Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 49 страниц)
Забыв о маске, он машинально зажал рот ладонью и порадовался, что не взял с собой Париса.
Тем временем, первосвященник в скрывающей верхнюю часть лица маске, читая что-то на латыни, обвёл рукой большую золотую чашу рядом с алтарём, взял у одного из лакеев пустой кубок с подноса, затем зачерпнул им содержимое и выпил. Алая жидкость. И почему-то Эйдну не верилось, что это было вино.
– Дальше, или с вас достаточно? – тихо спросил Дюбуа. Бросив на него презрительный взгляд, и пытаясь справиться с потрошащим холодом внутри, Эйдн процедил сквозь зубы:
– А что, есть ещё что-то похуже?
– Может да, а может и нет... – протянул маркиз и, поманив премьера пальцем, не спеша обогнул молящихся среди полумрака капеллы, и по коридору вышел в следующий зал, полный обнажённых людей – совокупляющихся мужчин и женщин. У стен, на полу, на диванах и столах – отовсюду слышались стоны и крики, капали с лиц слёзы и слышался безумный смех. Вавилон. Содом и Гоморра. Тела всех были исчерчены красными полосами. Кровь. На груди той же субстанцией изображен большой крест.
Среди людей в масках скользили золотые подносы с вином, будто бы парили в воздухе – наряду с обычными лакеями человеческие уродцы работали здесь прислугой. Тело Дегри прошило отчаянной судорогой, когда одно из этих низеньких существ – женщина со второй, похожей на младенческую, сморщенной головой, растущей из плеча рядом с нормальной, на мгновение задержала на нём взгляд маленьких глазок.
– Дальше почти тоже самое, только ритуал совершается между партнерами одного пола.
Эйдн молчал. Он боялся открыть рот, опасаясь, что его стошнит. Всё было настолько мерзко и трудновоспринимаемо сознанием, что дурнота моральная перетекла в дурноту физическую.
– И... на что вы надеялись, приглашая нас всех сюда?.. – наконец, нашёл в себе силы Дегри. Запах крови, опиума, пота и ладана... Чудовищно.
– Что вы присоединитесь к нам, – пожал плечами Дюбуа. – Официальная часть лишь сейчас, а после, в других помещениях, начнется бал. Необходимо пройти процесс причащения кровью, чтобы вступить в братство. Лишь высокодуховные люди поймут всю прелесть и значимость того, кому мы поклоняемся.
– Где ваш договор о молчании? Я его подпишу и немедленно ухожу отсюда. Вы дьяволопоклонники, не так ли?
– Называйте нас как хотите, месье, но Люцифер – это ни что иное, как сущность человека. Грехи и недостатки – вот что каждому свойственно. Их невозможно избежать. Мы не верим в идеального Бога, ибо получить его милость можно только уморив самого себя, а всемилостивый Люцифер дает нам всё, что требуется, после смерти вознаграждая тех, кто верно служил ему.
Эйдн, почти не слушая бормотание Дюбуа, быстрым шагом шёл к выходу, наталкиваясь на фигуры в красных плащах.
– Где договор?!
– Его сейчас принесут. Но перед этим я вас настоятельно прошу: верните Лорана. Ради вашего же блага.
– Вы мне угрожаете? – сузил глаза Дегри. Маркиз, в свою очередь, прищурился:
– Нет. Угроза исходит от него, глупец вы этакий. Вы не понимаете, кого приютили у себя.
– И кого же? – Эйдну поднесли договор и он, просмотрев его, поставил подпись.
– Кровавое Дитя, сэр. Физическое пристанище нашего властелина.
– Что? – Эйдну показалось, что он ослышался. – Вы все здесь из ума выжили?!
Внезапно глазки в прорезях чёрной бауты загорелись злостью:
– Это вы законченный идиот, сэр, если не верите мне! Верните его как можно скорее, пока ещё живы! – прорычал маркиз, вытесняя его за дверь и захлопывая её перед носом премьера.
Стараясь дышать глубже, Дегри снял с лица маску, чувствуя, что по лицу стекает пот. Его знобило и комната медленно вращалась перед глазами.
– Эйдн, – к нему подошел Парис, – Господи, что случилось?!..
– Я попрошу вас выйти, – сказал один из лакеев, – Сквернословить лучше на улице.
