Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 49 страниц)
Грязно ругаясь, Лэмли мгновенно выпустил меня и отшатнулся в сторону. Я же, собирая в складки скатерть, поднялся на руках, сел, и только тогда увидел изумлённо застывшего в проходе Карла, который с непонятным выражением не то ужаса, не то ярости на лице смотрел на меня и Лэмли. Наконец, с него спало оцепенение:
– Что здесь происх… Да как ты мог!!! – он внезапно бросился вперёд и Дэвид, оглушённый ударом, отступил на два шага и схватился за скамью, чтобы не упасть. Я ошарашенно наблюдал за развернувшейся дракой: мне никогда ещё не удавалось видеть отца Карла в таком бешенстве. В моём представлении он всегда был спокоен и рассудителен, словно лесной божок. А теперь мне было даже страшно на него смотреть, видя как он, словно сойдя с ума, отвешивает Лэмли удар за ударом, пинок за пинком, оттесняя его всё ближе к выходу.
– Грязная скотина! Собака! Как ты смел… перед лицом Господа нашего!
– Ты совершаешь ошибку, Карл! И ты мне за это ответишь! – выходя за ворота и сплёвывая кровь на землю, прорычал Лэмли.
– Это ты ответишь – перед судом! – отрезал Карл и захлопнув дверь у того перед носом, развернулся и быстро направился ко мне – каштановые волосы растрёпаны, пенсне потеряно во время схватки и зелёные глаза, пусть и слегка невидяще, но сверкают от ярости. У меня внутри всё буквально смёрзлось от этого взгляда. Не успел я опомниться, как мою щёку обожгла пощёчина, Карл схватил меня за плечи и закричал, встряхнув, как тряпичную куклу:
– Почему ты молчал, идиот?! Почему мне ничего не сказал?! – я, будучи не в силах выдержать этот пронзительный взгляд, зажмурился и выдавил, давясь болью, поселившейся где-то в словно сжатом горле:
– Я… не смог… – нервы были натянуты до такой степени, что, казалось, вот-вот порвутся, словно истончившиеся струны и напряжение было столь велико, что я не смог сдержать слёз и крика, которые рвались наружу. Я не мог поверить в своё спасение; произошло невозможное – Карл каким-то образом оказался здесь, хотя должен был быть за несколько миль отсюда. Не случилось, не случилось того, чего я так боялся!..
– Господи боже, я должен был догадаться, что ты окажешься следующим… – пробормотал он, обнимая меня, а после набрасывая мне на плечи край алтарного покрывала. – Успокойся, Габриэль, вот так... – он вытер ладонью мои слёзы и слегка взъерошил волосы на затылке. – Всё уже хорошо, ты его больше не увидишь. Пойдём, мой мальчик, пойдём. Я отведу тебя к сестре Милдред, у неё есть чудный чай с лепестками пиона. Тебе нужно отдохнуть, а завтра мы поговорим, согласен?
– Да, – всхлипывая, ответил я, на подгибающихся ногах идя с ним между скамьями к выходу. Я был готов на что угодно, лишь бы быть подальше от Дэвида. Лишь бы быть поближе к Карлу.
Приведя в госпиталь, Карл посадил меня на одну из кроватей, вложив в руки сложенную ночную сорочку, какие лежат под каждой подушкой. Предложив мне одеться, он скрылся в комнатке сестры Милдред, а я, двигаясь словно во сне, сбросил скатерть и начал меланхолично натягивать на себя одежду, путаясь в рукавах.
Через пять минут в госпитале появилась встревоженная монахиня, неся в руках поднос, на котором стояла дымящаяся чашка, испускавшая душистый чайный аромат.
– Ну, здравствуй, беда ходячая, – проворчала она, ставя свою ношу на прикроватный столик. – За что же Господь так с тобой… – она вручила мне в руки горячую чашку и приказала:
– Пей до дна и спать. Перенервничал – нужно отдохнуть. Пей! – я, давясь, послушно выпил обжигающую жидкость, к слову, очень приятную на вкус. Отставив чашку, Милдред помогла мне забраться под одеяло и я уснул, едва голова коснулась подушки.
Проснулся я, когда уже рассвело. По моим меркам было примерно восемь часов утра. Госпиталь был пуст.
