Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"

Автор книги: Kaede Kuroi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц)

– Я на три года тебя моложе, однако, ты считал меня сопляком в свои двадцать, – поддел его светловолосый, – Впрочем, ты не сильно изменился – все такой же вредный. Этого у тебя не отнять, похоже.

– Тем неменее, это не помешало тебе соблазнить меня в два счета, – хмыкнул Уолтер, и, подражая ему, продолжил: – Впрочем, подозреваю, что ты не сильно изменился – все такой же суккуб. Этого у тебя не отнять, похоже.

– Боже, Уолтер! Неужели, встретившись со мной спустя столько лет, ты вновь хочешь довести меня до белого каления, дразнясь, как глупый мальчишка?! Я-то думал, ты давно уже из детства вышел...

– Детство из меня выбил университет, – засмеялся Холлуэл, – Пришлось серьезно потрудиться, чтобы закончить его на две специальности с хорошими результатами. А подобное положение дел сможет сделать если не занудой, то заядлым циником. Да и жизнь научить кое-чему успела.

– Вот интересно: почему же тебя – такого образованного и состоявшегося в жизни еще не захомутали в мужья? – ехидно спросил Парис, – Ты неплохо бы смотрелся в роли супруга какой-нибудь дворянской дочки. Тем более, что у них сейчас «мода на юристов». В Англии, по крайней мере.

– Смотрелся бы, и даже не раз шанс такой выпадал, но...даже не знаю, почему не сложилось. Должно быть, у меня слишком высокие запросы и я слишком многого хочу...– задумчиво промолвил Уолтер, крутя стакан в руке и любуясь переливами света на хрустальных гранях. Голос у него стал более низкий и мелодичный, – Однако, несмотря на это, я, как это ни странно, вполне счастлив. Меня устраивает жизнь одинокого волка. Так...свободнее что ли...

– Тебе всего лишь двадцать восемь. Еще успеешь жениться, – улыбнулся Парис, – Семья должна быть у каждого человека, но в свое время.

– Твоя правда, – согласился Холлуэл, – Однако, ты, по всей видимости, жениться не собираешься.

– Я не хочу загадывать. Никто не знает, как жизнь повернется. Пока что я не встретил человека ближе мне по духу, чем Эйдн...– опершись локтем о спинку кресла, отозвался Линтон. – Мне хорошо с ним, он заменяет всех, кого мне не достает. С ним я счастлив, и это главное. Думаю, пусть все идет, как идет. Жизнь все расставит на свои места.

– Значит, женщины тебя не интересуют? – усмехнулся англичанин.

– Ну почему же. Очень даже интересуют. Не думай, что, имея отношения с мужчиной, я не способен оценить по достоинству нежную прелесть женского существа. Отчасти, у меня та же проблема, что и у тебя – мне будет интересна только умная женщина, с которой можно будет не только делить ложе, но и плодотворно общаться. Мне неинтересны чопорные пустышки. Разве что только на одну ночь.

Уолтер захохотал в потолок и покачал головой:

– Ты явно нестандартный мужчина, Парис. Как правило, мы избегаем умных женщин, поскольку они и так создают кучу лишних забот, а если еще и имеют мозги...

– Вот именно. Создают кучу лишних забот лишь те, кто такового органа не имеет, друг мой. Умная женщина сможет рационально расставить приоритеты, затрачивая при этом как можно меньше усилий – своих и супруга, если, конечно, любит его. Лень всем людям свойственна, согласись. Порой ленивые люди бывают рациональнее энтузиастов.

– В тебе столько философии, что складывается ощущение, будто у тебя было по меньшей мере десять неудачных браков, – протянул с ироничным видом тот. – А как насчет того, что дается всегда что-то одно: либо ум, либо красота? Не противно будет спать с неблаговидной женщиной, будь она хоть умнее ста мудрецов?

– По большей части – да, умные женщины не всегда писаные красавицы. Максимум – симпатичны, – признал Парис, – Однако, бывают и исключения, и я встречал таких. Довольно-таки красивых и неглупых леди, которых и расхватывают тут же те самые мужчины , которые, по твоим словам: «избегают умных женщин», – он насмешливо фыркнул. – Правда, и этих женщин можно разделить на два класса: умные и человечные, относящиеся к другим с разумной теплотой, и высокомерные, мнящие себя всеведущими богинями. Хотя, я заговорился: наверное, подобное поведение – не есть признак ума или мудрости, а лишь их видимость. Относительно последнего утверждения беру свои слова обратно.