Добравшись до ворот и едва выйдя за них, Эйдн согнулся пополам и его вырвало. Так плохо ему ещё никогда не бывало. В ушах до сих пор звучали ритуальные песнопения, а перед глазами стояли адские картины Босха, кровь и человеческие внутренности. Он даже не слышал, что, с отчаянием в голосе, спрашивал у него Парис, придерживая за плечи.
Теперь Эйдн как никогда понимал состояние Данте во время его путешествия в Ад...
Я вслед за Лораном выскочил из здания и смог нагнать его лишь у экипажа.
– Стой! Куда ты?!
– Поехали! – он дёрнул меня за руку и скомандовал кучеру:
– К воротам!
Экипаж тронулся.
– Лоран, что... – договорить я не смог, Морель зажал мне рот ладонью, прошипев: «Молчи, ради бога молчи!».
Наконец, ворота.
Выбежав за них, юноша вновь залез в экипаж, но уже тот, что привёз нас сюда.
– Отвези нас обратно, – сказал он кучеру. Тот молча повиновался.
Я видел, как Лорана отчаянно трясёт, хотя он отдавал приказы решительным, ранее мною не виданным у него тоном. Он был напуган, в панике, но, тем не менее, соображал быстро и отчаянно. Именно так срабатывают инстинкты, когда речь идёт о спасении жизни.
– Ты как-то связан с этим клубом, ведь так? – наконец решился я раскрыть рот.
– О да... – Лоран с улыбкой поднял голову и я понял, что разговариваю с Монстром. – Думаю, пришло время для правды...
[1] gâteaux – пирожных (фр.)
[2] Мнемозина – богиня греческой мифологии, олицетворяющая Память и Всезнание.
[3] prions – прошу вас (фр.)
[4] Стиль Адама – английский неоклассический архитектурный стиль; отличается изящным декором, особенно в интерьере.
[5] Штаны-кюлоты – облегающие штаны до колена, которые в комплекте с шёлковыми чулками носили все мужчины в XVIII веке.
[6] Вольто – маска, целиком скрывающая лицо и имитирующая все его черты.
====== Скрипка для дьявола. ======
– Правды? – сдвинув брови на переносице, переспросил я, напрягаясь. Лоран слегка пугал меня. Это уже был не просто порочный взбалмошный дух. В поведении появилось нечто властное, словно проявилась сила и мощь, раньше тщательно скрытые от посторонних глаз.
– Именно, – подтвердил он, – Я расскажу тебе, вернее... я позволю рассказать Лорану – его так называемой светлой стороне, которую ты так любишь; всю вожделенную тобой правду, мой милый исследователь (лишь вам, разумеется, после он вновь станет нем, как рыба, ибо я не могу подвергнуть опасности своё физическое тело). Прежде чем уйти.
– Никуда ты не пойдёшь! Ты знаешь, как его освободить?! Знаешь, как снять эти блоки?! – накинулся я на него с вопросами. Не может быть, он всё знал и молчал! Он даже не пытался помочь Лорану привести себя в норму!
Монстр, как мне показалось, удивлённо прищурился, с улыбкой приподняв одну бровь:
– Вы удивляете меня, мой возлюбленный наставник. Вы знаете куда больше, чем думаете. Вы знали, что Лоран не просто выживший из ума мальчишка, а закодированный от разбалтывания секретной информации дурачок?
– Да, – ответил я. – Ты крайне самоуверен, раз думаешь, что это понятно одному тебе. Кто это сделал? Кто сотворил это с Лораном? Кто разделил вас?
В тёмных глазах Монстра появилось уже явное изумление.
– Так вы и до этого докопались? Из вас вышел бы неплохой учёный, сеньор Романо. Или констебль [1]. Да, нас именно разделили. Кстати, вы знаете, из какой ловушки я вас только что увёл и почему вы до сих пор живы?
– Ну?
– «Орден высшего сословия» – ни что иное, как крупнейшее в мире сатанистское братство приверженцев Люцифера из высших слоёв общества, которое возглавляю я, и одновременно не имею в нём никаких прав.
– Что?.. – мне показалось, что от изумления у меня отнялся язык. Я ожидал чего угодно, но не этого. Шестнадцатилетний хрупкий юноша, почти ребёнок, сидящий передо мной – хозяин настоящего земного Ада?!
