Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 49 страниц)
– Даже если и так, то почему тебя это волнует? – спросил Эйдн. Этот вопрос показался мне таким абсурдным, что я воскликнул:
– Почему?! Он мой брат! И, как я вижу, попал он в средоточие вреда и порока! – воскликнул я. Для этого человека что, не существует такого понятия, как «беспокоиться о близких»?!
– Порок... брат... Не хочу тебя расстраивать, Габриэль, но какие бы чувства ты ни питал к Парису, ты уже не имеешь права вмешиваться в его жизнь, – скрестив на груди руки, с неожиданно мягкой улыбкой на тонких губах, сказал он, и, предупреждая мой вопрос, продолжил:
– Потому что тебя никогда не было с ним рядом, когда он взрослел. Думаю, он уже сам тебе говорил об этом.
Я был так зол, что готов был наброситься на него с кулаками. Такой наглости я ещё никогда не видел. Не я виноват в том, что меня не было с ним! До недавнего времени я и понятия не имел, что у меня есть брат. Если бы я только мог знать об этом раньше…
– Вы совратили моего брата и ещё смеете утверждать... – пылая от негодования, начал я, но Ли прервал меня:
– О, нет-нет. Всё было сугубо с его согласия и желания, – опроверг мои возражения тот. – Парис любит меня и не собирается никуда уезжать. Боюсь, тебе и всем, кто жаждет его получить для осуществления своих целей, придется смириться с этим. Ведь даже тебе не так уж и необходимо было его видеть, я прав? – я мечтал убить его на месте, но это желание почти пропало с последними словами Ли, уступив место глухому холоду с долей немого страха. Откуда он знает? Неужели Аарон проболтался?! Что же мне теперь делать…
В одно мгновение меня загнали в угол. Теперь уже дичью был я, а не он.
Мне хотелось уйти из поля зрения этих угольно-чёрных глаз, пригвоздивших меня к полу, словно мотылька. Скрыться от прошивающих насквозь, словно холодно-обжигающие иглы взглядов, опасных для меня и моего самообладания. Это было невыносимо.
Сорвавшись с места, я выбежал из комнаты, испытывая непонятную панику и смятение. Он видел меня насквозь, он обо всем знал. Я был абсолютным идиотом, думая, что смогу обмануть этого человека.
Позднее я имел возможность убедиться в их «добровольных» отношениях с моим братом. Той же ночью я проснулся от скрипа кровати и волнения перины подо мной. С трудом разлепив веки, я увидел, как Парис, словно кот, крадучись выскользнул за дверь. С момента последнего инцидента я уже допускал любую возможность свершения чего-то, выходящего за рамки, поэтому решил последовать за ним, держась на почтительном расстоянии.
Брат спустился на первый этаж, остановился возле одной из комнат и постучал. Я спрятался за высокой вазой и наблюдал за ним.
Спустя минуту в проёме появился Ли. Они начали негромко разговаривать и я понял, что Парису приснился кошмар и он, сам не зная зачем, пришел сюда. Я его понимал. В моменты страха ноги сами несли меня к тому, кто мне был ближе всего. Получается, он доверял этому мужчине и, судя по тому, с каким спокойствием давал ему к себе прикасаться, он совершенно его не боялся. Эти отношения были странны: то эти двое вели себя, как друзья, то как учитель и ученик, то как отец и сын. В моём понимании в отношениях между мужчинами не может быть ничего, кроме дружбы или же обыкновенной животной похоти. Однако, наблюдая за ними, я начинал сомневаться в правильности собственных суждений.
Вскоре безобидные ласки Эйдна и моего брата перешли в настоящую борьбу. Они целовались так страстно, словно не виделись по меньшей мере год. Я оторопело таращился на то, как Парис, который в моём воображении играл роль жертвы, нетерпеливо развязывает пояс на ночном халате Ли, при этом так нескромно прижимаясь к нему всем телом, что я уже не винил Эйдна ни в чем. Я вообще едва ли мог соображать – так завели меня их действия. Я был словно загипнотизирован, и поэтому, когда они скрылись в комнате, я – к стыду собственному – последовал за ними и наблюдал через полуоткрытую дверь за тем, как переплетаются их обнажённые тела, как они ласкают друг друга в жаркой неге и выгибается под поцелуями Парис – как никогда прекрасный и соблазнительный. Всё это было так порочно и одновременно так сладостно, что я поймал себя на мысли, что невольно представляю себя на месте своего брата. Осознание этого буквально сковало меня по рукам и ногам от ужаса и стыда, а глаза тем временем продолжали наблюдать.