– Mon Dieu (Бог мой), твой язык тебя до могилы доведет, – вздохнул Уолтер и ткнул его локтем в бок, – Однако, я скучал по тебе. По правде говоря, думал, что мы уже и не встретимся никогда. Ты и Эйдн тогда так внезапно исчезли из Лондона, словно бы вас и не было. Почему?

– Один человек очень постарался катастрофически испортить нам жизнь и репутацию, поэтому пришлось спешно покидать Англию, поскольку с каждым днем промедления ситуация могла бы стать еще хуже, – отозвался Парис, вздохнув, – Это же богема, а это не только искусство, но и двуличие, лицемерие, зависть и месть в одном флаконе.

– Но, тем неменее, вы выкрутились?

– Да, и я рад, что события того происшествия не появились в газетах. Иначе я даже не смог бы позволить себе подойти и поприветствовать тебя, чтобы не навлечь очередную тень еще и на твою судьбу.

– Тени... Что может быть темнее той единственной ночи, что я и ты провели вместе, – усмехнулся Холлуэл, беря за руку Париса, слегка стискивая ее в пальцах и видя, как карминные губы собеседника окрашивает легкой, но неуловимо соблазнительной улыбкой. – Чтобы ты ни сделал со мной теперь, темнее секрета у нас уже быть не может.

– Ты жалеешь, что все произошло так? – негромко спросил светловолосый, проницательно скосив аквамарин взгляда на Холлуэла.

– Я думал над этим, – промолвил тот, как-то устало прикрыв глаза, – И каждый раз не мог прийти к одному и тому же выводу. Но ни разу мне не хотелось проклясть тот день. Я жалею лишь о том, что смог провести с тобой так мало времени в качестве друга и любовника, так мало узнать о тебе настоящем. Пожалуй, это все, о чем я жалею.

В ответ на это Линтон склонил голову, и, обняв одной рукой Уолтера за шею, коснулся устами жесткой шевелюры цвета бордо. Тот же, поймав за подбородок, глубоко поцеловал Париса в губы.

– Твой поцелуй все также сладок, – отстранясь, тихо сказал он, очертив большим пальцем контур нижней губы британца. – Не существуй на свете такого человека, как Эйдн Ли, которого ты любишь и которого – несмотря ни на что, люблю я, то ни за что бы на свете тебя не отпустил. Ты один из немногих, кто разрушил и заново выстроил меня, вызвал желание любить. Я за это благодарен тебе, Парис.

– Спасибо, – прошептал золотоволосый, – Ты и Эйдн – пока что единственные, кто смог вызвать во мне такие серьезные и сильные чувства. Я люблю тебя почти также сильно, как и его. Не знаю даже, почему. Ты далеко не самый приятный человек.

– Твоя откровенность меня убивает, – немного потрясенно усмехнулся Уолтер, – Однако, мне, кажется, только что признались в любви. Разве это не измена?

– Отнюдь, ведь ничего не изменилось в моей душе. Я люблю Эйдна так, как не любил еще никого за все прожитые мной годы. Невообразимо глубокое чувство, ставшее уже моей частью, вошедшее мне в сердце и кости. Этого не изменить. Любовь – явление многообразное. К тебе же у меня другие чувства, нежели к Ли, но тоже довольно сильные: как к хорошему другу, но другу, к которому я испытываю влечение. Оно мешает моей нежной привязанности приобрести чисто платонический характер. Думаю, у тебя тоже.

– Верно, – качнул головой Холлуэл, задумчиво скользя пальцами по линиям на ладони Париса, – Однажды познав тебя, я вновь хочу ощутить твое тепло. Все равно что попробовать на вкус человеческую плоть: всего лишь раз – и ты уже не сможешь забыть данного вкуса, превращаясь в каннибала. Но, как знать: возможно, у меня не получится обрести тебя вновь.

