Текст книги "Одиссея креативной королевы (СИ)"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 55 страниц)

– Не ругайся при детях, – тут же отреагировала Айрис Шелтон. Она продолжала на него обижаться (по личным причинам, названным ранее) и сейчас не упустила случая слегка пройтись по его разговорной лексике.

– Ну, я извиняюсь, – и Ларвеф виновато развел руками.

– Это было красивое ругательство, – оценила 10-летняя юниорка Пеланг.

Между тем, две новозеландские «курсантки» тоже нашли эту иллюстрацию.

– Круто… – оценила Барби.

– Да уж… – согласилась ее компаньонка Нэнси, – …Скажи, док Хобо, ты на самом деле понимаешь, как решать физико-геометрические задачи на такой чертовой косичке?

– Ну, разумеется, я этого не понимаю, – ответил магистр Хобо Ван, – на всей планете это понимают человек триста, причем, если верить им на слово. Если же проверить, то, я не исключаю, что в числе триста один ноль лишний.

– На фиг тогда нужна такая непонятная геометрия? – резонно спросила Кюгю Фирин.

– К этому, – сказал магистр, – я перейду после того, как я прочищу горло. Тимоти, вас не затруднит передать мне пиво?

– Aita pe-a, – ответил бывший майор MI-6 Тимоти Стид, протянув Хобо Вану бутылку.

– Mauru, – поблагодарил Хобо Ван, и сделал изрядный глоток…

…Самое время уточнить: семинар по физике происходил на пляже, в тени атмосферно-водяного конденсатора (воронки высотой с 7-этажный дом, в которую втягивался поток воздуха, закручивался, охлаждался до нуля Цельсия, и сбрасывал конденсат на стенки). Семинар начался как-то сам собой. Отдыхала на пляже компания в часы сиесты, в этой компании был Хобо Ван, почему бы не задать ему несколько вопросов? Наблюдатель, склонный к «теории заговоров» заявил бы, что инициатор – Тимоти Стид. Мол, он, по привычке, приобретенной за годы службы в MI-6, спровоцировал незийского военно-гражданского физхимика на разговор «по стратегически-важным темам науки». Но, не будем разбираться в причинах. Семинар шел – и все тут. Хобо Ван глотнул еще пива, передал бутылку обратно майору Стиду, вытер губы ладонью, и продолжил:

– Ситуация примерно на 2020-й год сложилась такая: квантовая геометрия Калаби-Яу хорошо обслуживала текущие задачи квантовой физики, но большинство прикладных ученых в ней не разбирались, и лишь применяли расчетные методы. Плохая ситуация, потенциальный застой в науке. Но, своевременно, появился Халлур Великий.

– Так-таки великий? – переспросила Кюгю Фирин.

– Ну, – сказал Хобо Ван, – если это преувеличение, то не слишком сильное. Еще когда  Халлур Тросторсон работал дома в Исландии, его называли «вторым Нильсом Бором», поскольку он блестяще реформировал классическую капельную модель атомного ядра, создав относительно-простую альтернативу сложным моделям начала 2000-х. Если не вдаваться в формальности, то Халлур ушел от концепции полноценного пространства, заменив его новой концепцией «квази-паркета». Противники этого стиля говорят, что Халлур, мол, не смог разобраться в геометрии Калаби-Яу, поэтому придумал эту свою «недогеометрию», где пространство заменено чем-то наподобие виртуальной решетки напряжений, применяемой для инженерных расчетов прочности деталей. Сторонники этого стиля говорят, что Халлур сделал такую замену именно потому, что разобрался в геометрии Калаби-Яу, и понял, какая ее часть действительно важна для физики.

Магистр сделал паузу. Инженер Ларвеф почесал в затылке, и поинтересовался:

– Значит, типа, даже сторонники не отрицают, что Халлур сделал недогеометрию?

– Не отрицают, – ответил Хобо Ван, – но с их позиции, это не просто недогеометрия, а замечательная прикладная квантовая недогеометрия. В очаге этого спора, как всегда, центральный вопрос естествознания: обладает ли модель Квази-паркета Тросторсона предсказательной силой? Может ли эта модель предсказать новый эффект в физике?

– И что? – спросила Нэнси.

