Текст книги "Войку, сын Тудора"

Автор книги: Анатолий Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 68 страниц)

Теперь воевода никак не мог выбрать время, чтобы побывать в Хырлэу. Вот уже целый месяц.

– Спасибо, пане Михай, – сказал Штефан, выслушав другие донесения портаря. – Прикажи позвать Русича.

Москвитин немедля явился к своему государю; преклонив колена, Влад долго не поднимал глаз. Стрелецкий сын многому научился, служа при дворе молдавского господаря, но так и не научился лгать; князь Штефан, главный наставник куртянина-дьяка, не учил этому своих слуг.

– Как было дело и в чем твоя вина, о том – не спрошу, – сурово, не повышая голоса сказал Штефан. – Ибо ясно мне все и так. Хочу, однако, чтобы знал ты, что натворил. Что не могу поднять перед княгиней лица от стыда за себя и за слуг своих. Что стыдно мне за себя и вас перед вельможным паном Бучацким.

Воевода помолчал. Княгиня, конечно, была права: шурин Александр с умыслом отправил к ней племянницу под охраной Чербула. Но расхлебывать плоды этой шутки Александра еще долго придется ему, князю Штефану.

– Иди с глаз, – тихо сказал он Владу. – Во стяг к капитану Долофану, – добавил князь, увидев, как задрожали руки доверенного дьяка. – Хотел служить мне не пером, но саблей, – вот и будешь у пана Долофана десятником. Да не показывайся без зова на глаза.

– Спасибо, государь, – молвил Володимер.

– Ступай, – сказал Штефан и, отвернувшись, ушел в свои покои.

52

Миновав Бистрицкую крепость, разросшийся в пути караван вступил на землю Семиградья. Войку и Роксана взирали на горы, теснившие со всех сторон дорогу и уходившие, казалось, в самую глубь небес. Изредка каменные гиганты расступались, и на далеких склонах можно было увидеть белые пятна городов и сел. Так вот она какая, Трансильвания, в которой ей предстоит поселиться!

Караван следовал по волостям, где жили секеи. На дорогах все чаще появлялись ехавшие группами воинственного вида длинноусые всадники в простой одежде, похожей на ту, которую носили молдавские крестьяне-войники; рядом с их конями бежали громадные черные псы семиградской породы, усердные стражники границ Венгрии и вассального ей Семиградья, секей не расставались с оружием ни на пашне, ни в пути.

И села их, охраняемые храбрыми жителями, радовали проезжавших цветущим видом. Но кончились порубежные волости, и стали поступать на земле Семиградья раны, нанесенные рукой человека. Появились сожженные деревни, опустошенные поля и сады, разоренные церкви и монастыри.

– На всем – следы людской доброты и братства, – с горькой усмешкой промолвил почтенный Гютнер, созерцая развалины одного из таких сел. – Следы высокой милости властителей и благородства их воинов.

– И так, верно, до самого Русалима, – отозвался, качая головой, ехавший поблизости десятник Изар.

В залитой солнцем зеленой долине, раскрывшейся перед ними на третий день после перехода границы, показалась большая роща. Что-то странное почудилось Войку в этом леске, над которым кружилось и гомонило множество птиц. Достигшие рощи передние возы остановились, за ними встал весь караван. Послышались крики. И Войку, оставив на месте жену, вместе с Клаусом и Изаром поспешил к месту заминки.

Перед Чербулом стоял лес, созданный человеческими руками, – лес кольев. На каждом сидел человек, точнее, висели остатки того, что некогда было человеческим телом. Иные еще дотлевали, распространяя смрад. Иные давно истлели. Вороны и галки, скворцы и грачи, сороки и иные птицы, не ведая, что творят, свили гнезда меж ребрами скелетов, вывели птенцов в пустых черепах.

Почти у обочины, под одним из кольев, сидела седая босая женщина в лохмотьях; с бессмысленной улыбкой, с блуждающим взглядом, напевая простую песню без слов, по-видимому, – колыбельную, безумная баюкала куклу. Из тела ее тряпичного дитяти торчала длинная щепка, наверно, тоже обозначавшая орудие столбовой смерти.

– Шесть лет назад эту крестьянку привязали к столбу, на который посадили ее малыша, – пояснил вполголоса купец, ездивший уже по той дороге. – Потом ее, обезумевшую, долго водили на цепи за обозом, потешались над ее речами. Когда войско Дракулы разбили в последний раз, она вернулась сюда… Проезжие кормят ее, кто чем может…

К женщине в это время подошло несколько человек. Положили рядом с ней на землю хлеб, брынзу, вяленую рыбу, сало. Безумная продолжала напевать, не видя их и не слыша.

