Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)
– Вы, англичане, всегда говорите о погоде, когда вам нечего сказать, – хмыкнул Дегри, переворачивая страницу.
– А вы, итальянцы, от скуки пляшете чечетку на больных мозолях других! – выпалил Парис и, поднявшись, скрылся из глаз по направлению к библиотеке, не забыв, однако, прихватить с собой чашку кофе.
– Я всего лишь подготовил его к неизбежному... – едва слышно, словно обращаясь к себе, пробормотал Эйдн. – Вот только к чему – словами не выразить.
Мои подозрения назревали с каждым часом. Я не мог бы утверждать, что Лоран изменяет мне с Веской, но чутьё подсказывало, что грядут какие-то перемены. Моё душевное равновесие подтачивало чувство, похожее на страх – непременный спутник приближающегося беспокойства. Не было адекватных оснований бить тревогу, однако, моя животная часть так не считала. Я решил поговорить об этом с Лораном, разузнать, что происходит.
К вечеру, зайдя к нему в комнату, я не застал своего протеже на месте. Окинув взглядом помещение, собрался было уйти, но тут мой взгляд зацепил странный предмет на прикроватном столике: грубо сшитый из кусков разноцветной материи мешочек с болтающимися на тесёмках перьями и костяными бусинами. Подойдя ближе, я взял его в руку. Под пальцами, скрытые шероховатой материей, перекатывались какие-то мелкие предметы. На поверхности мешочка чем-то бурым были начертаны странные символы. И это не было похоже на краску. Это напоминало...
– Андре? – я вздрогнул и обернулся. В дверном проёме стоял Лоран и, сдвинув брови у переносицы, смотрел на меня. – Что ты делаешь?
– Ничего, – я положил мешочек обратно на стол и повернулся к Морелю, – Я искал тебя. Думал, ты здесь. Что это за штука? – я указал на странный предмет, который несколько секунд назад изучал.
– А, это... – Лоран прошёл в комнату и взял мешочек, – Это талисман гри-гри[10]. Мне Веска сделала.
– Зачем? – пришёл черёд нахмуриться уже мне.
– Сказала, что если класть его под подушку перед сном, то можно избавиться от кошмаров. Да и вообще, если я правильно её понял, гри-гри приносят удачу и защищают от зла.
– Так она колдунья, значит? – пробормотал я, глядя на подозрительный предмет в руках Мореля. Тот пожал плечами:
– Я бы не сказал. Все люди её веры делают себе такие. Также, как и все христиане носят кресты.
Я ничего не ответил на это, поскольку в магию не верил. Зато верил в силу сумасшествия. Однако, Лоран, как мне казалось, в последнее время стал немного приходить в себя, снова занялся музыкой – часами пропадал у себя в комнате, запретив кому бы то ни было входить и отвлекать его. Даже мне в эти периоды времени был туда путь заказан. Да я и не возражал, предполагая, что врачующая сила музыки пойдёт на пользу моему чувствительному протеже.
Лишь позднее я осознал свою ошибку. Мне нельзя было оставлять его в одиночестве.
В один из вечеров, собираясь на прогулку по окрестностям Вестминстера, я, проходя мимо комнаты Мореля, услышал громкий звук. Своеобразным взрывом этот грохот, а вслед за ним и дикий вой ворвались в мой слух так неожиданно, что я аж подскочил на месте и метнулся обратно, в коридор, к двери, за которой и происходил весь этот апокалипсис.
В тускло освещённом помещении царил жуткий хаос: раскиданные и разбитые вещи, незаправленная кровать со скомканным, разворошенным бельём.
На ней, словно брошенный младенец валялась красная скрипка струнами вниз. Смычок же вообще отлетел на другой конец ложа.
Я остолбенел. Амати никогда не позволял себе так обращаться со своей любимицей. Что за трагедия тут произошла?
Из-за кровати доносились рыдания, прерывавшиеся глухим звуком, похожим на вой. Казалось, эти звуки издаёт не человек, а раненое животное.
Почему-то, на одно ужасное мгновение, мне стало страшно. Стихийный, неконтролируемый страх набросился на меня, накрыл меня с головой и также внезапно схлынул.