– Хэх… Вопрос пока открытый. Четыре эффекта, предсказанные этой моделью, нельзя считать фундаментально-новыми. Оглянувшись, можно показать, что они могли быть предсказаны в рамках модели 2000-х. Но, предсказал их, все же, Халлур, и сделал это, пользуясь Квази-паркетом. А в ракурсе спора о том, разобрался ли Халлур в геометрии  Калаби-Яу, есть пример, поучительный для студентов. Нэнси, Барби, вы слушаете?

Обе новозеландские студентки подняли ладошки, показав, что слушают, и Хобо Ван задумчиво произнес:

– Скажите-ка мне, юные таланты, кто придумал теорию относительности?

– Альберт Эйнштейн! – мгновенно выпалила Барби.

– Э-э… – протянула Нэнси, – …Раз такой вопрос, значит, наверное, не Эйнштейн.

– Мнения разошлись, – иронично констатировал магистр, – придется поставить вопрос несколько иначе. Что такое теория относительности? Ну, девушки, что вы приуныли?

– А можно письменно ответить? – робко спросила Барби.

– А нельзя, – сказал он, – ведь я ни капельки не сомневаюсь, что письменно ты можешь ответить. Но мы договорились, что семинар – неформальный, значит – устный... Так, я вынужден обратиться к тяжелой артиллерии. Ларвеф, ты можешь ответить?

– Легко! – заявил инженер, – Это теория, что у волны в эфире – максимальная скорость передачи сигнала. Такая скорость постоянна для всех систем, даже если они движутся встречно. Такая фишка требует кривой геометрии, связанной с массой и гравитацией.

– Вот! – Хобо Ван вскинул руку и щелкнул пальцами, – Примитивная формула с тремя главными достоинствами. Первое: полная понятность. Второе: предельная краткость. Третье: отражение сути дела! Почти так сформулировал Эйнштейн свою теорию. И не Пуанкаре, не Минковский, а Эйнштейн считается автором теории относительности.

Возникла пауза (пляжная аудитория осмысливала прозвучавшее объяснение). Первым сориентировался Тимоти Стид.

– Магистр, давайте, я сформулирую, как понял, а вы поправите?

– Идет, – согласился Хобо Ван.

– …Итак, – продолжил Стид, – секрет успеха Эйнштейна в том, что он не умничал.

– Хэх! Блестяще! – магистр снова щелкнул пальцами, – Эйнштейн не умничал. Он, как ковбой, сразу взял корову за вымя, и показал эту корову публике в том виде, в котором публика могла это оценить. Требуется большой талант, чтобы соотнести возможности раскрытия нового физического эффекта с осознанными потребностями публики. Такой талант был у Эйнштейна. Это знали все его коллеги. И, когда в 1939 году у Сцилларда возникла идея атомной бомбы на эффекте цепной реакции деления урана-235, он сразу обратился к Эйнштейну, как к человеку, способному оптимально донести эту идею до президента Рузвельта. Так стартовал проект создания атомной бомбы в США…

– …Но, – перебила Айрис Шелтон, – впоследствии Эйнштейн сожалел об этом.

– Да, – Хобо Ван кивнул, – но, это другая тема. Если хотите – обсудим это с вами после семинара, тет-а-тет.

– Можно, – предложил Ларвеф, – за час до заката встретиться у меня дома на моту Туага. Хороший какао, и закуска всякая. Я обещаю не подглядывать и не подслушивать.

– И я обещаю! – встряла юниорка Пеланг, – Ты же меня тоже приглашаешь, правда?

– Ну, как же без тебя, – подтвердил инженер, и похлопал ее по затылку.

…

*54. Эйнштейн и относительность гуманизма.

 30 мая 16:00. Токелау-Атафу, моту Утуа. Северный край пляжа. Пагода Танигути.