– Чьих же рук это дело? – спросил подъехавший между тем итальянец.

– Здесь тешился сам Дракула – Влад Цепеш, бывший господарь мунтянский, – отвечал кожевник из Романа. – Не раз налетал проклятый на Семиградье; не в одной здесь долине оставлены им такие рощи.

Кто-то коснулся руки Войку. Обернувшись, витязь увидел Роксану. Княжна остановившимся взглядом смотрела туда же, куда и он.

– Сана, поедем, – ласково сказал Войку, мгновенно овладев собой. – Это не для тебя.

– Тогда для кого? – спросила княжна, не трогаясь с места. – Есть ли в мире такой, кто не должен видеть этого, не знать?

– Надо ехать, – повторил Войку негромко и, взяв повод ее лошади, увел за собой.

Земли воинственных секеев, замки и села, принадлежавшие могущественным венгерским баронам, мало страдали от набегов из Мунтении и Молдовы, от грабительских налетов татар и первых турецких полков, которым удавалось проникнуть за Карпаты. Но поселения местных валахов, венгров и сасов, убогие цыганские деревеньки десятками лет терпели от них жестокий урон. Долина, по которой следовал обоз господина Гютнера, выжигалась дотла, и, видимо, неоднократно. Селения и городки лежали в развалинах, кое-где белели никем не погребенные кости. Чумной ветер гнал остывший пепел по великому брашовскому шляху, над заросшими бурьяном брошенными садами, виноградниками и полями.

К вечеру брашовская дорога вывела их наконец из несчастливой долины. На вершинах гор появились не тронутые разрушениями замки, ниже – ухоженные села, обработанные поля. Солнце склонилось к вершине близких гор, когда путники приблизились к чистенькой деревеньке; дюжина небогатых домиков была окружена садами, дорога между ними ухожена и подметена. На ночлег возы остановились у большой корчмы, в которой, однако, было уже полно постояльцев. Погонщикам, возчикам и простым воинам пришлось устраиваться на ночь между телегами и на тюках, господ приняли в домах небольшой общины.

Роксана с Гертрудой, Войку, Изар и Иоганн Гютнер с одним из итальянцев попали к старосте Хендорфа – пожилому, кряжистому сасу. Еще подъезжая к деревеньке, Войку заметил над нею, на пустой возвышенности, кольцо массивных стен, над которыми возвышалась островерхая башня, увенчанная крестом.

– Это наш дорфсбург, – пояснил хозяин, встретив вопросительный взгляд Чербула. – Вашей милости будет угодно его осмотреть?

Белобрысый сторож в кольчуге впустил их через крохотную калитку, скорее – лаз. Крепость была пуста. Староста повел Чербула с гордостью вдоль кольца ее стен, показывая боевые площадки у зубчатого парапета, запасы камней и смолы, котлы доя разогрева кипящего вара, тяжелые арбалеты и баллисты, крытые помещения и навесы, в случае осады служившие и людям Хендорфа, и их скоту.

Крепость была мала, но надежна: храбрые, решившие не сдаваться воины могли долго отстаивать ее и против значительного неприятельского войска. Войку она понравилась, и он не стал этого скрывать.

– Спасибо вашей милости на добром слове, – степенно кивнул гостеприимный староста. – Скажу не хвастая: сам добрый король Матьяш, посетив в прошлом году Хендорф, милостиво похвалил нас за наш дорфсбург. Его величество в заботе о своих подданных давно приказал общинам семиградских сел создавать такие прибежища от врагов. Село, построившее свой замок, наш добрый король освобождает от податей на целых пять лет вперед.

– И много уже таких в вашем крае? – спросил Войку, любуясь прекрасным видом, открывшимся с боевой кирхи хендорфских сасов.

– Немало. Вон там, – махнул рукой к северу староста, – замки Германи, Агнита, Кирпэр… Там, к востоку, – Прежмер, Гимбов, Малая Шура… Немало, господин, наверно, уже – больше ста.

– Добрый замок, – повторил сотник, – у немцев Хендорфа. Да служит он надежно вам и внукам!