– Быть не может...– вырвалось у меня. Монстр очаровательно рассмеялся:
– О, не заставляйте меня дырявить себя кинжалом, чтобы, лишь вложив палец в мои раны, вы поверили мне [2]. Мне нет нужды вам лгать. Я – второй после того, кому поклоняются все эти идиоты в красных плащах. Включая первосвященника.
– Но... как ты туда попал?!
Монстр скроил капризную гримасу:
– О, этим я себя утруждать не собираюсь. Вам всё расскажет наш миленький святой Лоран. Не смею лишать его этого удовольствия, ведь с того самого дня, как вы меня обнаружили, он только и делает, что пытается всеми силами рассказать вам правду, ведь вы ему так небезразличны...
– Как и тебе, – с лёгким вызовом парировал я, – Ты не лучше его.
– Хм... Не стоит неразумно полагать, что я потерял голову, если я вас не убил и мне пришлась по вкусу ваша манера заниматься любовью. Отнюдь нет, – усмехнулся он, хотя, как мне показалось, досада в горящих неопределённым блеском глазах появилась. – Не скройся мы сейчас, нас бы поймали и глупенький наивный Лоран непременно своим поведением выдал своё отношение к вам, и сей аспект ой как не пошёл бы вам на пользу. Эти джентльмены очень прозорливы и искушённы, несмотря на своё отсталое средневековое мировоззрение. Вас бы пытали, а если бы вырвали признание в том, что это тело принадлежало вам – хоть раз, хоть на минуту, то вы бы были мертвы. Ибо оракул может принадлежать только высшему господину, венцу преклонения подданных, а именно тому, кого называют Сатаной, Денницей, Люцифером, Мефистофелем, Аваддоном, Аполлионом, Ангелом Бездны... количество имён неисчислимо. Сущность Князя Тьмы не войдёт в тело, осквернённое жалким человеком... – он помолчал, а после добавил: – Так они считают.
– То есть? – не понял я, – Значит, всё может быть совсем не так?
– Именно, – ухмыльнулся тот. – Эти люди столь же глупы, сколь умны – а среди них, поверьте, есть гениальные учёные в сфере метафизики и оккультизма, а также всего того, что касается психики человеческой; но всё то, чему они поклоняются – лишь воздушные замки, построенные на крови и смертях других людей, не более того.
– То есть, ты – не Люцифер? – расширил глаза я. Острая как нож и одновременно соблазнительная улыбка скользнула по иконописным губам юноши.
– Конечно нет. Лоран же говорил вам, что я – это тёмная сторона его сущности. Как вы говорили – чертёнок, не более того. Я отнюдь не являюсь оракулом, телом, в которое по столь идеальной теории вселяется Дьявол. Я Дьявол земной, внутренний – если меня можно так назвать, тот, который сидит в каждом из людей. И у каждого такой отдельный и неповторимый, с чертами характера и привычками хозяина-человека. Мелкая сошка, не более. Психическая сторона личности.
– Получается, их теория – это ничто? Лишь идеализированный бред сумасшедших? – воскликнул я, чувствуя, как меня начинает пробивать нервный, истеричный смех. Да что, чёрт возьми, творится вокруг меня?! Где сон, а где реальность?!
– И да, и нет, – подперев голову рукой, затянутой в кожаную перчатку, протянул Лоран. – Их теория, может, и не ошибочна, но вот только я этого знать не могу, поскольку, когда меня посвящали в оракулы, я уже был непригоден и осквернён человеком. Это было скрыто и никто до сих пор не знает об этом, иначе меня бы давно убили. Но я не думаю, что сам Дьявол – противоположность Богу и столь же значимая во Вселенной духовная сила – снизойдёт до явления кучке мелочных смертных по первому их зову. На мой взгляд, это суеверия, не более. Эти глупцы способны лишь извлекать тёмную личность человека наружу, и, ошибочно считая её проявлением высшей силы, поклоняться ей, облачаясь в кровь и смерть, как иные облачаются в шелка и бархат. Не более. – закончив, он застыл, не моргая глядя на меня со своего конца экипажа.
– Но тот день в подворотне... – медленно, тщательно подбирая слова, начал я, – и до этого, все три года. Зачем ты убивал людей, вырывал их сердца и... ел?
