Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 49 страниц)
Мой Амати, сидящий на диване в расстёгнутой одежде, и прижавшее его к мягкой спинке это омерзительное ничтожество – этот смазливый краснощёкий щёголь, запустивший одну руку под тёмно-зёленый бархат камзола и белый шёлк сорочки со старинным кружевом, а другой обхватив ногу Мореля под коленом, облачённую в чёрные кюлоты [5] и шёлковые белые чулки. Приникнув к нему всем телом, он быстро двигался и жадно лобзал податливые губы и шею Лорана, который, откинув голову на спинку, стонал в голос, обхватывая того руками за шею и вцепившись пальцами в ткань рубашки на спине. Кораллового цвета камзол валялся рядом, на диване.
Приставшие к чуть влажному лбу багровые прядки, полураскрытые губы и прикрытые нежные веки с пушистыми чёрными ресницами. Это вероломное дитя получало удовольствие от совокупления с напудренным и напомаженным чудовищем! Отвратительная гарпия. Блудливый монстр.
Он открыл глаза и, увидев меня, улыбнулся краем рта – мстительно и блаженно одновременно, словно говоря: «Я вижу тебя насквозь, я знаю, что ты чувствуешь. Так смотри. Смотри и гори заживо».
– O, mon bien… – горячо прошептал он, вновь закрывая глаза и зарываясь пальцами в волосы щёголя на затылке.
Я не мог выдавить из себя ни слова. Я просто опешил.
«Эта тварь, тварь!..» – вот что билось у меня в голове, пока я молча созерцал эту содомитскую картину и мечтал на месте провалиться сквозь землю. Значит, он мне отомстил за ту ночь. Хочешь унизить меня, маленький разложенец, увидеть моё отчаяние и слёзы? Ну так разочаруйся в своих силах.
Кое-как вернув себя в рамки, я, благодаря коврам, неслышно прошёл в комнату, и, сев в кресло сбоку от этих двоих, закинул ногу на ногу, положив руки на роскошные, обитые мягким бархатом подлокотники в виде львиных голов, цинично стал наблюдать за облачённым в шелка и кружево экстазом.
Только вот Лоран мигом перестал получать удовольствие от этого контакта. Сапфировые глаза вспыхнули ненавистью, а рука рывком соскользнула с плеча любовника и вытащила из глубокого кармана камзола тот самый кинжал, который я однажды вынул из его плеча. Рука взметнулась вверх, занеся клинок над спиной ни о чем не подозревающего щеголя. И остановилась.
– Ну, что же ты? Давай, убей его, шлюха. – иронично процедил я, наблюдая за устремлёнными на меня глазами Лорана. – Для меня он не представляет никакой ценности.
Услышав незнакомый голос, напудренный парень тут же прекратил свои фрикции и с каким-то отупевшим выражением уставился на меня. Бросив на него полный отвращения взгляд, я вновь перевёл глаза на монстра в его объятиях:
– Чего же ты ждёшь? Дай мне насладиться вашей извращённой трагедией. С мёртвыми ты еще не спал, правда, Лоран?
– О чём он? Я требую, чтобы вы немедленно убрались! – вспыхнул щёголь.
– Я-то уберусь, сударь, но вот вы можете никогда не выйти из этой комнаты, если этот милый развратник сейчас опустит правую руку вниз.
Тот замолк и медленно повернул голову в указанную мной сторону. Серые глаза расширились.
В ярости Морель оттолкнул его от себя на пол и, мгновенно приведя себя в относительный порядок, медленно подошёл к приподнявшейся с ковра жертве.
– Ч-что... что ты...– ошарашенно бормотал он, глядя в абсолютно холодное и безразличное лицо Лорана, кинжал в чьих руках заставлял его дрожать от страха.
– Прощай, – проронил юноша и стремительно занес оружие, но промахнулся – налетев сбоку, я сбил его на пол и, схватив за горло, мгновенно вывел из сознания, слегка сдавливая сонную артерию. Глаза закатились и он отключился. После, отстранившись от хрупкого обмякающего убийцы, повернулся к неудавшемуся любовнику.
Щёголь был напуган и едва ли понимал, что происходит.
– А теперь, я займусь тобой.
– М-мной?.. – пролепетал он.