– А мы не немцы, ваша милость, – улыбнулся староста. – Во всем Семиградье, правда, живет немало германцев, да и наш язык от немецкого почти не отличишь. Только наши предки из далекой земли вышли, что в Нидерландах лежит, близ моря. Восстали триста лет назад наши предки против утеснявших их баронов и тогда же, по дозволению венгерской королевы, переселились в эти места.

Последние лучи заходящего солнца озарили зубчатые края гор по ту сторону долины. И высветили в уступе между двумя вершинами мрачное острие, издалека походившее на почерневший сломанный зуб. Под ним едва виднелись домики далекого села.

– Внизу деревня Баломоч, – с неохотой пояснил сас. – Она лежит уже в здешних владениях Дракулы. А над нею – замок самого барона, не будь он помянут к ночи.

На следующий день путники увидели, как с ближнего перевала к ним спускается отряд всадников в черных плащах и вороненых латах. «Катафракты! Катафракты!» – зашептали бывалые купцы, узнавшие знаменитых панцирных конников венгерского коронного войска. Впереди на могучем коне ехал рыцарь в светлых латах; увидев Чербула, рыцарь приветственно поднял руку и во весь опор поскакал навстречу.

– Михай! – воскликнул Войку и, в свою очередь, поторопил коня.

Воины, не оставляя седел, братски обнялись. Перед Войку действительно был маленький рыцарь Михай Фанци, как и он – герой Высокого Моста. Михай мало изменился за прошедший с тех пор год. Зато облик Чербула, видимо, обрел немало новых черт – так внимательно присматривался к нему семиградский барон.

– Совсем взрослый вояка! – заметил Фанци. – Истинный разбойник Тигечского кодра! Впрочем, прости! Совсем забыл!

Соскочив с коня, Фанци поспешил навстречу Роксане, приблизившейся между тем к голове каравана. Увидев, что молодая женщина тоже намеревается спешиться, маленький рыцарь ловко преклонил колено и подставил под ее туфельку сильную руку бойца. Войку, закусив губу, принял от друга невольный урок.

– Счастлив приветствовать ваше высочество, – сказал Фанци вполголоса, чтобы любопытные торговые гости не могли услышать, – от имени его милости, воеводы Семиградья Стефана Батория, от имени своего сердца.

Михай Фанци, барон и рыцарь, учтиво раскланялся с почтенным Иоганном Гютнером и его товарищами. Затем пришпорил коня и быстро увел своих друзей вперед под охраной сотни катафрактов из бандерии, которой он командовал на этом венгерском порубежье.

– Как ты узнал, – спросил его по дороге Войку, – что мы направились сюда?

– Добрые люди – скорые вестники, – улыбнулся Михай. – Впрочем, тайны в том нет. Пан Велимир Бучацкий, наш достойный товарищ, послал гонца…

Путешествие продолжалось. Михай Фанци, блистая остроумием и учтивостью, веселил Роксану и братски подтрунивал над Войку, отгоняя от обоих сомнения и горькие думы. Михай заставил Войку рассказать ему «из первых уст» о нашумевшем уже в этой части Европы походе трехсот Штефановых войников в княжество Феодоро, о падении генуэзских крепостей на Черном море и осаде Мангупа, о приключениях и спасении пленников корабля Зульфикара-аги.

Воины Фанци – венгры, секеи, немцы, – следовали за своим предводителем тесной колонной, в полном порядке, держась в приличествующем отдалении. И присоединившиеся к их рядам белгородские войники, до тех пор вольно ехавшие вместе с сотником, следовали их примеру. На привалах для начальников и господ устраивали два полотняных навеса, особый – для женщин, на ночевках – два шатра. Во время вечерних привалов венгерские воины у костров пели странные, дивно звучавшие для Роксаны и Войку песни своей земли – удалые и в то же время грустные. Печальные ноты в воинственном ритме их напевов звучали молодецким вызовом горю и смерти, разлуке с любимой и тоске по родине – всему, что грозит храбрецу на ратном пути, над чем он охотно готов посмеяться, потягивая из фляги вино старого Эгера, как делали они.

На тех стоянках Фанци с удовольствием рассказывал Войку о своих друзьях секеях – племени, на которое молдавский витязь с восхищением взирал еще у Высокого Моста. Об их общинах – Орбаи, Турии и Сепси, Кезди и Чуке, где в старину правили выборные, независимые от короля и баронов секейские судьи. О том, как защищали они границы края от татар, турок и просто разбойников, как сами налетали порой на земли беспокойных соседей, чтобы отомстить за обиды.