Парис молчал, глядя на алебастрово-жемчужное сплетение пальцев. Сейчас, чувствуя эту ладонь с шелковистой кожей, он хотел, безумно хотел вновь оказаться в объятиях Уолтера. Что толкало его к этим темным желаниям: жажда любви? Воспоминания собственного тела об испытанном наслаждении с этим человеком? Тоска по тому времени, что он жил в Англии, тоска по истокам его бытия?

Линтона самого пугал тот странный, почти животный магнетизм, который он испытывал к Уолтеру. Это не было похоже на то духовное родство – настолько сильное, что переходило в желание, как в случае с Эйдном. Этому вообще нельзя было подобрать названия. Почти смертельное желание именно его и никого другого. Мучительное и в то же время восхитительное томление.

Парис закрыл глаза, чувствуя, как Холлуэл неспеша встает с кресла и обходит его. Невыносимая притягательность, почти колдовская.

Почувствовав прикосновение губ Уолтера, он приоткрыл рот, впуская язык англичанина внутрь и сплетаясь с ним в глубоком поцелуе, ощущая, как обвили его за талию гибкие руки, поднимая на ноги и вслед затем привлекая к опасному сейчас для выдержки телу.

– Ты хочешь меня, я угадал? – как-то привычно, почти невозмутимо спросил Уолтер, на пару сантиметров отстранясь от бывшего врага.

– Хочу, но...– начал тот, однако Холлуэл не дал ему закончить, неожиданно впиваясь страстным, почти алчным поцелуем в уста и шею своего оппонента и оттесняя его к стене возле шкафа, проникая рукой под одежду и оживляя в памяти и клетках тела ощущения от этого контакта.

– Нет. – с трудом взяв себя в руки, и мягко накрыв рот Уолтера ладонью, сказал Парис, пытаясь отдышаться, – Нет, я не хочу предавать Эйдна снова. Только не с тобой. Тогда он простил меня, как я простил его, но так того требовали обстоятельства... – он говорил, боясь, что если остановится хоть на мгновение, то не устоит перед искушением продолжить то, что делал минуту назад: – ...Ты прав – сейчас это будет измена. Я безумно хочу тебя, но не могу. Я не буду спать с тобой лишь из-за желаний своего тела, иначе после не смогу оправдаться даже перед собой. – он наконец отнял руку ото рта британца, закрыл ладонями лицо и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, но у него не получалось. Линтон был готов умереть на месте – так болело и изнывало от желания его существо, но совесть была куда беспощаднее. Он знал, что лучше сейчас сделать нечеловеческое усилие и прекратить, чтобы после не мучиться неизвестно сколько времени, будучи не в силах взглянуть в глаза тому, кого любишь и кто доверяет тебе.

– Прекратить? Это невозможно, – отрывистым шепотом ответил Уолтер, упершись лбом в прохладную, пастельную твердь стены рядом с головой Париса, – Я понимаю, но... слишком далеко все зашло...ты...

Он был прав. Слишком далеко.

– Хорошо, тогда забудь об этом и продолжай...– светловолосый обвил Холлуэла руками за шею и осыпал судорожными, живительными лобзаниями его лицо и шею, притягивая вплотную к себе, – Пускай я не смогу овладеть тобой, как тогда, но ласки вполне могут компенсировать это...– он скользнул пальцами под черный сюртук, и, расстегнув часть пуговиц на жилете и рубашке, провел ладонью по упругой коже на груди любовника и спустился рукой вниз на живот, а после и за пояс плотных брюк, где ощутил жар разгоряченной плоти, вслед за чем уловил слухом не то выдох, не то стон возбужденного Уолтера, что – спустив с его плеч тканные оковы, прижимался слегка подрагивающими губами к нежному месту за ухом, на что тело Париса отзывалось новыми приятно-мучительными ощущениями в животе и дугообразной судорогой в позвоночнике.

Парис понимал, что все же совершает ошибку: пускай лишь ласки, но и они не отменяли факта измены, пускай и менее фатальной, но как, как объяснить ее причины и мотивы?

Неужели проведшие всего одну ночь вместе люди не могут оставаться только друзьями?

По-видимому, нет. Дружба может стать чистой любовью, любовь же чистой дружбой – никогда. Такое товарищество всегда будет носить оттенок обиды, либо интимности, пускай даже незначительный.