– Именно, – с улыбкой сказал я и взял со столика металлическую амфору. При взгляде на это, из горла парня вырвался громкий вопль и он, собирая ковер в складки, неуклюже вскочил и бросился к двери. Но добежать не успел, поскольку тут же получил блестящим боком вазы по затылку и мгновенно потерял сознание, безвольно растянувшись на полу, словно тряпичная кукла.
– Вот так-то лучше, – сам поражаясь своему жестокому хладнокровию, сказал я, ставя предмет интерьера на место, после возвращаясь к Лорану.
Сев рядом, проверил пульс: чёткий и размеренный. Значит, всё в порядке. Застегнул шёлковую рубашку и бархатный жилет на белой безволосой груди, повязал на место галстук с прикреплённым к нему кружевным жабо, стараясь не обращать внимания на оставленные щёголем маленькие синяки. Господи, как же я зол...
Платком возвратил матовую свежесть мальчишескому лицу. Вроде бы, всё.
Подняв Лорана на руки, и ногой слегка отодвинув обморочного денди от двери, выскользнул в коридор, и, спустившись на первый этаж к бальному залу, сказал камердинеру, чтобы при уходе месье Дегри или месье Линтона, он оповестил их, что месье Романо и месье Морель отбыли домой и беспокоиться о них не стоит.
А после, собравшись, забрался в один из экипажей вместе со своей ношей и задал кучеру маршрут до пансиона мадам Гальян.
Под мерный стук лошадиных копыт, я обнял безвольного Лорана, и, пытаясь сдержать горечь, уткнулся лбом во всегда так притягательно и сейчас одновременно пахнущие для меня кровью волосы. Словно обезглавленный цветок.
«Зачем, почему именно ты?» – этот вопрос я не устаю задавать себе на протяжении всего того времени, что знаю тебя. Почему именно ты, Лоран? Почему из тысяч миллионов людей именно ты – непонятный и ранящий, стал тем диким терновником, что пророс сквозь моё сердце?
Этот запах – порока и чистоты одновременно. Обезглавленные цветы. Должно быть, при жизни в них текла твоя кровь, Амати.
Тем временем, бал был в самом разгаре.
– Вы не видели Андре и Лорана? – спросил Парис, выныривая из толпы гостей и подходя к Эйдну. Опершись спиной о подоконник, он со скучающим видом оглядывал зал и танцующих, изредка пригубляя красное вино из бокала и перекидываясь фразами с теми, кто останавливался для беседы.
– Не имею ни малейшего понятия об их месте нахождения, – отозвался черноволосый, – Но не удивлюсь, если блистательная парочка уже благополучно сбежала не только с бала, но и с территории Дюбуа, – он хитро улыбнулся.
– С чего вы взяли? – удивился Линтон.
– По нескольким причинам, и одна из них, самая очевидная – это их лишь недавнее вхождение в высшие слои общества. Подобные мероприятия им не по душе, они непривычны им и потому голубки не задержались здесь надолго.
– Почему г... На что вы намекаете?! – Парис негодующе сдвинул светлые брови на переносице так, что Эйдну захотелось расхохотаться. Совсем не изменился за семь лет.
– Господи, Парис, только не говори, что ты не заметил.
– Чего именно?
Дегри протянул руку и поближе подтянув за локоть англичанина, склонился к его уху и тихо ответил:
– Что они слишком похожи на нас с тобой.
– Я не по...
– Всё ты понимаешь. Только не занимайся самообманом. Андре и Лоран...
– Замолчите, вы пьяны. – раздраженно отрезал он.
– Немного, но разумом трезв, как никогда. – возразил балетмейстер.
– О нет... нет, нет, нет... – резко повернувшись, он быстрым шагом вышел из зала, бросив раскрывшему было рот камердинеру: «Замолчи!».
Когда Эйдн вернулся в пансион, в номер, Парис, скрестив руки на груди, всё ещё в карнавальном камзоле, стоял напротив окна. Нервно потирая между пальцев в перчатках складку парчи на сгибе локтя, мрачным и угрюмым взглядом он смотрел на расстилающийся внизу за окном Париж, сверкающий снегом в жёлтом свете фонарей.