– Сотни лет, – говорил Фанци, – эти люди пасут здесь свои стада, растят хлеб и берегут границы страны. За эту тяжкую службу прежними королями им дарованы особые вольности – вольный суд, свобода от многих податей. Разве нельзя их понять? Но есть, которые не понимают, есть, которые попирают их давние права, – с горечью продолжал рыцарь. – Стефан Баторий – первый из них.

– Этот славный воин? – удивился Войку.

– Этот славный воин, искусный воевода и правитель, – подтвердил Михай. – Но также князь, но – великий господин, владелец бескрайних вотчин. Понять правду простого человека для него значит снизойти до простолюдина и тем уронить свою честь. Баторий храбр, но без меры надменен; умен, но жесток и крут.

– А король Матьяш? – спросил Войку. – Ваш рыцарственный король?

– Не так уж все просто с нашим прекрасным королем, – усмехнулся Фанци, – хотя он, по-моему, достоин и уважения, и любви. Король Матьяш все эти годы сам посягает на вольности и права секеев. И, конечно, не подумает защищать их от своего воеводы и наместника.

– И все-таки они свободны! – воскликнул Чербул, любуясь гордой статью проезжавшего как раз мимо десятка секейских воинов.

– Они отстаивают еще свои вольности. Ведь шутки с ними плохи – ты видел их сам в бою. Но сколько в этой борьбе пролилось крови с обеих сторон и сколько еще прольется! Однако вас уже ждут в Брашове, – сказал Фанци, меняя предмет беседы. – Ты, Войку, будешь капитаном в войске города. Тебя рекомендовал брашовским аршинникам сам воевода Баторий.

– Вот как! – удивился Войку. – И они согласились?

– Обрадовались. Тебе, небось, ведомо: в глазах мирных брашовян молдаване – свирепый и дивный народ, сущие черти. Заполучить молдаванина в защитники для них – лучшая сделка на свете. К тому же, – добавил Фанци, – из какого другого места ты сможешь так легко вернуться в свою землю, когда она тебя призовет?

Чербулу оставалось только согласиться.

– Смотри, какой зловещий закат! – сказала ему Роксана на последнем привале. – Все небо в крови!

– Ты боишься, милая? – обнял ее Чербул.

– По-твоему, я трусиха? – спросила княжна, с любовью глядя на решительный профиль мужа. – Просто небо, кажется, обрядилось в багрянец, словно хочет нас о чем-то предостеречь.

– Это для пана Иоганна с товарищами, – усмехнулся сотник. – Это знак, что цены на лен и воск упали дальше некуда.

– Не шути в такой час, Войко, мне тревожно! – княжна поежилась. – Много темных, кровавых знамений встречено на пути. Это злая земля!

– Хочешь, чтобы мы поехали еще дальше? В земли мадьяр, богемцев, венецианцев?

Роксана решительно тряхнула черными кудрями:

– Довольно и того, что я рассталась с родиной. Не хочу. Не хочу, чтобы ты тоже навсегда утратил ее. Для нас с тобой это стало бы двойным сиротством. А на мои женские страхи не обращай внимания, – улыбнулась она.

На следующий день отряд подъезжал к Брашову. Изар с тремя войниками возвращался к Тудору Боуру в стяг, Переш оставался служить сотнику Чербулу. Немец Клаус, аркебузир, тоже не пожелал расставаться со своим спасителем, и Фанци обещал устроить его наемным ратником в войско города.

У самых городских ворот, в сгустившемся людском потоке, Чербул заметил всадника, показавшегося ему знакомым. Это был стройный молодой человек в черном лукко – закрытом платье флорентийского покроя до самых пят, в круглой шапочке, украшенной винно-красными лентами, свисавшими ему на спину. На боку иноземца висел прямой меч – итальянский стокко.

Войку не сразу узнал юношу, ибо видел его ранее в короткой куртке моряка. Но бывший узник с мятежного корабля Ренцо деи Сальвиатти с первого взгляда понял, кто перед ним, и с улыбкой поспешил навстречу.