Почти десять минут я лежал, не в силах вспомнить, почему я здесь оказался. События вчерашнего дня нечёткими тенями проплывали где-то далеко, словно лодки в тумане, и мой разум отказывался воспроизводить мне картины воспоминаний.
Наконец, отчаявшись что-либо припомнить, я поднялся на руках и сел, скрипнув матрасными пружинами.
Раздался негромкий стук каблуков – из своей комнаты вышла сестра Милдред с одеялом. Заметив, что я проснулся, она кивнула, накрыла ближайшую кровать и стремительно вышла.
Я, находясь в некотором замешательстве от её странного поведения, огляделся, но никого, кроме себя, не обнаружил. Решив подождать её и спросить, в чём дело, я облокотился о спинку кровати и вновь попытался вспомнить, что произошло вчера. На этот раз дело сдвинулось с мёртвой точки – в моей памяти всплыл образ Дэвида Лэмли. Я вспомнил, как меня касались шероховатые руки, вспомнил запах ладана – часовня, и вспомнил свой страх – как далёкие раскаты грома – и стук двери… Но не более. Всё было расплывчато и туманно, на уровне ощущений.
«Да что же это такое!» – я зарылся пальцами в волосы и потряс головой.
В реальность меня вернул вновь возникший звук шагов, но уже множественный. В госпиталь вошёл священник, сестра Милдред и ещё двое незнакомых мужчин в чёрных сюртуках.
– Габриэль, как ты себя чувствуешь? – спросил мой наставник.
– Отец Карл… – пробормотал я. – Наверное, хорошо...
– Мистер Фостер, мы из Скотланд-Ярда. Вы не против, если мы зададим вам несколько вопросов? – спросил один из незнакомцев – черноволосый мужчина лет сорока, садясь подле меня на поставленный монахиней стул. Я, находясь в лёгкой растерянности, кивнул.
– Тогда, пожалуй, начнём. Вам знаком человек по имени Дэвид Лэмли?
– Да, – ответил я.
– Можете описать, как он выглядит?
Я описал.
– Что ж, похоже, вы его и вправду знаете, – качнул головой тот. – Вы можете рассказать, что произошло вчера?
– В-вчера? – меня слегка пугали эти люди. – Я…
– Смелее, мистер Фостер. Здесь вас никто не укусит. Мы хотим помочь вам, – произнёс констебль, пытливо глядя на меня.
– Я… – я попытался вспомнить подробности, но не смог. – Я помню, что отец Дэвид забрал меня после урока сестры Маргарет и отвёл в заросли жасмина в углу двора.
– И что было потом? – осторожно спросил полицейский.
– А потом… – я не знал, как это лучше выразить. Мысли путались в голове. – Он раздел меня. Он гладил меня, целовал и…ну… – я не нашёл в себе сил продолжить. Мне было стыдно и одновременно хотелось взглянуть на отца Карла, но я не смел.
– Габриэль, всё, что ты скажешь – очень важно для следствия, – внезапно услышал я голос наставника. – Ведь всё, что с тобой произошло, может быть связано со смертью Кристофера. Соберись, мой мальчик, не бойся рассказать.
– Я понимаю, но… – мне стало трудно дышать. – Я не знаю, как…
– …Как назвать то, что он с тобой делал? – подсказал констебль.
– Да, – кивнул я. – Он трогал меня... везде. Везде… – внезапно, меня начала бить дрожь, и откуда-то из глубины поднялся такой страх, что я обхватил себя руками, слыша встревоженный голос Карла:
– Прошу вас, господа, на сегодня достаточно. Мальчик устал, приходите завтра. – Те заворчали, поднимаясь.
– Тоже самое он делал с Кристофером. Только что-то хуже, – выдавил я, не обращая внимания на косноязычие. Следователи замерли, прекратив разговоры. Язык почти не слушался меня, а голова стремительно пустела, но я продолжил:
– Если бы он сделал это со мной, я бы тоже умер.
После того, как констебли ушли, а сестра Милдред снова напоила меня успокоительным и дала поесть, в госпитале вновь появился Карл.
– Преподобный, – я сел на кровати. – Кто были эти люди?
– Это полицейские, Габриэль, – ответил он, опускаясь на стул рядом. – Они пришли выяснить подробности происшествия. При наличии доказательств вины Лэмли, его лишат духовного сана и отправят в тюрьму.