– Чего ты так взъелся из-за этого? Сам не лучше, – сказал Дегри, снимая зимний плащ.
– Вот именно, – едва не срываясь на крик, процедил сквозь зубы британец. – Ты не понимаешь, да?!
– Чего же я не понимаю, милый мой ангел? – с долей иронии протянул черноволосый, садясь рядом со стоящим Линтоном на подоконник и по обыкновению устраивая руки на груди.
– Ты сам сказал: «Как мы». Ты не помнишь, что с нами было из-за этого?! Через что нам пришлось пройти, прежде чем мы обрели относительный покой?!
– Прекрасно помню, но все еще не понимаю твоих нервозных всплесков, – созидательно отозвался Эйдн, и, взяв Париса за кисть, расплёл скрещённые руки воспитанника, – Или ты жалеешь о наших отношениях?
– Нет, – прошептал золотоволосый. – Но я не хочу, чтобы они испытали на себе тот же ужас. Разве ты не понимаешь, насколько всё усугубляется, стоит этому фактору стать известным: если бы тогда он не узнал, что я и ты – не просто воспитанник и его покровитель, мне не пришлось бы терпеть все эти унижения и боль. Меня бы просто заперли в комнате до поры до времени, а после либо выпустили, либо же убили. Но не было бы этих издевательств... – Парис на мгновение зажмурился, стиснув зубы, но после взял себя в руки.
– Я понимаю твой ход мыслей – и он вполне логичен, но всё было бы не так, – ответил Эйдн, слегка сжав пальцы англичанина. – Ты не избежал бы этого, мой мальчик, потому что Тейлор был не только жесток, но и неравнодушен к тебе, – он коснулся лица Париса и большим пальцем стёр блеснувшую вниз по щеке слезу, – Ты волновал его также, как волновал меня, но и он, и я достигали обладания тобой и пытались добиться твоей любви разными путями. Тейлор – насилием, я – человечностью. И в итоге ты как был со мной, так и остался, ведь ты мне нужен целиком и полностью, а не только телесно. – Парис молчал, глядя на премьера и Дегри он в этот момент напомнил того восемнадцатилетнего, но отчаянного и дерзкого мальчишку, чьим гимном были Любовь и Правда. – Эти слёзы... Ты так редко плачешь, мой Кай, что порой мне кажется, ты сделан изо льда, – с нежностью с голосе промолвил итальянец.
– Я не хотел... не знаю, что происходит... они вдруг сами... может, ресница... – забормотал Линтон, поспешно стирая с лица влагу.
– Тебе двадцать пять, Парис... Хоть сейчас найди в себе мужество признать, что ты на самом деле плачешь, потому что тебе больно вспоминать прошлое, а не из-за ресницы в глазу, – хмыкнул тот.
– Хорошо, – нехотя согласился светловолосый. – Мне действительно больно – до сих пор больно думать о том, что нам пришлось пережить и какую цену заплатить, чтобы отвоевать право быть вместе. И неизвестно, как долго это право останется у нас. Мне страшно думать о том, что история может повториться с Андре и Лораном. Не волнует горе других лишь тех, кто не знал его, потому я не могу оставить всё как есть. Лоран должен уехать... всё равно куда. Они не должны любить друг друга.
– Какую чушь ты сейчас несешь, Линтон... – рассмеялся Эйдн. – Ты говоришь, о понимании горя других, о ненависти к узколобым алчным ублюдкам, и тут же хочешь поступить, как они.
– Чт...
– Ты хочешь разлучить Лорана и Андре, как некогда Фостеры и Тейлоры разлучили нас... – держа его за руки, Дегри чуть наклонился вперёд. – Ты, движимый желанием уберечь их от жестокости и мучений, сам же и хочешь их повергнуть в них. Осознай уже, – увидев окрасившееся страхом лицо Париса, он понял, что слегка перегнул палку. – И не делай этого.
– Но... если...
– Просто поверь им, ангел мой... – он поцеловал затянутые в тончайшие белые перчатки руки англичанина. – Думаю, они сами осознают, в какое положение себя поставили, вкусив запретные плоды.
– Им придётся теперь играть по совсем иным правилам, – почти смирившись, сказал Парис. – Одна осечка, одно подозрение – и их авторитет рухнет, как твой и мой в Англии. А без белоснежной, как эти перчатки, репутации в обществе не проживёшь.
