до конца отслужить свою службу – доставить Роксану в то место, где ей была обеспечена безопасность и счастье. Пока надо решать, как быть – ему и ей, ибо перед совестью Войку и перед богом она была ему женой. Об этом и говорил он теперь побратиму Володимеру, единственному, кто мог помочь ему советом.

– Как быть тебе, брат? – повторил его вопрос княжий витязь и дьяк. – По долгу воина – исполнить княжий приказ обязан, доставить царевну ко княгине. По совести своей – вину перед паном Велимиром, побратимом нашим, искупить: пан Велимир ведь ей – жених. По закону сердца – не смеешь отступиться от той, кого любишь и которая доверилась тебе. К тому же ты дал обет пойти с ней под венец.

Войку кивнул.

Володимер и сам был перед выбором, для него нелегким. Князь Штефан послал его, ближнего своего слугу, в Четатя Албэ, с негласным приказом: «присмотреть, чтобы все было ладно». «Ладным» в глазах государя, особенно – государыни, ничто не могло уже быть, Володимер это понимал. И сделал, не колеблясь, выбор для себя: как княжий посланец он должен оставаться в стороне.

– И хотел бы, да что сказать? – вздохнул он. – Трое вас в деле сем – троим и решать. Пану Велимиру тоже право в том дано – слово свое молвить, зная правду. К нему и иди, – заключил москвитин, – иди не мешкая, скажи все, как есть.

Возможность вскоре представилась. К полудню подъехали к реке, сделали привал. Для Роксаны, для готской девушки Гертруды и сопровождавших их белгородских боярынь растянули на четырех копьях легкий полотняный навес – защиту от июльского солнца. Мужчины расположились на отдых поодаль, не расставаясь с оружием на случай внезапной тревоги. Велимир Бучацкий оглянул собравшихся, ища глазами своего молодого соратника. Но тот уже сам шел ему навстречу.

– У меня к твоей милости разговор, пане рыцарь, – поклонился сотник.

– После битвы ты меня так не звал, малыш, – молвил силач Велимир, положив на плечо Чербула тяжелую руку. – Разве мы с тобой не побратались, нехристей рубя?

– Прости. Но теперь…

– Мы братья по оружию, как всегда. – Рыцарь легко взгромоздил свое огромное тело на развилку старого ореха, росшего при дороге. – Садись рядышком и давай без чинов; оба мы ратники, тем все сказано. Что же ты хотел мне поведать?

– Я люблю Роксану, побратим Велимир, – твердо сказал Чербул.

– Мою невесту? – Бучацкий, вскочив, схватился за рукоять своего огромного меча. – Ты обезумел, мальчик! – взревел великан, устрашающе враща глазами.

– Так, верно, велела судьба, – сдержанно вздохнул Войку, глядя ему в глаза.

– И ты еще скажешь, что она тоже тебя полюбила?!

– Это так, пане Велимир.

– Я тебя зарублю! – Бучацкий вытащил свой страшный меч из ножен и начал размахивать им над головой Чербула. – Ты сейчас умрешь!

– Моя жизнь в твоих руках, пане Велимир, – с той же твердостью негромко сказал Войку, не опуская ясных глаз.

Бучацкий оперся о рукоять своего клинка, сверля сотника гневным взором.

– Ты достоин смерти, – повторил он. – Но может, в ту пору… совершая то, что совершил… ты не ведал еще, что ее милость мангупская княжна предназначена мне в супруги?

– Ведал, пане Велимир. Убей меня, не мешкай.

Бучацкий поднял меч, но опустил его снова. И зашагал туда и обратно, кипя негодованием.

– Ты посягнул на мою честь, – сказал барон, – на честь древнего герба владельцев славного Бучача! Такое преступление способна искупить только смерть! Но я рыцарь, а не палач! – грозный барон с силой воткнул острие меча в землю перед собою. – Славу мою, добытую в битвах, не замарает кровь дерзкого мальчишки, каков ты есть!

Бучацкий поднял свой меч и, бросив его с силой в ножны, с негодованием уставился на Чербула. Рыцарь еще с Четатя Албэ опытным глазом многое заметил в поведении Роксаны и Войку. Но виду до сих пор не подавал.

