Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 49 страниц)
И черный день все-таки настал.
В тот полуденный пасмурный час я сидел у себя в кабинете и читал пришедшее письмо от Сарона. Он сообщал, что в Париже наступило затишье, и – о боги, – мне на кладбище Пасси, в шестнадцатом округе, воздвигнули над могилой памятник! От этого у меня по щекам потекли слезы, и я смеялся, как безумный. Подумать только – иметь при жизни собственную могилу, да еще и памятник в придачу! С момента появления в моей жизни тебя, Лоран, я перестал понимать, что с ней происходит: сплю я или бодрствую, на самом ли деле испытываю все это или брежу. Все вокруг сошло с ума. Или это спятил я. Не знаю.
Внезапно, в холле послышались крики, а затем топот на ступеньках – кто-то спешно поднимался по лестнице на второй этаж. Спустя мгновение дверь кабинета распахнулась и в дверях я увидел до полусмерти запыхавшегося, незнакомого мне мальчонку-цыгана лет шести-семи, которого я сроду не видел, и маячившую за его спиной недовольную Марию, которая безуспешно пыталась выдворить незваного гостя из дома.
– Помогите! Он…– и цыганенок что-то затараторил на незнакомом мне языке. Как я догадался, это был цыганский.
– Что он говорит? – спросил я у Марии. Она пожала плечами, показывая, что тоже не понимает. Мальчик же, видя, что его вопли не помогают, заметался, как пойманная птица, что-то в панике тараторя.
– Погоди, сынок. Давай по порядку. – отлавливая малыша за рукав, спросил я: – Кто такой «он»? – тот же смотрел на меня огромными черными глазами, не понимая. Я повторил фразу на французском, немецком и итальянском. Но все было безуспешно. Мальчик не понимал – слишком мал был, и, видимо, не успел еще выучить других языков, кроме своего родного.
Тогда я в отчаянии перешел на язык жестов.
– Что ты хочешь сказать? – он вновь что-то заговорил и я отрицательно замотал головой. – Короче, короче! – я подкрепил слова жестом.
– М… Ма-атис…умер. – с усилием пролепетал он и я почувствовал, что мое сердце ухнуло куда-то вниз. Казалось, от шока у меня на минуту даже отказали все органы чувств. Я ничего не видел и не слышал, даже отпустил маленького посыльного, которого до этого удерживал от стремительных передвижений по комнате.
Когда ступор прошел, меня словно ужалило и я закричал, указывая на дверь:
– Где он?! Пошли, быстро! – мальчишка пулей рванул вниз по лестнице. Я за ним.
Мы выбрались за ворота и пересекли луг, а после и то место, где обычно пасли табуны. Сразу за холмом, отсекающим пастбище, располагался небольшой луг, следом за которым начиналась небольшая рощица. Вот на этом лугу я и увидел людей. Все столпились в одном месте и при взгляде туда, грудь словно наливалась свинцом. Я себе никогда этого не прощу, никогда!
Достигнув места скопления и протолкавшись внутрь круга, я обнаружил лежащего на земле Матиса, лицо которого было все залито кровью. Волосы слиплись и тоже были в крови и земле. Кто-то подложил ему под голову свернутую шаль.
У меня все болело при одном взгляде на эту алую маску и безжизненно склоненную голову. Господи, как же я мог… почему так случилось?! Почему я не смог его уберечь?!
Я прекрасно тебя понимал, Лоран. Я понял, что ты чувствовал в ту ночь, когда случился пожар. И это были поистине невыносимые муки.
Чувствуя, что плачу, я опустился рядом с ним на колени и коснулся рукой скользкой от крови и грязи щеки, а после взял его за руку – холодную и безвольную.
Мысленно я звал его, умолял подать хоть какой-нибудь жизненный знак, открыть глаза, но шли минуты и ничего не менялось. Матис так и не двинулся. Холодный и мертвый.
Но я не мог поверить… не мог заставить себя поверить, что он мертв!
Может, поэтому в первые секунды я подумал, что мне почудилось биение пульса в венах его запястья?
Но после, все же…
– Жив…– прошептал я, не смея верить своему не то счастью, не то испугу. – Он жив!!!