– Поедание человеческого сердца дьяволом – ритуал глубоко символический в нашем братстве. Во-первых, это символизирует овладение сердцами людей Люцифером с его доктринами и верой, а во-вторых, это, по их убеждениям, делало бы его сильнее. Своеобразная жертва. Ведь, когда в меня «вселяется Мефистофель», я становлюсь им – во плоти и крови – и при помощи своего материального тела помогаю ему добыть ту единственную признаваемую им земную пищу – человеческое сердце. Орган, от которого решающе зависит жизнь и радость самого высокоразвитого существа на земле – человека. Орган, который связан с душой, что может испытывать грусть, страдание, счастье, боль. Который хранит в себе главное оружие Бога – любовь. Именно это оружие он и уничтожает.
– Но ты мог и не делать этого, ведь ты сбежал и они не знали, где ты! – я отчаянно пытался разложить по полкам всю узнанную мной информацию, но в голове царил абсолютный сумбур и от этого я чувствовал некоторую панику. Лоран посмотрел на меня как смотрят на наивного ребёнка:
– Да, возможно, моего точного местанахождения они и не знали, но им это было не так важно, как уверенность в том, что я исполняю своё предназначение. Ведь новости о найденных трупах попадают в газеты, однако власти не стремятся поднимать шумиху, что в Париже бродит маньяк-убийца, всё по той же причине: в верхах орудуют люди этого братства, хранящие секреты и устраняющие всех, кто стремится их вынести на общественный суд. Они отслеживают моё местонахождение по трупам, но не могут знать, где я конкретно проживаю. Но теперь знают. Благодаря вам и вашим друзьям.
Я похолодел. Только сейчас я вспомнил, что Парис и Эйдн остались там – в этом дьявольском рассаднике!
Видимо, этот ужас отразился на моём лице, потому что Монстр рассмеялся и сделал успокаивающий жест рукой:
– Расслабьтесь, возлюбленный учитель. Им ничего не грозит. Единственное, что от них могут потребовать – это подписать договоры о молчании. Неожиданно мягкий, я бы даже сказал – гуманный обычай среди всех прочих. Настоящие и поистине катастрофические проблемы для них начнутся лишь в том случае, если они вздумают нарушить данное в письменном виде обещание. Но тут уж будет целиком и полностью их вина.
– А Иль-де-ля-Сите? Они вернутся обратно? Ведь мы угнали этот экипаж.
– Вы не перестаёте меня удивлять своей почти пророческой точностью слов, – улыбнулся Лоран, доставая из под плаща кинжал и внезапно вставая с места.
– Ч-что ты делаешь?.. – я с опаской наблюдал, как он приближается ко мне, держась за стенки экипажа, чтобы не упасть во время движения. Он вздумал меня убить?!
– Сидите тихо, Андре, и вы не пострадаете. – Внезапно он сделал быстрое движение, и, вскочив на спинку моего сиденья, схватил за голову кучера и перерезал ему горло.
– Ты что?! Зачем?! – ошалев от шока, закричал я. Лоран высвободил из рук тела поводья и столкнул его ногой с места. Труп кучера с глухим стуком рухнул в сугроб на обочине, растапливая ещё тёплым лицом снег. Лошади заржали, в панике ускоряя бег.
– Оставить его в живых было бы равносильно тому, как если бы вернуться обратно и сдаться в руки членам братства! Думаете, он глухой и не слышал того, что я вам рассказал?! – прокричал Морель сквозь шум ветра, садясь на место извозчика, и, преисполнившись поистине дьявольским величием, с улыбкой на устах, со всей силы стегнул лошадей поводьями по спинам. Те так стремительно ломанулись вперёд, что я чуть было не скатился на днище экипажа, еле успел вцепиться в края спинки сиденья и яростно прокричал:
– Хватит так гнать, ты – печной чёрт! Ты убил кучера! Кто теперь вернется за Эйдном и Парисом?!
– Об этом стоит меньше всего беспокоиться! У ордена столько экипажей, что хватит, чтобы четвёртую часть Парижа вывезти одновременно! – отозвался тот, – Не удивлюсь, если они сейчас едут следом, только сильно отставая! Сейчас я вас покину, сеньор Романо, но напоследок хочу дать один совет...