Обойдя ложе, я увидел сидящего на полу и сжавшегося в тугой комок Лорана. Покачиваясь из стороны в сторону, он что-то бормотал сквозь всхлипы и стоны. Прислушавшись, я разобрал что-то вроде: “Не получается... почему... не получается”.
– Эй, в чём дело, что произошло? – опустившись напротив, я слегка потряс его за плечи, но, так и не добившись ответа, обнял трясущееся от разрушительных чувств создание.
Лишь немного придя в себя, Лоран, заикаясь, смог выдавить мне в плечо:
– Н-нет...
– Что “нет”? – не понял я, размеренно поглаживая его по спутанным, грязным волосам.
– Н-нет м-музыки.
И это прозвучало так безысходно, с такой болью, что я на мгновение даже перестал дышать, но после втянул носом воздух поглубже и ответил:
– Быть этого не может. Талант просто так не уходит. Не у тебя, любовь моя.
– Ничего не могу придумать...– задыхаясь, выпалил Лоран, – Ничего!
– Может, не стоит давить из себя то, что не идёт? Дать ему дозреть, чтобы после это вышло само? – осторожно предположил я.
– Да не могу я ждать! – внезапно рассвирепел Морель, рывком высвобождась из моих рук и яростно глядя мне в лицо. Один глаз у него был красный от лопнувших сосудов. Только тогда я по-настоящему остро ощутил произошедшие в нём перемены: грязные волосы и одежда, бледное, как мел лицо, потрескавшиеся сухие губы и воспалённые глаза.
– Как ты не понимаешь, Андре – оно убьёт меня, сведёт с ума, если я не вытащу это из своей головы! У меня есть в мыслях эта музыка, но я почему-то не могу её сыграть! Просто не могу! Я не могу понять, как должна действовать скрипка, чтобы были те звуки, которые нужны! Я не знаю, чего мне не хватает, чтобы достичь этого! Я не могу сыграть эту черную землю, эту, словно раскалённые угли, агонию и эту смерть! Я не могу! Не могу!!! – из его рта снова прорвался крик и он закрыл лицо руками, согнувшись пополам.
Почему-то я вспомнил тот вечер в грязных кварталах Флоренции, когда впервые увидел, как монстр Лорана убивает. И безумие, и страх Амати, когда он понял, что снова отнял человеческую жизнь. Сейчас степень его отчаяния была не менее сильна и я не знал, как успокоить его и внушить ему уверенность и чувство безопасности.
Всё, что я мог, это обнимать его и шептать, как заклинание:
– “Всё будет хорошо, любовь моя, мы справимся. Ты не сойдёшь с ума... Я не позволю этому случиться”, – и одновременно понимал, что совершенно бессилен был что-либо сделать в этой ситуации. То, что было мне дорого, медленно умирало, угасало на моих глазах, а всё, что я мог – это быть с ним. И подобное положение дел вгоняло меня в не меньшее отчаяние, чем Амати. Но кое-что я всё же был способен сделать.
– Послезавтра возвращается Милтон, – чуть отстранившись и взяв его лицо в ладони, сказал я: – Сходим к нему. Быть может, он сможет что-нибудь сделать с этим. Ладно?
На что Амати кивнул и устало опустил мокрые и слипшиеся от слёз ресницы.
Но к Милтону мы не успели.
Июль подходил к концу, но лета совершенно не чувствовалось. Те тёплые летние ночи начала июня теперь казались лишь мимолётным наваждением, мороком, в действительности погребённым под тяжёлыми тучами и струями дождя, как обычно рассвет побеждает ночную темноту. И, глядя в окно, на шелестящие древесные кроны, что отбрасывали на землю до дрожи холодные тени, мнилась невозможной даже мысль о том, что когда-то этот тёмно-синий саван был оазисом посреди полуденного зноя.
Но, несмотря ни на что, столь ненастный день начинался, как обычно: завтрак, неизменно сопровождающийся превосходным ароматом кофе, изысканная словесная пикировка Эйдна и Париса, ставшая уже для этих двоих, похоже, своеобразным видом спорта; относительное спокойствие пережившего вчерашнюю истерику Лорана...