– Отец Карл, почему вы тогда оказались в часовне? – спросил я. – Ведь вы же должны были приехать только через три дня.
– Прежний священник пошёл на поправку и сказал, что дальше справится сам. Раз в моей помощи отпала необходимость, я вернулся. Спать не хотелось, поэтому я просто гулял по двору и думал о том, что ты мне сказал в тот день, когда тебя в саду нашли сёстры. Ты упоминал про алтарь. И я решил сходить в часовню – быть может, меня посетит какая-нибудь догадка. На подходе к ней услышал крик, а когда вошёл туда, увидел… это безобразие. – Карл нахмурился, и я почувствовал его поднимающуюся злость. – Его посадят, Габриэль. Уж я-то сделаю всё возможное, чтобы ноги подобной твари больше не было в этой школе… – он, казавшийся таким усталым, глубоко вздохнул, успокаиваясь, и я, желая хоть как-то приободрить его, обнял за шею, чувствуя, как он дружелюбно взъерошил мне волосы на затылке, а затем отстранился.
– А ты усвой вот что, Габриэль… – он на мгновение замялся, а после продолжил:
– Если заметишь, что кто-то из твоего окружения ведёт себя как Дэвид, немедленно скажи мне об этом и держись от этого человека подальше. Ты не совсем обычный ребёнок, Габриэль. Я понял это сразу, как только тебя увидел. Ты очень красив, мой мальчик. Чрезмерно красив – и в этом вся беда. Красота – это метка Дьявола. Очарованным ею не избежать трагичной судьбы, и хозяину своему она всегда приносит больше горя, чем радости.
– Но ведь Мария и Иисус тоже красивы. Разве они могут иметь какое-то отношение к дьяволу? – удивился я. Карл усмехнулся и покачал головой:
– Это другая красота, Габриэль. Ты видишь её, потому что знаешь, кто эти люди, и как чиста их суть. Я о другой красоте, о плотской… как бы тебе объяснить… – он подумал, а после встал и скрылся в комнатке сестры Милдред. Появился через пару минут, неся в руке что-то.
– Посмотри. Только не урони, – сказал он, вкладывая мне в руку что-то холодное и твёрдое. Раскрыв ладонь, я увидел перстень со сверкающим белым камнем потрясающей красоты. Лучи солнца, падая на него, искрили и играли на гранях.
– Как тебе? – спросил Карл.
– Это? Красота какая! – восхитился я, поворачивая его так и эдак, чтобы полюбоваться переливами света на кристалльной как слеза поверхности.
– Ты знаешь, что это за камень, Габриэль? – спросил священник.
– Нет, но… он прекрасен.
– Вот видишь. Ты не знаешь ни истории этого камня, ни даже его названия. Но ты уже хочешь его. Думаю, ты оставил бы его себе, если бы я позволил. Неправда ли?
– Да, сэр, – кивнул я и Карл улыбнулся:
– Я бы с радостью, Габриэль, но это фамильный перстень сестры Милдред и мы должны вернуть его, – он взял у меня из рук драгоценность и отнёс обратно, а когда вернулся, я спросил его:
– А что это за камень, преподобный? Я не видел раньше таких.
– Этот камень называется бриллиант, – ответил Карл. – И несмотря на свою прозрачность и чистоту, ослепительное сияние, он обагрён таким количеством крови, какое не снилось и алому рубину. История показывает, что бриллианты тем притягательнее, чем больше порока они в себя впитали. И тем прекраснее камень, чем длиннее за ним кровавый след. За красоту этих камней люди убивают и предают друг друга. Они предают друг друга из-за плотской красоты. Не правда ли, он красивее статуи Марии и распятого Христа, вместе взятых?
– Да, сэр. Он несомненно прекраснее тех статуй, – сказал я.
– Вот видишь. Ты подобен этому бриллианту, Габриэль. – Карл вздохнул. – Между красотой священной и красотой дьявольской очень тонкая грань и ты, сын мой, стоишь на самой черте. Поэтому ты должен следить за собой и своими действиями куда более внимательно, чем другие твои братья по разуму и происхождению. Я вижу, что твоя душа чиста, так как знаю твою историю, но даже сам того не желая, ты можешь толкнуть людей слабых на ужасные вещи. Теперь ты понимаешь, что значит плотская красота и почему она является порождением зла?