53

Вольный город Брашов, его жителями называемый еще Кронштадтом. Самый большой, богатый и предприимчивый среди семи городов Трансильвании. Столица Бырсы – самой значительной из семи земель. Достойный вассал венгерского королевского дома – данник, но не собственность. Партнер в делах, поставщик и друг – на равных! – окрестных государей. И прочая, и прочая, и прочая…

Стараниями друзей Войку Чербул был принят в нем, устроен. Войку в Брашове – важный господин: капитан, начальник над пятью сотнями наемных ратников. С богатым жалованьем и собственным боевым значком, как на Молдове – знатный боярин. С городом у него по этому поводу заключен по всем правилам контракт. В контракте есть даже пункт: достопочтенный господин капитан из Монте-Кастро, в случае большого нападения богопротивных агарян на Молдавскую землю, как вольный воин, может без утраты чести и выплаты нанимателю компенсации оставить службу в городе Брашове для защиты своей страны. Необычный пункт, в первый раз включенный в договор бырсянской столицы с человеком, вступающим в ее войско.

Войско, впрочем, невелико: четыре хоругви, две тысячи ратников. Защита Брашова в случае большой опасности – дело его сюзерена, мадьярского короля, и семиградских наместников монарха. Войско нужно Брашову для охранной службы, отражения набегов татар, турецких и польских отрядов и других грабителей, откуда бы они не явились. Да еще как ядро городского ополчения, на случай осады. Войско невелико, но тем ценнее для города каждый его солдат. Оно хорошо оплачивается и отлично вооружено.

Повезло Чербулу и с прямым начальником. Вооруженными силами Брашова командовал в чине региментария высокородный господин Генрих Германн, родной брат живших в Молдавии Германнов – белгородского пыркэлаба и начальника княжьей артиллерии. Пятидесятишестилетний полковник знал Тудора Боура и принял Войку так, словно сам был ему отцом. Увидев, как действует новый капитан на конном и пешем ристалище, на ратных учениях, начальник по достоинству оценил подчиненного и во всем, что касалось его хоругви, предоставил полную волю. Однако тут же подметил, чего еще не хватало Чербулу, и незаметно, но настойчиво принялся учить. Генрих Германн знакомил его с военным искусством западных стран, с входившим тогда в ратный обход пешим строем ландскнехтов, с фалангами посменно стрелявших залпами аркебузиров.

Вскоре, однако, все увидели, что молодой витязь, учась у бывалого полковника и старших возрастом товарищей, может и сам многому научить. Ратники Брашова узнали у него, какие воинские хитрости опасны для конных, а какие для пеших воинов, какие для турок, а какие для татар, как легче стащить с коня закованного в латы рыцаря, как поймать арканом петляющего в зарослях увертливого лотра. Он учил новых подчиненных искусству устраивать противнику засады и западни, сбивать его с толку в чистом поле, в горах, речных плавнях, ночью и днем. Все это, вместе с решимостью и волей молодого капитана, с его внушавшим страх умением пользоваться саблей, заслужило ему уважение товарищей и полковника и повиновение подчиненных.

Честный Клаус, аркебузир, тоже нашел себе место в Брашове: его назначили десятником в хоругвь нового капитана. Белгородец Переш стал при Войку оруженосцем.

И потянулись для них дни и недели службы на чужбине, привычные заботы и дела: стояние в карауле на стенах и башнях города, тряска в седле во время разъездов по окрестным землям, учения и погони за разбойниками. Были стычки с забредавшими в Землю Бырсы татарскими чамбулами, с шайками харцызов, с ватагами шляхетских молодчиков, приходивших из близкой Польши позабавиться охотой за молобыми крестьянками и грабежом обозов. Но все оставалось легкой работой: не было войны.

Свободное время Войку проводил у первого своего домашнего очага, с Роксаной. И в прогулках по городу и его окрестностям, столь новым для него местам.

Это был действительно удивительный край; на Четатя Албэ он был похож красочными рынками, на Мангуп и Каффу – близкими тенями нависающих над ними гор. Во всем же прочем оставался сам собой. Иными здесь были камни – многоцветные граниты и мраморы, иными деревья и птицы, прохладно-чистый воздух и стремительная холодная вода в потоках и ручьях. Иным был в карпатских пределах сам лик земли.

Откуда бы ни пришли сюда триста лет назад трудолюбивые сасы, теперь Брашов был по всем признакам немецким городом. С Клостергассе на Кирхенштрассе, с Берзенгассе на Лембергдамм,[57]57
  С Монастырской улицы на Церковную, с Биржевой на Львовскую площадь (нем.).