Дело было, в сущности, в том, что наметившийся поворот неплохо устраивал высокородного Велимира Бучацкого. Владетельному барону никогда не казался заманчивым брачный союз с бесприданницей из гибнущего Мангупа, какой бы она ни была знатной.

Пан Велимир был сыном знаменитого магната барона Дитриха Бучацкого. Их могущественное семейство владело местами, через которые пролегал жизненно важный для Молдовы путь из Сучавы и Хотина во Львов; оно владело крепким замком и городом Бучач, десятками малых городов, местечек и сел, обширными плодородными землями и неустанно приумножало свои владения и богатства. Пока отец был здоров и держал в руках все дела, пока не минула пора молодецких подвигов и галантных похождений, Велимир Бучацкий странствовал по ближним и дальним землям, прославляя имя предков рыцарскими делами и амурными историями. Но о власти и славе, о будущности рода обязан был подумать и он. Брак с бесприданницей стал бы плохим подарком для семьи. Предвиделись и другие трудности: набожность православной княжны, замеченная Бучацким, могла стать препятствием для ее перехода в католичество, а это вызвало бы осложнения в отношениях с церковными властями в Кракове и в самом Риме. В мае месяце, до осады Мангупа, пан Бучацкий дал слово княжне Марии обручиться с ее племянницей, и сдержал бы его, конечно. Но возникшие обстоятельства меняли дело, для пана Бучацкого – далеко не к худшему.

– Что ж мне с тобой делать?! – взревел он с новой силой, уставившись на виновника своей негаданной свободы. – Убить – не могу, то мне не в честь. Вызывть на бой – тоже, – Велимир выразительно взглянул на Чербула с высоты своего саженного роста, – не равный ты мне противник. Что же мне с тобой делать, скажи?!

Войку вынул из-за пояса кинжал.

– Иного пути, видимо, нет. Я должен покарать себя сам.

Могучий воин быстрым движением перехватил руку сотника, вырвал из нее оружие.

– Дурачина! – уже в непритворном гневе прикрикнул он. – Хочешь убраться в ад, как нашкодивший котенок, чтобы я расхлебывал тобой содеянное один? Тому не бывать!

Бучацкий с отвращением бросил кинжал в траву и припечатал его тяжелым сапогом. Затем, улегшись на землю, показал Чербулу на место рядом с собой. Бучацкий подпер кудрявую голову пудовыми кулаками и надолго задумался.

– Слушай меня, малыш, – сказал он наконец не терпящим возражений голосом. – Род наш славен и богат, я довольно от всего на свете вкусил – любовных и бранных утех. На что еще гожусь в мои тридцать три года? Разве на то, чтобы продлить свой род? И к этому я давно готов.

Бучацкий вздохнул в полной покорности себе.

– Но эту женщину, хотя в твоих глазах она, наверно, прекрасна, не хочу, – продолжал рыцарь. – Сказать по чести, чересчур уж тоща, – я подсмотрел вчера на причале, когда наши дамы купались в речке…

Теперь уж Войку вспыхнул, вскочил на ноги; глаза молодого витязя метали молнии.

– Садись, садись. – Пан Велимир с затаенной усмешкой наблюдал за взъерошившимся юношей. – Ведь она мне нареченная невеста, так что – молчи. И тоща, и ликом черна, – добавил он безжалостно.

– Пане рыцарь, – молвил побледневший Войку, – в моей жизни ты волен. Ее же – не тронь, она мне – жена.

– Бури на море не остудили тебя, – усмехнулся Бучацкий. – Не кипи; нам ли с тобой считаться обидами в этот час? Эта женщина мне не по нраву, тебя же, за что – не ведаю, люблю, – закончил он. – Вот какой узелок завязался у нас, Войку. И распутать его можешь ты один.

– Как? – с надеждой спросил Чербул.

– Ты должен эту девушку украсть, – был ответ. – У кого невесту умыкнут до свадьбы, тем более до помолвки, тот вроде и не рогоносец, так что честь моя худо-бедно не пострадает. Тебя же в иных краях ждет с нею счастье и любовь. Ты должен бежать.

– А куда?

– Туда, куда испокон веков бегут молдаване, если с князем своим не поладят или что-нибудь как ты, натворят, – с усмешкой сказал Велимир. – В Семиградскую землю, в вольный город Брашов. Там у меня есть друзья, которые тебе помогут. Да и Михай Фанци, наш с тобой товарищ по оружию, в тех краях – важный человек, устроит вас и даст приют.