– Да, – кивнул я. – Значит я – порождение зла?
– Нет, ни в коем случае! – воскликнул Карл. – Ты лишь её хозяин, и тебе решать – использовать её или нет. Я бы не советовал злоупотреблять. В конечном счёте, это навредит тебе же самому.
С того момента мы к этой теме больше не возвращались. Через два дня, немного придя в себя после того неприятного инцидента, я снова стал учиться. Лэмли удалили из школы и потому на уроки я теперь ходил без опаски, но информация о том, что произошло, каким-то образом просочилась в ряды учеников, что, мягко говоря, мне отнюдь не сыграло на руку и теперь каждый раз, проходя по коридору или через сад, я слышал нечто вроде: «Вон этот парень, из-за которого отца Дэвида выперли отсюда»; «я слышал, что он специально это провернул из-за того, что Лэмли ему не захотел «отлично» по своему предмету ставить» – в таких случаях я обычно фыркал, поскольку глупее предположений в жизни не слышал. Лэмли умел быть милым и никто до сих пор не верил, что их прекрасный учитель мог оказаться зверем.
Я думал, что дальше слухов дело и не пойдёт, пока не начали происходить странные вещи.
Прошло два года с момента удаления Дэвида из школы, в течение которых отношение моих сверстников ко мне постепенно ухудшалось. Подколы со временем превратились в оскорбления «шлюха», «подстилка», «мальчик на ночь».
Нередко какой-нибудь нахал, проносясь на перемене мимо, набрасывался на меня, зажимая между стеной и своим телом и говорил нечто вроде: «Говорят, ты сегодня отсасывал отцу Брайну. Мне так же не сделаешь?» – и с хохотом убегал прочь, пока я не пришёл в себя, чтобы дать сдачи.
Меня обижало и злило подобное отношение, я не мог понять, кто разносит все эти грязные слухи.
Беря в расчёт мою испорченную репутацию, нетрудно догадаться, что друзей среди сверстников у меня не было. Учителя, хоть и вели себя нейтрально, но после происшествия с Лэмли нервничали – в особенности мужчины, когда оставались со мной наедине. Моим другом, надеждой и опорой по-прежнему оставался один Карл, который каждый раз после воскресной исповеди говорил: «Не обращай внимания, Габриэль. Они всего лишь дети, которые не переживали то, что пережил ты. Подрастут немного и поймут тогда, как были жестоки. Будь выше их презрения и нападок».
Красивые, мудрые слова, но мне они мало помогли. Как бы я ни пытался абстрагироваться от всей той грязи, что на меня выливали, всё равно было больно. В очередной раз убедился в том, что чувства живут отдельно от разума. Твердя себе, что мне плевать на всех и что меня не волнует мнение окружающих, я всё равно ощущал каждое грубое слово, брошенное мне вслед, как пущенный под лопатку метательный нож. И ничего не мог с этим поделать. Ничего.
Однако, удача всё-таки решила мне улыбнуться, послав человека, которого я мог бы назвать другом. Все прошлые приятели и знакомые отказались от меня, заявив, что их дружба «с таким, как я» повредит репутации родителей.
И вот однажды, в один из пасмурных осенних дней, когда я сидел в саду в стороне ото всех и читал книгу, раздался тихий хруст травы под ботинками – ко мне подошёл один из мальчиков.
– Эй!
Я не среагировал, думая, что никто не может звать меня.
– Ты что – оглох? Фостер! – вздрогнув, я поднял голову от бумажных страниц и с изумлением уставился на темноволосого мальчика – своего ровесника тринадцати лет, который с недовольным и вместе с тем выжидательным видом смотрел на меня.
– Ты Габриэль? – спросил он.
– Д-да, – я, напрягшись и ожидая подвоха, наблюдал, как он подходит и садится рядом со мной на скамейку.
– Я Бенджамин, – он протянул мне ладонь и я, замешкавшись на секунду, пожал её.
– Приятно познакомиться, Бенджамин, – сказал я с детства заученную фразу. Он усмехнулся:
– Мне тоже.
«Эй, Хафнер! – раздался крик откуда-то из глубины сада, – решил завалить его? Я после тебя!» – у меня спёрло дыхание, и я мгновенно выпустил его руку.