– Какой? – спросил я. Внезапно он немыслимым образом выгнулся в пояснице назад и, глядя на меня, продолжил:
– Как всё выясните у Лорана, немедленно уезжайте туда, откуда явились. Здесь вам уже нет места. Его – то есть меня, не берите с собой, оставьте здесь. Иначе они от вас не отстанут. Им нужен я. Другой, такой как я, родится не раньше, чем в следующем веке. На этом я вас покидаю. Прощайте, Андре. – Перевёрнутые губы на свесившемся лице коснулись моих губ, глаза закатились и обмякшее тело соскользнуло прямо мне в руки, выпустив поводья.
– Эй! – я поймал ускользающие вожжи одной рукой, а другой придержал Лорана, который, сомкнув веки, провалился в забытьё...
Когда мы прибыли обратно – на Иль-де-ля-Сите, к пансиону мадам Гальян, я, взяв Лорана на руки, поднялся в номер. По пути встретил хозяйку – пышную женщину с чёрными блестящими волосами, уложенными всегда в одну и ту же высокую замысловатую причёску. У меня даже имелись подозрения, что это был парик или шиньон.
– Bonsoir (Добрый вечер), месье Романо! Ваш юный друг опять напился?
– Да, мадам, к сожалению. Понятия не имею, что делать с этим негодником!
– Не волнуйтесь, монсеньор. Все молодые люди его возраста падки на запретные удовольствия, это нормально. Подрастёт немного – и это пройдёт, – засмеялась она, и я, улыбнувшись через силу, распрощался с ней и продолжил подниматься по ступенькам.
– Быть может, вам прислать в помощь лакея, месье? – крикнула она вслед.
– Нет, благодарю вас, мадам! – отозвался я. Добравшись до номера, захлопнул дверь, и, повернув ключ в замке, слушая его успокоительное щёлканье, облегчённо вздохнул. Мир, словно сошедший с рельс вагон, катился в ледяную пропасть. Этот лёд, зарождаясь где-то в груди, пробирал тело до последней кости.
Слегка отдышавшись, я прошел вглубь номера и опустил Лорана на диван.
Похоже, перемещение причинило ему некоторое беспокойство, потому что юный француз вдруг широко распахнул глаза, как обычно делал при внезапном пробуждении. Мгновенный страх и паника.
– Андре! Что случилось?! Где мы?!.. – я посадил забившегося в моих руках Амати обратно на мягкий бархат сиденья и поспешил его успокоить:
– Всё нормально, мы уже в пансионе. Мы уехали оттуда.
– А Парис и Эйдн?! – он смотрел на меня с выражением величайшей тревоги на лице, вцепившись пальцами мне в руки. Огромные глаза поблёскивали в слабом свете фонарей, проникающим в тёмную комнату.
– Они тоже вернулись, – покривил душой я, внутренне всеми силами желая верить в это.
Он, как я мог видеть, немного успокоился: воздух поколебал еле слышный вздох, плечи расслабились, расширенные глаза приняли нормальные размеры.
– Лоран, – решился я. – Пока мы ехали, я разговаривал с Монстром...
– Ты разговаривал с Монстром?! – он снова напрягся. – И он тебя не заманил в ловушку, не заставил возвратиться?
– Нет, – ответил я. – Как оказалось, он отнюдь нам не враг. Он сообщил мне, что позволит тебе рассказать обо всём. Больше не будет приступов, Лоран. Он снял все блоки!
Морель смотрел на меня недоверчиво, словно боясь, что я могу его обмануть.
– Разве он имеет контроль над этими кодировками? – наконец проронил он.
– Да, – ответил я. – Он и был хранителем всех тайн. Он был замком, а ты сундуком. Сейчас он снял замок. Тебе осталось лишь открыться. Правда, только лишь мне. Другим после ты снова рассказать ничего не сможешь.
– Ты уверен, что хочешь всё узнать? Даже если это окажется вовсе не сокровище, а гнилой разлагающийся труп в помоях? – прошептал Лоран, с пронзительной грустью глядя на меня. Эти глаза... боже, не смотри так!