Люди засуетились, осторожно поднимая раненого на руки. Один из мужчин мне сказал, что его временно отнесут к ним на стоянку, где пуридаи, возможно, сможет помочь ему. Как я только сейчас заметил, вокруг были одни цыгане. За исключением меня не было ни одного местного австрийца.
Я скривил губы.
Как же, никто не станет помогать «деревенской шлюхе», не так ли?
Более того, я был уверен, что это не просто несчастный случай. Матис слишком хороший наездник, чтобы вот так просто упасть с лошади на ровном месте. У меня не было никаких сомнений, что в этом кто-то замешан, и я узнаю, кто это. Но сперва нужно привести Тео в жизнеспособное состояние. Сейчас это самое главное.
Резко выдохнув и с силой проведя ладонями по лицу, словно надеясь, что от этого камень на душе сделается легче, я направился в том направлении, куда ушли цыгане. Да, похоже, и Джанго и старуха были правы: ты слишком свободен, чтобы быть счастливым, Матис. Слишком независим, чтобы быть любимым всеми. Как вольный ветер, как ледяной, но бурный Мистраль. Ты найдешь счастье либо в одиночестве, либо с такими же, как ты сам. Пока я прошу тебя только об одном – живи.
Когда я пришел на стоянку, Матиса уже занесли в один из шатров и приступили к оказанию помощи.
Заглянув в шатер, я обнаружил, что там суетятся две женщины: сама пуридаи, которая, отдавая приказы на своем языке, что-то мешала в медном котелке, и девушка – то сидящая возле Матиса и собиравшая влажной тряпкой кровь с его лица, то кружащая по палатке, принося старухе в алой шали какие-то пучки, банки и склянки.
Завидев меня, старуха плутовато прищурилась и протянула:
– Ааа…явился-таки, странник. Никак от глупости лечиться?
– Может и так, мадам. – ответил я. – Если это в ваших силах.
Старуха хмыкнула и сказала, дернув головой в сторону Матиса:
– Вон она, твоя глупость – лежит, ногой двинуть не может. Говорила я тебе – бойся своих желаний, много бед они принесут и тебе, и другим. Не послушался ты меня, теперь расплачивайся.
– Если бы я только знал, – тихо ответил я, опускаясь на колени возле бесчувственного Матиса, – Что именно это…и есть моя беда. Я не стал бы…
– Стал бы, стал! – рявкнула пуридаи, кроша какие-то сухие листья в кипящий отвар. – Ты не привык переступать через свои желания, странник. Они всегда были важнее всего для тебя – хоть отрицай, хоть не отрицай. Пока ты не научишься смирять себя, так и будешь страдать.
– Ничего не могу с собой поделать, – проронил я, проводя кончиком пальца по щеке юноши. Согревшись в шатре, он вновь стал по-живому теплым, – Я люблю его.
Пуридаи промолчала, возясь с лекарством.
– Это верно, – наконец сказала она, – Да только не твой он. А того, кто далеко сейчас. Сюда приехал, а сердце свое там оставил.
– Знаю. Я похож на того человека, поэтому он любит меня. – отозвался я, чувствуя, как внутри от этих слов все холодеет. – Я – замена. – старуха пристально посмотрела на меня, а после усмехнулась. Взгляд черных живых глаз немного смягчился:
– Ну-ну, не казни себя. Ваша встреча была неизбежна. Она на твоей ладони высечена, странник. Глубоко высечена. Шрам от нее останется навсегда и урок будет усвоен. Но ты должен будешь сделать это. Если сейчас ты останешься с ним, быть его смерти, так и знай… – она перелила варево из котелка в стакан, подошла и опустилась рядом со мной на колени. – А теперь иди и погуляй. Не мешай мне.
Я повиновался.
Над Дойч-Вестунгарн уже сгущались сиреневатые сумерки, и я, поглощенный невеселыми мыслями, зашагал по дороге в направлении поместья Сарон.
Когда я уже приближался к воротам, то обнаружил, что навстречу мне идет человек. Я не обратил бы на него внимания, если бы не знакомая до боли соломенная шляпа. До ненависти знакомая.
Неожиданно даже для самого себя, я почувствовал, что на лице у меня появляется улыбка. Хотя, скорее даже не улыбка, а зверский оскал.