Уолтер был прав: любовь и удовольствие – самый вкусный в мире деликатес, сродни человеческой плоти. Раз попробовав – его уже не забудешь.

– «Прости меня, Эйдн...», – уткнувшись лбом в плечо Холлуэла, беззвучно произнес Парис.

– Прошу прощения, месье, но не существует в природе такого яда, который бы, не убивая, давал видимость трупного окоченения, – растерянно глядя на нас через круглые стекла очков, сказал худощавый хозяин лавки, – Да и зачем вам такое? Мышей травить подойдет и цианистый калий.

– Научные эксперименты, милейший, а подопытных животных не так уж и много у нас, поэтому смерть нам не нужна...– протянул Эйдн, изучая содержимое полок, заставленных банками и пузырьками различных форм и размеров. – Но что же, получается, Шекспир, по-вашему, лгал и Джульетта умерла на самом деле от яда?

– Скорее всего, монсеньор. В мире не существует нужного вам яда, – пожал плечами торговец и посетители, переглянувшись, распрощались и вышли на улицу.

– Вы думаете, мы не сильно рискуем, вот так вот, в открытую, выведывая подобные сведения? – проворчал я, кутаясь в плащ и растирая руки. Холодало. К тому же, я забыл перчатки и теперь пальцы отмерзали.

– Не думаю. Париж полон таких интриг, друг мой, когда нужен яд. – усмехнулся Дегри, – И, как видишь, никого не сажают и не казнят. А мы – лишь ученые, у которых мало расходного материала. Держи, мне они пока не нужны, – он протянул мне пару кожаных перчаток и я, поблагодарив, натянул их на замерзшие кисти.

– Вы чем-то даже наивны, – фыркнул я, забираясь вслед за ним в экипаж, – Слишком легко относитесь к собственной безопасности. Почти как безумный, утративший чувство самосохранения.

– Порой безумцы видят куда дальше разумных, – улыбнулся Эйдн. У меня даже мурашки поползли от неожиданности – настолько белозуба и обаятельна была эта улыбка. – Не бойся, Андре. Все будет хорошо.

Я вздохнул и на некоторое время окунулся в полное безмятежное спокойствие. Последние немудреные слова Эйдна неведомым образом вселили в меня уверенность в грядущем.

Я повернул голову и уставился на проплывающие мимо под стук копыт дома, повозки и людей. Совершенно восхитительный человек. Настолько непостижимые натуры мне никогда в жизни не встречались. Быть может, я так легко отпустил Париса и отказался от всех притязаний на него не только по причине его отказа, но и от предчувствия, что все равно бы проиграл, столкнувшись с противодействием Эйдна, если бы он его применил. Да и сейчас, глядя исподтишка на его точеный профиль с красивой, смуглой кожей южанина, я понимал, как подло бы поступил, если бы стал встречаться с Линтоном. Ведь, соперничая за что-то с таким человеком, как Дегри, ты в любом случае окажешься презренным глупцом: выиграв – двуличным, подлым трусом, способным вонзить нож в спину; проиграв – безвольным слабаком.

Меня обуял внезапный приступ теплых чувств к Эйдну. Мне правда повезло, что я встретил его. Некоторые не знают, у кого им учиться быть личностью. У меня же появился такой человек.

Когда мы вернулись в пансион, было уже около пяти часов вечера.

– Вы задержались, – сказал Парис, пригубляя из чашки крепкий эрл грей: они с Уолтером дожидались их возвращения в номере, – Уолтер уже собрался уходить.

– На улице поднялась метель, поэтому ни один кучер не желал ехать, боясь перепутать адреса, – недовольно хмурясь, ответил Дегри, снимая заснеженный плащ из толстого черного бархата и вешая его на вешалку у двери.

– А вы все эти часы пробыли здесь? – спросил я.

– Да. На улице слишком холодно, – не глядя на меня, промолвил Линтон. Я осекся: с Парисом было что-то не так. Или мне показалось?

– В-вот как. Приносим извинения за опоздание, – выдавил я. Парис наконец поднял на меня богоподобные глаза и на мгновение наши взгляды встретились.

«ЛОЖЬ».

