Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)
Испокон веков считалось, что любовь – высшее благо и счастье… Глупости. Нет страшнее наказания, чем неразделенная любовь. А я именно любил Габриэля. Если бы это было банальной похотью, то после той ночи я бы с лёгкостью оставил его. Но нет. Мне не давало покоя его внутреннее состояние и его чувства. Идиот, какой же я идиот… Однако, не значило ли это, что я ещё могу называться достойным человеком и что пока не продал душу дьяволу?..
Я с головой погрузился в учёбу в надежде, что мысли о собственных проблемах будут вытеснены бесконечным потоком научного материала. С Габриэлем я решил больше не встречаться, целиком и полностью вознамерившись наверстать упущенное. И не без успеха. О нём я почти не думал, только перед сном, когда, возвращаясь в свою комнату, падал на кровать и в кратком промежутке между сном и реальностью, позволял себе вспомнить о нём.
«Каждый из нас бичует себя, как может. Я – знанием. Габриэль – плетьми», – после я обычно проваливался в сон.
Но долго я так жить не мог. Подобный образ жизни нагонял на меня тоску и делал меланхоличным и унылым до крайности. Условно я выучил библиотечные лабиринты от и до, а также знал лучше нашего книговеда, где стоит тот или иной том. Моя голова буквально лопалась от поступающей в неё информации, на занятиях я скучал, поскольку знал наперёд весь материал глав на пять-шесть. За отличную учёбу ректор удостоил меня довольно высокой стипендии. Но чем выше становилась моя эрудированность, тем хуже обстояло дело с нервами. Дошло до того, что я едва не запустил увесистой книгой в одного из студентов, которому вздумалось корчить рожи во время моего ответа. Я никогда не замечал за собой обостренного самолюбия. Сам не понял, как это произошло. В моменты гнева моё сознание выключалось и тело начинало делать то, что ему заблагорассудится.
В итоге, я снова оказался в уже знакомом мне кабинете ректора, перед его столом.
– Я не могу понять вас, мистер Уолтон… – ректор снял с носа тонкие очки и аккуратно положил их перед собой на стол. – То вы образцовый студент, то безрассудный берсерк на грани отчисления. Быть может, вам необходима помощь? Или на этот раз вашего родителя оскорбил мистер Филпорт, ведь вы едва не угодили ему острым углом книги в висок? Объяснитесь.
– Я… не знаю, как это получилось. Думаю, я немного устал – не спал последние три дня. – ответил я, чувствуя себя в наивысшей степени глупо. Я сам не понимал, что со мной творится. Должно быть, я схожу с ума и мне действительно нужна помощь в лечебнице для психопатов.
– Переутомление… вот как… – пробормотал ректор, озадаченно потирая ладони, – Вы одарённый человек, мистер Уолтон, но порой совершаете поступки, недостойные ваших талантов. Мне бы не хотелось отчислять вас, поэтому давайте договоримся… – он, наконец, поднял на меня водянисто-серые глаза, – Я даю вам три дня отгула, а вы обещаете мне больше не устраивать безобразных сцен насилия над окружающими, иначе я буду вынужден принять меры. Вас устраивает это?
– Да, сэр, – ответил я, думая, что выполнить это будет нелегко, если вновь возникнут обострения отношений с моим окружением. – Я постараюсь.
Я спал и видел сон. До безобразия чувственный, слепой сон. Я просто спал, зарывшись лицом в подушку и чувствуя кожей тусклый дневной свет, падающий из окна, рядом с которым находилась моя постель. А после, в одно мгновение, моей щеки коснулась тёплая, живая рука, и я ощутил запах увядших октябрьских роз вместе с запахом холодного ливня, что теперь имел обыкновение умывать природу хотя бы раз в день.
А после – всё пропало. Я так хотел проснуться, чтобы поймать этого человека за руку, но не смог… Он ушёл, а я снова провалился в глухое забытьё.
Когда я проснулся, день уже клонился к вечеру. Мои приятели, завистливо хмыкая, ввалились в келью и начали наперегонки срывать с себя уже порядком поднадоевшие им сутаны, сменяя их на обыкновенную одежду.