Каспар останавливается, и, замечая ее, меняется в лице. Нагловато-недалекое выражение сменяется очевидным страхом. Испугался, щенок. И правильно, что испугался. Потому что спускать подобную подлость я не намерен.
– Добрый вечер, Каспар, – продолжая улыбаться, дружелюбно поприветствовал я его. – Поздновато гуляешь.
– Что тебе надо, урод? – процедил он, не расслабляясь ни на секунду.
– «Ну и ну, а сам весь трясется», – подумал я со смесью отвращения и жалости.
– Да вот, хотел спросить: каково это – унижать других за их же спиной? Бегать по дворам и как трусливая шавка растявкивать первое, что приходит в безмозглую голову?
– Что?!! – мгновенно вспыхнул тот, – Что ты сказал?!
– А разве не так? – удивился я, не спеша подходя к нему, – Разве не ты, как старая сплетница, подглядывал в замочную скважину, а после разбалтывал всей округе секреты других?
– Заткнись, иначе получишь! – прорычал Каспар, – Таких, как ты убивать надо!
– Хорошо, тогда я убью тебя. – спокойно сказал я, и, схватив его за шиворот, швырнул на ближайший деревянный забор.
Ударившись об доски, мальчишка зашипел от боли.
– Ты – ублюдок!!! Какого черта!..
– Ты недоволен? Ты же сам хотел убивать таких, как я, таких, как Матис. Этим я и занимаюсь – убиваю нас. – сказал я, нависая над ним. – А еще, я убиваю труса, который, вместо того, чтобы достойно достичь своей цели, решил взять желаемое силой и грязными речами. – схватив за горло, я поднял его на ноги и пригвоздил пальцами к забору. – Как думаешь, мне поможет, если я сейчас вырежу этот гнилой язык? – я достал нож, давно забытый Матисом у меня и ребром с силой просунул между зубов скулящего от ужаса Каспара. Он замотал головой, дыша, как придушенный щенок. На глазах у него выступили слезы. – Ты прав. Это насилие. – продолжил я, – Ведь именно так ты пытался поступить с Матисом. Но мне непонятно одно…– я пристально смотрел в перепуганные серые глаза, и знал, что выдержка мне изменяет: – Ведь ты сам захотел его, трус эдакий! Ты не можешь даже найти в себе сил и смелости признаться в собственных чувствах, так с чего ты взял, что сможешь погубить меня или его?! И кто дал тебе – склонного к тому же, право судить других?! Ты всего лишь человек! Не Господь Бог и даже не Дьявол! Просто зеленое яблоко, но уже гнилое внутри!!! – он смотрел на меня расширенными в панике глазами и я едва сдерживался, чтобы не избить его – безжалостно, до полусмерти. Чтобы он лежал точно также, как и Тео сейчас – обездвиженный и страдающий от мучительной боли. Я мог бы сделать это. Но чем мне бы или Матису это помогло? Разве это повернуло бы время вспять, или, может быть, изменило бы отношение Каспара и всех остальных людей к моей и Канзоне истории?
Нет, ни в коем случае.
Поэтому я вырвал нож из его рта, и, разжав руки, зашагал туда, куда и направлялся – к поместью.
На душе было погано и тяжело. Я знал, что мой поступок мало что изменил, и потому разлука неизбежна. Пуридаи была права – я не умею и никогда не умел отказываться от своих желаний ради других. Этот эгоизм и был корнем зла всех моих несчастий. По возвращении в Париж я намерен похоронить его раз и навсегда. Могила уже есть. И даже памятник его былому величию.
Когда я вернулся на стоянку, пуридаи уже успела закончить все свои процедуры и теперь Матис – чистый и расслабленный лежал под овечьей шкурой. К голове, ближе к макушке, был примотан компресс, пахнущий травами. Видимо, именно его и делала пуридаи в медном котелке.
– Как он? – спросил я, не отрывая глаз от раненого.
– Не бойся, странник – не умрет, но плоховат, – сказала старуха, попыхивая своей неизменной трубкой, – У него рана на голове – верно, лошадь копытом вдарила. И он не сможет ходить еще некоторое время из-за этого. Большего я сделать не могу, прости, червонный.
– Я вызову лекаря. – сказал я.
