Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)
Пожалуй, это был самый счастливый период в моей жизни.
И вот однажды, в один из жарких июньских дней, когда мы с Софи сидели в гамаке в глубине сада – скрытые в зарослях садовых роз от всего мира – она, наклонившись ко мне, произнесла:
– Габриэль…
– А? – я, положив голову ей на колени, дремал. Жара и лёгкое покачивание гамака сморили меня, я медленно плыл куда-то по волнам сладкой солнечной неги.
– Ты девственник?
– Что? – я открыл глаза, недоумённо посмотрев на неё. До меня не сразу дошло, о чем она говорит – так неожиданно было услышать это от Софи.
– Ты же слышал – она засмеялась. – Я спрашиваю: знал ли ты когда-нибудь женщину в постели?
– Почему ты спрашиваешь? – я почувствовал, что заливаюсь краской и одновременно меня пронзил холод. Я вновь ощутил, что жизнь моя складывается нелепо: все мои сверстники узнают о радостях сластолюбия с женщинами – нежными и трепетными существами, словно призванными нести в себе любовь. А я узнал о существовании вот таких вот «взрослых игр» от мужчины и, чувствую, больше не смогу думать о них без содрогания. Как и о перспективе лечь в кем-то в постель.
– Ну… Ты такой красивый, Габриэль… – она подцепила пальчиком пряди моих волос и убрала их от лица, после погладив шелковистой ладонью щёку. – Я, право, впервые вижу кого-то настолько сладкого, идеального, как ты... Сколько бы я ни смотрела, так и не смогла найти ни единого недостатка в твоём лице или теле. Всё поразительно гармонично, едино, перетекает одно в другое. Твоя красота поражает. Поэтому я и решила, что у тебя много поклонниц. Ты жениться не собираешься?
– Жениться?! – я даже сел. – Нет, Софи, не думаю. – Оттянув галстук от шеи и глубоко вздохнув, я продолжил:
– Я не хочу пока жениться. И… да, я не спал с женщинами. Я же находился в мужской школе-интернате. Там нет женщин, кроме старых монахинь, – услышав это, Софи сморщила носик и рассмеялась. Я не смог удержаться от улыбки, глядя на её веселье.
– Бедняжка Габриэль… – прошептала она. – Это так жестоко – такой большой мальчик – и лишён удовольствия любви. Это необходимо исправить… – она приблизилась, и я, ощутив исходящий от неё аромат духов, невольно подался вперёд, а через мгновение меня поглотил жаркий и нежный плен подкрашенных помадой уст. Это было совсем не похоже на жадные поцелуи Дэвида и на отрывистые, почти кусающие лобзания Бенджамина. Поцелуй Софи отзывался внутри приятным волнением, он был неспешен, исполнен такой ароматной, чувственной сладости, что мне показалось, будто я потерял сознание на несколько мгновений, прежде чем она медленно отстранилась, улыбаясь так пленительно, словно была сиреной, представшей перед обречённым рыбаком. И да – я так же был обречен. Я влюбился в неё без памяти.
Спустя месяц, как и было условлено, я возвратился в школу. Было невыносимо уезжать от Софи в эту унылую обитель. Утешало меня лишь то, что я увижу отца Карла. Я скучал по нему, но Софи… я был влюблён, а это совсем другое дело.
Перед самым отъездом она отвела меня за массивную садовую вазу и сказала:
– Не расстраивайся, Габриэль. Когда ты приедешь в следующий раз домой, я буду ждать тебя здесь. Мы снова встретимся, мой милый, я обещаю тебе… – и, взяв моё лицо в руки, она поцеловала меня также, как и в тот день. Только этот поцелуй был более отрывистым и поспешным, так как Эмма в голос звала меня – кучер уже подъехал к дому.
С трудом оторвавшись от неё, я побежал на зов, оставив мою пышногрудую любимую в тени деревьев.