– С добрым утром! Ты не опухнешь – столько спать? – поинтересовался Джек, натягивая спальную рубаху на смуглое тело. Вероятно, остаток дня он намеревался провести в комнате. – Мы тут, понимаешь, пашем, а он балду гоняет!
– Не завидуй, – зевнул я, и, закинув руки за голову, снова лёг на подушку. – Я перед этим вкалывал за пятерых, так что имею право. К тому же, мне дали отгул.
– С какой стати?! – возмутился Линдслей, – Я тоже бы не отказался!
– За заслуги перед Отечеством и лично Его Высочеством ректором, – я показал ему язык и поморщился. – Хотя я мог бы обойтись и без этого…
«То, чего я хочу, не может предоставить ни один ректор», – чуть было не сказал я, но вовремя спохватился и прикусил язык, а тем временем Джек уже перекочевал на мою койку и, усевшись в ногах, достал из кармана трубку и запалил её.
– Курить запрещено, – ехидно сказал я, желая больше поддеть его, чем укорить, за что получил довольно ощутимый пинок в бедро.
– Не свисти, зануда. Я и так уже неделю к табаку не прикасался. Дай расслабиться, – облокотившись спиной о стену, он глубоко и с явным наслаждением затянулся, выпуская в потолок струйку седого дыма.
Альфонс и Дарси куда-то ушли – может быть, в общую гостиную, а может, по своим каким-то делам.
– Ну, слава богу, смылись. Альфонс разговаривает, как базарная баба – аж уши закладывает. – заявил Джек и я усмехнулся. Меня тоже раздражала суета и громкие звуки.
– Ты что же, так и проспал весь день? – поинтересовался он у меня и я моргнул в ответ:
– Ага.
– Нет, ты определенно не человек, а феномен какой-то… – пробурчал Линдслей и, толкнув, протянул трубку, – Будешь? Хороший табак – купил на ярмарке, у какого-то цыгана. Думал, надует, морда черномазая, ан нет!
Подумав, я согласился и, сев на кровати, взял трубку у него из рук и затянулся. И впрямь – приятное ощущение.
– О, кстати, забыл сказать. Тебя тут приятель твой заходил навестить. Ну, этот, белобрысый красавчик.
– ЧТОО?! – от неожиданности я даже подавился дымом и закашлялся, пытаясь прочистить дыхательные пути.
– Мы сказали, что ты спишь, но пустили. Просто… у него такое странное выражение лица было, словно он нам не поверил. Но, когда увидел, что ты и впрямь спишь, вроде успокоился. Мы опаздывали на занятия, потому ушли, а он остался. Подозрительный какой-то парень.
Я вспомнил свой сон – прикосновение и странно знакомый запах. И как я не догадался сразу – это был Габриэль! Ну почему, почему я не проснулся сию же секунду и не поймал его за руку! Зачем он это сделал – зачем пришел сюда? Чтобы дотронуться до меня? Что всё это значит?
Я был готов вцепиться пальцами в собственные волосы, и лишь присутствие рядом со мной Джека мешало выплеснуть весь поток эмоций наружу. Видимо, мои глаза лихорадочно заблестели, поскольку Линдслей спросил:
– Ты чего это так оживился?
– Он не говорил, зачем приходил? – осведомился я. Джек покачал головой:
– Нет. Просто пришел и спросил: «Карл у себя?». Ну, мы и ответили.
– Ясно… – пробормотал я, находясь в абсолютном смятении. Пойти к нему и узнать, зачем приходил или… Стоп. Зачем? Разве не он тогда сказал мне уйти, тем самым дав понять, что не хочет меня видеть? Я не собака, чтобы бегать за ним и ждать, когда мне соизволят бросить очередную кость. Если я ему нужен, пускай отрывает свою покалеченную задницу от стула и идёт сам. Мне надоело быть заменой его ненаглядному святоше из закрытой школы.
Сейчас же я хочу просто курить и ни о чём не думать.
Однако, судьба свела нас раньше, чем он успел ещё раз почтить меня своим визитом. Буквально на следующий день после моего незапланированного отпуска я столкнулся с ним в семинаристской библиотеке, между стеллажами.