– Они не станут тебе помогать, – фыркнула цыганка, – Эти темные идиоты не в силах понять, что человеческое сердце может любить не только во имя размножения. Здешний лекарь не явится ни за какие посулы, можешь быть уверен.
– Тогда я вызову его из Вены, – парировал я и посмотрел на спящего, – Ему необходима помощь. Одними травами тут не обойдешься.
– Успокойся, золотой. Я смогу ему помочь. Но у нас тут холодновато по ночам, поэтому придется тебе взять его к себе, пока он не поправится. Он сейчас очень слаб и от малейшего сквозняка заболеет.
– Разумеется, – ответил я и тут мне в голову пришла одна мысль, – А…где его дом? Где дом Матиса?
– В часе ходьбы отсюда. – ответила пуридаи, – Но отправлять его туда бесполезно. Один он пропадет.
– Один? А где его мать? – не понял я.
– Отправилась на небеса к великой Луне уж пару недель как. – промолвила прорицательница, дымя и глядя куда-то вдаль, сквозь ночной воздух.
– Что?.. – я в который уже раз лишился дара речи. Так вот почему Матис был таким мрачным. Мало того, что появился этот змееныш Каспар и натворил бед, так еще и родной человек умер. Господи, какой же я глупец – уехал и оставил его одного! Совсем ничего не вижу!
– А ты и не заметил, да? – хмыкнула старуха.
– Конечно, я возьму его к себе! Я и не знал… Он даже не сказал ничего…
– Гордец. Не любит жалости, – ответила цыганка. – Вот и молчал.
Я не ответил. У меня не было ни сил, ни желания продолжать разговор. Я в очередной раз осознал, как слеп. И понял, что если Маттиа останется со мной и дальше, то в конечном итоге случится то, что едва не произошло сегодня. Нам нужно расстаться. Мне нужно его отпустить.
Как же больно было это осознавать. И еще больнее понимать, что достанется он другому. Пускай даже так будет лучше для него, все равно – больно.
Так думал я, неся завернутого в одеяло Маттиа в поместье Сарон.
Пришел в себя Матис на второй день после происшествия. О том, что мальчик очнулся, мне сообщила Мария, которая готовила ему укрепляющий отвар по рецепту старой цыганки, и поила.
Увидев меня, юноша чуть расширил умбровые глаза, но после снова сомкнул веки, чуть нахмурившись, словно от боли.
– Тео…– я сел на кровать, возле него, – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, только…ум…голова раскалывается…– он осторожно тронул рукой смоченный в отваре компресс и тихо зашипел от боли. – Как я здесь оказался?
Я оглянулся на стоящую в дверях Марию и жестом приказал ей удалиться, а после снова повернулся к своему подопечному.
– Тебя нашли цыгане Джанго Виттерштайна…– я замялся, не зная, стоит ли сейчас беспокоить Маттиа излишними расспросами о том дне. Но после все же решился задать вопрос:
– Как это произошло? Ведь это не случайность – я прав? – Маттиа немного помолчал, а после ответил:
– Да, не случайность.
– Кто? – проронил я. Канзоне снова слегка нахмурился:
– Какие-то мужики. Я их не знаю. Но вот они, похоже… Гнались за мной через весь лес и орали, что пристрелят меня, как грязную скотину. У них были охотничьи ружья. Начали палить – Бенгх испугался и сбросил меня, видимо, немного потоптав… Я плохо помню, как все было…– он замолчал и закрыл глаза. Я понял, что он устал и потому задал последний вопрос:
– Почему ты мне не сказал тогда, что остался один, что потерял мать? Я бы остался, и, может быть, смог бы чем-нибудь помочь.
– Помочь? – Маттиа внезапно улыбнулся и я заметил, сколько горечи было в этой улыбке, – Ты смог бы вернуть мою мать из мертвых?
– Нет, но… – растерялся я.
– Вот и я о том же. Я не ребенок, Валентин. Давно уже не ребенок, несмотря на возраст…– он двинулся и снова поморщился, – …поэтому справлюсь сам. Не надо со мной нянчиться как с пятилетним. В какой-то мере я даже рад, что мать обрела покой. Все свои годы не жила, а мучилась. Теперь хотя бы…– он не договорил и замолк и я понял, что он уснул. Похоже, я слишком утомил его своим любопытством.