Отметив всё это про себя, я позволил себе ненадолго расслабиться и вздохнуть свободно, предавшись размышлениям. В последние месяцы меня по непонятной причине не отпускали мысли о моей семье: о матери, об отце и сестре, которые остались в далёкой Германии и о которых я, с тех пор, как покинул родной дом, ничего не ведал. После всех своих мытарств по свету, та жизнь и те люди, которые меня окружали с детства, казались сном с изрядным сроком годности.
Я ощутил лёгкий укол совести и решил, что как только разделаюсь с завтраком, первым делом заеду на почту, а уже после оттуда направлюсь к Милтону на запись. К тому же, мне было по дороге.
Быстрее обычного расправившись со своей порцией, я оповестил остальных, что отлучусь в город на несколько часов, после чего нанял кеб и отправился по своим делам.
Однако, я просчитался, полагая, что мой небольшой список дел займёт всего лишь пару часов. Вместо отмеренного короткого срока я задержался в городе до самого вечера. Тому было несколько причин, и первая – я долго просидел в почтовом зале, составляя письмо домой. Лишь только когда я расправил чистый лист бумаги и приготовил перо, осознал, что не знаю, о чём можно было бы написать матери и отцу, чтобы не расстроить их и не заставить устыдиться своего собственного сына.
В итоге я написал о своей идущей в гору балетной карьере, об образованных и мудрых наставниках, о жизне без нужды, умолчав о многом, что было гораздо ценнее всего вышеперечисленного. Почему-то зачастую оказывается, что самое дорогое, что у тебя есть, приходится хранить в тайне – пускай и до поры до времени. Я не понимал, почему то, что мы любим, заведомо может быть возмутительным и вопиющим, чем-то непристойным. Однако... возможно, оно и должно быть таким, чтобы сохранить себя. Потому что то, что выставляется на всеобщее обозрение, приобретает на себе след некой осквернённости. Подобно шлюхе, предлагающей себя каждому встречному, любовь демонстративная продажна. Она – лишь видимость любви.
В итоге, промаявшись часа три над одним только письмом, я отправил его на прочно впечатанный мне в память родительский адрес, и с какой-то лёгкой смутой на сердце вышел на заполненную людьми улицу.
Мой кучер стоял, облокотившись спиной на дверь кеба и покуривал трубку в ожидании меня. Когда я направился к нему, он, глядя на что-то в толпе, внезапно громко рассмеялся, качая головой.
– Что вас так рассмешило? – я со слабым интересом посмотрел в ту же сторону, что и мужчина и обнаружил там молодую пару и пожилую чету. Видимо, они случайно встретились на этой заполненной народом улице. Мужчина крепко, почти властно держал девушку под руку. Я заметил, что стоило ему что-то сказать, как его суженная начинала заливисто смеяться и в целом представляла собой совершенно прелестное создание. Пожилая пара же переглядывалась меж собой и одобрительно качала головой, словно говоря: какие приятные и, что самое главное – приличные во всех отношениях молодые люди, какая пара!
– Сейчас она говорит своей матери о том, как ей повезло с мужем и в какой безопасности она ощущает себя с ним. Наивная уверена, что он защитит её от любого, кто попытается причинить ей вред. А он в это время косится по сторонам, параноидально высматривая знакомых, поскольку ревнует её даже, pardon, к фонарному столбу. Рано или поздно он задушит её этим.
– Откуда вы можете это знать? – нахмурился я, не будучи сторонником столь голословных утверждений.
– А вы знаете, почему я стал работать кучером? – задал мне встречный вопрос тот, на что я фыркнул:
– Не имею ни малейшего понятия. Отвезите меня ещё в одно место.
– Потому что мне кажется, что так я нахожусь в гуще жизни. Каждый день я вижу сотни людей и у каждого из них своя собственная маленькая история. У одних её вряд ли уместишь и в талмудную толщину, а иным хватает и пары страничек записной книжки. Так вот, люди... Я встречал таких людей, как эти, сеньор...– он указал в сторону всё ещё беседующей четвёрки, – Одна посредственность выбирает себе в спутники ещё большую посредственность, дабы не чувствовать себя таковой, создать себе иллюзию мудрости и независимости. Проще говоря – возвыситься. И знаете... они называют это любовью. Да-да, так и есть, представляете? Любовью! Это так мило, сеньор. Мило и убого. – с этими словами он спрятал трубку и надел на руки перчатки, собираясь, как и раньше устроиться на козлах.