Последующие четыре года пролетели, словно миг. Не осталось и следа той гнетущей атмосферы, что клубилась под каждым кустом до моего отъезда домой. Меня перестали донимать сверстники, вернее, на меня теперь почти не обращали внимания, что меня вполне устраивало. Я по-прежнему также душевно общался с отцом Карлом и окончательно уверился в его незамутнённых отеческих чувствах ко мне. Но, как я начинал понимать, в школе меня удерживало лишь присутствие Карла. К занятиям, и уж тем более светским дисциплинам, я охладел, предпочитая общество сочинений Диккенса и По, и нередко бывал наказан за неуспеваемость. Однако, пренебрежение уроками никак не повлияло на мою набожность: я каждый день ходил с преподобным Карлом на все молитвы, исповедовался каждое воскресенье... душа моя была спокойна, а совесть чиста.
Но вот в один прекрасный день ко мне подошёл отец Карл и сказал:
– Габриэль, тебе пришло письмо из дома.
– Письмо? – я так удивился, что оторвался от выполнения домашнего задания и уронил тетрадь в траву. Я сидел на своей любимой скамье возле зарослей жасмина, тех самых, с которыми было связано столько неприятных воспоминаний.
– Да, – он протянул мне запечатанный бордовым сургучом конверт, и я, поспешно вскрыв его, углубился в чтение письма:
Здравствуй, дорогой мой Габриэль.
Я пишу тебе из своего отчего дома – поместья Тейлор, где мы с тобой расстались четыре года назад. Пришло время тебе снова вернуться сюда. О, я так счастлива, что наконец-то увижу тебя, мой милый племянник, мой сладкий мальчик! Ты возвращаешься, Габриэль, и как можно скорее!
Однако, удовольствием от свершения нашей встречи в дальнейшем я обязана не только собственной прихоти, но и обстоятельствам, в силу которых необходимо твоё присутствие. Это касается тебя и твоей матери. Мы должны сообщить тебе одно крайне важное известие, но об этом позже – когда ты приедешь.
А пока ни о чем не беспокойся и поспеши собраться. На следующий день после получения тобой этого письма к воротам Эклсфилдской обители подъедет экипаж, который доставит тебя прямиком домой. Я уже написала твоему наставнику. Он организует всё это.
А пока – я буду ждать тебя, мой золотой цветок, и надеяться, что в дороге с тобой ничего не случится.
С глубокой любовью, Софи.
Дата и подпись. С трудом оторвав взгляд от письма, я посмотрел на отца Карла.
– Я еду домой… Как надолго?
– Этого я не знаю. – ответил Карл. – Я так понимаю, твоя семья сама решит, когда тебе возвращаться. Пока тебе нужно собраться в дорогу. Лучше не затягивай с этим, мальчик мой, чтобы потом не забыть ничего важного.
– Да. Спасибо, отец Карл, – кивнув, сказал я. Священник слабо улыбнулся и зашагал прочь по пожелтевшей октябрьской траве в сторону учебного корпуса.
Дорога до дома показалась мне необычайно долгой и мучительной – мне не терпелось увидеть Софи, мою милую Софи, о которой я так часто вспоминал, которой грезил все эти четыре года и к которой так страстно желал прикоснуться.
Поэтому, как только прибыл на место, я спрыгнул на землю и стремительно вошёл в дом.
Вся семья находилась в гостиной, в том числе и двое каких-то незнакомых мне джентльменов. Шла оживлённая беседа. Но мне было не до гостей.
Видимо, встретившись со мной взглядом, Софи всё поняла и, вежливо откланявшись, вышла из комнаты. Меня пока не заметили, поскольку я лишь мельком показался в дверном проёме.
Когда она, наконец, вышла в сад, я едва удержался, чтобы не схватить её в объятия и не стиснуть изо всех сил.
– О боже, боже, Габриэль, как же ты вырос! – в её лучистых глазах засветилась такая радость, что я не смог больше сдерживаться: взяв за нежные руки, я нетерпеливо и настойчиво приник к её губам, сплетясь с ней в объятиях так страстно, что самому стало страшно от той лавины чувств, что накатила на меня. Это была уже не та девушка-подруга, с которой я играл в карты до темноты и покачивался в гамаке в июльский полдень. Я держал в руках женщину, которую любил всей душой, которую желал телом и за которую был готов умереть, был готов убить любого, если понадобится.