Вот что я увидел в его ставшем каким-то чужим взгляде. Невольно, я украдкой взглянул на Эйдна, но он разговаривал с Уолтером и не смотрел в нашу сторону. Быть не может...неужели Парис и этот Холлуэл...

Я отвернулся, и лишь когда не менее долгая беседа была завершена и гость собирался уходить, заметил, что Эйдн как-то слишком пристально смотрит на Линтона, который за все это время ни разу не встретился с ним взглядом.

Проводив Уолтера, я направился в свою квартиру, но у самой двери вспомнил, что перчатки Эйдна все еще находятся у меня. Чертыхнувшись, вернулся, но, не дойдя до их номера, остановился, поскольку за углом, в полутемном коридоре у самых дверей раздался резкий, неприятный звук. Такой обычно бывает при сильной пощечине. Приглушенный, словно проглоченный вскрик.

– Думаю, ты знаешь, за что. – услышал я негромкий голос Эйдна, от холодного тона которого мне стало не по себе.

Парис не ответил, а я, развернувшись, поспешил вернуться к своему номеру. Не хотелось с ними встречаться в такой момент. Мне стало тошно и горько от этой ситуации, словно ребенку, родители которого скандалят каждый день. Но это не мое дело. Совершенно не мое.

И потому, зайдя в свою зеленую квартиру, и сев на диван рядом с проснувшимся Лораном, который, увидев меня, медленно отложил Амати, с которой спал до этого, в сторону, и протянул ко мне расслабленные, пахнущие скрипичным деревом и сновидениями руки, я ощутил ни с чем несравнимое счастье взаимной любви. Это заставило меня широко и невольно улыбнуться, прежде чем обнять моего сонного, хрупкого, словно хрусталь скрипача.

– Пообещай, что никогда не покинешь меня, мой сладкозвучный Орфей, – тихо попросил я, приникнув лбом к его теплой, по-ребячески нежной и мягкой щеке.

– Я обещаю, Андре, – словно что-то поняв, ответил Лоран, – ...Моя музыка навсегда останется с тобой.

Они втроем вышли из номера, проводить Уолтера.

– Было приятно познакомиться. Доброго вам пути, – пожав руку, со свойственной ему мягкой вежливостью попрощался Андре и, повернувшись, удалился в свой номер.

– До свидания, Уолтер, – Эйдн пожал ему руку и Холлуэл стиснул зубы от боли, недоумевающе взглянув на итальянца. Но тот лишь улыбнулся краем рта и разжал тиски пальцев.

Распрощавшись с Парисом, англичанин удалился.

– Ты необычайно тих с сегодняшнего обеда, – промолвил Эйдн, глядя в точку, где скрылся Холлуэл.

– С чего ты взял? – промолвил Парис, – Я такой же, как и...– и осекся под пронзительным взглядом Дегри.

Спустя мгновение жгучая пощечина оглушила его, заставив отступить на два шага назад.

– Думаю, ты знаешь, за что. – во внешне холодном голосе Эйдна лед переплетался с болью, бесконечным терпением и вопросом: «Почему?».

Линтон не ответил. Он вообще не мог выдавить ни слова, потому что оправдания его слабости не было. Быть может, Эйдн был неосознанно прав, когда называл его суккубом и что порочные удовольствия – и впрямь его слабость.

– Почему ты молчишь? – спросил Дегри, – Не хочешь что-нибудь сказать мне, оправдаться?

– Зачем? – прошептал Парис в ответ. Слезы сжимали горло и он боялся, что если повысит голос хоть на ноту, то они хлынут из глаз. – Я не имею права лгать тебе, поэтому... не оправдываюсь...– он опустил голову и спрятал лицо за свесившимися волосами, потому что почувствовал, что все-таки начинает плакать.

– Ты любишь его? – спросил тот, пристально глядя на него.

– Я не знаю... нет, наверное...– Линтон закрыл лицо руками, пытаясь взять себя в руки, – Это не похоже на то, как я отношусь к тебе... Я не знаю, зачем это сделал. Я люблю его, как друга, но...он вызывает во мне какой-то животный инстинкт.