– С чего вы решили, что я “сеньор”, а не “сэр”? – насмешливо спросил я у него, не спеша забираться внутрь экипажа, – Разве здесь Италия?
– Я же говорю – я много людей видел. А уж итальянца от британца отличу, – широко улыбнулся из-под усов кучер, а после, склонившись ко мне, негромко сказал:
– И... да не сочтите за оскорбление, джентльмен вы не “природный”[11]. – я просто ошалел от такой наглости и, находясь в смешанных чувствах, скользнул в кеб. Мне ещё предстояло навестить Милтона и записаться на приём, не отвлекаясь на языкастого, хотя и феноменально проницательного кучера.
Вернулся в особняк я с наступлением темноты. Чувствуя ватную усталость во всём теле, слез с подножки кеба, расплатился с кучером и медленно зашагал к горящему глазами-окнами дому, предвкушая горячий ужин, мягкую постель и, возможно, поцелуй Лорана украдкой.
Однако, зайдя внутрь, обнаружил лишь своих наставников.
– С возвращением, Андре, – поприветствовал меня Парис, – Мы уже начали волноваться. – Эйдн лишь согласно кивнул.
– Нет необходимости, я уже тут, – ответил я, снимая цилиндр и тонкий плащ, – А где Лоран? У себя?
– Хороший вопрос, друг мой, – подал наконец голос Эйдн. – По моим сведениям, он ушёл на прогулку с Веской и обещал вернуться ещё час назад. Однако...
– Я иду их искать, – на удивление спокойным тоном не то констатировал, не то отрезал я и вышел, непроизвольно хлопнув дверью.
Однако, я не был зол, скорее... насторожен. Это мерзкое ощущение несчастья не отпускало меня уже несколько дней и сейчас оно обострилось как никогда ранее.
Словно дикий зверь, ведомый запахом, я шёл по тёмным улицам. В тёмно-синем небе, застеленном ночным туманом вперемежку с дымом печных труб, тускло сияла сломанная луна.
Так, обойдя по кругу весь квартал, я вернулся к особняку, но со стороны рощи и углубился в скопления деревьев.
Там-то я и увидел его.
Опасно пылал высокий костёр, грозя охватить огнём подсохшую за день траву. На фоне ярко-рыжего пламени странно скособоченная фигурка Лорана казалась какой-то неестественной.
– Лоран? – осторожно позвал я его. Он медленно обернулся с растянутым в улыбке ртом и моё тело пробрал зловещий холодок.
Господи, как же было страшно это маленькое тёмное создание, глядевшее на меня совершенно безумными, горящими глазами зверя! Я не просто не узнал в нём моего Лорана, я не увидел там даже человека! Ни единого проблеска разумности, сознательности в этих очах!
“Бежать! Быстрее! Спасайся!” – на все голоса кричал и умолял меня инстинкт. Я даже ухватился рукой за ветку, чтобы не сорваться прочь. Меня настолько сковал испуг, что я не мог ничего вымолвить, лишь стоял и, придушенно дыша, смотрел широко раскрытыми глазами на то, как Лоран огибает костёр и опускается коленями на землю.
Лишь тогда я разглядел, что за огнём в тени что-то лежало и в приступе болезненной догадки, двинулся туда, а, достигнув места, невольно бросился на ствол дерева, закрывая лицо, чтобы не смотреть на изуродованное тело Вески в зарослях переломанного просвирника.
Перерезанные запястья, вспоротый живот с влажно поблёскивающими внутренностями в траве. Голова с размотавшимся тюрбаном, где проглядывали длинные чёрные волосы, почти отрезана и болтается на скудных остатках мяса и кожи. Меня отчаянно мутило и я скорее бы умер, чем снова взглянул на это тошнотворное и одновременно кошмарное зрелище.