Поцеловав в тонкие веки спящего, я вышел, плотно прикрыв за собой дверь, а после направился в кабинет.
Я знал, что мне делать. Но смогу ли я переступить через себя, или снова поддамся своей слабости и доведу до того, что Тео погибнет?
Я закрыл глаза.
Нет, ни в коем случае. Господи, какой же сложный и болезненный выбор!
Открыв ящик, я достал из него плотный конверт. Даже не запечатан, но я ни за что в жизни не стал бы читать письмо, что лежит там. Не хочу знать, его степень любви к Тео. Хватит с меня переживаний. Как только Матис придет в норму, я отдам ему это письмо и будь, что будет.
Тянулось время и Канзоне быстро шел на поправку. Уже через семь дней он мог нормально передвигаться – без головокружений. Зажили синяки А через две недели, с приходом февраля, и вовсе выздоровел.
И вот, в одно прекрасное утро я решил исполнить свою задумку – отдать Тео письмо Микеланджело.
Шел девятый час, когда я зашел в гостевую комнату, где сейчас проживал Матис и застал его полуодетым у окна. В одних штанах, он потягивался, сжимая в руке рубашку. Видимо, недавно проснулся.
Пастух Дафнис, объятый мягким белым утренним светом – красивый, славный парень.
– Доброе утро, – сказал я, закрывая дверь. Он вздрогнул от неожиданности, но после расслабился, узнав меня.
– Доброе. – лицо юноши осветила улыбка, и он накинул рубашку.
Мне стало как-то не по себе от осознания того, что я могу испортить ему настроение, вернув в болезненные для него воспоминания.
– Иди сюда, Тео. Мне нужно с тобой поговорить. – я сел на разобранную постель и собирался уже достать конверт, но Матис, вместо того, чтобы сесть рядом и слушать, наклонился и приник к моим губам, мгновенно вогнав меня в ступор. Я не ожидал подобного выпада, потому замер, и, открыв рот, как-то рассеянно ответил на его поцелуй.
– Есть одно дело…– снова начал я, когда он отстранился, но Канзоне не дал мне закончить:
– Потом. – обхватив мое лицо ладонями и отрывисто, непозволительно сладко и нежно целуя, он сел сверху, стиснув мои бедра коленями.
Стоит ли говорить, что этот человеческий прототип Бенгха мгновенно заставил меня забыть обо всех моих планах. Все, что я мог – это облокотиться спиной о стену и поддаться настойчивой страсти чернокудрого юнца, лакомясь его восхитительными губами и кожей через поцелуи, ощущая и оглаживая каждый сантиметр гладкой спины под тонким, словно мерцающим в утреннем свете хлопком, чувствуя, как тесно он прижимается ко мне бедрами и как возбуждена его плоть.
Слегка пришел я в себя, когда почувствовал толчок в грудь и короткое, мягкое падение на подушки – высокие и упругие, приводящие в полулежачее состояние.
– Тео…– предостерегающе сказал я, когда его пальцы забегали по пуговицам на моей сорочке – одну за другой высвобождая их из пройм.
– Я хочу тебя. – шепчет он, обдавая теплым дыханием мое ухо и ластясь, как кот.
Снова поцелуй, и вот уже горячие, словно нагретый шелк пальцы скользят по моей груди, слегка зарываясь в локон волос возле шеи, а после вновь возвращаясь под рубашку, раздразнивая прикосновениями соски и кожу возле них.
Звякнула пряжка ремня. Шорох стаскиваемой одежды.
Я почувствовал, как меня охватывает жар, когда Маттиа, проложив дорожку из кусающих поцелуев по животу, обхватил рукой мой член у основания, а после взял в рот его головку, водя по ней языком и заглатывая орган все больше. Наслаждение было столь велико, что я вжался затылком в подушку и запустил пальцы в густые смоляные локоны.
Он ласкал и играл языком с моим фаллосом, заставляя меня, кусая губы, метаться то в беззвучной агонии, то в молчаливой неге. Проклятый факт того, что мы в доме не одни, лишал меня четверти всего удовольствия, но я был готов терпеть это, лишь бы мой милый, развратный любовник не останавливался.
Почувствовав, что скоро кончу, я отвлек его от занятия, и рывком притянул к себе, стаскивая с него штаны и оставляя в одной расстегнутой рубашке.