– Да, – тем не менее твёрдо сказал я. – Я хочу узнать твои тревоги, чтобы найти способ избавить тебя от них. Я не хочу бежать от тебя лишь потому что боюсь за себя или других. Если понадобится, я уйду от Эйдна и Париса, прерву обучение, но о том, чтобы ты ушёл, и речи быть не может! – сам того не заметив, я разозлился, и потому сначала не понял, почему Морель смотрит на меня удивлённым и одновременно немного испуганным взглядом.
– Я люблю тебя, – тихо сказал он, – Поэтому боюсь, рассказать тебе о тех мерзостях, что совершал. Я и так очернён в твоих глазах дальше некуда, а ты хочешь ещё и вскрыть этот прогнивший труп до самого сердца.
– Именно, – не уступил я. – Я люблю тебя, поэтому хочу знать о тебе всё: до кончиков волос, до самого сердца.
Он ещё некоторое время молча смотрел на меня, а после, вздохнув, промолвил:
– Хорошо. Только прошу: если что – не презирай меня.
Я родился в 1849 году, в Париже, в семье нищих людей самого низшего сословия. Так сказать, «на самом дне» социального строя. Как рассказывал мне брат, который в тот день был с ней, мать – тогда ещё не спившаяся, а только начинавшая свой путь во мрак, в те времена работала на скотобойне – потрошила туши. Она рожала уже в четвёртый раз. Первым ребёнком был мой брат, двое остальных детей не выжило по непонятным причинам, а четвёртым, кого она носила во чреве, оказался я. Но она не хотела меня. Схватки начались как раз тогда, когда она вспарывала живот очередной уже мёртвой корове. Мать не стала звать на помощь, а, забившись в кладовку, где хранились инструменты для разделки мяса, самостоятельно перенесла роды, отрезав пуповину серпом и завязав её. Как это ни странно, несмотря на то, что я был нежеланным ребёнком, она не зарезала меня этим же серпом на месте. Должно быть, испугалась, что её обвинят в детоубийстве. Вместо этого она, немного придя в себя после относительно лёгких родов, просто засунула меня в живот мёртвой коровы и с криками: «Дьявол! Боже, корова вынашивала дьявола!» – помчалась за людьми. Когда все собрались в разделочной, и один из смельчаков, среди перешёптываний и пересудов приоткрыл стенки вспоротого брюха, то увидел там окровавленного младенца – новорожденного человеческого ребёнка. Что самое странное, поначалу никто не заметил, что живот моей матери уменьшился, почти исчез. Когда я сделал первый вдох и закричал, половина зевак бросилась наутёк, и вместе с ними тот смельчак, что первым подошёл корове.
Как это ни странно, отважнее всех оказалась старушка – мадам Эльзур, семидесятилетняя вдова с Иль-Сен-Луи, приехавшая в эту часть города навестить внуков и в это время покупавшая свежее мясо в лавке, присоединенной к скотобойне.
С громким ворчанием протолкавшись сквозь толпу к туше животного, она достала меня оттуда. А через минуту, оглядев меня, объявила: «Этот ребёнок не мог быть рождён коровой!», и на вопросы, почему она так решила, показала завязанную пуповину. «Это могли сделать только человеческие руки, – сказала она. – Кто разделывал тушу?» – все взгляды тут же обратились на мать.
Её признали невменяемой, хотя она, разумеется, была в порядке, и отдали меня отцу, не подозревая, что это было равносильно тому, как если бы меня просто выкинули на улицу, подыхать в луже. Он был законченным пьяницей и медленно уводил за собой мать в ту же яму. Заботился обо мне брат. Довольно рослый, с шапкой чёрных кудрей, он пошёл в отца. От матери ему достались синие, как и у меня, глаза. Ему к тому времени уже было девять лет. Несколько раз в день на протяжении двух лет он относил меня к знакомой женщине – соседке, у которой был грудной ребёнок, а, соответственно и грудное молоко, покольку мать меня кормить не желала, да и не было у неё молока из-за травившего тело алкоголя.
Никого я не любил в мире сильнее, чем брата, был готов ради него на что угодно – даже на смерть, и, когда я достиг более сознательного возраста, а именно десяти лет, начал замечать, что поведение брата в отношении меня несколько странно. Тогда я только начинал познавать, что хорошо, а что плохо, что нормально, а что – нет. К тому же, я был почти безграмотным – с горем пополам читал и писал посредственно. О знании иностранных языков и не упоминаю – при том уровне развития, на каком я находился, это было невозможно.