– Ах, репутация... терпеть не могу это слово, – лукаво протянул Эйдн. – Знаешь, почему я не люблю все эти балы и светские приёмы?
– И почему же? – вопросительно поднял брови тот. Балетмейстер усмехнулся:
– Потому что у меня никогда не бывает возможности потанцевать с тобой, не вызвав при этом подозрений в содомии или законченном пьянстве.
– Вы, кажется, сами однажды сказали, что парные танцы, где оба партнера – мужчины, выглядят нелепо и нерационально, – заметил Парис.
– Я говорил это о выступлениях на сцене. Но здесь нас только двое. Ты видишь только меня, я вижу только тебя. Так почему бы тебе не подарить мне один танец? – он протянул Линтону руку ладонью вверх.
– Бросьте... здесь даже нет музыки, – возразил тот, не спеша принимать её.
– Зато у нас есть молчание всех инструментов. Молчание – это тишина, а любая прекрасная слуху музыка с неё начинается, – промолвил он и британец, побеждённо вздохнув, положил руку на ладонь премьера, позволяя ему увлечь себя в объятия.
– И что мы будем танцевать? – с лёгкой насмешкой задал он вопрос, – Вальс, кадриль, балет, или, может быть, танго?
– Ни один из перечисленных тобой, – ласково парировал колкость Дегри. – Мы будем танцевать то, что подскажет нам наше тело и чувства. Кстати, партнером скольких дам ты уже сегодня был?
– Я уже и не помню, но больше двадцати, это точно, – слегка язвительно улыбнулся Парис, описывая небольшие круги со своим партнером по комнате, – Так что с вашей стороны рассчитывать на то, что я остался неприкосновенен, было бы ужасно глупо.
– О, как бы ни так, – ухмыльнулся Эйдн. – Ты остался чист, как свежевыпавший снег, мой ангел. Твоё тело, твои губы и волосы – всё осталось лишь моим. Даже твои руки... – он стянул шёлковую перчатку и приник губами к узкой тонкой ладони и пальцам. – Даже их никто не коснулся за этот вечер.
– Тогда вам повезло, сеньор Дегри. Однако, как вы ревнивы. – Парис обвил его рукой за шею, чувствуя, как Эйдн теснее прижал его к себе за талию. Но танец оставался танцем – непонятным, очень медленным, словно забытым, что он таковым является. Ещё мгновение – и станет непонятно – целовать или продолжать эти едва заметные па.
– Разумеется, ревную, ведь я люблю тебя... – он склонился к уху любовника и прошептал:
– ...мой первый мужчина.
От этих слов Парис вздрогнул и уткнулся лбом в плечо Эйдна. Он понял, что сломался. Вся его гордость и твёрдость, все тщательно установленные бастионы его воли были сметены с той же лёгкостью что и восемь лет назад, в ту зимнюю ночь, когда он услышал этот шепот дьявола: «Стань моим». Тёмный, пугающий и одновременно ласковый и нежный. В этом был весь Эйдн. В этом был его – Роззерфилда – самый невероятный, найденный за все прожитые годы, мир.
– Я тоже, – еле слышно ответил Парис, ощущая, как покидает вторую его руку перчатка и с лёгким шорохом падает на пол.
– Вот и все... – прошелестел Эйдн, переплетая пальцы на руках обоих и касаясь губами закрытых век возлюбленного, – А сейчас – будь только моим, мой юный бог...
Открыв глаза, я мгновенно встретился с встревоженным и вопросительным взглядом Лорана. Свернувшись под одеялом в рубашке и брюках и подложив под голову связанные поясом от халата руки, он пристально смотрел на меня. В неопределённо-тёмных от ранних утренних сумерек глазах читалось: «Что произошло?!»
Заметив моё пробуждение, он тут же озвучил терзавший его вопрос, но он имел несколько другую формулировку: «Это был ты?»
Несомненно, он, как и любой другой человек, испытывал определенные ощущения, дававшие знать о недавнем половом акте.
Я лежал и молча смотрел на него. Мне не хотелось давать вообще какой-либо ответ на эту тему. Слова не требовались, Лоран и так все понял. Его лицо исказилось в гримасе и он, уткнувшись лицом в кровать, трясясь, выдавил:
– Грязная шлюха...