– Иди сюда, mio caro…– поглотив его влажный соблазнительный рот глубоким поцелуем, я вновь посадил юношу сверху и осторожно, стараясь не причинить боли, насадил на свой член.
Тихо застонав, Маттиа вцепился перстами мне в плечи, запуская чуть отросшие ногти в кожу и поддаваясь толчкам, с каждой секундой все сильнее двигая бедрами и прерывисто дыша мне в рот. Такой страстный, такой горячий и сексуальный… почему же ты не мой.
Кончая и смакуя свой и его пик удовольствия, прижимаясь к его полуоткрытым от наслаждения устам и видя совсем близко его затуманенный взгляд, ощущая себя в плену его разгоряченной плоти, я подумал, что никогда еще не испытывал такого экстаза от слияния с кем-либо. Быть может, особое, какое-то мазохистское наслаждение придавала разгоревшаяся внутри боль от осознания неизбежности окончания всего, что дарил мне этот парень: своей очаровательной ярости, с ума сводящей страсти, невообразимой любви и бархатной нежности.
Желая отсрочить неприятный разговор еще хотя бы на пару минут, я крепко обнял его, целуя разморенные мягкие губы и смеженные ресницы, оглаживая ладонью слегка увлажнившуюся спину и аппетитные крепкие ягодицы.
– Полежи так еще немного, любовь моя. – прошептал ему я, – Хочу насладиться тобой вдоволь.
Ничего не отвечая, он с еле заметной, пронизанной райской негой улыбкой вяло теребил тонкими пальцами пряди моих волос. Боже, Тео, ну почему ты стал так дорог мне именно сейчас?!
Тихо вздохнув, я еще раз поцеловал его в губы и приподнялся на подушках.
– Ты говорил о каком-то деле…– начал Матис.
– Да, – ответил я, – Я должен рассказать тебе о своей поездке. Ты должен знать, что я ездил в Италию.
– Что?! – ошарашено проронил Маттиа, резко садясь на постели. – Куда?!
– В Кремону, – ответил я, – И разыскал там Микеланджело.
– Чт…– он смотрел на меня так испуганно, что я даже подумал, уж не натворил ли я чего-то непоправимого. – М-Микеле…
– Да, – подтвердил я. – Он любит тебя и сильно беспокоится. Очень обрадовался, когда узнал, что ты жив. Уехав, ты не слал никаких вестей, и он боялся, что с тобой что-то случилось. Он передал тебе письмо. – я полез в карман брюк, достал оттуда порядком измятый конверт и отдал его Матису, который, развернув послание, начал читать:
«Здравствуй, мой дорогой Тео».
«Тот странный рыжеволосый человек, который принес мне радостную весть о тебе, сейчас сидит рядом и ждет, когда я окончу это письмо. Я просто в смятении и не знаю что сказать теперь. Столько лет прошло…
Тео, почему ты ни разу не написал мне?! Почему оставил меня одного тогда?! С чего ты решил, что я возненавидел тебя и не хочу больше видеть?! Я места не мог себе найти после твоего исчезновения, искал тебя повсюду. Тео, ты мой единственный друг и брат, которого я любил и всегда буду любить. Я ни в чем тебя не виню. Не твоя вина, что весь мир тогда был против нас, с этим уже ничего не поделаешь. Возвращайся, Маттиа, возвращайся если можешь!
Ваш дом кто-то спалил вскоре после твоего и сеньоры Канзоне исчезновения, но это не проблема. Я и мои родители будем рады помочь тебе и твоей матушке устроиться, если ты не против.
Я очень скучаю по тебе, Тео.
Потеря тебя стала для меня страшнее потери собственных рук.»… – внезапно голос Матиса задрожал и сорвался, и листок, выскользнув из обмякших пальцев, слетел на пол.
– П-почему… почему все так случилось…– заикаясь, выдавил он.
– Потому что мы эгоисты. Мы не умеем сдерживать себя и всегда переходим черту, которую переходить нельзя. – ответил я. – Вот чем похожи ты, я и твой отец. – Маттиа ничего не ответил: он просто тихо плакал, согнувшись и закрыв лицо ладонями. Его отчаяние я ощущал, как свое собственное. Это безысходное наконец понимание всего того, что был непонятно, что мучило и ело тебя, как могильный червь все эти годы. И понимание наступившего конца одного из жизненных отрезков.