Внезапно Парис застонал и я понял, что Ли ввёл в него свой член и теперь неспешно двигает бедрами, с каждым разом все сильнее, обняв любовника поперек туловища и крепко прижав к себе. Брат же, задыхаясь и кусая губы, что-то бессвязно шептал ему о любви, на что Эйдн отвечал поцелуями, не останавливаясь и не выпуская его из объятий ни на секунду.
Тогда я и понял, что собирался сделать со мной Дэвид в ту роковую ночь на алтаре. Меня едва не стошнило, когда я представил себе эту картину и одновременно, глядя на занимающихся любовью Париса и Эйдна, я понял, что не на шутку возбуждён. Моё тело ныло, и я чувствовал, что вот-вот лишусь разума. Поэтому я, отпрянув от двери и пошатываясь, вышел из пресловутого коридора в холл и, закрыв за собой дверь, бормоча молитвы, сполз по ней на пол, уговаривая своё тело успокоиться и не поддаваться соблазнам порока. Одному Богу было известно, как я хотел забыть всё, что увидел и услышал несколько минут назад, но в то же время прекрасно понимал, что это невозможно. И когда наутро Парис проснулся охрипшим, я не смог сдержать ехидства, чем выдал себя. Я искренне не понимал, как можно заниматься с мужчиной такими вещами. Парис был самым близким мне человеком на свете – мы родились из одной утробы, но даже при поцелуе с ним я не ощутил восторга или блаженства. А он разозлился в ответ на мои действия и ушёл, сказав, что мне никогда не понять того, что он испытывает к своему наставнику. Я и вправду не понял. Я ненавидел его за его скрытность, за его непонятность, за его непохожесть на других. А ещё…я ревновал его. Сейчас эти мысли представляются мне ужасными и низкими, но я спрашивал себя, почему моему брату досталось всё, а мне – ничего. Он знал нашего отца, он стал наследником, он в конце-концов, понял то, что непонятно мне. Господи, как же это было глупо! Глупо и ничтожно! Должно быть, тогда я утратил остатки разума. Мне хотелось лишь одного – уничтожить его. Я ощущал себя зверем, загнанным в клетку и был готов на всё ради своей свободы.
Я очень удивился, когда Парис согласился поехать со мной в Шеффилд. Правда, как он уточнил – лишь на неделю, но это уже было неважно. Мне было сказано загнать его в нужное место – я загнал. Больше всего на свете я мечтал, чтобы все от меня отстали. Мне стала безразлична судьба брата. Мне было всё равно, что он чувствует, мне было всё равно, даже если бы его убили. Мне было всё равно.
С самого начала на Париса была неадекватная реакция: дворецкий уставился на него, как загипнотизированный, а Эмма и вовсе чуть не свела всё к конфликту. Но это говорили скорее её нервы, чем что-либо ещё. Это была нормальная реакция. Парис и впрямь был хорош, как греческий бог. Как я уже знал, неотъемлемой частью его неотразимости – той, поначалу непонятной мне, сладостью – являлся порок, искушённость в вопросах плоти. Сам о том не догадываясь, он вёл себя так ненавязчиво эротично, играя чувствами других, что люди впадали в недоумение, почему этот вроде бы скромный юнец вызывает у них такое волнение и массу непонятных эмоций. На меня эта его сила действовала немного по-другому, и то, должно быть потому, что я был его братом и не мог влюбиться в него в самом крайнем смысле этого слова. Хотя меня, несомненно, тянуло к нему. Другой же половиной своего сердца я ненавидел его, он раздражал меня.
Но в возвращении в Шеффилд были свои плюсы – я снова мог видеть Софи. И она, как всегда, поддерживала меня в моих действиях и не давала упасть духом.