Когда Танигути Назуми сказала: «миледи, позвольте пригласить вас в мою домашнюю галерею, в комнате, где я живу», Боудис была изумлена. Каждому, кто интересовался психологией хикикомори, известно: они не любят пускать посторонних в свое бытовое пространство. Приглашение туда – это знак огромного доверия, и королева согласилась практически сразу, можно сказать – рефлекторно…

…Поднимаясь по лестнице на второй ярус пагоды, Боудис ожидала увидеть в комнате типичный «хикикомори-интерьер»: маленькое пространство, центр которого занимают   эргономичное кресло и компьютер с широкоформатным монитором, а вокруг довольно бессистемно разбросаны вещи: одежда, альбомы, чашки для еды (зачастую грязные), и сумки с пищевыми пакетами. В одном углу что-то вроде постели, прямо на полу. Но…

…У Танигути Назуми почти все оказалось иначе. Здесь из перечисленного имелось «главное трио»: эргономичное кресло, широкоформатный монитор, и постель в углу. В остальном, комната была пустой и невероятно-чистой. Одну стену полностью занимало большое окно (жалюзи – задвинуты). Другая стена состояла из трех прозрачных дверей, сквозь которые были видны: компактный санузел с душем, крохотная кухня, и полки с аккуратно сложенными вещами. Третья стена играла роль галереи. Вся она (3x2 метра примерно) была оклеена картинами и фото, распечатанными на пластиковых листах, а середину стены занимала камуфляжная жилетка с нашивкой – эмблемой. На эмблеме – стилизованная панда, держащая в лапах джедайский меч из «Звездных войн». Второй – настоящий меч, самурайский «katana» в лаковых ножнах – висел поперек жилетки.

– Миледи, вы хотите посмотреть? – спросила хозяйка пагоды, заметив взгляд королевы, обращенный на этот, мягко говоря, небезопасный предмет.

– Да, это очень интересно, – сказала королева, экстренно вспоминая, как полагается по правилам японского этикета осматривать такое оружие. Вспомнила. Осмотрела. И…

…Прочла на клинке гравировку – цепочку иероглифов. Познаний королевы в японском языке хватило для аллитерации и приблизительного перевода.

«Taniguti Nazumi gote hosho tatakai no tokubetsu sukiru».

 «Капрал Танигути Назуми награждается за специальные навыки в бою».

По всему выходило, что это наградное оружие за участие в боевых действиях. Но ведь хикикомори на войне – абсурд! Как черепашка в футбольной команде. Или, все-таки, не абсурд? И Боудис решилась задать вопрос, выбрав для этого родной язык своей визави.

– Utsukushi ken Nazumi. Anata wa senso ni atta?

(Красивый меч, Назуми. Вы были на войне?)

– Hai, kyonen no fuyu. Watashi wa, kaso ashisutantodatta Balrog no tame ni. Wareware wa katta. (Да, прошлой зимой. Я была виртуальным помощником капитана Балрога. Мы победили).

– Wakatta.

(Понятно), – ответила королева, вернула меч Назуми, и подумала: «Да, разумеется, в виртуальном пространстве хикикомори может быть превосходным солдатом. Многие политики применяли интернет-фанатов как хакеров-самоучек, или чаще – как мелких сетевых пакостников на идеологической PR-войне. Но вот нези посадили хикикомори в виртуальное кресло помкэпа реальной боевой машины. Как еще раньше они назначили Визарда Оза (Осбера Метфорта, австралийца, вчерашнего студента, разработчика идей военно-стратегических компьютерных игр), шефом-координатором реальной войны».

Тем временем, Танигути Надзуми вернула меч на место, повесив его поперек жилета с эмблемой в виде панды-джедая, и добавила, сделав круговой жест ладонью:

– Ima mirai o kaku tame no jikandesu. Kekkyokunotokoro, wareware wa kono tame ni tatakatte kita. Hai-sodesu?

(Сейчас время, чтобы рисовать будущее. Ведь за это мы сражались. Это так?)

– Mottomo kanosei ga takai.

(Вероятно, действительно так), – согласилась королева, и стала присматриваться к этим рисункам на стене. Фантастические маленькие городки, очень разные, но обладающие одинаково необъяснимой притягательностью.

Японка-хикикомори, тем временем, продолжила:

– Watashi wa, korera no toshi ni arukitai, sorera ga kochiku sa rete ita baai.

(Я хотела бы погулять во всех этих городах, когда они будут построены).

– Toki, karera ga kochiku sa remasu ka?

(Когда они будут построены?), – удивленно переспросила королева.

– Hai-sodesu. Sudeni motte iru fotto Ra, Samoa, to kyanpasu Lanton daigaku, saikin.