– Тсс...– сев, я накрыл его собой и стиснул в объятиях. – Прости меня, Лоран. Это я виноват.
– Ч-что?.. – Морель слегка повернул голову и я продолжил:
– Это была его месть мне. За то что я тогда его оставил мучиться на всю ночь.
Медленно поднявшись, Лоран посмотрел на свои связанные руки-ноги и прошептал:
– Даже сейчас ты не хочешь дать мне уйти?..
– Да, – ответил я.
– У меня нет будущего, Андре. Я болен и постепенно это меня убъет – либо пулей жандармов, либо сифилисом, либо собственными руками.
– Мы ещё только начали бороться, Лоран. Сейчас мы стоим на месте, но мы найдём способ, как от него избавиться, обещаю. Но поиск только начат, ещё рано опускать руки, – я слегка встряхнул его, чтобы привести в чувство.
– Но это же отвратительно, – он рывком поднял на меня лицо с блестящими от слез глазами, – отвратительно, Андре! Я ненавижу сам себя! У меня руки по локоть в крови, я ложился со столькими, что даже не помню их числа! Маньяк и шлюха в одном лице! Я очернён до кончиков волос, мне не оправдаться никогда ни перед самим собой, ни перед небесами! Как ты можешь всё ещё любить меня, когда я сам себя презираю?!
– Лоран... – устало сказал я, – я хочу, чтобы ты понял одну вещь: я люблю тебя, а не Монстра, и ты ни в чём не виноват. Твоя сущность не прогнила и не воспалилась. Ты ни разу не убивал, и ни с кем не спал, кроме меня. Ты невинен как дитя... – я заправил одну из прядей ему за ухо и развязал путы на руках. – Ты мой Амати, которого мне всегда хочется целовать и без которого я уже не представляю жизни. Это Ты – тот, который сейчас сидит передо мной.
– Но тело, – прошептал юноша. – Ведь ты материален. Ты не бесплотный дух. Неужели оно у тебя не вызывает отвращения после всего, что совершило?
Помолчав примерно с минуту, я признался:
– Я не буду врать тебе, что нет, и будто меня не волнует, что этими руками убито множество людей, что им обладало энное количество. Несомненно, это причиняет мне некоторую боль, но её вполне компенсирует осознание того, что твоя живая и светлая половина сердца принадлежит мне. Что ты любишь меня. Ведь это так?
– Да, – едва заметно кивнул он и внезапно замер, уставившись куда-то в простыни.
– Что случилось? – тут же спросил я, мгновенно проматывая в голове все варианты идентификации монстра. Но оцепенение долго не продлилось. На его смену пришла слабая, словно неуверенная улыбка. Господи боже, он спятил?!
– Нет... не на месте...
– Что? – я слегка склонился к нему, пытаясь разобрать это нечеткое бормотание. Лоран наконец поднял голову и в его глазах загорелась невиданная мной ранее искра.
– Мы не стоим на месте, Андре!
– Почему ты так решил? – непонимающе нахмурился я, глядя в его озарённые какой-то нечаянной догадкой глаза.
– Потому что Он тебе мстит. Подумай сам: Ему нравится ощущать тебя. Он тебе мстит, но до сих пор даже не предпринял попытки тебя убить. Ты понимаешь, что это значит?! – его лицо сияло от возбуждения.
– Что?! – я действительно не мог понять, чего от меня хочет добиться это ангелоликое создание. Лоран, наконец, заметно успокоился и произнес:
– Это значит, что не только моя живая половина принадлежит тебе.
Рождественский сочельник подкрался незаметно и в тот же день, за обедом, Эйдн и Парис соизволили посвятить нас в правила клуба, в который мы все должны направиться в эту ночь.
– Это приглашения, которые вы должны будете показать на входе, поэтому повнимательнее с ними – не потеряйте, – Эйдн вручил мне и Лорану по запечатанному плотному конверту. – Можете открыть и посмотреть. Внутри, кроме пригласительного, должна быть карточка с паролем, который от вас потребуют назвать. Не забудьте его, иначе вас опять же, не пропустят... – он выдохнул, закатив глаза. Видимо, Эйдн сам не понимал, к чему нужны были все эти изощрения, пусть даже клуб являлся элитным. – Также каждый посетитель должен иметь при себе маску, поскольку это бал-маскарад.