– Нет, нет, Габриэль, нет… – тихо, но настойчиво шептала она, бережно отстраняясь. – Нельзя. – как-то умоляюще взглянув на меня, она сняла перчатку с правой руки и у меня внутри всё смёрзлось – на тонком холёном пальчике блестела золотая полоска обручального кольца.
– Т-ты… замужем?.. – мне показалось, что на несколько мгновений я разучился мыслить. В голове стало пусто, а руки непроизвольно сжались в кулаки.
– Да, – она грустно посмотрела на меня. – Мне уже двадцать пять, а я до сих пор была одна. Ещё и Иэна обвинили в мошенничестве. Если бы и я нарушила правила, то… Стали ходить слухи, и я решилась…
Она на мгновение замолчала, но после продолжила:
– Я уже давно знала Льюиса. Мы поженились два года назад – весной, к тому же, у нас давно ребёнок... Это был бы позор, если бы мы не поженились.
– Понятно, – каким-то деревянным голосом произнёс я и хотел уже было уйти, но Софи удержала меня за руку:
– Габриэль! Прошу тебя, я не могла поступить иначе! – с одной стороны, я её понимал: репутация в наше время была главнее всего. Если нет идеальной картины твоей семьи и происхождения – нет признания в обществе.
– Я понимаю.
– Габриэль... – я увидел, как по её щеке скатилась слеза, и мне стало не по себе. Я был готов ей простить всё, лишь бы она не плакала. Не переношу женских слёз и до сих пор. Тогда же, стоя с ней один на один за той самой вазой, где мы расстались в прошлый раз, я ощущал себя между молотом и наковальней.
– Я хочу, чтобы ты знала, – сказал я. – Я люблю тебя. С самой первой встречи, с первого взгляда... – больше я не смог ничего вымолвить, да это было и не нужно. Софи, вытерев голой ладонью слёзы, ответила:
– Я тоже люблю тебя, Габриэль. Но я замужем. Мне так жаль… – эти слова расставляли все точки над «i». Я не имел права прикасаться к ней. – Мне так жаль, что я тогда не нарушила правил. – Я вопросительно и удивленно посмотрел на Софи. Внезапно, она улыбнулась и, обняв меня за шею, прошептала на ухо:
– Но даже они не могут мне запретить любить тебя, мой ангел. Знай – ты пребывал и будешь пребывать в моём сердце неизменно. – Она отпустила меня и, взяв за руку, потянула к дому:
– А сейчас – пойдём, покажемся этим занудам. Они наверняка уже заждались твоего приезда.
О да, этот день был богат на неприятные впечатления.
Вечером, когда муж Софи и второй гость – адвокат нашей семьи – отправились спать, Эмма и Иэн позвали меня в гостиную для какого-то важного разговора.
– Вы хотели видеть меня, матушка, дядя? – спросил я, проходя в комнату, освещённую лишь пламенем камина.
– Да, – нервно дёрнув уголком губ, сказала Эмма. – Садись, Габриэль, – она указала на кресло напротив Иэна, я опустился в него, вопросительно переводя взгляд с женщины на её брата. Софи устроилась на диванчике сбоку от меня. Эмма же возвышалась над всеми нами, медленно прогуливаясь по комнате.
– Совсем недавно произошло два довольно примечательных события… – она остановилась, но после снова продолжила курсирование по комнате: – Моего дорогого брата Иэна постигло двойное несчастье – его обвинили в хищении денежных средств и в связи с этим закрыли то небольшое производство, которым наша семья владела, чтобы компенсировать ущерб.
Она сглотнула и сказала как отрезала:
– Мы – банкроты.
– Н-нно, каким образом?! Почему?! – я был огорошен этой вестью. Практически в один миг мы стали нищими. И почему меня так поспешно вызвали из школы? – Дядя, неужели вы и вправду замешаны в этом?! – Иэн не ответил, только скривил губы в гримасе.
– Иэн? – подала голос Эмма и он нехотя признался:
– Мы думали, это будет успешная сделка. Но всё пошло прахом.
– Порой я думаю, что зря наш отец закрепил право вести семейные дела исключительно за мужчинами. – процедила Эмма. – Как ты мог согласиться на это, Иэн?! Ты же знал, что рискуешь всем!