(Да, так. Уже есть Форт Ра, Самоа, и кампус университета Лантона, недавний).

Боудис покивала головой, стараясь не слишком сильно показывать удивление что, эти головокружительные архитектурные фантазии воплощены в реальность. Затем, Боудис выбрала на стене самую понравившуюся картину, и спросила:

– Sorehanandesuka?

(А что это?)

– Korera wa fudo-kessai ni kata. Chosha: anata no musume to watashi, – тут Назуми очень внимательно посмотрела на королеву, – миледи, лучше перейти на ваш родной язык?

– Да, вероятно, – с облегчением, согласилась Боудис, – я слабо владею японским, и я не уверена даже, что верно поняла последнюю фразу. Вы сказали: это плавучий поселок в лагуне, и авторы этого рисунка – не только вы, но и моя дочь.

– Все так, миледи. Мы дружим – ваша дочь Беатрис, и я. С того полета от Центральной Америки до Новой Каледонии. Там я была бабочкой. Вы помните?

– Конечно, Назуми, – ответила королева, понимая, что говорит полуправду. Она только сейчас узнала, что в ходе трансокеанского перелета, 12-летняя Беатрис подружилась со странной 20-летней японкой-хикикомори.

– Мы дружим, – повторила Назуми, – и мы иногда рисуем вместе, через сеть.

– Что ж, замечательно. Я рада, что у моей дочки такое интеллектуальное увлечение.

Танигути Назуми улыбнулась и неожиданно откинула назад на спину капюшон своего серого плаща. Еще через несколько секунд она потянула застежку-липучку, аккуратно сбросила плащ на спинку кресла, и осталась только в спортивном бикини.

– Так удобнее, миледи, – пояснила она, – хотите чая? У меня очень хороший чай.

– Да, с удовольствием, – Боудис улыбнулась и кивнула.

– Я сделаю быстро, – пообещала Назуми, и начала быстро, четко, будто в отработанном привычном танце, перемещаться по комнате. Вот серый плащ убран в шкаф. Вот вода налита в электрический чайник. Вот в стеклянный котелок насыпаны резаные сушеные листья черно-бурого цвета, от которых сразу распространился тонкий аромат. Вот уже закипела вода. Вот и чай заварен. Котелок и две чашечки поставлены на столик.

Между тем, королева отметила, что японка очень красива. И это было не соответствие модельным стандартам, а неуловимое очарование, свойственное (согласно аналитике литературы) юным девушкам-эльфам из добротно созданных миров фэнтези.

– Прошу вас, миледи, пейте чай.

– Благодарю вас, Назуми, – и Боудис сделала пробный глоток, – да, превосходный чай.

– Ваша оценка, миледи, это честь для меня.

– Я рада, – сказала королева.

– Миледи, – очень тихо сказала японка, – я должна признаться вам, но могу это сделать только после того, как вы пообещаете сохранить мое признание в тайне.

– Yakusoku shimasu moshi meiyo to no gokansei.

(Я обещаю если это совместимо с честью), – произнесла Боудис формулировку, которая применялась самураями до эпохи Мейдзи.

– Sore jubun'na (этого достаточно), – ответила Танигути Назуми, – я должна признаться, миледи, что это я взломала сайт таблоида «Mail-Live» за 29 мая, и заменила материал о спасении людей с круизной шхуны из Гуаякиля командой гидроплана кэпа Хорсмена.

– Вы? Но зачем?

– Затем, чтобы парламент Новой Зеландии признал: вы были и остаетесь королевой.

…Тут королеве вдруг вспомнилась песенка команды «Ace of Base» начала века.

«Tokyo girl, Tokyo girl,

You’ve got the moves to rule the world…»

…Похоже, что конкретная девушка из Токио всерьез решила поиметь этот мир.

– Гм… – произнесла королева, – …Назуми, а почему для вас это так важно?

– Потому, миледи, что я уверена: это правильно.

– Назуми, неужели вы думаете, что одна перекроенная статья изменит политику?

– Изменит, – ответила японка, – потому что есть не только статья. Но остальное – чужая тайна. Я не могу говорить об этом. А перекроенная статья, это узел линий истории. Как письмо Эйнштейна Рузвельту в 1939-м, это узел, из которого выросла атомная бомба.