“Ты спишь, Андре, спишь! Это кошмар – проснись! Проснись!” – думал я, изо всех сил кусая себя за запястье. Но даже вид собственной крови и ощущение боли не заставили меня поверить, что всё происходящее здесь – правда. В ушах оглушительно гудела кровь, однако, сквозь этот сводящий с ума звук пробился негромкий голос Лорана:
– Почему вы отворачиваетесь, наставник? Вы не считаете её прекрасной?
– Нет! – не то крикнул, не то прохрипел я, уткнувшись лицом в жёсткую кору. Мне казалось, если я потеряю контакт с этой натуральностью, с этим грубым воплощением реальности, то просто свихнусь. – Нет! Нет! Что ты наделал?! Зачем ты убил её?! – я кричал, не заботясь, что нас услышат. Я не соображал от шока и крик лился из меня как никогда прежде, – Зачем ты это сделал?! Неужели ты не понимаешь…ты жизнь отнял! – всё ещё задыхаясь от страха, я всё же решился взглянуть на него.
– О нет, вовсе нет, – со спокойной и потому жуткой улыбкой возразил Лоран, – Я лишь помог ей стать бессмертной, расцвести самым жарким, самым огненным, самым алым из цветов. А она помогла мне. Теперь я знаю, как звучит агония и смерть, как звучит жжёная земля и как поют раскалённые угли! Ума не приложу, почему я не замечал этого ранее. Теперь же я жив! – в приступе восторга он со смехом – почти смехом ребёнка – вскочил на ноги и развёл руки в стороны, словно хотел обнять обжигающее пламя костра. Его глаза сверкали как те же раскалённые угли, – Я жив, Андре, потому что знаю, что теперь делать! – внезапно, он перестал смеяться и подошёл к лежащему телу. Склонившись, коснулся мёртвой щеки.
– “Когда ж я угашу тебя, сиянье
Живого чуда, редкость без цены, На свете не найдётся Прометея, Что б вновь тебя зажечь, как ты была...” – разобрал я в его шёпоте. Разогнувшись с улыбкой, Асмодей – уже громким голосом, продолжил:
– Жаль – она уже увяла, но видел бы ты, как страстно, как отчаянно она изливала свои соки и свой аромат, когда я дал им волю! Я никогда не забуду этого! Словно соприкоснулся с самой жизнью во всей её мощи и полноте! Это была сама Любовь, мистер Романо! Любовь, какой описывал её Шекспир. – он буквально летал, кружился в исступлённом восторге.
– Шекспир описывал любовь прекрасной, а твоя любовь уродлива...– прошептал я, слыша в голосе такую ненависть, на которую вряд ли был бы способен при других обстоятельствах. – Ты просто загнанный в угол убийца, не знающий, как утолить свою жажду крови. Я заставлю тебя вернуться туда, откуда ты появился, ублюдок, уж будь уверен!
– Пожалейте мои уши, возлюбленный наставник, пока не выставили себя ещё большим идиотом. Моя задача – творить музыку, я был рождён для этого. Лишь это меня никогда не предавало и не отвергало. И ради этого я готов на всё, – он вперился в меня таким яростным взглядом, что я снова почувствовал всплеск опасности, но остался на месте. – Можете поливать меня грязью сколько угодно, но это я берегу вашего драгоценного Лорана, берегу его нежные и чистенькие ханжеские ручонки от крови и дерьма, в которых приходится мараться мне, чтобы этот трус не свихнулся окончательно! Во всём виноват он, а не я! Он!!! – с каждым разом демон говорил всё громче, пока не сорвался на крик и я различил на грязных от крови Вески и копоти щеках мерцание слёз. – Он!!! Он!!! Всё он!!! – в истерике визжал бес, грозя привлечь всю округу. Мне не оставалось иного выхода, кроме как взять камень и с размаху ударить его по затылку.
Крик смолк и я медленно сполз с Лораном на землю, безучастно глядя на изуродованный труп горничной в окрашенных кровью белых мальвах. Я был словно выпит, осушён до дна. У меня не было сил и дрожали руки. Дрожь усилилась ещё больше, когда я вспомнил о данном Амати обещании – убить его, если по его вине ещё хоть одна живая душа пострадает. Этого я точно не мог и не собирался делать.