– Знал! Но думал, что получится! – огрызнулся Тейлор. – Если бы всё сработало, мы стали бы несметно богаты, и никто не смог бы ничего доказать.
– Для тебя понятие чести так же незнакомо, как и змее, пожирающей собственный хвост! – пискнула Софи, всплеснув руками. – Что мы, по-твоему, теперь должны делать?! Если в свете прознают о нашем положении, то не преминут почесать языками на каждом углу. Всё, чего мы достигли ранее, разрушится, как карточный домик!
– Прекрати паниковать, Софи, – холодно сказала Эмма. – Мы нашли выход, но он не менее рискованный, чем то, из-за чего мы оказались в этом положении. Но он спасёт нас и наше будущее. И его исход будет зависеть от тебя, Габриэль… – она посмотрела на меня, и меня едва не передёрнуло под её взглядом.
– Что я должен сделать?
– Я… не говорила тебе об этом ранее, но теперь, похоже, пришло время.
Эмма села на подлокотник кресла Иэна и сказала:
– Габриэль, ты не единственный ребёнок своего отца.
– Ч-что вы имеете ввиду, матушка? – не понял я. Эмма поджала губы.
– У тебя есть брат-близнец.
– Брат? Близнец? – уже второй раз за эти сутки я не мог вымолвить ни слова от удивления, мой мозг отказывался работать и воспринимать поступающую информацию. – В-вы уверены?
– Разумеется, я уверена! – немного раздражённо отрезала она. – И сейчас он живёт в Лондоне, с каким-то известным богемным снобом. Наверняка, он его опекун. Ведь твоего отца уже давно нет…
– Но почему вы рассказали мне об этом только сейчас?! – воскликнул я, вскакивая на ноги. От переизбытка эмоций я не мог усидеть на месте.
– Сядь! – прикрикнула Эмма и я от неожиданности обрушился обратно в кресло. – Мы не сказали тебе, потому что это было несущественно. Всё равно вы с рождения росли в разных семьях и в разной обстановке. Вы – чужие люди, несмотря на кровную связь.
– Н-но… как вы могли отдать кому-то моего брата?! Он же ваш сын! – я совершенно не понимал, что творится вокруг меня. Судя по ошарашенному взгляду, Софи тоже была в растерянности.
– Не перегибай палку, мой мальчик. Он остался не у «кого-нибудь», а у твоего отца. В противном случае он бы отобрал у меня вас обоих. Мне пришлось принести эту жертву… – она вздохнула. – И ты в ближайшее время встретишься с ним.
– Правда? – я не был рад этому, как и не был недоволен. Я вообще не знал, что мне делать. Никогда ещё я не был так дезориентирован в окружающей меня обстановке. Однако меня настигла одна мысль:
– Но как он связан с нашим шансом возродить финансовую независимость?
– Я всегда знала, что ты не так глуп, каким кажешься на первый взгляд, – усмехнулась Эмма. – Граф Роззерфилд оставил огромное наследство. Всё дело в том, что Парис – а твоего брата зовут именно так – является старшим из вас двоих, а это значит... – она многозначительно приподняла брови, – что право наследования закреплено за ним. Но не всё так просто. Наследовать состояние может только тот, кто носит фамилию Роззерфилд, а твоя и моя, увы, Фостер. Ведь мой второй муж умер, когда ты был ещё совсем маленьким. – Она немного помолчала, а после продолжила:
– Поэтому твоя задача состоит в том, чтобы переманить его к нам. Тогда, возможно, у нас и будет шанс использовать те деньги, которые твой отец оставил после себя. Жаль только, что он не посчитал нужным вписать тебя в завещание…
Она стиснула зубы и процедила:
– Словно отрезанный ломоть.
Почему-то, глядя на неё в этот момент, я испытал такую сильную боль, какую чувствовал только в детстве, когда мать, вместо того, чтобы приласкать меня, когда я не хотел спать, потому что боялся темноты, била по щеке наотмашь. Её раздражал детский плач, а я не понимал причины. Также и сейчас: я не понимал, почему мой отец – пускай которого я и не знал никогда – абсолютно вычеркнул меня из своей жизни. Меня мало волновало наследство, но всё же эта предсмертная бумага говорила о многом: я не был нужен ему. Я не был нужен никому. В отличие от моего брата.