…

Тот же день 30 мая, Токелау-Атафу. За час до заката. Коттедж Ларвефа на моту Туага.

– Письмо Эйнштейна Рузвельту в 1939-м, – произнес Хобо Ван, – это узел, из которого выросла атомная бомба. Это главное, что сделал Эйнштейн в своей жизни. Остальное сделали бы другие гении науки, без него, может, разве что, на год-два позже.

– Вы так уверенно говорите… – с сомнением в голосе отозвалась Айрис Шелтон.

– Я уверенно говорю потому, что прикладная кибернетика дает возможность во многих случаях строить линии исторического сценария. Эти линии ветвятся или склеиваются в особых точках, называемых «узлами». История мало чем отличается от неравновесной термодинамики. Если быть точным, то история – просто один из видов неравновесного термодинамического процесса в планетарной популяции хомосапиенсов.

– Магистр Хобо, я не буду спорить с вами о том, что сделали, или сделали бы ученые в области развития науки. Мы встретились тут тет-а-тет поговорить об этике Эйнштейна, поскольку вы не захотели поднимать этот вопрос на экспромте-семинаре по физике.

– Да, – он кивнул, – деградация этики Эйнштейна отражает нечто важное, некий особый феномен социальной психологии, который, возможно, пригодится в вашей работе.

– Деградация этики Эйнштейна? – переспросила австралийка, – О чем вы, магистр?

– Я о двух его статьях.  «Религия и наука» в 1930-м, и «Наука и религия» через 10 лет. Почему великий ученый отступил от своей этики рационального знания, отвергавшей иудео-христианский морализм, и ухватился за этот самый дегенеративный морализм?

– Э-э… Извините, магистр, но, боюсь, я не читала эти статьи.

– Aita pe-a, – ответил Хобо Ван, и протянул ей планшетник, – вот прочтите. Я выделил красным маркером некоторые фразы. На мой взгляд, они принципиальны.

…Эти две статьи произвели на Айрис тяжелое впечатление. Особенно – те фрагменты, которые были выделены магистерским маркером:

1930.

«Привилегированный класс сочетает светскую власть с функциями жрецов, либо же правящая политическая каста объединяется с кастой жрецов для достижения общих интересов».

«Этическое поведение человека должно основываться на сочувствии, образовании и общественных связях. Никакой религиозной основы для этого не требуется. Было бы очень скверно для людей, если бы их можно было удерживать лишь силой страха и кары и надеждой на воздаяние по заслугам после смерти. Нетрудно понять, почему церковь различных направлений всегда боролась с наукой и преследовала ее приверженцев».

1940.

«Высшие принципы наших устремлений и оценки даны нам иудейско-христианской религиозной традицией. Она ставит высокую цель, которую, при нашей слабости мы в состоянии достичь только не полностью, но которая дает прочное основание нашим устремлениям и оценкам».

«Если взять эти высокие принципы и сравнить их с современной жизнью и духом нашего времени, станет ясно, что цивилизованное человечество находится в настоящее время в смертельной опасности».

…Трудно было представить, что эти два текста написаны одним автором. Напрашивался вывод, что между 1930-м и 1940-м автор испытал надлом, опрокинувший его жизненные ценности. Возможно, приход нацистов к власти, или начало Второй Мировой войны?

– Это лишь частности, – отозвался Хобо Ван.

– О, черт! – Айрис тряхнула головой, – Похоже, я стала думать вслух.

– На закате это нормально, – магистр улыбнулся, – особый астрономический момент, по наблюдениям психологов, влияет на эмоциональный фон человека.

– Да, это так, магистр Хобо.

– …Поэтому, – продолжил он, – давайте сделаем паузу и просто посмотрим.

…Последний сверкающий краешек солнца утонул в океане, и на лагуну упала ночь, как черный занавес в огромном театральном зале. На мгновение вспыхнуло алое зарево над горизонтом, а затем сразу очень ярко вспыхнули звезды. Лишь здесь, в экваториальной полосе так стремительно меняется небо. Хобо Ван, не торопясь, добавил какао в чашки, прикурил тонкую сигару из листа самоанского табака, и произнес:

– Прекрасное место. Такой вид с веранды, кусочек берега лагуны, и кусочек пальмовой плантации. Ларвеф не прогадал, выбрав этот участок, и такой открытый фасон дома.