Войку понимал, что получил дельный совет. Вольный воин волен в пору мира оставить службу своему государю, чтобы уйти к другому. Меж Венгрией же и Молдовой не первый год были дружба и мир.

– В пору юности, – с усмешкой молвил Бучацкий, – я не думал сам за себя. За меня, как воевода за ратника, думал мой детородный. – Славный рыцарь непринужденным кивком дал понять, кто именно был ему тогда воеводой и сюзереном. – Теперь приходится думать мне, порою – не только за себя одного, – не без удовлетворения завершил Бучацкий. – Как видишь, я неплохо разрешил это недоразумение, и теперь мы по-прежнему друзья.

Польский рыцарь великодушно раскрыл объятия. А его невольный обидчик дал себя троекратно облобызать.

– Пахнет, однако, вкусным, – потянул носом Велимир в ту сторону, где воины готовили на костре еду. – Слышу грозный глас своей утробы; пора обедать. Так ты все понял?

– Да, пане рыцарь, – кивнул Войку. – Так и придется, верно, поступить.

– Зови меня пане-брате, как добрый шляхтич – шляхтича, как зовет меня твой отец. – И пойдем.

В тот же вечер, таясь от света привального костра, к Войку прокралась Гертруда. Приложив палец к губам, феодоритка поманила его за собой, к большому дубу, росшему на склоне холма. Из-за дерева на грудь сотнику бросилась Роксана. Княжна дрожала словно в лихорадке, губы ее были горячими и сухими.

– Увези меня! – проговорила она. – Увези скорее! Если приму от него кольцо – не смогу уже уйти…

С трудом успокоив возлюбленную, Войку отправился к Володимеру.

– Пан Велимир прав, Влад, – сказал он. – Но как могу я в такое время оставить свое место в войске? Война ломится в ворота нашей земли, турки готовы выступить.

– Земля Бырсы[49]49
  Область, столицей которой был Брашов, одна из земель Семиградья.


[Закрыть] хоть и за горами, да близко, – положил руку на его плечо побратим-москвитин. – Вернуться всегда успеешь. На сей же день для тебя, истинно, не вижу иного пути. Только по прямому шляху, по Тигечскому кодру на Бырлад, на Тротуш и Ойтуз ехать не надо, – добавил Влад, хорошо знавший уже страну. – За вами наверняка будет погоня. Сделайте лучше круг через север, мимо Сучавы. Ближе к огню – теплее, – завершил он русской поговоркой.

47

В глухой час следующей ночи, собравшись втайне, восьмеро всадников свернули с великого сучавского шляха на боковую дорогу, в обход столицы. Впереди ехал Войку и старый войник Изар, знавший семиградские места еще по набегам, которые совершал на них Штефан-воевода, чтобы поймать свергнутого им Петру Арона, убийцу своего отца. За ними следовали обе женщины. Замыкали небольшой отряд четверо бойцов из стяга Тудора Боура, особо преданных своему капитану.

Утром кончилась золотистая степь; перед путниками встала стена тигечских лесов, за которыми ждали их другие, не менее дремучие: сучавские, путненские, бистрицкие.

И стала разворачиваться перед ними живая сказка молдавских кодр, в сравнении с крымским лесом – великаном рядом с карликами. Стоявшие на Молдове с начала времен дремучие кодры встречали их звучавшими с каждого дерева птичьими хорами. Путникам слышался тихий смех русалок за кустарниками по краям солнечных полян, уханье леших во мраке молчаливых чащоб, плесканье водяных в затерянных в дебрях темных озерах. Густые бороды хмеля, дикого винограда, поросшие сами от древности лишайниками и мхами, свисали с лесных гигантов обок тайных троп, как изодранные в битвах великаньи плащи; поваленные бурями полусгнившие стволы вставали перед ними, словно могучие змеи-горынычи в чешуе влажной зелени, готовые к прыжку.