– Ясно, – ответил Эйдн и Парис с удивлением поднял на него слегка покрасневшие глаза. Из тона Дегри пропала половина тяжести и холода. – Ты знаешь, кто такой Уолтер?

– Кто он такой? – в глазах Линтона читался вопрос, из чего Эйдн заключил, что тот не знает.

– Он колдун, – ответил итальянец.

– Кол...что за чушь...

– Это не чушь! – отрезал Дегри, – Уолтер обладает сверхъестесственными силами, вот только какими конкретно – не знаю. Он может двигать мысленно предметы – это я видел, и он прекрасно разбирается в травах и владеет знаниями знахаря. Он – потомственный ведьмак, а в их природе получать свое любыми способами...– он повернулся и пошел обратно в квартиру. Англичанин направился следом, – Поэтому я не удивляюсь, что он смог повторно склонить тебя к близости.

– Ничего не было, – сказал Парис. Эйдн остановился и повернулся.

– То есть?

– Почти ничего, – поправился Линтон и итальянец вопросительно вздернул вверх черную атласную бровь. – Он всего лишь целовал меня. Я не позволил большего.

– Да ну? А как же животное влечение?

Эта ирония внезапно так больно полоснула Париса, что он разозлился:

– Если не веришь мне и я тебе противен, я могу уйти! – он резко развернулся и направился быстрым шагом к двери, – Я виноват и прекрасно осознаю это, потому не вижу повода дальше утруждать тебя своим присутствием...

– Черт возьми, Парис, как дитя малое! – раздраженно прорычал Эйдн, хватая его за плечо и дергая назад, – Я напишу куда следует, чтобы совершеннолетие передвинули на десять лет вперед! Ты всегда в омут с головой бросаешься, идиот!..

– Замолчи сейчас же!!! – резко вырываясь и зажмурившись, оглушительно закричал Парис.

Дегри осекся. Это был один из тех редкостных случаев, когда Парис был на пределе и кроме как криком, больше не мог ничего сделать. Либо закричать, либо умереть на месте. Выпустить эмоции, которые разрушают глубокочувствующих людей, подобных этому мужчине-мальчику.

Сейчас же он – смертное совершенство во плоти, полуприкрыв глаза и устремив помутневший взгляд куда-то в пустоту, сжимая руки в кулаки пытался отдышаться. В один миг с его лица схлынула краска и он стал словно греческая точеная статуя. Эйдн понял, что ему плохо уже физически.

– Извини, я погорячился, – он взял его за плечи, на случай, если светловолосый вдруг вздумает падать. Несмотря на свой холодный и сдержанный английский темперамент, Линтон, когда его по-настоящему выводили из себя, так распалялся, что это невероятно губительным образом сказывалось на его самочувствии. Пропускание через себя полутонов в искусстве – это прекрасно, но в обыкновенной жизни могло закончиться фатально.

– Прости меня, Эйдн...– коснувшись щекой его плеча, едва слышно промолвил Парис, – Я на самом деле, по-настоящему люблю тебя...– и замолчал.

– Что ты...– начал Эйдн, но тут понял, что тот медленно сползает вниз. – Эй!..

Когда Парис пришел в себя, то понял, что сидит в кресле, а в нос ему ударяет резкий запах нашатыря.

– Очнулся? Вот, выпей, – Эйдн отставил пузырек в сторону и поднес к его рту бокал с коньяком. Красноватая жидкость обожгла горло, – Ты хоть что-нибудь ел сегодня, кроме чая?

– Нет, – тихо ответил Линтон, чувствуя, как по его ослабевшему телу разливается живительное тепло. Действительно, ввиду сегодняшних событий он совершенно забыл о трапезах.

Эйдн заказал в номер ужин, и, к удивлению Париса, лекаря.

Тот, осмотрев англичанина, констатировал легкий упадок сил и посоветовал горячую пищу и полноценный сон.

– Ты все еще злишься на меня? – спросил светловолосый, уже лежа под одеялом.

– Спи, анемичный принц. Тебе нужно набраться сил, – сказал Эйдн, одним пальцем убрав волосы со лба британца.

– Ты не ответил, – схватив его за руку, настойчиво промолвил Парис.