Так вот, я стал замечать, что отношение брата ко мне переменилось: он целовал меня и обнимал так, как целуют друг друга братья и сестры, да. В этом не было ничего такого, но разница была в том, что это происходило лишь на людях. Наедине же эти знаки любви проявлялись по-иному: поцелуи были «влажными», объятья – блуждающими, а вгляды – голодными.
Даже не зная, что это ненормально, я смутно подозревал неладное, но не позволял себе усомниться в непогрешимости горячо любимого мной брата, одновременно стараясь по возможности пресекать его попытки в проявлении подобных чувств ко мне на протяжении двух лет. Он это заметил и однажды ночью, когда мы, закончив все дела по дому (фактически я жил вдвоём с братом, поскольку мать и отец уже были законченными пьяницами и либо пропадали по ночам в кабаках, либо спали мёртвым сном на своих кроватях), легли спать, привлёк меня к себе за талию (мы всегда спали вдвоём, потому что кроватей в доме всего было три, а родители давно уже не ложились вместе), и тихо спросил: «Ты любишь меня, Лоран?». «Да», – ответил я, не поворачиваясь на другой бок, к нему лицом. Я не хотел, а если быть точным – боялся увидеть его лицо и голодные блестящие глаза. «Тогда почему ты боишься меня?» – он заправил прядь волос мне за ухо и поцеловал в шею, так, что мне стало страшно, словно мой брат был хищником – зверем, способным меня убить. Закрыв глаза, я ощутил ещё кое-что: его возбуждённую плоть, упиравшуюся мне в ягодицы. «Почему, Лоран?» – развернув к себе за плечи, он поцеловал меня в губы. «Именно поэтому, братик», – ответил я, дрожа, как осиновый лист. «Ты похож на голодного волка. Когда ты целуешь, мне кажется, что ты ненавидишь и хочешь убить меня. Это же неправда?». «Конечно, нет», – ответил он. «Наоборот, я так сильно тебя люблю, мой милый Лоран, что мне от этого очень плохо». «Плохо?» – я встревожился не на шутку и даже сел на кровати. «Если хочешь, я сбегаю к лекарю. Он живет от нас в двух кварталах». «Нет», – ответил он, поднимаясь и погладил меня рукой по щеке. «Помочь мне можешь только ты. Обещаешь?». «Да», – тут же ответил я, боясь, что брату может стать хуже и он, не дай боже, умрёт. Господи, каким же наивным идиотом я был в свои двенадцать лет – просто невообразимо, но тогда брат являлся для меня всем, и каждое его слово я принимал за чистую монету. Обняв за плечи, он вновь и вновь целовал меня, с каждым разом все яростнее, словно его непонятный мне голод был бесконечен. Взяв за руку, он прошептал мне: «Мне очень плохо, Лоран...здесь», – и приложил мою ладонь к вздувшемуся под тканью грубых льняных штанов бугру. Даже через ткань я ощущал его горячую пульсацию, – «Ты можешь мне помочь». «Как?» – спросил я ему в плечо, обнимая за шею. «Мне нужен твой рот, любимый брат». «Рот?» – я искренне не понимал, чего он от меня хочет. По правде говоря, я был совершенно необразован в отношении того, что касается порока похоти. Самым интимным из всего, что я знал, были поцелуи, и то я считал их нормальным проявлением любви между такими близкими родственниками и друзьями, как мы с братом. Одна душа на двоих. Первому встречному, попытавшемуся бы поцеловать меня – даже в щёку, я бы надавал пощёчин.