Я тоже был сумасшедшим – я любил это чудовище, эту вымаранную в крови тварь, этого выродка, принесшего столько зла и страданий этому миру, словно невинное дитя и самое прекрасное явление на земле. Как и при первой встрече, лишь взглянув на него, где-то глубоко внутри я слышу пение ангелов, а когда он играет на скрипке, мне чудится глас божий с небес. Я определённо сошёл с ума – совершенно свихнулся. Но разве можно обвинять меня в том, в чём не обвиняет меня сердце?..
И тогда, положив Мореля на траву, я – наложив на уста печать, отправился в сарай за лопатой: чтобы наложить такую же печать на и без того немые останки Вески.
И похоронить её под мальвами.
В мой сон вкрался посторонний, странный звук – достаточно резкий, чтобы быть неприятным и внушить беспокойство. Словно где-то возилось крылатое насекомое. Приоткрыв глаза, я понял, что утро уже наступило – пасмурное, как и большинство подобных ему за последнюю неделю.
То, что я почему-то принял за стрёкот жёстких крылышек, оказалось скрипом пера по бумаге: в дальнем конце комнаты сидел за столом Лоран и что-то скрупулёзно писал.
Вернулись воспоминания прошлой ночи и я, резко сев на кровати, поморщился – казалось, болели все мышцы до единой. Не знаю, сколько времени я копал, но помню, что почти уже в полуобморочном состоянии добрался до комнаты Лорана вместе с её хозяином на плече. После чего, сняв перепачканную кровью одежду и стерев влажной салфеткой следы вины с его лица и рук, повалился на кровать и мновенно заснул.
Услышав скрип кровати, Морель оторвался от своих записей и обернулся:
– Доброе утро, Андре.
– Доброе, – хрипло ответил я, после чего прокашлялся, возвращая голос, – Давно ты не спишь?
– Примерно два часа, – подумав, ответил Лоран и посмотрел на меня исподлобья. Я понял, что он хочет меня о чём-то спросить. И я даже догадывался, о чём.
– Андре...– начал он. Я, не отрываясь, смотрел на него. Лоран, немного помолчав, продолжил: – Он… приходил снова? Асмодей.
– Да, – ответил я и, увидев, как вытянулось бледное лицо, поспешил его заверить: – Но он не успел ничего натворить.
– Я помню, что находился в своей комнате – этой комнате, и пытался... пытался вытащить ту музыку у себя из головы...– словно не слыша меня, говорил он: – А сегодня, только лишь открыв глаза, я понял, что могу... – он поднял голову, и я увидел, что глаза его сверкают восторгом и счастьем, как у человека, мечта которого спустя годы наконец-то исполнилась, – Я могу, Андре! Я смог! То, что сводило меня с ума, то, что я не мог создать так мучительно долго, вдруг словно само сошло на бумагу! Ты был прав, когда говорил, что любому творению нужно дать время, чтобы оно созрело. И... она великолепна! – он вскочил со стула и, взяв скрипку и нотную тетрадь, быстро пересёк комнату и устроился рядом со мной на кровати.
– Ты только послушай это, Андре! Я назвал её “Цветы смерти”, потому что она такая… la mortel12. Она буквально заставляет мои внутренности делать сальто! – восторженно заявил он, кладя скрипку на плечо и покрепче прижимая её подбородком.
И он не преувеличил. Это и впрямь было прекрасно. Мучительно прекрасно. Пронзительная и высокая, эта мелодия причиняла боль, вонзаясь в сердце подобно острым иглам, отыскивая самые уязвимые уголки души у беспомощной куклы. Дикие, безумные и сжигающие дотла пассажи, словно положенные на обнажённую кожу раскалённо-алые угли. Музыка-агония, музыка-страх и музыка-смерть – чёрная, словно земля и красная, как льющаяся из разрезанного тела кровь. Музыка, распространяющая сладковато-пугающий запах разложения, гари и хаотичности копошения могильных червей.
Лишь под конец она перестала жечь и душить, заменив раскалённую гарроту ощущением холода и всепоглощающего горя.