Узнав у библиотекаря, где найти нужный том, который требовался для подготовки к одному из занятий, я, зажав под мышкой уже выбранные ранее книги, бесшумно скользил вдоль книжных рядов, отыскивая нужный. В библиотеке стояла едва ли не гробовая тишина – в послеобеденный час студентов было мало – почти все отправились отдыхать в свои комнаты, а те, у кого ещё были занятия, разошлись по аудиториям. Где-то далеко за моей спиной слышался приглушенный старческий кашель смотрителя, который сидел за своей конторкой и приводил в порядок формуляры.
Скрадывающие шаги ковровые дорожки. Запах старой бумаги и старых чернил, запах книжной пыли. Спёртый воздух. Однако, мне нравилось здесь бывать. В библиотеке всегда было тихо, и я ощущал хотя бы относительный порядок в своих мыслях, пускай и крайне неустойчивый в последнее время.
Свернув за стеллаж, я, наконец, попал в нужный ряд и буквально в одно мгновение понял, что в голове вновь воцарился полный сумбур и даже напала какая-то лёгкая паника – напротив одной из секций стоял Габриэль и листал какую-то книгу. Его бледные руки в полутьме массивных стеллажей из кипарисового дерева казались двумя слабо мерцающими цветками лилии и неспешно переворачивали страницы, время от времени делая закладки из клочков бумаги, которые он доставал из рукава чёрной сутаны.
Господи, да за что?! Почему он оказался именно здесь и именно сейчас?!
Мысленно кипя не то от ярости, не то от волнения, я направился к нему.
«Двадцатый ряд, седьмая секция» – было написано на обрывке бумаги, которую мне дал в качестве проводника смотритель. Роззерфилд стоял как раз напротив неё. Бесовские козни, не иначе.
Остановившись, я провёл взглядом по полкам, ища нужную книгу, стараясь не обращать внимания на предмет моих волнений и грусти.
Несмотря на то, что стояла тишина, я почувствовал, как он вздрогнул. По дыханию. Вероятно, зачитался и не заметил, как я подошёл.
– Карл?..
Я молчал. Не потому что ненавидел его или мне не хотелось с ним разговаривать, не потому что я был обижен. Я просто не знал, что сказать, потому что того, что я бы хотел ему сказать, было слишком много.
Он вздохнул и поставил обратно на полку один из двух томов, что держал в руках, оставив тот, из которого, словно белые пёрышки, торчали закладки.
– Прости меня.
– За что? За то, что ты снова испугался? – не удержался я и едва заставил свой голос оставаться на уровне шёпота, потому как тональность выше каралась изгнанием из книжной обители.
В ответ на мою реплику Габриэль опустил взгляд хрустальных глаз в пол, и я чуть не швырнул в него стопкой набранных книг. Что за, чёрт возьми, монашеское поведение?! Хоть раз ответь мне прямо, без этих своих уклончивых штучек!
Вот что творилось у меня в голове, пока я молча созерцал это покаянно опустившее голову создание, прижимающее к груди пропылённый фолиант.
– Я действительно боюсь. Я не знаю, что со мной происходит в последнее время. Боюсь сойти с ума. – прошептал он и я заметил, что тонкие пальцы нервно стиснули уголок книги.
– От чего?
– От всего, что происходит. Между нами. Ты нравишься мне, Карл, но я боюсь перейти черту. Потому что боюсь потерять себя и вновь почувствовать, что ступил не на ту дорогу. А ещё – я просто боюсь тебя. Не знаю, почему.
Зато я знал. Понимал, что все те похотливые ублюдки, что домогались его, подсознательно соединялись для Габриэля в каждом следующем лице, испытывающем к нему желание. И чем больше таких людей, тем хуже у него обстояло дело с любовными отношениями. Он не знает этого, потому что просто не может это осознать.
– Я сам плохо понимаю, что происходит – словно нахожусь в бреду, но…прошу, не держи на меня зла. Это всё, что я хотел сказать.
Держать зло? На тебя? Идиот, да я люблю тебя так, что хочется головой об стену биться!
– Прощай.
Что значит «прощай»?! Снова хочешь меня бросить?!