– Что это за клуб? – поинтересовался я, оторвав взгляд от конверта, – Как он называется?
– Как это ни странно, но у него нет определенного названия. В приглашении он значится, как «орден высшего сословия», но маркиз Дюбуа, с которым я имел честь беседовать на балу, называл его просто «братством». Это мужской клуб, который, как мне туманно описали, находится «за чертой Парижа». Ровно в десять вечера к пансиону подъедет специализированный экипаж, который отвезёт нас туда, а после доставит обратно. Первый на моей памяти клуб, который настолько погряз в формальностях.
Зимняя хмарь нагоняла тоску и сонливость, и мы по завершении трапезы решили до вечера разойтись по своим комнатам, немного вздремнуть, поскольку, как предположил Эйдн, бал будет длиться всю ночь, и свежие силы нам еще пригодятся.
– Подумать только – мировые лидеры, собранные в одном месте... Меня это немного тревожит, – пробормотал я, уже лёжа в номере, на диване с тигриной шкурой, и разглядывая данный мне конверт. Хрупкий Лоран, примостившийся рядом, чья голова лежала у меня на груди, задумчиво теребил скрипичными пальцами кончики моих волос. Такой тёплый и такой любимый, что при одной только мысли что придется вставать и тащиться в какое-то малознакомое место, полное именитых снобов, становится тошно.
– Почему? – молчавший до этого Лоран слегка передвинул голову и обратил свое лицо на меня. Какие же у него всё-таки ангельские черты, особенно губы – почти иконописные, неуловимо чувственные. Святая невинность с запретным плодом в руках.
– Не знаю... – несколько озадаченно проронил я. – Наверное, потому что мне не нравятся правила, по которым играет Свет. Они циничны и лживы и отнюдь не вписываются в моё представление о Прекрасном.
– А что для тебя Прекрасное? – спросил Морель, положив подбородок на руки и глядя на меня весьма своеобразным взглядом. Я бы назвал его «жадным» или «голодным». Он всегда появлялся, когда Лоран задавал вопросы.
– Сложно сказать. Это не описать словами. Но я могу сказать точно, что весомым аспектом этого является искренность и человечность. Но вообще, Прекрасное – весьма смутная штука. Его можно увидеть в законченном отморозке и не найти в добродетельнейшем из святых. Охарактеризовать нельзя, можно лишь ощутить.
– Тебе встречались такие люди? – подумав, задал вопрос Лоран, – Те, в ком оно есть?
– Конечно, – я улыбнулся, – Вы трое: ты, Парис и Эйдн. В вас есть что-то сводящее с ума, от чего непроизвольно подгибаются колени – называй как хочешь. Лишь одним своим присутствием вы способны снести голову с плеч – вот так вот просто, играючи. Без улыбок, без слов, без объятий. К этому стремился и я всегда, но, видимо, не из того теста...
– Тебе не нужно к этому стремиться, Андре, – Лоран внезапно приподнялся на руках, как-то пробуждённо, слегка требовательно глядя мне в глаза, – Ты ведь такой же.
– Я? Такой же? – я удивлённо смотрел на Мореля, по-прежнему сжимая в руке конверт.
– Неужели ты не знал этого?
– Нет.
Красноволосый Амати хмыкнул и вновь лёг, положив каштановую голову мне на грудь.
– То, о чём ты говорил – это талант. Талантливые люди притягиваются друг к другу. Это – высшая степень любви.
Когда часы на столике пробили десять, мы уже были готовы и, как только прибыл экипаж, вышли из дома и разместились в тёмно-красной повозке. На улице было безветренно и потому относительно тепло, так что поездка проходила вполне благополучно до определенного момента, а именно, как только мы выехали за черту Парижа, кучер остановил экипаж, и, повернувшись к нам, сказал: – «А сейчас, господа, наденьте вот это». И достал из кармана четыре чёрных повязки.
– Зачем это? – недоуменно спросил Эйдн.