– Вы… – свой голос я услышал словно со стороны, – …хотите, чтобы я обманул своего брата?
– Да, – ответила Эмма. – Но это пойдет на пользу вам обоим. Ты сможешь встретиться с ним, Габриэль. Вы, наконец, узнаете друг друга. И этим поможете всем нам. Это беспроигрышный вариант, который поможет обеим сторонам, но нужно поторопиться. До твоего с Парисом совершеннолетия осталось всего ничего. Нам нужно сделать его членом нашей семьи раньше, чем тот тип, с которым он живёт, сможет претендовать на долю. Ты не должен ошибиться, Габриэль. Иначе всё будет потеряно. Ты согласен исполнить сыновний долг и помочь нам? – в гостиной воцарилась тишина. Все смотрели на меня и ждали ответа. Напряжение так сгустилось в воздухе, что, казалось, он вот-вот затрещит от электричества.
– Габриэль, – вдруг услышал я голос Софи и повернул голову в её сторону. Она смотрела на меня умоляюще и беспомощно сквозь блики каминного пламени. – Я прошу тебя.
И я не смог воспротивиться этим глазам.
– Хорошо, – ответил я, опустив голову. – Я сделаю это.
Буквально на следующий день я, в сопровождении адвоката нашей семьи – Аарона Вульфа, отправился в Лондон. По сравнению с Шеффилдом в столице было ужасно холодно и лил сильный дождь, только усугубляя промозглость. Но несмотря на все отвлекающие факторы, я был полон тревоги и томительного ожидания. Что скрывать – я страшно волновался, гадал, каким может быть мой брат и сильно ли мы похожи с ним. Учитывая, что жили мы в разных условиях, мы просто не могли быть идентичны. Хотя бы в плане мимики.
Остановились мы в одной из гостиниц неподалёку от Оксфорд-стрит, где и проживал мой брат. Я вымок до нитки и решил задержаться в номере, чтобы переодеться в сухое и облачиться в непромокаемый плащ с капюшоном. Аарон сказал, что пока отправится на встречу и я должен поторопиться, чтобы меня не пришлось ждать дольше приличного срока.
Поспешно переодевшись, я вышел на утопающую в дождевой воде улицу и, наняв экипаж, поехал по указанному адресу.
С каждой минутой сердце моё стучало всё сильнее, и на момент прибытия к поместью я оказался абсолютно взвинчен.
Расплатившись с кучером, я поднялся по ступеням на террасу и постучал в дверь.
Спустя минуту раздался стук каблуков и я увидел рыжеволосую девушку-горничную, которая с нескрываемым интересом взглянула на меня, а после посторонилась, пропуская внутрь. Похоже, она уже в курсе всего. Какая любопытная прислуга.
Тут я увидел, что из-за дальней двери выходят трое: Аарон, незнакомый мне мужчина и юноша. Мой брат.
Моё волнение достигло своего апогея и, не успев сообразить, что делаю, я сорвался с места и мгновенно оказавшись возле него, заключил в объятия.
– Брат… – выдохнул я. Это слово – такое непривычное, но такое многообещающее, завораживало меня. Мне казалось, что я сплю. Мне казалось, что так просто не бывает.
Через мгновение мне в плечи вцепились пальцы, и он, резко отодвинув меня от себя, сдёрнул с моей головы капюшон. Чёрт возьми, я совсем про него забыл!
Парис словно онемел. Он неотрывно смотрел на меня, а я – на него. Мы были так… непохожи.
– Б-брат? – выдавил он, глядя на меня, как на привидение.