Эйдн взглянул на него: облеченный в кровь, плоть и шелк рубашки Эрот со взглядом христианского ангела, в котором сквозила такая мука, что Дегри на мгновение показалось, будто вокруг раскололись все зеркала. Но это было лишь наваждение, сформированные в мирской звук его собственные внутренние ощущения. Он чувствовал всю силу его любви, как боится Парис его потерять, и понял, что может простить его.

– Да, – сказал он и увидев мгновенное отчаяние на лице Париса, продолжил, – Но я прощаю тебя, негодник, проклятый вероломный ангел, опутавший меня терном. Наверное, я не столь далеко ушел от Марчелло, раз позволяю красоте играть с собой, как с мышью.

– Прости меня...– подавшись вперед и крепко обняв его за шею, еще раз прошептал Парис, – ...Мой учитель, друг и возлюбленный. Я поступил плохо.

– Ты вновь уподобляешься семнадцатилетнему недорослю, – усмехнулся Эйдн, – Но этим и подкупаешь, – он отстранился и погладил своего воспитанника по шелковистой щеке, лицо которого даже в двадцать пять не утратило своего какого-то юношеского очарования. – Ты заставляешь меня вспомнить тебя таким, каким ты представал передо мной в начале нашей встречи.

– И каким же я был тогда? – осведомился тот.

– О, ты был великолепен...– улыбнулся Эйдн, – Юный феа́к [1], в котором соединилась вся прелесть красот античности. Не обижайся, но на англичанина ты похож меньше, чем на любую из статуй в Афинах...– Парис засмеялся и Эйдн продолжил: – Всегда по-английски холодный и возмутительно дерзкий, но стоило тебе улыбнуться, как ты тут же превращался в ангелоподобного божка. До сих пор помню одну из них – первую, увиденную мной: твои губы раскрылись и ты улыбнулся доверчивой, говорящей, пленительной улыбкой. Откровеннее ее я ранее не видал. Это была улыбка Нарцисса, склоненного над прозрачной гладью воды. Зачарованная, трепетная улыбка, с какой он протягивает руки к отражению собственной красоты. На тот момент ты, наверное, не осознавал, как соблазнительна была твоя мальчишеская натура. Однако, таким ты был в свои семнадцать лет.

– А сейчас? – тихо сказал Парис.

– А что сейчас? – поднял вверх брови Эйдн, – Сейчас все по-прежнему. Характером ты все такой же, да и телом не менее красив, чем тогда, разве что заметно повзрослел. Как я и говорил: из ангела превратился в утонченно-прекрасного бога. Изящен, как юноша, но с лицом молодого человека, в котором сочетаются серьезность взрослого и нежная отроческая красота. Таким ты мне нравишься не меньше, чем тогда, будучи подростком.

Парис усмехнулся и негромко проронил, вновь опускаясь на подушки и чувствуя близкое присутствие сна:

– Совратил ребенка, ханжа.

– Скорее, ты соблазнил меня, взяв в плен своего существа мой взгляд и мои мысли...– Эйдн поцеловал его в губы, и, увидев, как медленно, словно голубиные крылья, опускаются обрамленные пушистым эбеном ресниц веки Париса, сказал: – А теперь, отдохни как следует.

– Андре, ты снова уходишь? – застегнув последнюю, верхнюю пуговицу на черном сюртуке из плотной шерсти, я замер и обернулся на кровать. Лоран, который, оказывается, проснулся, смотрел на меня сонным взглядом, убирая тонкими пальцами со лба каштановые пряди волос. В пасмурном полумраке зимнего утра они казались почти черными с некой примесью бордового.

– Да...– я подошел к нему, и юный француз, взяв за руку, поднял на меня взгляд бездонно-темных глаз. – Ты против?

– Нет, – он спрятал глаза, словно смутившись в последний момент, и я – поняв, что на самом деле ответ строго противоположный, наклонился и поцеловал его в губы. Глубоко и страстно, нежно очерчивая контуры лица пальцами, словно бы сегодня ночью и не ласкал его цветущее мальчишеское тело, утоляя его и свою жажду близости, размывая резкие границы участившихся в последнюю неделю разлук.

– Сейчас появились неотложные дела, – тихо промолвил я, чуть отстранившись и погладив своего Амати по щеке, – Но вскоре я тебе все расскажу, обещаю. Пока еще ничего неизвестно, но откладывать все равно нельзя, так что в ближайшем будущем я снова буду уделять тебе больше времени, хорошо, Лоран?