«Это не причинит вреда ни тебе, ни мне, и это совершенно не больно. А мне будет даже приятно», – успокоил он меня, поднимаясь на колени, оставляя меня при этом сидеть и освобождая из одежды свою плоть. Сейчас меня тошнит при воспоминаниях об этом. Это отвратительно, просто мерзко. Это ещё более противоестесственно, чем просто порочная связь между мужчинами или женщинами. Это связь между мужчинами-родственниками. Хуже этого могла бы быть лишь связь с собственной матерью или отцом. Возможно, я бы так не говорил, если бы питал к нему хотя бы половину тех куда более духовных и зрелых чувств, что я испытываю к тебе, Андре, но это было не так. Я любил его как брата, а он воспользовался мной и моим невежеством двенадцатилетнего ребёнка. Однако, как это ни странно, тогда я не ощутил такого жгучего отвращения, какое испытываю сейчас, вспоминая все это. Наоборот, я находился в своего рода трансе, несомненно испытывая слабое удовольствие от его пальцев, зарывающихся в мои волосы на затылке и, как мне тогда показалось, увлекательную, и даже забавную пульсацию его твёрдой плоти у себя во рту. Единственное, что выдёргивало меня из забытья, это случавшиеся время от времени рвотные позывы, когда орган проникал слишком далеко. Я никогда не слышал, как брат стонет и это были для меня самые странные и смутно-приятные звуки из всех, что я когда-либо слышал.
Когда всё закончилось и я – проглотив семенную жидкость, немного пришёл в себя, начиная осознавать свою ошибку, он, обняв меня и покрывая теми самыми голодными поцелуями, которые меня всегда так пугали, начал быстро говорить, тяжело дыша: «Спасибо, Лоран...мне было так приятно...ты был рождён для меня, мой любимый брат...мой любимый маленький брат...» – бормоча всё это, он пытался стянуть с меня одежду и уложить на кровать, но в одно мгновение я испытал поистине панический страх, из-за чего смог оттолкнуть его, и, увернувшись, выскочить из дома и скрыться в кварталах, среди развалюх и полуразрушенных зданий, рассадников смерти, болезни и нищеты. Я слышал, как он бежал за мной, крича что-то в догонку, но не слушал. Единственным моим желанием было спрятаться так, чтобы он меня не нашёл. Чтобы меня никто не нашёл. Пересекая все эти грязные кварталы, постепенно сменяющиеся приличными и ярко освещенными домами, я совершенно выбился из сил и потому обрадовался, увидев стоящий возле одного из зданий чей-то экипаж. Привязанный на толстую цепь к витому кованому забору, с висящим на ней амбарным замком, он был накрыт от дождя огромным куском брезента. Не мудрствуя лукаво, я тут же забрался под него и, в течение часа, будучи никем не найденным, уснул на мягком кожаном сиденьи под мерный шум начавшегося ливня.
Проснулся я от громкого возгласа. Спросонья он мне показался похожим на крик чайки – так резко этот звук ударил по ушам. Открыв глаза, я увидел склонившуюся надо мной молодую женщину, хрупкое и изящное чудо в украшенной карминного и золотистого цвета розами шляпке. Абсолютно алебастровая, немного сухая кожа, чёрные, как смоль, блестящие, словно шёлк, прямые волосы, собранные в пучок у основания шеи. Такие же брови и ресницы, в обрамлении которых выделялись поразительно синие, яркого цвета глаза. Подкрашенные алой помадой тонкие, но, тем не менее, нежных очертаний губы привели меня в восторг. Изящная, почти лебединая шея, берущая начало из серого кольца твидового воротника-стойки и собрания белых кружев её нижнего осеннего прогулочного платья. Она была похожа на ангела. Её кожа словно светилась своей белизной среди пасмурной серости осеннего дня и внушала умиротворение и восторг одновременно.
– Господи боже, откуда ты тут взялся?! – схватилась за сердце она. – Валентин! Валенти-ин! – отчаянно звала она кого-то. Меня пробило беспокойство и я уже собирался сорваться с места и скрыться, когда возле экипажа появился человек лет тридцати, буквально ослепивший меня куда сильнее, чем женщина-призрак. Нет, дело было совершенно не в красоте, а в его волосах, похожих на пламя. Огненно рыжие, слегка вьющиеся волосы до середины шеи обрамляли его такое же совершенно белое, как и у голубоглазой дамы, лицо, только кожа была куда более упругой. Персикового оттенка тонкие губы. Такие же огненные брови, только темнее и ресницы приглушённого золота, обрамлявшие глаза насыщенного тёмно-карего цвета, отчего они казались выжженными на белом мраморе лица. Их взгляд показался мне весьма эксцентричным, вероятно, из-за горевшего в них непонятного огня – не то страстности, не то силы. Ленивые, но полные вальяжной изысканности и грации движения. Бесцветный и яркий одновременно. Имя ему, должно быть, Пламя.