Габриэль слабо вскрикнул, когда я схватил его за плечи и притиснул спиной к стеллажу, впиваясь в изумленно раскрытые губы безумным, отчаянным поцелуем. Мне было всё равно, если нас застанут, я окончательно потерял разум за считанные секунды и чувства ко мне вернулись лишь от грохота книг, которые выпали у меня и Габриэля из рук. Но что это были за ощущения! Вновь чувствовать его горячие губы и дыхание на своем лице, ощущать запах уставших от собственной сладости цветов. Господи, я хочу пребывать в этом состоянии вечно! Мой рай в кольце его объятий. Подари мне лишь этого ангела, только его. Большего мне и не надо.
Обхватив руками голову и путаясь пальцами в золоте волос, я целовал его в смятенные, горящие губы, слыша учащённое дыхание и как он судорожно хватается за одежду на моей груди, неосторожно срывая цепочку с крестом. Дрожь. Паника. Страх. Желание. Страсть. Потом снова страх…
Сжимая в ладонях его лицо, я покрывал поцелуями раскрасневшиеся от возбуждения щёки, чувствуя в ответ не менее жаркие, испуганные своей смелостью лобзания, ощущал мягкие ресницы, опущенные веки и приоткрытый в экстазе рот. Лгун, лгун, лгун, только посмей ещё раз сказать, что не любишь меня. Не так целуют нелюбимых, не так льнут телом и чувствами к похотливым чудовищам. Ты только мой и больше ничей. Весь, без остатка. Твоя боль, твоя любовь и твой страх – всё это только моё и твоё. Не забывай об этом.
Внезапно он вздрогнул и, оттолкнув меня, быстрым шагом – почти бегом – зашагал в другой конец ряда. Растерявшийся и ещё не отошедший после того жаркого наваждения, в котором находился, я недоумённо смотрел ему вслед и лишь спустя пару секунд услышал шаркающие шаги с того конца ряда, откуда я пришёл.
– В чём тут дело, что за грохот? – из-за поворота показалось сморщенное лицо смотрителя, а следом и его сгорбленный старческий стан в чёрном подряснике.
– А… – я застыл, будучи не в силах вымолвить ни слова.
– Ну? – нетерпеливо повторил библиотекарь.
– А… Извините, сэр, не удержал стопку и они рассыпались… – я указал пальцем наверх, – …Когда я доставал книгу.
– Дурак, это же бесценные собрания сочинений Папы! Если они порвутся хоть на краю, я с тебя шкуру живьём спущу! – угрожающе проскрипел старик.
– Нет-нет, всё в порядке, они просто рассыпались, не о чем беспокоиться, я всё приберу! – поспешил заверить его я, думая, что только с библиотекой мне проблем не хватало. – Старик, ворча, заковылял обратно за свою конторку, а я – будучи всё ещё слегка ошарашенным, начал собирать рассыпанные фолианты. Книга с закладками, которую Габриэль собирался взять, тоже осталась среди них. Средней толщины, в красном переплёте из тонкой кожи. Новый завет.
Открыв на одной из закладок, я прочёл:
«Хоть я и говорил на языке людей и ангелов, но не дано мне было любви. И стал я словно звенящей медью или же бренчащим кимвалом. И хоть я и имел дар предвидения, и понимал все тайны, и даны мне были знания... И хоть имел я силу, способную рушить горы, но не дано мне было любви. И был я ничто. А сейчас пребывают во мне и сила, и надежда, и любовь. Но величайшее из них – есть любовь»[5] . – от этих строк я ощутил еле ощутимую ноющую боль в груди и, машинально прижав к ней руку, понял, что мой крест исчез. Вот чёрт, только этого не хватало. Если я его не найду, то меня могут отчитать за несоблюдение ношения формы, а я, как назло, обещал ректору быть пай-мальчиком.
В итоге, исходив ряд вдоль и поперёк, я ничего так и не обнаружил и, остановившись в конце ряда, ненадолго впал в прострацию, пытаясь вспомнить, где я мог его потерять.
Из забытья меня вывел быстрый и легкий звук шагов и, появившийся из-за стеллажа человек едва не врезался в меня и затормозил в сантиметре от моей меланхоличной туши, привалившейся к полкам.