Парис оказался таким, каким я его и не мог представить. В нём была такая… убийственная неотразимость, что я первые минуты не мог оторвать от него глаз. И когда нас оставили в комнате наедине, я так оробел, что не смог некоторое время двигаться. Он же сидел на диване напротив меня и казался таким уверенным, таким… волевым. Словно внутри него был стальной стержень, который как ни прячь, не скрыть. Однако, эта воля и уверенность не делали его нахальным или непутёвым в глазах смотрящего. Его манера держаться напоминала поведение монаха, имеющего при себе оружие – скромность и ледяное спокойствие человека, знающего, как защищаться. О, Карл, если бы ты знал, как сложно описать это ощущение! Скажу лишь, что меня поразил данный факт. Это так не соответствовало его возрасту! Подобное поведение было скорее характерно для мужчины средних лет, чем для семнадцатилетнего мальчишки. И эта его красота… Он был куда крепче, чем я тогда, словно продолжительное время занимался физическим трудом, но суть не в этом. Его красота была другой. Я описываю тебе его не потому что влюблён или являюсь фанатиком плоти, а чтобы ты понял то, что я осознал в тот момент. Он не был похож на бриллиант, который сверкает на солнце, но внутри пуст, нет. Помимо сногсшибательной внешности, он, ко всему прочему, являлся личностью, в чём я был уверен. Он был силён со всех сторон, как неприступная крепость. И эта красота…убивала. Я умирал, глядя на него. Умирал внутренне и боялся взглянуть ему в глаза, страшась потерять сознание. Даже не говоря ни слова, не двигаясь, он подавлял меня своей волей, ослеплял подобно солнцу в жаркий день. Тогда я впервые осознал, что не стою ни гроша как личность. Это чувство безысходности… мне хотелось заплакать, чтобы на душе стало хоть немного легче. Но я не смог, не посмел бы. На тот момент это было невозможно и недопустимо.
И когда он, наконец, заговорил, я почувствовал, что у меня на мгновение остановилось сердце.
– Что такое? – он смотрел на меня, чуть нахмурившись, но это была отнюдь не враждебность. Скорее, тревожность. На какой-то миг мне захотелось вновь обнять его, чтобы это прекрасное лицо прояснилось, но я снова, разумеется, не сделал этого. Мои порывы тревожили меня. Последние события совершенно выбили меня из колеи, и я каждый раз боялся, что потеряю над собой контроль и натворю непоправимое. Мне нужно было научиться контролировать себя в его присутствии. Я решил начать с прикосновения.
– Ничего, просто я до сих пор не могу прийти в себя… – тихо сказал я и, решившись, встал с дивана и приблизился к нему.
Совершенно неожиданно, словно для него это было в порядке вещей, он позволил взять себя за руку, хотя моё поведение выглядело несколько…странно для мужчины. Тут я совершенно ясно понял, что он тоже взволнован. Сжимая в пальцах его запястье и ладонь, я чувствовал отчётливый, быстрый стук сердца. На лице Париса наконец появились эмоции: губы приоткрылись, а глаза чуть расширились, заблестев, и я в очередной раз поразился тому, как же он красив. Архангел, всегда держащий на поясе острый клинок.
И в этой дрожащей, напряжённой тишине мы переплели пальцы, наконец ощутив такую близость, какой не существовало даже между возлюбленными. Мы были единым целым, одной плотью и кровью, одной мыслью. Наши губы одновременно шевельнулись, складывая звуки в слово:
«Брат».
После вернулся опекун Париса и сообщил, что Аарон отбыл, и я теперь могу спокойно оставаться у них погостить. Парис снова сидел с каменным выражением лица, словно бы те сияющие глаза и живой рот привиделись мне в приступе дурного волнения. Видимо, ему было очень не по себе от всего происходящего. Впрочем, как и мне.
Оставив Париса и его покровителя, я вместе со служанкой Люси поднялся на второй этаж в отведённую мне гостевую комнату.
Но брат вёл себя странно. Хотя сам я был не лучше. В первую ночь моего пребывания в этом поместье разыгралась гроза. Это было ужасно. Я всегда жутко боялся грозы. Я понимал, что это всего лишь проявление стихии, всего лишь погода, но дикий, какой-то животный ужас, совершенно чуждый моему разуму и воле, завладевал всем моим существом в такие моменты. Едва ли понимая, что делаю, я вышел из комнаты и, открыв дверь комнаты Париса, находившуюся неподалеку от моей собственной, тихо вошёл и скользнул к нему под одеяло.