Я сидел, не двигаясь, и, глядя в пустоту, впитывал в себя каждую ноту, каждый звук этого первобытного реквиема, ощущая смертельную, гнойную боль всем своим нутром, чувствуя, как она, превращаясь в капли жидкого огня, медленно стекает по моему лицу. Узнаешь ли ты когда-нибудь, Амати, какую огромную, горькую цену заплатил за эту музыку?.. Ты забрал то единственное и самое бесценное, что есть у любого существа – жизнь, и поместил её в свою тетрадь, заперев в клетке чернильных нот.
И любой, кто когда-либо услышит эту мелодию, будет знать, что ты сделал – та душа расскажет ему обо всём, проникнув призрачной рукой под рёбра и стиснув сердце ледяной хваткой мертвеца. И любой будет плакать также, как и я, внимая твоей скрипке, но лишь с тем различием, что не будет знать, что конкретно оплакивает: чью-то загубленную жизнь или свою собственную.
Пристально посмотрев мне в глаза, Лоран отложил свою Амати в сторону и, склонившись, бережно коснулся подушечкой пальца моей щеки:
– Вот оно – истинное доказательство величия любого творения...– прошептал он, глядя на солёную каплю. После чего проглотил её.
С того ужасного дня прошло двое суток, но я уже начинал замечать изменения, происходившие с Лораном: он снова стал выходить из комнаты и проводить время со мной и наставниками, нормально питаться. С его лица не сходило беззаботное выражение, однако, мне почему-то это совсем не нравилось. Всё моё существо пребывало в напряжении, словно в ожидании нового кошмара. Меня не оставляло ощущение, что воцарившаяся идиллия – всего лишь завуалированное предвестие беды, затишье перед бурей. Поиски Вески полицией, вопреки моим опасениям, ни к чему не привели, что было довольно подозрительно: собаки легко могли бы отыскать запах разложения в рощице за особняком, даже сквозь мальвовый аромат. Сдавалось мне, Скотланд-Ярд попросту решил не озадачиваться поиском прислуги низкосортного, по мнению англичан, происхождения.
Время от времени, Лоран спрашивал – нет ли каких-нибудь новостей о Веске. Я отмалчивался и лишь качал головой, чувствуя себя почти прозрачным под проницательным взглядом сапфировых глаз. Долго я не мог ему так лгать, а значит, что больше медлить было нельзя. Какие бы научные цели ни преследовал Милтон, он должен был восстановить Амати, чтобы тот смог перенести ужасную правду с меньшим риском, чем сейчас.
– Лоран, собирайся. Мы идём к Милтону, – сказал я.
– К Милтону? Зачем? – невнимательно спросил он, поглощённый правкой своей адской мелодии. Морель, так и не нашедший в себе с момента пробуждения сил подняться с постели, лежал на животе и черкал пером в нотной тетради. Казалось, от этого занятия его не способно отвлечь даже извержение вулкана под боком.
– Что значит “зачем”? Вчера он прислал письмо, в котором сообщил, что наконец завершил разработку методики для тебя, и что теперь мы можем на деле попытаться восстановить тебя.
– Восстановить? Но ведь я здоров, Андре! – он сел на постели, со странной улыбкой глядя на меня, – Я теперь снова могу творить, и это состояние мне даже помогает! Если меня восстановят, то я стану...нормальным, – он погрустнел, – Посредственным. И моя музыка станет такой же. А я не могу этого допустить.
Не верю своим ушам.
– Что за бред ты несёшь?.. – тихо, но отрывисто процедил я, ощущая, как накатывает раскалённой волной ярость, – Эта дрянь разрушает тебя! Пожирает, как голодное чудовище! Ты убиваешь себя и убиваешь других! Из-за неё! Она сделала тебя фактическим убийцей – ты понимаешь это, Лоран?! Осознаёшь?! Или ты ждёшь пока окончательно станешь прахом – когда убивать понравится уже твоей сознательной части?!
– Не кричи, Андре. Я сделал свой выбор. – также негромко, почти устало отозвался Лоран, – Я жил и живу в этом мире ради музыки. И если ради неё мне придётся пустить себя в расход – я сделаю это, не колеблясь.