Я не поверил своим глазам – это снова был Габриэль. Увидев меня, он расширил глаза и беззвучно задвигал губами, силясь что-то произнести, но не имея возможности от удивления.
Растерянно заморгав, я машинально протянул ему книгу, а он – в ответ подняв правую руку, разжал ладонь, и я увидел слабо блеснувшее в тени серебро креста.
– Я…случайно…– наконец выдавил он, но мне не нужны были оправдания. Обняв его, я не встретил никакого сопротивления и, зарывшись лицом в ароматные волосы у нежной шеи, подумал:
«Но величайшее из них – есть любовь…»
Мы ожили. Мы любили друг друга. Габриэль, как мне казалось, наконец-то смирился с тем фактом, что просто друзьями мы быть не можем. Слишком уж много личного и тёмного было между нами. И тут не только от меня зависело всё положение. От Габриэля тоже. Он просто уже не мог относиться ко мне как прежде после всего того, что нам пришлось пережить вместе. Не так уж и много вытерпели, скажете вы, но для нас – как для меня, так и для него – даже это малое отняло неимоверно много душевных сил и здоровья. Но я ни минуты не жалел об этом, ни об одном поступке, ни об одной своей ошибке. Даже о том, что мне пришлось совершить, чтобы окончательно освободить Габриэля от его демонов – совершенно безрассудный, безумный поступок. Я уничтожил корень его внутренней боли, этот сад зла. Я сжёг его.
После того случая в библиотеке я словно очнулся от долгого и тяжкого сна. Я был счастлив, по-человечески счастлив. Габриэль по-прежнему был тих и задумчив, но его задумчивость уже не носила характер черной меланхолии. Я знал, что он всё ещё колеблется и сомневается, но внутренне уже сдался и даже получает удовольствие от того, как всё складывается. О, Габриэль, мой милый Габриэль – что же ты делаешь со мной…
Каждый раз, находясь рядом с ним, порой случайно касаясь пальцами его руки, например, в переполненном до отказа коридоре, я ощущал, что горю, словно осужденный на смерть еретик. Только это уже была не мучительная казнь, а приятный, согревающий огонь со сладостной толикой нетерпения.
Порой, когда он замечал это, то немедленно отводил взгляд и на шелковистых щеках медленно проступал едва заметный румянец. Помнится, глядя на это, мне в голову взбрела совершенно глупая, по-детски непосредственная мысль: «Удивительно – у него даже нет щетины! И впрямь, как ангел. А если она и появляется, то, наверняка, мягкая и почти не колется».
Я старался не пугать своего нерешительного друга желаниями, которые пробуждались во мне, стоило лишь увидеть обнаженный участок жемчужного оттенка кожи – его кожи, будь то мочка уха из-под золотой шевелюры или запястье с тонкими венами из строгого рукава сутаны. Но порой я всё же терял контроль над собой: не успевая подумать, внезапно хватал его за руку или плечи. Возвращал к реальности меня лишь читающийся в голубых глазах вопрос или легкий испуг и необходимость вести себя должным образом, находясь среди людей, чтобы не вызвать ненужных подозрений.
Хотя Габриэль и принял мои чувства, он всё ещё боялся близости, поэтому я старался обходиться с ним как можно нежнее, несмотря на то, что в моём представлении с мужчиной так носиться не пристало. Но Габриэля и нельзя было назвать типичным мужчиной. Он был…слишком не уверен в себе, слишком раним и чувствителен к боли, несмотря на то, что любил её, как я уже уяснил из нашей с ним первой ночи. Поэтому я не решался прикасаться к нему. Я боялся что-то сломать в этой хрупкой, хрустальной организации. Пожалуй, лишь благодаря своим отношениям с Габриэлем я научился терпению и самоконтролю. Никогда бы не подумал раньше, что этот тонкий юноша, этот болезненный ангел может воспитать в ближнем своём такую чудовищную силу воли. Лишь в минуты взаимного наваждения я давал волю своим чувствам и заставлял умолкнуть здравый смысл. И эти минуты были бесценны и по-настоящему восхитительны.
– Габриэль. – я коснулся его плеча и он, вздрогнув, поднял голову от книги и обернулся.