[Закрыть] от площади молодой витязь все более погружался в этот новый для него мир камня и черепицы, кирпича и схваченного свинцовыми переплетами тусклого цветного стекла. После плоских кровель в Мангупе и невысоких в Четатя Албэ здесь его всюду встречали острые и крутые, исчерна-красные скаты крыш. Таинственно темнели за овальными и круглыми арками въездов увитые плющом и хмелем внутренние дворы, крутые спуски в подвалы. И всюду – камень, камень, с любовью обработанный, чистый, казавшийся еще теплым от прикосновения человеческих рук. Молодой воин с любопытством обошел вокруг ратуши – внушительной, увенчанной башней с часами, мелодично отзванивавшими время. За ней открывались уютные улочки, чистые дома и домики с садиками, пивные, церкви, конторы купцов и банкиров, харчевни, булочные, кондитерские лавки, мастерские. Войку побывал на рынке, осмотрел величественный брашовский арсенал, подивился богатым монастырям – францисканцев, доминиканцев, капуцинов и кармелитов.

За шумной площадью на улицах старого Брашова продолжалась не менее кипучая жизнь. Манили трактиры под звучными названиями, с вычурными, позванивавшими на ветру значками-вывесками: «Лев», «У Турецкого Султана», «Коновязь Рыцаря», «У Веселой Марты». Звенел перестук молотков из-под навеса кузнеца, трудившегося прямо на перекрестке, из лавок ювелиров-чеканщиков. Степенные дамы в черном платье с молитвенниками и четками в руках, с презрением поджимая губы, важно шествовали мимо публичных домов, из-за пестрых занавесок которых доносился визгливый смех брашовских прелестниц. Монахи предлагали прохожим освященные образки, ладанки с мощами, бродячие чародеи – амулеты и гороскопы; милые девушки в розовых чепцах продавали цветы, румяные бурши в белых колпаках – знаменитые брашовские бублики. Торговали всем, чем могли, везде, где могли; в подвалах и ларьках, с лотков и из-за прилавков, в цирюльнях, банях, церквах, с куска парусины, развернутого прямо на мостовой. Торговали на папертях храмов, в монастырях…

Улицы старого города в горах многое рассказывали молдавскому витязю. Здесь тоже хозяйничало уверенное в своей непогрешимости и силе, зловещее племя священников и монахов. С высоты коней и паланкинов раззолоченная знать взирала на народ, как на стадо, годное лишь к работе и на убой. На площадях раздавались стоны и свист кнута. Здесь было свое лобное место для казней – белокаменное, с колонками и узорами по краям, с никогда не снимавшимися виселицами, плахой и колесом. Но стояло рядом и особое сооружение: пекарский журавль – крепкий столб с продетой через прорезь в нем качающейся перекладиной и ремнями; к одному концу перекладины, как ушат к колодезному журавлю, на короткой цепи крепилось нечто вроде ярма.

Войку видел немолодого уже пекаря, приставленного к этому журавлю за то, что выпек плохой хлеб. Концы ярма наказываемому просунули под мышки, руки перехлестнули ремнями, свободный конец перекладины подтянули книзу. И осужденный повис – видимо, уже давно. По лицу пекаря, искаженному страданием, катились слезы; никто не думал отогнать шайку мальчишек, плевавших ему в бороду и бросавших в несчастного камешки: хлеб в вольном Брашове должен быть хорошим. Войку знал уже, что журавль у пекарей, если надо, за тридцать грошей в час арендуют также другие цехи: кожевников, литейщиков, сапожников. И аккуратно расплачиваются.

Добрый город Брашов жил своей жизнью. Там повели преступника в цепях; тут ведут в костел невесту, дальше – несут покойника. Проходит в черной мантии, звеня бубенцами на острой митре, величественный астролог. Бежит вприпрыжку юродивый. Несется сломя голову воришка, а за ним – обкраденный, а следом – добрые горожане, всегда готовые встать за правду. Брашов двигался и дышал под ласковым ветром с гор.

Войку жил уже почти месяц в Брашове, когда в городе случилось удивительное событие. Старый конь местного валаха, возчика Жосула, внезапно погнался за соседской кобылой. Последняя от неожиданности поскакала от него во весь опор куда глаза глядят. Хозяин четвероногого кавалера, предвидя для себя ущерб, помчался следом, вопя на родном языке: «Ал дракулуй кал!».[58]58
  Чертов конь (молд.).