– Не слушай ты их, они придурки, – сказал Бенджамин, и я расслабился. – Я недавно перевёлся в эту школу. А ты?
– Я здесь с первого класса, – ответил я.
– И что – они всю дорогу тебя так… – он бросил взгляд на играющих в салки мальчишек, – … «любят»?
– Нет. Два года, – коротко сказал я, поднимаясь со скамьи. – Если ты намерен продолжать этот разговор, то я, пожалуй, пойду…
– Да сиди ты! – поймав за руку, он посадил меня обратно и нахмурился: – Если хочешь сменить тему – так и скажи.
– Да, я был бы не против, – промолвил я. Бенджамин озадаченно хмыкнул, глядя на меня. Он постоянно смотрел на меня, от чего мне хотелось спрятаться подальше.
– Н-не смотри на меня так, – пробормотал я, отводя глаза.
– Как? Ты и впрямь странный, – приподнял брови тот. Я ничего не ответил на эту фразу, потому что знал, что действительно не похож на них – тех, кто сейчас бегал с громкими воплями и смехом, отвешивая друг другу тумаки.
С того дня Хафнер стал моим едва ли не единственным собеседником в учебное время. Он оказался довольно груб и напорист, но никогда не оскорблял меня и заступался перед остальными детьми, если я не мог по какой-то причине дать отпор. С самозащитой у меня всегда были проблемы – такой уж я по характеру.
Со временем я привык к нему и начал доверять. Многие люди не учатся на своих ошибках. Я именно из таких людей.
– Габриэль.
– М? – я читал, подтянув колени к груди. Спальная комната была пуста и наполнена летним воздухом с ароматом жасмина, что струился из открытых окон, укрытых белыми полупрозрачными вуалями. Я и Бенджамин, сбежав из-под надзора монахинь, что приглядывали за учениками в саду, проводили здесь послеобеденный досуг. Где-то далеко щебетали птицы, шумела листва. Было жарко, поэтому я снял жилет и развязал галстук. Это немного спасало, но цветочная духота была всё же ужасна.
– Габриэль.
– Погоди минутку, – мне отчаянно хотелось узнать, чем же закончится история. Я тогда обожал Диккенса, как, впрочем, и сейчас.
– Габриэль, посмотри на меня. – Мне на плечо легла рука, и я невольно отвлёкся от чтения. Пару секунд я изумлённо разглядывал лицо приятеля в нескольких сантиметрах от своего, а после почувствовал, как обожгло мои губы прикосновение другой, разогретой в летнем зное кожи. С каждым мгновением эта атака становилась всё более настойчивой и порывистой, меня пронзил ледяной холод, боль и страх.
И тогда, отшатнувшись от Бенджамина, я ударил его. Я не мог поверить, что снова ошибся, что набрёл на очередного зверя. Вернее, этот зверь сам пришел на мой запах.
– Ты что делаешь?! – прорычал он, зажимая рукой нос. Я неосторожно разбил его.
– Уходи. – прохрипел я, чувствуя, как теряю голос от страха и злости. Меня начинало трясти также, как и после случая с Дэвидом.
– Уходи немедленно и больше не приближайся ко мне! Ты, больной извращенец!
– Это ты больной! – закричал он. – И ты ещё поплатишься за свою дерзость, ничтожество! Я уничтожу тебя, шлюха драная!
Я молчал. Я не знал, что сказать. Слыша звук его приближающихся шагов, я, словно в тумане, выдвинул ящик своей прикроватной тумбочки и достал оттуда перочинный нож. Щёлкнуло, выскакивая, лезвие.
Хафнер остановился и отступил на шаг.
– Э, ты чего – сдурел?!
– Уходи, – повторил я. На его лице снова проступила злость, и он, резко повернувшись, быстрым шагом вышел из комнаты, оставив меня одного.
Как только звук шагов стих, мои руки затряслись и я, выронив перочинный нож, осел на пол рядом с кроватью и разрыдался. Я боялся подумать, что было бы, если бы Хафнер ринулся на меня. Я бы убил его. Это чувство, когда теряешь над собой контроль, всегда пугало меня до полусмерти. Думая о том, что могло бы произойти, я не мог сдержать отчаяния. Что со мной стало после той ночи в часовне и как мне вернуть прежнего себя – не боящегося любого мужского прикосновения к своей коже, не каменеющего от взгляда чуть более продолжительного, чем время падения капли?.. Это я был ненормальным. И я не знал, как это всё прекратить.