– А, это ты, Карл…
– У тебя была не заперта дверь. Очень неосмотрительно с твоей стороны.
– Ты не постучал.
– Я стучал, но ты не ответил. – возразил я.
– Прости, я, наверное, увлекся и не заметил…
– Я принёс твою книгу, – я протянул ему ту самую книгу в красной обложке, которую он взял в тот день в библиотеке. – Она…мне очень подходит. В ней много мыслей, близких мне.
– Если это так, то ты истинный христианин. – ответил Габриэль, поворачиваясь ко мне, беря Новый завет и опуская взгляд на обложку.
– Нет, – ответил я, – Есть кое-что, с чем я не согласен и, пожалуй, никогда не соглашусь.
– С чем? – он поднял голову и, внезапно встретив на пути мои губы, вздрогнул. Я поцеловал Габриэля, чувствуя его смятение и удивление, а после, отстранившись, ответил:
– Потому что по этим правилам мне нельзя любить тебя, а я не готов принести такую жертву. Даже за рай.
– Но ведь можно любить и по-другому, – робко возразил Габриэль слегка дрогнувшим голосом, из чего я понял, что он разволновался не на шутку, – Не прикасаясь друг к другу. – от этих слов я едва не рассмеялся.
– Я человек, Габриэль – из плоти и крови. Когда люди любят по-настоящему, они не могут не прикасаться к тому, кого любят. Я тоже раньше думал, что смогу любить тебя лишь глазами и сердцем…– я нежно провел кончиками пальцев по его щеке и заправил за ухо золотистую прядь волос, – Но после понял, что ошибался…
– Прекрати. – недовольно пробормотал он, отворачиваясь.
– Нет, – взяв лицо в ладони, я поцеловал его в край карминных уст, – Обними меня, мой ангел, ну же…– помедлив, он всё же послушно поднял руки и обвил меня ими за шею, глотая мои поцелуи один за другим, подставляя ласкам нежное горло и тонкие веки с трепетными ресницами.
Мне отнюдь не льстило осознание вероятности того, что он просто терпит мои надоедливые приставания как что-то неизбежное, и потому я – сделав над собой усилие – отстранился, отпуская его, но был немало удивлен, когда Габриэль сам прижался губами к моей шее, путаясь пальцами в русых волосах у моего лица. Это было так…томительно и страстно, что я, отбросив в сторону все сомнения, обнял его за талию и, подняв со стула, повлёк за собой, не отпуская и не разрывая нить сладкого удовольствия от его поцелуя.
Комната размеренно наполнялась вечерней тьмой, которая лучше любого вина постепенно опьяняла нас. Интересно, Габриэль, помнишь ли ты ту ночь? Я помню всё в мельчайших деталях: твой голос, твоё разгорячённое тело… то ощущение, когда ты цепляешься за меня так, словно от этого зависит твоя жизнь. Всего лишь поцелуи в сумраке, полном молний и раздирающего сердце грома, но ты пылал жарче, чем цветы в полуденный зной и твои губы, прижимавшиеся к моей груди были пламенней розы самого сумрачного тона.
Я расстегнул пуговицу у ворота его сутаны. Этот крест на тонкой цепи был похож на холодный стальной замок, препятствующий моим желаниям. И ключ от него был у Габриэля.
Взяв за цепь, я потянул его на себя, впиваясь Роззерфилду в губы жадным, говорящим лучше любых слов поцелуем.
Скажи «да», только скажи это и я без колебаний сдерну с тебя тяжкие серебряные цепи запретов и сомнений. Всего лишь короткое слово, всего лишь выдох между поцелуями, едва заметное движение губ – и ты будешь мой.
– Карл…– он посмотрел на меня затуманенными, небесного цвета глазами и на их дне я увидел отражение самого сладкого сна.
Прикасаясь к его губам, чувствуя жар от его лица и сбитое взволнованное дыхание, я потянул за цепочку и сорвал её с шеи Габриэля, вырывая у него изумлённый возглас.
– Подожди, что ты делаешь?! Мой крест…
– Давай немного побудем в раю. Будь сейчас только моим… Ты ещё вернёшься к нему – к своему кресту… – я целовал его в растерянные губы, прижимая к себе за тонкую талию и узкие бёдра, – Лишь люди несут свой крест. Ангелам этого не дано.