– Никто не должен знать о местонахождении ордена. И чтобы вы не смогли ни под каким предлогом выдать недостойным его места нахождения. – пожал плечами кучер – усатый худощавый мужчина средних лет в черном цилиндре и шарообразными глазами.
– Откуда нам знать, что это не ловушка и на нас никто не имеет зуб? – сказал Парис, подозрительно сощурив глаза.
– Думаю, сударь, вы лучше меня знаете, что в Свете все и каждый имеют друг на друга зуб. Но смею вас заверить, что если вы направляетесь сюда законно, имеете приглашение и пароль, а также, возможно, поверенного – одного из давних членов нашего клуба, то опасаться вам совершенно нечего. Вас отвезут обратно по первому же вашему приказу.
Задержав на извозчике пристальный взгляд ещё на минуту, Парис завязал себе повязкой глаза.
– Хорошо, везите.
Резиденция «ордена высшего сословия» располагалась глубоко в недрах рощи из секвойи и других хвойных деревьев. Тайный путь длился примерно минут пятнадцать, после чего стук копыт замедлился и раздался голос усатого кучера:
– Снимайте повязки, господа.
Когда черная пелена спала с глаз, мы увидели высокие витые ворота прекрасной ковки, в чьем орнаменте присутствовали розы и бутоны.
К экипажу подошли двое лакеев в черных зимних накидках и спросили:
– Господа – посетители?
– Да, – ответил Эйдн, спускаясь на покрытую снегом землю.
– Могу я увидеть ваши приглашения и услышать пароль? – безупречно поставленный, учтивый до искусственности голос.
– Разумеется, – черноволосый достал приглашение и собрал у остальных. Внимательно изучив, лакей кивнул и спросил:
– Пароль?
– Азазелло, – назвал Дегри. Тот кивнул и сделал приглашающий жест рукой к медленно открывающимся при помощи ещё двух слуг воротам.
– Прошу вас в экипаж, господа. Он отвезет вас к дому. При необходимости вы на нём же сможете добраться до ворот и на внешнем экипаже добраться туда, откуда вы прибыли.
Мы забрались в коляску, идентичную той, в которой сюда приехали, и уже безо всяких повязок отправились к видневшемуся на довольно солидном расстоянии особняку, который вблизи оказался просто огромным.
Высокие колоннады, лепнина, закруглённые сверху большие окна с горящим в них светом, каррарский и белый мрамор. Здание клуба в три этажа, но необъятных размеров, поражало воображение. Должно быть, эффект усиливался из-за контраста с дикой природой секвойной рощи. О размерах территории же, на которой располагалась резиденция, я предпочитал не думать, дабы не запутаться в рассчётах.
Лица Париса и Эйдна выражали любопытство, а вот выражение Лорана я долго пытался охарактеризовать, но после решил, что его бледность и застывший вид вызваны волнением.
– Лоран... – тронув его за руку, тихо позвал я. – Что с тобой? – но он, словно не услышав меня, продолжал с каким-то напряжением взглядываться в здание, словно хотел просветить его взглядом насквозь.
Наконец, экипаж подкатил к самым ступенькам и, высадившись, мы прошли к среднего размера дубовым дверям с изысканной резьбой, где нас встретил очередной лакей во фраке, только уже в маске – белая вольто [6].
– Пароль? – только и сказал он.
– Азазелло, – повторил Эйдн.
– Приглашения?
Получив требуемое, человек в маске кивнул:
– Нас предупредили, что прибудет группа новых людей. Ваши плащи, господа... – он достал откуда-то из-за двери алые свертки и раздал каждому из нас.
Я надел свой, косясь на Лорана. Он был белее мрамора, держа свой экземпляр плаща в пальцах и словно загипнотизированный глядя на него. Да что с ним такое?!
– Лоран, это нужно надеть. Видимо, бал снова тематизированный, – сказал я, чтобы немного разрядить обстановку и, взяв у Мореля из рук алое одеяние, набросил его на плечи подростка, завязав у горла на серебристые шнурки.
– Прошу вас, – сделал жест рукой слуга.
Мы вошли в довольно просторную красную комнату без окон, с одной лишь высокой дверью из полированного дерева в стене напротив.
– Наденьте ваши маски, господа, – сказал лакей.