– Я понимаю это, – кое-как взяв себя в руки, сказал я, – И я бы смирился с этим, если бы это было действительно так. Но всё совершенно по-другому, Лоран. Раньше твоя музыка была светла, чиста как слеза. От неё хотелось жить и любить со всей нежностью и страстью. Это твоя Angelico. Сейчас же твои творения стали тьмой и смертью. Они убивают и душат любого, кто их слышит. Они построены на боли и страдании, несут в себе разрушение. Если так пойдёт и дальше, то не останется ничего – ни тебя, ни твоей музыки. Тебе необходимо остановиться, пока не поздно.
Но это не помогло. До сего момента смиренно слушавший меня, Лоран внезапно вспылил:
– Не смей указывать мне, как жить! – прошипел он, сжав руки в кулаки. Его лицо потемнело от гнева, – Кто ты такой, чтобы говорить мне, как нужно поступать, а как нельзя?!
– Я тот, кто менее всего желает тебе зла. Я видел все твои воплощения и наблюдал их последствия, – ответил я, с отчаянием чувствуя, что теряю его, не узнаю больше. – И я могу сказать точно, что ничего более отвратительного, мерзкого и злого чем это, я не знал ранее.
– Хватит! Не хочу больше слушать этот бред!
– Нет уж, придётся! – прорычал я, – Потому что я не хочу потерять тебя! Это зло – оно разрушает абсолютно всё, с чем соприкасается! Тебя, меня, всех! И мне страшно – с каждым днём я всё меньше и меньше нахожу в тебе того, кем ты был изначально! Я вижу, что ты умираешь! – в последней фразе было столько отчаяния, что я сам его испугался. Неужели это всё? Конец?
– Уходи! Убирайся! – он окончательно вышел из себя, истошно крича и бросая в меня всё, до чего мог дотянуться, но в пылу ярости сильно промахивался. – Прочь! Прочь! Прочь! – в нём было столько ненависти, злобы и бессилия одновременно, что я ощутил к нему подобие жалости, от которой стало невыносимо горько. Как всё, что было между нами, могло превратиться вот в это?..
Внезапно, он замер с поднятой в руке металлической статуэткой, странно подрагивая. Я, глядя на него, не двигался, ожидая продолжения истерики, но её не последовало. Всё стало ещё хуже, чем можно было предположить: лёгкая дрожь превратилась в отрывистые конвульсии и спустя пару секунд Лоран – бледный, как мертвец, упал на кровать, сотрясаясь от припадка. На губах у него выступила пена и он хрипел, задыхаясь в ней.
– Врача...– прошептал я, глядя на это ужасное зрелище, а после, мгновенно очнувшись, распахнул дверь и крикнул вниз, за перилла лестницы: – Врача! Срочно, врача!!! – на первом этаже послышались шаги и испуганные голоса прислуги.
Я же вернулся в комнату и поспешно перевернул на бок всё ещё сотрясавшегося в судорогах Лорана. Он уже посинел, а я просто не знал, что делать. Всё, что я мог – это очистить его рот и нос от удушающей пены, что я и сделал, стерев её простынёй.
Когда же наконец явился лекарь, припадок уже прошёл сам собой, и Лоран – всё ещё слегка бледный, крепко спал.
– И часто случаются припадки? – спросил врач, осматривая Мореля.
– Нет, это первый раз. – ответил я. На что врач вздохнул и ответил:
– Скорее всего, это следствие сбоя в работе мозга. Сложно сказать, эпилепсия это или нет – припадки нерегулярные. Давайте сделаем вот что, мистер Романо: сейчас я оставлю мистеру Морелю легкое успокоительное – дайте его ему, как очнётся. И проследите за тем, чтобы он сильно не нервничал. Если же ситуация повторится – вызовите меня. Возможно, тогда я смогу выявить точнее причины его недомогания.
– Хорошо, доктор. Благодарю вас, – ответил я, и, взяв лекарство, проводил лекаря до двери. А после, тяжело вздохнув, отправился писать письмо Милтону.
Ответ пришёл вечером того же дня. Милтон говорил, что дело принимает серьёзный оборот, и что необходимо как можно скорее стабилизировать психическое состояние Лорана, поскольку есть риск развития эпилепсии на этой почве.