– Ты должен вернуться туда, Тео, – сказал я, – Здесь ни тебе, ни мне уже нет места. Три дня назад, ночью, приходили люди с горящими поленьями и едва не подожгли дом. Ты же понимаешь, что это значит – нас не поймут и не простят. Мы должны уйти, пока не случилось беды. Я люблю тебя, и не хочу твоей смерти или даже твоих страданий…– я взял его за подбородок и большим пальцем стер соленую влагу со щеки. – поэтому будет лучше, если ты забудешь обо всем и вернешься туда, где тебя любят и ждут. Тебя ждет Микеланджело. Там твой настоящий дом, Тео.
– Но как я расстанусь с тобой? – хрипло прошептал он, меняясь в лице. – Я же люблю тебя, Валентин.
Мне даже плохо стало от этих слов. Все равно, что нож в грудь. Ну почему, почему мы начинаем любить тогда, когда надо ненавидеть?!
– Так надо. – прохрипел я, дотрагиваясь ладонью до его щеки и чувствуя, как слезы сжимают горло. – Со мной ты умрешь, Маттиа. Я не хочу этого. Микеланджело не хочет этого. Думаю, ты тоже.
Он молчал, сжав у лица мою ладонь в смуглых пальцах и глядя мне в глаза. Не смотри так! Не надо, пожалуйста!
– Я не смогу… Я не выдержу… когда ты уехал в прошлый раз, я думал, что умру. – тихо сказал он, опуская глаза, – Я не смогу расстаться с тобой навсегда. – он был так несчастен, устал и сломан, что я не мог больше на это смотреть.
– Дурак… Не забывай, что мир и жизнь изменчивы. Мы можем изменить их, даже поверив в то, чего нет. – обняв его и зарывшись лицом в душистые волосы возле его уха, прошептал я. – Ведь мы не умираем. Мы всего лишь расстаемся. Кто знает – может быть не навсегда. Но мы расстанемся навечно, если кто-то из нас умрет. И я так думал – поверь, когда увидел тебя на том лугу, окровавленного и безжизненного. Теперь ты понимаешь, что будет, если ты не уедешь? Мы можем потерять шанс когда-либо встретиться снова. – Маттиа промолчал, видимо, осознавая мою правоту и я продолжил: – К тому же, тебе нужно встретиться с Микеланджело. Теперь ты знаешь, как он чувствовал себя, не зная ни о твоем местонахождении, ни жив ли ты. Вам необходимо поговорить. И…ты всегда, и до сих пор так ищешь его в каждом, кто хоть отдаленно похож на него… Он нужен тебе, Тео. Я уверен: все, что было непонятным тебе до сегодняшнего дня, станет ясным, как только ты вернешься туда.
– А что будет с тобой? – спросил он, отстраняясь, – Куда ты направишься?
– Понятия не имею, – ответил я, – Может быть, вернусь в Париж, а может, остановлюсь в другом городе или стране. Не бойся – ты не потеряешь меня из виду. Я знаю теперь, где живет Микеланджело и напишу тебе.
– Поклянись! – потребовал он.
– Клянусь. – ответил я, возвращая его в свои объятия.
На следующее утро, часов в шесть, к утопающему в зимней тьме особняку подъехал нанятый мной кеб.
Я и Маттиа – сонные и уставшие, стояли в сумрачном холле особняка, тесно прижавшись друг к другу.
Стискивая в кулаке его куртку на спине, я не мог поверить, что делаю это – что отправляю его так далеко от себя, что по собственной воле разрываю эти узы.
В груди невыносимо болело. Наверное, также больно становится скрипке, у которой лопнули струны.
Эта мелодия, которую ты подарил мне, была действительно прекрасна, Маттиа. Я обязательно запишу ее, чтобы не забыть.
Я добровольно отпускаю тебя – Лютнист с улыбкой кисти Караваджо. Лучше я потеряю тебя на неопределенный срок, чем навсегда.
Когда мы вышли за ворота, Матис, увидев кеб, как-то болезненно сжался. Я тронул его за плечо, призывая держать себя в руках.