– Да, – он едва заметно улыбнулся, придав лицу несколько таинственный вид.

Совершенно не ко времени, но меня возбудил его голос, этот мелодично-звонкий, и одновременно начавший понижаться на концах фраз, что придавало необыкновенную, пьянящую глубину его звучанию.

Решив, что еще минут пять в объятиях Амати мне не повредят, я вновь начал целовать его, и Лоран – немного удивленный моим промедлением с уходом, обвил меня изящными руками музыканта за шею и со свойственным ему доверчивым нетерпением стал отвечать на мои незапланированные ласки.

– Ты же...собирался идти...– сидя на мне и склонив пышнокудрую голову к моему уху, он, чувственно изогнув губы в легкой усмешке, искоса наблюдал за тем, как я обнажаю от окутывающей его, подобно тунике простыни ногу и с наслаждением провожу рукой по гладкому бедру и точеной голени.

– Эйдн должен прийти за мной. – коротко сказал я. – Остаток времени я хочу провести с тобой.

В комнате вновь воцарилась тишина.

– Скажи мне, Андре...ты когда-нибудь спал с женщиной? – невыносимо прекрасный в ореоле своих локонов, он, поглаживая мои виски и скулы скрипичными пальцами, смотрел на меня с проглядывающим сквозь транс любовных ласк любопытством.

– Да, – ответил я, глядя на него.

– Чем ночь с женщиной отличается от ночи с мужчиной?

– Очень многим, – меня мимолетно удивили его вопросы.

– Настолько сильны различия?

– О да, – я заправил шелковистую прядь Амати за ухо и продолжил медленно, почти лениво скользить перстами по его искусно вылепленному телу: – Женщина и мужчина – существа различные не только физически, но и духовно. В женщинах больше нежности и воздуха, в мужчинах же страсти и чувственности. Но и мужчины и женщины могут быть одинаково божественны в своей сути.

– Но ты любишь мужчин?

– Получается, что так. Мне нравятся и женщины тоже, но лишь определенного типа.

– Почему? – он по-прежнему пристально смотрел на меня.

– Не знаю. Быть может, я больше склонен к людям своего пола, потому что мне проще понять своих мужественных собратьев. Но мне нравится гармоничное сочетание духовного и физического, поэтому меня могут пленить оба пола, ведь в каждом человеке, независимо от него, есть и мужчина и женщина. Психически не бывает чистых полов. Также, как и биологически. Греки и римляне понимали это как никто другие, и, скорее всего, именно поэтому не делали особенных различий. Да и не вижу причины думать, что мужчины менее привлекательны. Посмотри хотя бы на себя...– я взял его лицо в ладони и чуть приподнял, путаясь пальцами в каштановых кудрях, – Ты подобен Гиацинту [2], прекрасному юноше, любимцу богов. Подобная красота – редкость среди мужчин и, на мой взгляд, это куда более исключительно. Красота всегда была уделом женщин и нечасто в сыне Адама соединялся мужской ум и, не уступающая женской, прелесть. В некотором роде, такие люди совершенны, однако, всегда найдутся те, кто захочет опровергнуть мои суждения...– я усмехнулся и выпустил его голову из рук.

– Ты любишь меня за мою красоту? – тихо спросил Лоран.

– Я люблю тебя за все, что у тебя есть, было, и будет, – засмеявшись, я дружелюбно потрепал его по щеке, и, видя ответную улыбку, проникновенно поцеловал в мягкий коралл губ, укладывая на многочисленные подушки.

В дверь номера постучали.

– Мне пора, Лоран. Я вернусь ближе к обеду. Поспи – еще так рано... – я отстранился от своего протеже, коснувшись на прощание кончиками пальцев его уст и, схватив со спинки кресла зимнюю накидку и цилиндр, еще раз взглянув на Мореля, быстро вышел из комнаты.

Сонное небо все также сыпало легкий снег на бурлящий жизнью и земными страстями Париж, словно пытаясь хоть немного остудить его безрассудный нрав, однако, все было безуспешно. Как и наши поиски.