Ехали молча, чутко вслушиваясь в темные дали леса, торопя коней. Велимир Бучацкий и Влад, возглавив обязательную погоню, должны были увести ее в другую сторону; но нельзя было знать, не снарядит ли, узнав о побеге, князь Штефан другие отряды для поиска по всей стране. Воины держали наготове оружие. Феодоритка Гертруда, сбросив с русых волос узорное покрывало, с любопытством рассматривала новые для нее, дивные края. Неробкие звери старых кодр – косули, рыси, волки – мелькали; гигантские зубры, как черные привидения, бесшумно пересекали дорогу впереди. Роксана замкнулась, ушла в себя, одной лишь слабой улыбкой отвечая Чербулу, когда тот придерживал скакуна, чтобы с заботой взглянуть ей в глаза.

– Это и есть леса, которые зовутся у вас кодрами? – спросила наконец княжна, когда Войку оказался рядом с ней.

– Да, Сана, – кивнул сотник.

– Ты часто в них бывал? Охотился?

– В здешних дебрях я бывал до сих пор только дважды, – ответил Чербул, – когда ехал на битву и возвращался с нее. Зимний лес невиданно хорош. Летний же кодр передо мной – в первый раз, как и перед тобой. Дивное место, не правда ли?

– В Мавро-Кастроне женщины говорили: в этих чащах живет царь оленей, – сказала княжна. – Во лбу у него камень-алмаз, большой-пребольшой, и из камня того – ясный свет идет. Это правда?

– Не ведаю, – улыбнулся Чербул, – много в наших кодрах чудного. Будь то правдой, по мне, царь оленей давно вышел бы из тайных своих чертогов нам навстречу, чтобы поглядеть на тебя.

– Нужна я такому великому государю! – чуть усмехнулась Роксана. – Еще говорили мне, в ваших кодрах живет много чертей.

– Это лешие, Сана, – поправил Войку. – Лешие – не черти.

– А кто же еще? – удивилась княжна. – Если у них рога, да козлиные копыта, да хвосты?

– Черти злые, – возразил Чербул. – Их забота – за душами христиан охотиться. А лешие – добрые, если их не сердить и кодров не разорять. Черти строят людям козни, лешие – только шутят да проказят. Людям они не вредят, порой даже помогают.

Роксана нахмурилась, призадумалась, следя за быстрой игрой света и тени в вышине, в зеленых кронах лесных великанов.

– Все дело в том, чьи ж они? – сказала она строго. – Из райского воинства или адского? Кому служат – господу богу или врагу его, Сатане?

Войку вопрос застал врасплох. Действительно, чьи ж они, сонмы игривых, веселых духов, населявших леса, луга и воды, водившихся в домах и лачугах, в овинах и заброшенных дворцах?

– Пожалуй, что и ничьи, – сказал он, подумав. – И служат себе, оберегая место, в коем поселились, – озера, реки, дебри, людское жилье. Разница, пожалуй, в том, что это духи воли, не подвластные ни свету, ни тьме. Ангелы и черти служат своим господам, вольные духи – никому. Ангелы и черти трудятся днем и ночью, духи – бездельничают…

Роксана взглянула на него с осуждением, поняв: сотник опять потешается.

– Неисправимый ты грешник, Войко, – вздохнула набожная базилисса. – Ангелов рядом с диаволами готов поставить… Молись скорее божьей матери, – перекестилась Роксана. – Может, она, всемилостивая, наставит тебя на добрый путь.

И снова надолго умолкла.

Следуя за могучим старым Изаром во главе небольшого отряда, Войку снова и снова с благодарностью возвращался мыслью к Велимиру Бучацкому, к его благородному поступку. Истинным рыцарем оказался в глазах сотника также побратим Володимер. Благородный Влад бросил на кон затеянной Чербулом опасной игры и достояние свое, и честь. Обласканный Штефаном-воеводой безвестный скиталец, вчерашний галерный раб менее чем за год стал одним из тех воинов-дьяков, чьими руками вершилась воля и претворялись в дела заветнейшие замыслы государя. В Сучаве, а личном войске князя, Володимер встретил немало ратников из разных русских земель. Иные, отслужив условленное время в наемных хоругвях, стали уже куртянами – получили из рук князя вотчины, обзавелись семьями. На положении куртянина, получив землю на три села близ Орхея, был теперь и сам Володимер, с тою разницей, что воины-дьяки князя несли службу при дворе круглый год, а не по срокам, сменяя друг друга в войске. Штефан прислушивался к его слову. Теперь, став пособником Войку в его проступке, Володимер мог лишиться всего, чего достиг. А то и голову потерять, если падет на нее скорый государев гнев.