– Да, наверное, – согласилась австралийка, – а что значит: «это лишь частности»?

– А! – магистр улыбнулся, – Мы возвращаемся к нашей теме. Что же перевернуло этику Эйнштейна? Приход нацистов? Но, Эйнштейн в том же 1933-м, уехал в США, где сразу получил дом и работу в Нью-Джерси. Прощай Германия вместе с нацизмом. И, Вторая Мировая война выглядела абстрактно из его дома в Нью-Джерси. Это лишь частности.

– Тогда, какой ваш ответ? – спросила она.

– Страх перед быдлом, – спокойно сказал Хобо Ван, – представьте себе очень умного и эмоционально-тонкого человека, который понял, что застрял в проеме между тупым, агрессивным быдлом, которое внизу, и хитрым, агрессивным быдлом, которое вверху. Приехав в США, Эйнштейн, вероятно, увидел, что два национальных лидера, которые демократически избраны в 1933-м, похожи, почти как две капли одного дождя.

– Простите, это вы о ком? – удивилась Айрис Шелтон.

– Это я о Гитлере и Рузвельте. Прочтите их речи при вступлении в должность. Тексты составлены будто у хитреньких студентов, списавших с одного и того же образца.

– Но, – возразила она, – Рузвельт же не был нацистом.

Хобо Ван небрежно помахал сигарой, нарисовав в воздухе эфемерный вензель из дыма, рассеивающегося в мерцании люминесцентной лампы под потолком веранды.

– Да, Рузвельт не был зациклен на мифических арийцах и евреях. В остальном, «Новый курс» Рузвельта и «Новый порядок» Гитлера, это один и тот же национал-социализм, в интересах одной и той же финансовой олигархии, готовящейся решить свои проблемы методом построения трудовых концлагерей в своей стране, и ограбления других стран. Знаете, это трюизм для политэкономии, но для Эйнштейна это был шок. И, в шоковом состоянии, он пишет… Посмотрите, у меня это выделено рамочкой в тексте 1940-го.

– Вот это? – спросила австралийка, протянув ему планшетник.

– Да, – он кивнул, и зачитал с экрана: «В тоталитарных странах опасность исходит от правителей, которые стремятся уничтожить дух гуманизма. В более благополучных странах опасность удушения этих бесценных обычаев исходит от национализма и нетерпимости, а также от подавления индивидов экономическими средствами».

После актерской паузы, Хобо Ван произнес:

– Беспомощный испуганный интеллектуал, застрявший между быдлом и быдлом, ищет  выход для всех похожих интеллектуалов в обычаях того же быдла, аккумулированных библией. Две самые вредные библейские догмы, это отношение к сексу, и отношение к власти. Две монополии: на тело человека для секса, и на силу для решения споров. Так Эйнштейн докатился до проповеди ненасилия, обращенной к властям быдла, которые, согласно библии, являются монополистами насилия. Какой идиотизм…

– …Знаете, Хобо, – рассердилась Айрин, – не вам судить об интеллекте Эйнштейна.

– Wow! – магистр изобразил улыбку до ушей, – Вы умеете огрызаться, мисс Шелтон!

– Умею, – буркнула она, – а к чему был весь этот исторический экскурс?

– О! Это очень полезный экскурс, показывающий, как низко может упасть даже очень интеллектуальный, креативный, эрудированный человек, если ему приходится жить в постоянном беспомощном страхе перед быдлом. Это уже по вашей части, не так ли?

– Что по моей части? – не поняла австралийка.

– По вашей части, – пояснил магистр, – анализ психики жертв насилия. Есть типичная ситуация: жертва домашнего насилия обращается в полицию, но не находит защиты.

– О, черт! Это же другое дело. Криминал, а не политика.

– Айрис, а вы никогда не задумывались о том, что политическое насилие в государстве держится на безнаказанности большинства случаев домашнего насилия?

– Это как? – удивилась она.

– Это так, – ответил Хобо Ван, – вспомните средневековую Европу. Власть феодала над вилланами транслировалась через главу крестьянского хозяйства на всех домашних. А современные государства западной цивилизации выросли из такой системы. И если вы взглянете с этого ракурса на опыт вашей полицейской работы, то заметите нечто.