Разумеется, наутро он очень удивился, обнаружив меня рядом с собой. На вопрос, что я делаю в его постели, я неубедительно солгал, что просто хочу быть ближе к нему всё время пребывания в Лондоне. Солгал – и сам же ужаснулся тому бреду, что несу. Я никогда не умел врать и ложь моя слышалась ещё более подозрительно, чем правда.
Он снисходительно улыбнулся, как старшие улыбаются маленьким детям, и в мягкой форме дал понять, что он всё понимает, но ему всё ещё не по себе от этого, так как мы с ним познакомились только вчера. Что за бред я нёс тогда, не помню, но дело дошло до совершенно детской борьбы. В итоге я оказался повержен и… не понимаю, в чём было дело, но взгляд брата в тот момент был так похож на взгляд Дэвида, что я невольно похолодел и вжался в матрас, томимый невозможным желанием провалиться под кровать. Спустя мгновение он отшатнулся от меня, и, пробурчав «я сейчас вернусь», вышел из комнаты, закрыв дверь.
Кроме того, я заметил, что он и его опекун были очень близки. Этот мужчина – Эйдн Ли – и впрямь был необычным человеком. Его окружала определённая атмосфера, свойственная сильным личностям. Он являл собой эксцентричный тип, эксцентричный настолько, что мне хотелось порой вцепиться в волосы и закричать: «Нет, ну как?!». При всём при этом он мог ничего не делать, но одно выражение его не по-европейски странного лица приводило в смятение. Проще говоря, находясь в обществе этих людей, мне казалось, что я схожу с ума. Всё, что окружало меня, начиная от того, как пах воздух и заканчивая манерами его обитателей было настолько трудно воспринимаемо мною, что я не раз я выходил на улицу прогуляться. Немного придя в себя, я возвращался обратно, при этом снова в первые часы пребывая в совершенном очаровании, одурманиваясь теми флюидами, что мгновенно наполняли меня при попадании в этот маленький, но чудовищно сильный мир. Мир, который казался чем-то волшебным после серого и до обыденности спокойного Лондона.
Нередко брат присоединялся ко мне в моих блужданиях по омытым дождями мостовым. Мы разговаривали на отвлечённые темы, но, как я отметил, Парис избегал разговоров о семье и однажды дал мне понять, что не нуждается в ней, чем привёл меня в совершенный ступор и негодование. Для меня это было так непонятно и так чуждо, что я впервые ощутил непреодолимое желание ударить его. Как так – открыто попирать значимость крови! Уже тогда у меня мелькнула мысль, что Парис начисто лишён морали, но я промолчал и продолжил уже не такую приятную прогулку.
И вот в одну из ночей я узнал, что за человек был мой брат, и почему он так не желал покидать своего опекуна. Та ночь вновь выдалась грозовой и я не мог уснуть, вздрагивая от каждого раската и вспышки молнии. Тёплое, живое тело Париса, безмятежно спавшего рядом, внушало некоторое спокойствие и я, обняв его и прижавшись холодными от страха губами, услышал, как он застонал и прошептал: «Эйдн, ещё». Все это сопровождалось такой понятной мимикой, что я буквально шарахнулся от него на другой конец кровати. Парис оказался одним из тех, кого я презирал больше всего на свете – мужеложцем, питающим порочную страсть к своему наставнику. Я подумал об этом, но тут же отмёл эту мысль: нет, этого не может быть! Мало ли, что ему снится. Я мог быть не прав. Чтобы такой красивый юноша по собственной воле спал со стариком… Это невозможно. Хотя, говоря о старике, я преувеличил. Тогда Эйдн Ли был лет на семь-восемь старше нас сегодняшних, Карл, а выглядел и того моложе. Но моему потрясённому разуму и страху было тогда на это плевать. Я решил во чтобы то ни стало найти доказательство того, что этот подозрительный тип принуждает моего брата заниматься всеми теми непотребствами, которые по обыкновению имеют место быть в таких случаях. Я знал, как это ужасно, и хотел избавить Париса даже от возможности подобной участи.