Прошло два дня и вот на одной из перемен ко мне подошел Бенджамин. Виновато опустив глаза вниз, он пробормотал:
– Прости меня, Габриэль, я… не знаю, что со мной произошло. Я словно стал не я. Потерял контроль над собой… Ты был так мил в тот момент… В общем, прости меня.
«Потерял контроль над собой» – я прекрасно понимал это, поэтому нашёл в себе силы и помирился с ним.
Тем же вечером, когда я сидел на скамейке в школьном саду, он прибежал и с заразительным азартом на лице закричал:
– Габриэль! Я там такого жука в жасмине нашел, ты бы видел! Огро-омный! Пошли, покажу! – он развернулся и побежал в сторону зарослей у оградительной стены. Отложив домашнее задание, я последовал за ним.
Пробираясь через заросли, я не мог отделаться от навязчивого негатива. Раз за разом в голове всплывали дни, когда в эти же заросли меня приводил Лэмли для своих омерзительных игр.
– Габриэль, скорее, а то уползёт! – послышался голос Бенджамина впереди и я ускорил шаг, пригибаясь, чтобы проскользнуть под удушливо благоухающими ветками.
Однако, выйдя наконец к пространству возле стены, я понял, что мы не одни.
Там находилось ещё трое мальчишек – из тех, кто больше всех доставал меня. Ухмыляясь, один из них – темноглазый парень, похожий на араба, сказал:
– А вот и наша куколка. Молодец, Хафнер, привёл нам идеальную игрушку на сегодня. Хватайте его, господа. – Я развернулся и побежал, но упал через пару метров, потому что чья-то рука ухватила меня за лодыжку. Почти мгновенно я почувствовал, как отлетают пуговицы на моём жилете и рубашке.
– У меня есть хорошая идея – поиграем в «публичный дом»! – схватив за галстук, меня дёрнули вверх, обдавая горячим дыханием лицо. – Сестра Маргарет говорила, что нужны игры, подготавливающие ко взрослой жизни. Это то, что надо! Пригодится, шлюха для снятия! – после в моём сознании всё смешалось. Я не знаю, что делал, но слышал крики и ругательства, а когда пришел в себя, понял, что бегу через сад в сторону жилого корпуса. За мной, стиснув зубы в беззвучной ярости, неслись мои агрессоры.
Пересекая коридоры, галереи и лестницы, я не знал, куда бегу. Меня интересовало лишь одно: не попасться им в руки.
Свернув в один из коридоров, я понял, что это тупик. Но почти сразу же меня настигла спасительная мысль: это преподавательский коридор – он единственный тупиковый и здесь находится комната отца Карла!
Слыша за спиной крики и топот, я добежал до нужной двери и принялся барабанить в неё, моля Бога, чтобы преподобный оказался там. Но никто не открывал.
– Ага, попался! – преследователи остановились, тяжело дыша и широко улыбаясь. Оскаленные зубы, сомкнутые брови и горящие кровожадным азартом глаза – настоящие зверята, стая волков, которые настигают добычу, чтобы после яростно и с наслаждением разорвать её на куски в угоду своему желудку.
– Теперь ты никуда не денешься, Фостер. И у тебя есть ещё шанс: иди сюда сам, и тогда мы тебя не станем бить, только ты нам немного поможешь. Своим ртом… – парень опустил руку вниз и расстегнул ширинку на шортах. – А потом – вали, куда хочешь. Или… можешь распрощаться со своим смазливым личиком.
Ухмылка «араба» стала ещё шире:
– Что ты выберешь, Габриэль? – я стоял и молча смотрел на них. Меня била дрожь от усталости и страха. От отчаяния на глазах выступили слёзы и горячая капля прочертила дорожку вниз по щеке. Унижение или боль?
Я выберу боль.
Внезапно я понял, что опора в виде двери исчезла их-под моей спины. Вскрикнув, я едва не упал.