– Ты…– он – словно в бессилии – стиснул в кулаках чёрное сукно на моей груди и уткнулся мне лицом в шею. – …ужасен, Карл.
– Прости меня, – я, зарывшись руками в его восхитительно-мягкие волосы, заставил приподнять голову и приник ртом к судорожно бьющейся жилке на тёплой, нежной шее. – Но я больше не могу ждать. Я хочу тебя.
Я знал, чего он боялся, но не собирался этого делать, как бы мне самому ни хотелось. После того, что мне довелось испытать с мальчишкой из борделя, одна лишь мысль о возможности сделать тоже самое с Габриэлем приводила меня в ужас и почти благоговейный экстаз одновременно. Сейчас мной владело жаркое животное томление, а близость Габриэля и его голос – глубокий и звонкий, по-мальчишески чувственный от возбуждения и страха, с каждой минутой срывали мои печати одну за другой.
– Нет… Карл… прошу тебя… Карл… – шептал он, пока я – торопливо расстёгивая пуговицы на его облачении, целовал его, заставляя дрожать от противоречивого блаженства и последних сомнений, ощущая, как он судорожно хватается за мою одежду предательски немеющими пальцами и как постепенно поддаётся моим объятиям и моей власти.
Оглаживая ладонями обнажающиеся участки тела, я опустился на кровать, сажая его сверху и, слегка укусив за сосок, ощутил, насколько он возбуждён. Габриэль внезапно застонал, когда я провел ногтями по заживающей лопатке и, запрокинув голову, почти воскликнул:
– Карл, нет! – он словно обезумел, он почти молил меня взять его. – Я…больше… – не слушая дальше, я опрокинул его на кровать и набросился на своего любовника с новой яростью, почти не замечая, что одежда покидает меня с впечатляющей скоростью. Я прижимался к его обнажённому телу и пил его соблазнительный жар, словно ядрёную, дурную кровь – жадно, взахлёб и искренно.
В какой-то момент, когда мы остались полностью обнажены, и я позволил себе минуту наслаждения видом его чувственного стройного тела и разметавшихся по синим от сумерек простыням золотистым локонам, Габриэль привлёк моё лицо к себе и каким-то совершенно жутким тоном прошептал:
– Не делай этого... иначе я убью тебя. – по моей щеке внезапно скользнуло что-то смертельно-холодное и я почувствовал, как по коже пронесся озноб. Он не шутил: Габриэль действительно прирежет меня, если я позволю себе лишнего…
Но это был секундный страх – возбуждение возобладало над разумом и в следующее мгновение я, слегка повернув голову, провёл языком по блестящему лезвию перочинного ножа, слыша, как задохнулся Габриэль от этого жеста.
– Не бойся, ангел мой, я помню… – я осторожно высвободил из его руки нож и, наклонившись, провел плашмя холодным лезвием по нежной шее и груди, улавливая отчаянную дрожь, прокатившуюся по хрупкому телу моего возлюбленного. – Я доставлю тебе удовольствие другим способом… – я скользнул горячим языком по прохладной после ножа коже и теснее прижался бёдрами к бёдрам Габриэля, ощутив, как он обхватил меня руками за ягодицы и невольно подался навстречу.
– Вот как я брал бы тебя, если бы ты захотел этого… – прошептал ему на ухо я и плавно подался вперёд, прижимая его плоть к своей. Габриэль в ответ застонал и выгнулся так, что я едва не зарычал. О, лучше уж страдать на дыбе, чем смотреть на такое и не иметь возможности овладеть желанным целиком и полностью!
– Карл… ааа… Карл… – то, как он произносил, почти выдыхал моё имя, приоткрыв в муке наслаждения пересохшие губы, доводило меня до исступления и я, чуть раздвинув его ноги, ласкал рукой внутреннюю сторону бёдер, чувствуя его пальцы, блуждающие по моей влажной спине и ягодицам. Постепенно ускоряя темп, я уже слышал не то стоны, не то крики, и видел в полутьме лишь Габриэля: эта напряжённая шея, судорожно закушенные губы и закрытые в блаженстве глаза на запрокинутом лице. Да… вот так, моя прелесть… О, что же ты делаешь со мной, мой красавец, мой порочный цветок… Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась, не хочу просыпаться от этого жаркого сна.