Айрис Шелтон сжала кулаки.

– Магистр Хобо! Не надо меня агитировать за вашу политическую систему!

– О! – Хобо Ван поднял руки, – Мауи и Пеле держащие мир! Не допустите меня к такой глупости! Я не агитирую вас, а указываю на факты, которые можно анализировать. Вы учились и стажировались в Австралии. Вы поработали в незийской команде по борьбе с работорговлей. Вы работаете в кампусе Атафу-Атуа. У вас достаточно знаний и опыта.

– И? – спросила австралийка.

– И, – сказал он, – вы можете сравнить эффективность двух стратегий реабилитации, у которых диаметрально противоположные философии в части силовых решений.

– Значит, – заключила она, – вы специально спровоцировали этот разговор тет-а-тет?

– Да. Я надеюсь, что вам было интересно, и что я отнял не слишком много времени. А теперь я прощаюсь. Вы всегда можете связаться со мной, если захотите пообщаться. Я буду рад, – с этими словами Хобо Ван поднялся из-за стола.

– Еще минуту, магистр. Скажите: почему вы уделили столько внимания этой теме?

– Потому, что у вас в Австралии немало друзей в полиции. Полиция порой имеет дело с талантливыми ребятами, попавшими в ту же ловушку, что Эйнштейн, попытавшимися выскочить из нее, и поймавшими проблему. Вы можете помочь и своим друзьям, и этим ребятам. Мы освободим всех от этой проблемы, а у ребят появится шанс раскрыть свой талант в стране, где нет доминирующего быдла. Вообще нет, и никогда не будет.

– А вы, значит, – хмуро проворчала Айрис, – научите их философии Tiki: что гуманизм распространяется только на foa, что остальные – не совсем люди, что главное средство против страха – это смерть врага, и что без вооруженной силы нет права?

– Такие плохие мы! – весело прокомментировал Хобо Ван, – Ну, я пошел, а вам, Айрис, я  рекомендую философское упражнение на досуге: вспомнить хотя бы один достоверный случай, когда у кого-то реально было право без вооруженной силы. Aloha oe.

Последнее слово, все же, осталось за магистром. В голове у Айрис Шелтон после этого разговора крутился какой-то торнадо, всосавший кучу разнородных вещей, которые, в беспорядке двигались, сталкивались, и разлетались… Австралийка допила какао, еще немного посидела за столом в одиночестве, и двинулась в дом, в угловой холл, где, как оказалось, инженер Ларвеф устроил 10-летней Пеланг трагедию «школьные домашние задания». Офицер Шелтон была встречена артистичным воплем:

– Айрис! Айрис! Я подвергаюсь невыносимым физическим и моральным страданиям!

– Вот же ты маленькая змея! – возмутился Ларвеф, и пояснил для Айрис, – Прикинь: она нашла на твоем блоге линк на сайт службы «СКомПол», и там нахваталась.

– А ты, Ларвеф, – заявила Пеланг, – истязаешь меня в извращенной форме.

– Что-что? – переспросил он.

– А то! У меня глаза вылезли на лоб от этих задачек по навигации!

– Пеланг, – мягко произнесла австралийка, – что конкретно случилось?

– Случилось, что наш парусник попал в магнитную бурю, и у нас нет ни спутникового сигнала, ни даже компаса! И, как на зло, разбился секстан! Такую хитрую вводную дал тичер Ксавер. Нам надо сориентироваться, иначе мы пропадем! А Ларвеф вредничает!

– Я не вредничаю! – снова возмутился он, – Я тебе подсказал: на борту есть детальные астрономические таблицы, значит, надо просто сделать астролябию…

– Ничего себе подсказка: сделать такую штуку по картинке из сетевой энциклопедии!

– Стоп! – Айрис звонко хлопнула в ладоши, – Проблема понятна. Знаешь, Пеланг, если честно, то Ларвеф прав. Это ведь твоя домашка, а значит…

– …Так не честно! – обиженно перебила Пеланг, – Я недавно тут учусь, и сразу вот…

– Стоп! Дослушай. Я сказала: Ларвеф прав, но не сказала, что прав во всем. Давай, мы попросим его найти образец астролябии? Так будет проще, чем с картинкой.