– Так, что тут ещё происходит? – в проёме показался заспанный Карл. Надев на нос пенсне, он, близоруко щурясь, посмотрел на моих преследователей, что застыли в немом страхе, расширенными глазами глядя на него, а после перевёл взгляд на меня.
Чёрные брови медленно сошлись на переносице, а рука, сомкнувшись на плече, вдруг резко втащила меня в комнату.
– Жди здесь, – бросил он мне и вышел в коридор, закрыв за собой дверь.
Сколько прошло времени, я не знал. Немного придя в себя, я окинул взглядом помещение: светлая маленькая комната с комодом из тёмного дерева, письменным столом у стены и односпальной кроватью возле зашторенного белым шифоном окна. Такая простая, но такая чистая атмосфера, что я почувствовал себя немного спокойнее, и страдание слегка улеглось.
Примерно минуту я стоял, глядя на залитое ослепительным солнечным светом окно и слегка колыхающуюся от летнего ветерка штору, а после, присев на разобранную кровать и прислонившись спиной к подушке, я посмотрел на висящее на стене распятие. От подушки пахло волосами и кожей Карла, что, подобно лаванде, действовало на меня умиротворяющие. Пережитое потрясение, блаженный полуденный зной и беспечное благоухание роз под окном сделали своё дело – совершенно незаметно для себя я уснул.
– Проснись, дитя. Тебе пора. Ужин вот-вот начнётся, – чья-то шероховатая рука, чуть зарывшись в локоны возле лица, погладила меня по волосам и, коснувшись щеки, провела вниз по ней.
Нехотя выпутавшись из тёплых оков сна, я с трудом открыл глаза. Веки были тяжёлыми после пролитых слёз, а голова побаливала.
– Просыпайся, мой мальчик, – повторил Карл. – Иначе сёстры будут волноваться, если тебя не будет в трапезном зале.
– Отец Карл… – я чуть приподнялся на локтях и понял, что лежу под простыней, хотя заснуть должен был сидя. Ботинки стояли возле кровати. Наверное, Карл их снял и переложил меня, когда вернулся. – ... Прошу вас, не заставляйте меня туда идти.
– Их больше нет здесь, Габриэль, – сказал он.
– Что значит «нет»? – растерялся я, не вполне поняв, что он имеет в виду, но спустя несколько мгновений, всё же догадался сам.
– Вандалам не место в такой школе, как наша, – ответил он, подтверждая мою догадку, и в его внешне спокойном и мягком тоне проскользнул едва заметный холодок. – Я написал письма их родителям, и они уже покинули это место. Пока что временно. Но если будет ещё похожий инцидент… – он замялся и вздохнул, а после продолжил:
– То, боюсь, директору придётся их исключить. Это приличное заведение, где учатся приличные люди. Одного я не могу понять… – он посмотрел на меня, и в зелёных глазах за стёклами пенсне отразилось что-то похожее на муку. – Почему всё это происходит именно с тобой? Я… отношусь к тебе по-особенному, Габриэль. Ты необычный ребенок. Когда глядишь в твои глаза, кажется, что тебе ведома вся боль этого мира. Но за что Господь посылает тебе все эти испытания и щадит таких, как… Я не понимаю. Вернее, я могу себе представить, но не могу смириться с этим. Послушай меня, мой мальчик… – он подтянул меня к себе за руку. – Тебе нужно уехать отсюда, хотя бы ненадолго.
– Вы… исключаете меня?! Но за что, почему?! – я так испугался, что Карл, видя это выражение на моём лице, улыбнулся:
– Нет, конечно. Но некоторое время тебе лучше побыть со своей семьёй, Габриэль. Это как каникулы, только незапланированные. Отдохни немного, приди в себя. Я думаю, так будет лучше, и директор согласен со мной. Я не могу смотреть, как ты увядаешь, Габриэль. Ты так красив и так добр, ты рос на моих глазах, и я хотел бы наблюдать твою радость и юность в их цветущем виде. – Он приложил ладонь к моей щеке и погладил её кончиком пальца. – Отдохни немного вне школы, а после ты вернёшься. Месяц, не меньше.
– Хорошо, преподобный, – ответил я. – Спасибо вам большое. Вы снова спасли меня.
– Не за что, Габриэль, это мой долг, – он обнял меня и я обнял его в ответ, прижавшись лбом к плечу и слыша:
– Как бы я хотел, чтобы это было в последний раз.