Эйдн и Парис достали свои. Я тоже собирался последовать их примеру, когда ощутил до боли впившиеся мне в руку пальцы Лорана.
– Прошу тебя, давай уйдем отсюда, – еле слышно выдохнул он мне в ухо, я же, взглянув ему в глаза, увидел такой ужас, что даже растерялся. Тут дверь в стене открылась и оттуда появился ещё один лакей-вольто, а вслед за ним невысокий человек в красном плаще и чёрной с золотыми узорами маске-бауте.
– А, месье Дегри и его очаровательные спутники...
Знакомый голос. Человек снял маску, и я узнал в нём маркиза Дюбуа. Лакей вопросительно посмотрел в нашу сторону, после молча перевёл взгляд на него, и Эльбренхам закивал:
– Да, не беспокойтесь. Они мои гости. Надо же, вас сегодня больше, чем на балу... – он подошел поближе. Я ощутил, что Лоран прижался ко мне, словно хотел спрятаться.
– Так, а это, должно быть, неуловимый месье Морель... – вдруг улыбка сползла с лица маркиза, когда он увидел Лорана. Губы задвигались, беззвучно выговаривая слова. – Ты... неужели... Асмодей...
Внезапно Лоран выдернул свою руку из моей и выскочил на улицу. Я метнулся следом.
– Стой! Не дайте ему уйти! – он метнул взгляд вытаращенных глаз на лакеев, и те пустились вдогонку, но через секунду скопом распластались на полу, включая маркиза – Эйдн, недобро прищурившись, дёрнул за ковер, на котором те стояли.
Через секунду раздался стук копыт, и через открытую дверь стал виден удаляющийся к воротам экипаж.
– Что здесь происходит? Я требую объяснений, – процедил Дегри. Поднявшись на ноги, маркиз молча уставился на него, а после сказал:
– Этот мальчик раньше состоял в нашем братстве и сбежал. Он крайне опасен, и вы не представляете себе, насколько...
– Что значит «сбежал»? Разве он не свободный человек?
Маркиз слегка замялся:
– Видите ли, при вступлении в братство на человека налагаются некоторые обязательства, а именно: он не может уйти, не завершив службы.
– Я не понимаю ни слова из того, что вы говорите! – отрезал Эйдн.
– Что ж, я могу вам показать, но вы должны подписать договор о неразглашении всего того, что увидите, – холодно промолвил Дюбуа. – Если же конфедициальная информация появится в газетах или ее будут разбалтывать на каждом шагу, последствия будут... весьма-весьма неприятными.
– Хорошо, – ответил премьер. – Я подпишу.
– Прекрасно. Тогда надевайте маску и – прошу, – кивнул маркиз.
– Что значит «ты» подпишешь? Хочешь сказать, что ты туда пойдёшь один? – нахмурился Парис.
– Да. Ты останешься здесь.
– С какой стати?!
– Замолчи. И слушай, что говорят. Тебе незачем это знать, – спокойно отозвался Эйдн. – Ты останешься здесь. – с этими словами балетмейстер надел медного цвета вольто и скрылся за дверью, оставив ошарашенного Париса в холле.
То, что он увидел, повергло его в шок. Эйдн оказался в огромном зале, чье убранство напоминало богатую капеллу. Куда ни кинь взгляд, было сплошное золото и красный цвет. Лишь пол был из белого, как слоновая кость, мрамора. От расписанных в стиле адских видений Иеронима Босха стен отражались звучные песнопения, похожие на молитвы, которые доносились из собравшихся в центре зала членов клуба. Звуки органа.
Множество людей в красных плащах, со скрытыми за масками лицами, образовывали плотный круг, в центре которого располагался алтарь с каким-то разорванным до мяса животным, вокруг которого ходил человек в серебряной сутане первосвященника и красной накидке, тряся в воздухе золотым кадилом, из которого вырывался густой дым. Воздух наполнял запах ладана, вина, пота и... крови.
Тут Эйдн непроизвольно почувствовал, что его желудок скручивает в тугой узел: то, что он поначалу принял за останки скота, оказалось останками человека – среди окровавленных внутренностей он заметил бурую от тех же выделений пятипалую кисть. Совершенно гладкая и на вид развитая, она не могла принадлежать обезьяне.