[Закрыть] Обе лошади, опрокидывая на всем скаку тележки, лотки и людей, сея вокруг ужас, с чудовищным грохотом, сопровождаемые отчаянными криками, понеслись через весь город. Неверно поняв вопли злополучного владельца коня, бравые бюргеры в сотни глоток заорали «Дракула!»; им казалось, что кровожадный князь со своими головорезами ворвался уже в столицу и приступил к резне. Лавина паники, направляемая белой кобылой золотаря, ворвалась на другой брашовский рынок, где, наделав немало бед, наконец утихомирилась.

За этим дивным дивом на одной из площадей наблюдал, от души смеясь, статный всадник, в серебристом плаще, окруженный дюжиной пышно разодетых приятелей. ТО был сам бывший государь Влад, по прозвищу Цепеш, действительно оказавшийся в городе в тот бедственный час.

Таков был вольный Брашов, приютивший Войку и Роксану после побега из Молдовы. Община, откуда в Молдавию и Мунтению, Венгрию и Польшу, в Крым и по всем Балканам привозили все, что нужно воину для битвы, священнику – для служения богу, женщине – для покорения мужской половины человечества, вельможе – для блеска в свете и на пиру. Державшая поэтому нити от сердец и кошельков князей и знати, купцов и мастеровых, воевод и клириков. И умевшая за эти нити дергать с неизменной пользой для себя. Презирая, может быть, в душе этих сукновалов и аршинников, короли и владетельные князья, повелители держав называли брашовян в своих письмах друзьями и даже братьями, заискивали и льстили им, клялись в приятельстве и любви.

Княжну Роксану в Брашове называли Ксенией. Госпожой Ксенией, супругой его милости капитана Войку Чербула, она теперь значилась в списках первых людей столицы; среди брашовян один региментарий Германн знал, кто она на самом деле. Но прибытие княжны и ее мужа заметили. Пошли слухи: по одним она была внебрачной дочерью господаря Штефана, по другим – внучкой последнего византийского императора Константина. Чербул для досужих языков города был то княжьим сыном, то атаманом разбойников, то, наконец, патроном пиратского корабля или греком, решившим обосноваться на суше и зажить спокойной жизнью. Роксану в последнем случае объявили похищенной им дубровницкой княжной. Когда оба воскресным утром шли к литургии в правосланую церковь, построенную в Брашове Александром Добрым, люди приходили, чтобы на них поглазеть. Брашовские щеголи засматривались на благородную Ксению, когда она выходила из дому в сопровождении белокурой Гертруды, но приставать не смели: строгий вид приезжей дамы и мужественный облик супруга отбивали охоту к галантным похождениям. Однако кем бы ни была таинственная красавица, никто не сомневался в том, что это знатная и достойная дама.

Богатый и знатный господин Георг Зиппе, в доме которого они снимали квартиру, был главой одного из трех влиятельнейших родов Брашова. Владелец мастерских и складов, доходных домов и мельниц, имевший долю в нескольких торговых, меняльных и банковских конторах Брашова и других городах, Зиппе держал в руках торговлю кожей, мехом и изделиями из них на огромных торговых путях, по которым брашовские товары достигали самых отдаленных рынков и ярмарок. Состояние его давно стало истинно княжеским. Но умный сас не стал, подобно другим разбогатевшим негоциантам, добиваться баронского титула, заводить собственный двор. Поведением своим, всем образом жизни старый Георг – ему было далеко за пятьдесят – старался показать, что был и остается честным семиградским бюргером, и главное его достояние – добрая слава рачительного хозяина и надежного партнера в делах.

Пять комнат на втором этаже его просторного красивого дома близ речушки и заняли Войку с Роксаной. С ними поселилась Гертруда; кроме того, в трех комнатах для слуг на нижнем этаже заняли место оруженосец Переш и две немки, рекомендованные Чербулу полковником Германном, – кухарка Минна и камеристка Лотта.

Войку было еще странно видеть себя главой семьи, но любовь на крыльях несла его каждый день со службы домой. Чербулу нравилось смотреть, как Роксана хлопочет по хозяйству, помогая служанкам, следить за ее движениями, полными очарования и новой женственности. Румяная заря юности, далеко еще не угасшая в ее чертах, уже смешивалась с первыми бликами позолоты, накладываемой зрелостью.

Теплыми летними вечерами, выйдя на балкон, княжна обращала взоры к Востоку; там всходила луна, лежала родина – благородный Мангуп. Роксана шла к иконам и долго молилась – за оставленный в грозный час родимый город, за грешного дядю и всю семью.