Следующим днём я уже отбыл в поместье Фостер, где по прибытии узнал, что его населяют гости: брат и сестра Эммы – нечастые посетители. Иэна я уже встречал три раза и не питал особой любви и доверия к этому человеку. Несмотря на франтоватый вид и манеры, он относился к той категории людей, которых называют «гадкими» или «скользкими» – любая характеристика, обозначающая что-то склизкое и малоприятное, подходила ему. Я не переносил его, а он, по всей видимости, меня, поэтому мы почти не разговаривали. Младшую же сестру Эммы я никогда не видел – она уехала жить к дяде и тёте ещё до моего рождения и до сих пор ни разу не объявлялась. Это-то и было самым ужасным. У меня не было даже шанса привыкнуть к ней, поэтому при первой же встрече я был сражён наповал.
– Габриэль, познакомься – это моя сестра, Софи. – сказала Эмма. А через мгновение в гостиную вплыло что-то невероятное. Чудесная фея, нимфа, сошедшая с греческих фресок. Софи была самой прекрасной из женщин, которую я когда-либо видел и до сих пор ею осталась. Пока не встречал подобных ей по красоте.
Прекрасная белая кожа – мягкая, как бархат, пшеничный блонд волос – роскошная вьющаяся грива, перевитая нитями жемчуга. Под тонким шёлком платья античного стиля и тесным корсажем угадывалась весьма пышная грудь, соблазнительно выступающая в прямоугольном декольте двумя пленительными округлостями. Очаровательно пухлые, почти детские губы и длинные ресницы, обрамляющие сине-зелёные глаза... Надо ли говорить, что я буквально раскрыл рот от восхищения, будучи не в силах оторвать глаз от такого великолепия.
– Габриэль? – настороженно позвала меня Эмма, и я смог выдавить:
– П-приятно… Габриэль.
– Габриэль! Так вот как выглядит мой ненаглядный племянник! Сестра, он и впрямь чудо какой красавчик, подумать только… – она излучала такие сочные эмоции, какие могут выражать только сущие дети с их нерастраченной жизненной энергией.
Я едва не умер от счастья, когда она обняла меня и крепко прижала к себе. Ощутив её мягкую грудь, я внезапно так разволновался, что едва не отскочил, вопреки любым моим желаниям, сколь бы противоположными они ни были.
– Софи, ты совсем не изменилась с нашей последней встречи, когда тебе было пятнадцать лет, – проворчала Эмма. – Прошло четыре года, а ты всё ещё не отучилась от этих деревенских манер. Такими темпами ты останешься старой девой – порядочным мужчинам не нужны дурно воспитанные девицы.
– Сестрица, ты опять за свое?! – возмутилась она, выпуская меня из объятий. – К твоему сведению, у меня есть кавалер!
– Какой по счету? – усмехнулась Эмма. Софи фыркнула:
– Не так важно. Всем известно, что чем больше у девушки воздыхателей, которым она отказывает, тем лучше её репутация и тем более настырно начинают прибывать новые кадры. Но я решила завершить эти игры. Этот – окончательный выбор.
– И кто он? – спросила Эмма. Про меня они, по всей видимости, уже забыли.
– Льюис Уайнворт, – с таким придыханием произнесла красавица, что меня аж передёрнуло. Я уже ненавидел этого Льюиса. Хотя надеяться мне было не на что – я был всего лишь тринадцатилетним мальчишкой, в глазах Софи и Эммы – совершенным птенцом, который едва научился управлять собой и своими поступками, только начал познавать взрослый мир своим детским умом. Я знал, что не смогу заполучить её, как красивую куклу, даже не узнаю её ласк, не говоря уже о душе.
Однако, я снова кое в чём ошибся.
Софи оказалась внутренне куда более близка мне по возрасту и – к моему удивлению – предпочитала проводить время в моей компании, нежели в обществе своей сестры и Иэна. Бывало, мы с ней заигрывались в шахматы, шашки или карты (тайком от Эммы – она запрещала мне играть в азартные игры) до темноты, а после, сидя в беседке, увитой плющом и виноградом, тихо переговаривались до тех пор, пока из дома не выходила Эмма и тоном, не терпящим возражений, не отправляла нас обоих в дом.