Блаженство, наконец, достигло своего пика, и я почти сразу ощутил наваливающуюся на меня слабость и темноту. Зарывшись из последних сил в волосы Габриэля пальцами и поцеловав в мягкие и пылающие губы, я позволил своему истерзанному удовольствием сознанию и телу постепенно, медленно погрузиться в сон.
Я проснулся, когда солнце только показалось из-за горизонта. Никогда не забуду то утро. Я чувствовал себя Адамом, впервые ощутившим вкус яблока во рту. Он лежал рядом и я созерцал всю красоту мира, приобретшую для меня форму человеческого тела. Тела Габриэля.
Спящий, он как никогда был прекрасен и стройное, изящное тело в скудных объятиях тонких простыней свело бы с ума даже святого. На другом конце постели, среди чёрных складок одинокого подрясника тускло поблёскивал нож.
«Интересно, откуда он его достал? Наверное, из кармана своей же сутаны», – мимолетно подумал я, но тут же отогнал мысли на этот счёт и вернулся к созерцанию предмета своей любви, но понял, что он уже не спит. Наверное, я скрипнул кроватью, когда приподнимался.
Лёжа на боку всё в той же позе, он глядел на меня, смаргивая остатки сна с ресниц. Я в ответ молча смотрел на него и меня в глубине души радовала полная нейтральность его взгляда – никакого страха, паники, укора или глупой сентиментальности. Всё же это прекрасно, что он мужчина. Был бы он женщиной, уже не было бы того ненормального, совершенно безумного смешения чувств, которые бы вызывало во мне всё его существо, не было такого необъяснимого очарования, которое бы я слышал в каждой ноте его голоса. Есть люди, которым просто нельзя рождаться иными. Габриэль был одним из них – словно пронзительная, ранящая грань, которую ни в коем случае нельзя переступать.
Я любовался им, как картиной, как самым прекрасным из цветов. И, вспоминая, что творил с ним ночью, в глубине души боялся, что он снова прогонит меня. Но он молчал и просто смотрел на меня, тем самым буквально сводя с ума неизвестностью – я не мог понять, о чем он думает. Я хотел позвать его по имени, но почему-то передумал – мне показалось, что звучанием голоса я могу разрушить очарование момента, и поэтому я просто вытянул руку и провёл кончиками пальцев по его щеке, а после – не встретив сопротивления, скользнул по изгибам шеи и плеч, рукам, изящным кистям и красивым пальцам. Неужели и впрямь возможно быть настолько совершенным существом? Чем больше я влюблялся, тем менее реальным он мне казался. С таким же успехом я мог бы влюбиться в своего крылатого хранителя, сидящего в ночные часы где-то рядом с моим ложем.
«Когда я вспоминаю о тебе на постели моей, размышляю о тебе в ночные стражи, ибо Ты помощь моя, и в тени крыл твоих я возрадуюсь» [6], – внезапно пронеслось у меня в голове обрывком воспоминания, и глаза мои закрылись не то от смущения, не то от удовлетворения.
По-прежнему не говоря ни слова, я склонился над ним и прикоснулся губами к его рту, понежил веки и бархатные щёки, а после, осмелев, приник глубоким поцелуем к алым устам, чувствуя, как его пальцы скользнули по моей шее, зарываясь в волосы у корней.
– Почему ты любишь меня, Карл? – тихо спросил он, когда наши губы разомкнулись. – Разве меня можно любить?
– Можно, – ответил я, убирая золотистые пряди со лба. – И нужно.
– Почему?
– Потому что рядом с тобой я чувствую себя счастливым. Ощущаю себя живым. – Я смотрел в прозрачно-голубые глаза, а они поили меня лёгкой грустью и сожалением.
– Тебе это только кажется… – прошептал он, отпуская меня и садясь, сначала обхватывая себя руками, а после просто подтянув колени к груди. Складывалось ощущение, что он хотел спрятаться, защититься, но не знал, как.