Наутро, когда Парис после тренировки отправился в город по каким-то своим делам, я переоделся в его одежду, собрал локоны в хвост, чтобы не было видно моих укороченных волос и пришёл к Ли в кабинет. Сказать, что я сам не понимал, как решился на это – это ничего не сказать. Тем не менее, я постучал в дверь и, услышав разрешение войти, скользнул в кабинет.
– А, это ты, Парис, – он снял пенсне и потёр уставшие глаза. – Как-то ты странно выглядишь.
– Ничего не странно, – фыркнул я, стараясь говорить также отрывисто и резковато, как Парис. – Просто после занятий мне жарко в тех тесных рубашках и жилете.
Бросив на меня долгий и опасно проницательный взгляд, Эйдн спросил, вновь возвращаясь к заполнению бумаг:
– Ты что-то хотел, ангел мой?
– Да, – ответил я, поёжившись от этого обращения. И почему нас все называют именно ангелами?!
– Что же? – он был совершенно невозмутим. На мгновение я даже усомнился в правильности своего поступка.
– Вы не видели Габриэля? К четырём часам мы должны были сыграть в шахматы, но он куда-то испарился, – промолвил я, стараясь унять дрожь в голосе.
– Нет, я его не видел. Попробуй поискать в саду.
– Благодарю за совет. Что вы пишете? – я приблизился и – решившись – обвил его рукой за шею и посмотрел на бумаги. Какие-то графы, заполненные цифрами, подписями, расчёты. Разве он не учитель танцев?
– Как обычно: Морис вновь загрузил меня работой... – мою талию внезапно обвила рука, так, что я невольно вздрогнул, мысленно убеждая себя, что всё в порядке:
«Это ещё ничего не значит, Парис же ему как сын. Это ещё ничего не…»
– Что с тобой, ангел мой? Ты не заболел? – Ли встал со стула и взяв моё лицо в ладони, прижался губами ко лбу. Я почувствовал, как вспыхнули мои щёки и бешено забилось сердце. Я не знал, чего во мне было больше – страха или волнения.
– Ты что? Что с тобой? – спросил он, непонимающе глядя мне в глаза. Я опустил их вниз, боясь, что выдам себя. Нужно было что-то делать.
– Я... скучал по тебе... – прошептал я первое, что пришло в голову, и уткнулся лицом ему в грудь, чтобы спрятать выдающее меня с поличным выражение. Замешательство Эйдна буквально ощущалось в воздухе, что пробуждало во мне все большую и большую неуверенность насчёт его связи с Парисом. Возможно, поэтому его поцелуй застал меня врасплох, погрузив в абсолютную, тихую панику. Чувствуя его губы на своих, чувствуя странный, но волнующий аромат его кожи, я вцепился пальцами в рубашку на его плечах, невольно обмякая. Я не знаю, что он сделал со мной, но это было так… восхитительно и непостижимо, что я прекратил сопротивляться, позволяя ему поцеловать себя так глубоко, как никому ранее, искренне наслаждаясь процессом. Должно быть, я совершенно лишился разума в те минуты, поэтому не сразу понял, почему оказался на полу, и почему Ли – мгновение назад так нежно ласкавший меня, теперь стоял надо мной и смотрел на меня таким ледяным, пронзительным взглядом, что у меня всё замерло внутри от страха. Он понял, кто я, но как?!
– Так ты!.. – прошептал Ли. Отрицать было поздно и глупо.
– Вы правы – это я, мистер Ли. Как странно: столько времени «прообщавшись» с моим братом, вы даже не смогли отличить меня от него, – с ехидной усмешкой сказал я, поднимаясь с пола и отряхиваясь. Я не знал почему, но мне захотелось причинить ему боль своими словами. Возможно, это говорило моё уязвленное самолюбие. Однако моя попытка задеть его провалилась.
– Тебя трудно спутать с Парисом, когда дело доходит до близости. Ты даже целоваться не умеешь, – хмыкнул Эйдн, и в негромком голосе прозвучали ноты ярости. – А теперь скажи: чего ты хотел добиться, устраивая этот театр с переодеванием и пытаясь соблазнить меня? – от его выражения лица и упоминания о близости, меня продрал мороз, а лицо вспыхнуло, но я всё же ответил:
– Так это все-таки правда. Вы и мой брат состоите в порочной связи.