Тропа выводила вдруг маленький отряд к домикам, запавшим между лесистыми холмами. Вдали изредка появлялись села в шевелюрах густых садов, монастыри. Деревянные церкви глядели с пригорков из-под высоких кровель, словно деды в больших кушмах. Отряд, не втягиваясь в долины, из осторожности продолжал двигаться вдоль опушек. Старые кодры, как мохнатые звери, спускались по холмам к озерам и рекам – попить холодной водицы, остудить замшелые пасти.

Войку с любовью смотрел на них, уходивших за самую дальнюю даль. От южной степи до Хотина на севере, от Днестра на востоке до Фалчу на западе то был единый массив, громадная лесная крепость, в которой затворялся его народ в дни великих нашествий. Оттуда, устроив на тайных полянах семьи и стада, мужчины выходили отважными четами на дороги войны, в войско своего князя или на вольную охоту за супостатами. В них сохранялась и накапливалась для отпора живая народная сила, и в них же, заманенные бойцами Молдовы, гибли вражеские полки. Слева, поближе к Фалчу, громоздился высокий холм со странным названием Рабыйя. Отсюда поставленная господарем отборная стража следила за движением войск в мунтянской, турецкой стороне; отсюда при опасности подавала знак тревоги – дымом костра, голосом длинных бучумов-трымбиц. И весть о новой рати по цепи других постов в тот же день доходила до столицы.

На таком открытом месте, возле развалин старого скита, давно сожженного татарами, Изар указал Чербулу одинокую могилу. На камне, поставленном в головах заросшего травою сирого холмика, виднелись полустертые письмена. Подъехав ближе и спешившись, Войку различил славянские букии.

– Прочти нам, что там написано, пане сотник, – попросил седой войник, когда его товарищи сошли с коней и сняли шапки перед последним пристанищем неведомого земляка. – Много лет видим этот камень, да не знаем, о чем вещает.

«Здесь лежу я, – прочитал громко Чербул среди сгустившейся тишины, – в сей малой ямине, ожидая трубный глас архангела божьего, последней трубы вселенского воскресенья и перемены стихий. Услышь мою мольбу, о муж власти, кого ни поставит после меня господь над краем сим, – пощади и сбереги это малое прибежище костей моих!»

Пять мужских голосов и два женских, словно после молитвы, промолвили «аминь». И отряд Чербула снова углубился в леса.

Солнце начало клониться к закату, когда Изар перед новой поляной подал знак остановиться. Воины встали кольцом вокруг женщин, положили стрелы на луки. Впереди не слышалось ни звука, но Войку уже знал: там засада. Молдавские войники? Татары? Разбойники лотры? Это им сейчас предстоит узнать.

– Чьи вы? – крикнул Изар.

– А вы? – последовал ответный вопрос на чистом молдавском языке.

– Государевы люди, – не стал препираться проводник. – Прочь с дороги, не то спознаетесь с палачом.

– Так место это ведь наше! – с насмешкой отвечал невидимый противник. – Чем докажете, что не харцызы вы и земле нашей не враги?

– Иду к вам, – без колебаний сообщил Изар: по голосу и ответам старый войник уверился уже, что на той стороне – свои. – И ваш человек, кто старший, навстречу пусть идет. Вместе и разберемся. Двое в тяжелых воинских плащах, осторожно шагая, вскоре встретились в середине поляны. Последовал недолгий разговор. Потом Изар возвратился к своим и подал знак продолжать движение. На поляне их ждало уже двенадцать хорошо вооруженных всадников – боевой дозор ближнего села.

– Это же пан Чербул, сын капитана Боура! – раздался чей-то радостный возглас. – Пане Войку! Разве твоя милость меня не узнает?

Чербул сразу узнал говорившего. То был здешний молодой крестьянин, с которым он встречался после битвы и пира у старого бешляга близ Васлуя.

Узнав, что проезжие торопятся, воин затерянного в кодрах села рассказал Изару, давно здесь не бывавшему, какие неожиданности могут встретиться в этих местах.

– За большим камнем, в часе пути, будет пещера, – добавил предводитель крестьянского дозора. – Как раз поспеете туда к дождю.

К этому предупреждению следовало прислушаться. Войку Чербул и его спутники поспешили дальше.