– Образец? – спросил Ларвеф, – Откуда? Ведь астролябией не пользуются с XVIII века.

– Стоп! – третий раз сказала Айрис, – Если так, то почему ты посоветовал это ребенку?

– ОК… – инженер вздохнул и встал с кресла, – …Пойду за образцом астролябии.

– Минутку! – удивилась Айрис, – Где ты возьмешь эту древнюю штуковину?

– Ну, типа, я нырну, поищу на дне. Вдруг завалялась со времен Магеллана.

– Э-э… Ты шутишь?

– Отчасти, – сказал он, подмигнул, выскользнул за дверь и был таков…

Инженер Ларвеф не собирался нырять в поисках астролябии (возможно) потерянной тут экспедицией Магеллана в 1521 году. Вместо этого Ларвеф звякнул коллеге по здешней работе, договорился с ним, и прошел по берегу до ЭЭНХММЭ – Экспериментального Эллинга Нехимической Мобильной Мини-Энергетики (единственного промышленного  объекта на моту Туага). Этот объект окружала живая изгородь из драконового бамбука – быстрорастущего трансгенного растения, красиво цветущего и зверски колючего. Как нетрудно догадаться, в воротах Ларвефа тормознул караульный сержант.

– Aloha, Ларв. Ты куда? Ты же, типа, на отдыхе сегодня и завтра до полудня.

– Точно, Аргх. Я на отдыхе, но хочу заглянуть к бригадиру Жорику.

– Хэх… А зачем, на ночь-то глядя?

– Мне астролябия нужна, вот зачем.

– Чего-чего? – удивился сержант Аргх.

– Астролябия, – повторил Ларвеф, – античный навигационный инструмент.

– Вот, блин… А откуда у Жорика такая фигня?

– Так, у Жорика в цеху хороший 3D-принтер, а я знаю, где скачать модельный файл.

– А-а, понятно. Только не факт, что Жорик согласиться. Машинка-то служебная.

– Уже согласился, – ответил Ларвеф, – дело чепуховое в смысле расхода ресурсов.

– ОК, это ваши дела, – сказал сержант, прицепил маячок на рубашку Ларвефа, и махнул рукой, разрешая проход на территорию.

…

Основную часть небольшого цеха занимал ультрасовременный карусельный сборочный  робот-конвейер, забавно напоминающий древний граммофон с крутящейся пластинкой-диском и массивной считывающей головкой на подвижной консоли. Только габариты циклопические для граммофона, на диске-пластинке лежат посторонние предметы, а на считывающей головке вместо иглы – группа манипуляторов. Эту машину обслуживала бригада всего из полдюжины человек, и среди них выделялся Жорик – на его обычном полукомбинезоне красовался бейджик с оскаленной мордой акулы и надписью «Chef».

– Aloha foa! – рявкнул Ларвеф.

– Aloha, Ларв, – отозвался кто-то из парней.

– …И незачем так шуметь, инженер, – добавила одна девчонка, – мы уже не на войне.

– На войне, – заметил он, – я как раз все делал очень тихо. Тут не дадут соврать.

– Это точно, – подтвердил бригадир Жорик, – ну, ладно, Ларв, где там твой чертеж?

– Модельный файл, – поправил инженер, – идем к пульту, я сейчас скачаю из сети.

– Ну, идем, – согласился Жорик и они поднялись по трапу на второй ярус цеха.

В следующие несколько минут бригадир оказался не на шутку удивлен. Источником модельного файла оказалась… «Энциклопедия мифов Tiki», приложение «Примерная реконструкция артефактов Океании эпохи Мауна-Оро – XII век до н.э.». Среди прочих реконструкций тут была астролябия (как бы) антично полинезийского дизайна. Жорик заметил по этому поводу, что инструмент, как бы, простой: один диск, две подвижные кольцевые шкалы, и две линейки, но для античности слишком уж хорошо придумано. Впрочем, аутентичность древнего полинезийского инструмента звездной навигации в данный момент не играла роли. Главное, что эта штука была работоспособна, и к ней в «Энциклопедии мифов Tiki» имелась подробная инструкция с картинками…