И тут я увидел кое-что, что привлекло мое внимание.
– Матис…– позвал я, глядя в сторону ближайшего поворота. Матис, проследив направление моего взгляда, обернулся.
Из-за забора выглядывали люди. Некоторые, словно призраки в темно-синей тьме, появлялись из лежащей в нескольких метрах от поместья рощицы. Бронза и сон – цыгане.
Мерно позвякивая монетами на юбках, прикрыв горделиво веки, они не спеша приближались к нам. Я понял, что это люди Джанго Виттерштайна. Пришли попрощаться со своим братом.
Бросив на меня взгляд, Маттиа направился к ним, прямо в протянутые к нему тонкие руки, унизанные кольцами и звенящими браслетами, в океан из шепота на непонятном языке.
Женщины обнимали и целовали его, мужчины жали руки, и хлопали по плечам и спине.
А после они скрылись, словно их и не было вовсе.
Откуда они узнали, что именно сегодня и сейчас?
Я посмотрел на одиноко стоящую на холме фигурку, которую возвращающийся Матис не мог уже заметить.
После пуридаи скрылась.
– И он уехал? – спросил Лоран.
– Да, – ответил Валентин, – Хоть это было горьким и тяжелым поступком. – По-другому мы не могли поступить. Мы не должны были рисковать. Старуха-цыганка никогда не ошибалась, и я не мог допустить, чтобы с Маттиа случилось что-то плохое.
Я уехал из Дойч-Вестунгарна на следующий день. Поселился на первых порах в гостинице, откуда написал Сарону, сообщив, что не могу более оставаться в его доме. В ответ мне пришла утешительная весть, что я могу, если пожелаю, возвращаться в Париж, где наконец-то наступило затишье.
Что я и сделал. Сейчас я снимаю неплохой дом в квартале Маре́, в третьем округе Парижа.
После тихой германской провинции Париж мне показался совершенно безумным и сумбурным, но, пробыв здесь неделю, я привык. После чего решил попытаться найти тебя. Но дело в том, что я понятия не имел, где ты мог бы находиться.
На месте своего прошлого дома я обнаружил лишь обугленные развалины, очень похожие на те, что я видел на месте дома Маттиа в Кремоне. Удивительно, как схожи друг с другом все сгоревшие дома.
Позднее, проходя мимо кладбища Пасси, я решил зайти и взглянуть на так называемую «могилу» и памятник, установленные погибшему композитору и музыканту-виртуозу Валентину Вольтеру.
Что самое удивительное, мне понравилось это место. Казалось бы, кому придется по нраву, когда его хоронят раньше времени. Но на меня этот памятник и холмик земли, покрытый сверху букетами цветов, действовали умиротворяюще. Здесь царит такая сильная атмосфера любви и горя, которую приносят с собой люди, приходящие сюда, что я не могу найти слов, чтобы выразить свое изумление.
Я часто приходил сюда восстанавливать душевное равновесие, нарушенное неудачами в поисках, в творчестве. И вот, в один прекрасный день, я увидел тебя… – он посмотрел на Лорана, который, сидел на скамье рядом, намертво сцепив на коленях пальцы в «замок». – Повзрослевшего и чуть изменившегося. Но не настолько, что бы я не узнал тебя. – Валентин смотрел на него с такой любовью и теплотой, что сердце Мореля сжалось и он, не зная, что делать, просто опустил взгляд вниз. Как же он скучал по нему, засыхал, словно цветок без дождя, как проклинал небеса за разлуку, но теперь, когда встреча наконец произошла, юноша просто не знал, как ему быть. Единственное, чего он сейчас хотел – это обнять того, кем всегда восхищался и кого любил.
– Я тоже узнал вас, маэстро. – прошептал Лоран, протягивая к нему руки.
[1]Дафнис – в древнегреческой мифологии прекрасный юноша, сын Гермеса и местной нимфы (или возлюбленный Гермеса), либо сын Аполлона, любимец богов и в особенности муз. Он пас свои стада на склонах Этны и в других местах Сицилии, забавляясь игрой на сиринксе и пением им изобретенных буколических песен.
[2]Эрато́ – муза любовной поэзии. Согласно Диодору, получила имя от умения обученных становиться желанными для страсти и любви.