«Мне тоже не по душе все эти ухищрения, но ради общего блага мы должны сделать это», – с тяжким вздохом говорила она, одаривая меня своими безобидными ласками, когда мы оставались одни.
Начинался сезон охоты. Мне всегда нравилось это занятие, поэтому я был рад возможности выпустить в стрельбе всю свою накопившуюся злобу и грусть. Губительные чувства эти разрушали меня изнутри, делая существование невыносимым.
На второй день охоты нас ждал сюрприз: Иэн привёз Париса в седле и сказав, что ему срочно нужна помощь, удалился в свою комнату, оставив брата на попечение Эммы, горничных и лекаря. Брат был без сознания, весь в земле, с разодранным плечом и – непонятно почему – со стёртыми в кровь запястьями.
Его я увидел на ногах на следующий день, вернее – ночь.
Я засиделся за книгой позже обычного и уснул на ней, а проснувшись, решил немедленно вернуться в свою комнату. И вот на лестнице я и встретил его. Он был в плаще и с саквояжем в руках – все его вещи, которые он взял с собой.
Когда я спросил его, куда он собрался в таком виде, он не ответил, а когда я попытался его удержать за руку – ударил по ней, заявив, что уезжает – и немедленно. Я тогда подумал, что он повредился рассудком, упав с коня. На все мои вопросы он мрачно твердил, что это не его семья и что он здесь не останется ни секунды. Едва уговорив его подождать до утра и не пускаться ночью в путь, я отвёл его в отведённую ему комнату. У меня было к нему дело.
В первый день охоты Софи вручила мне бумагу о регистрации места проживания. Я должен был любой ценой уговорить Париса подписать её – и чем скорее, тем лучше.
Он, конечно же, отказался её подписывать, и тогда я пустил в ход грязный козырь. Я сказал, что сдам его любовника в Скотланд-Ярд, если он не сделает то, о чём я его прошу. Я хотел разлучить их.
«Почему ты так со мной поступаешь?! Зачем тебе это нужно, Габриэль?!» – вопрошал он. В тот момент он был таким непривычно беспомощным, таким сломленным, что мне стало не по себе. Мне стало горько и мерзко от себя самого, но я должен был сделать это ради тех, кто был моей семьёй. Семья – это единственные люди на земле, которые любят тебя по-настоящему и будет любить неизменно. Пускай даже иногда приходится совершать такие вот ужасные вещи. Всё проходит и вновь воцаряется мир и покой. Жизнь похожа на океан: затишье всегда бывает перед бурей и после неё. Сейчас мне нужно было пережить бурю.
Я остался непреклонен, и Парис ударил меня. Я стерпел, зная, что ему нелегко. И он подписал бумагу. Тогда он словно погас, перегорел, оставив от себя прежнего лишь пустую оболочку.
За своё предательство я был вознагражден ласками Софи, но они уже не радовали меня так, как прежде. Говоря честнее, я ничего не испытывал, чувствуя её поцелуи и слушая её сладостные речи в свой адрес. Я был преисполнен смуты и ненависти к самому себе. Я чувствовал, что ступил на ошибочный путь, но, словно по инерции, продолжал идти по нему, плутая всё больше и больше в чаще собственных ошибок. Я предал своего брата, я был влюблён в его наставника и каждую свободную минуту предавался мимолётному греху с замужней женщиной – Евой, склонившей меня вкусить яблоко раздора со своей нежной руки. Я стал Каином.
На следующий день я отправился в Лондон, дабы известить прежнего опекуна о решении совершеннолетнего подопечного сменить место жительства.
Взглянув на бумагу, он ухмыльнулся и спросил, зачем мы заставили Париса это подписать. К моему ответу, что он это сделал добровольно, Ли отнёсся иронично. Презрительно сказав, что я всего лишь пешка в этой жалкой игре, пригрозил, что если хоть один волос упадёт с головы Париса, он нас уничтожит.
«Через четыре дня, – сказал Эйдн, – я приеду в Шеффилд и лично спрошу у Париса, с кем он хочет остаться».
«Иногда я думаю, что в том борделе должен был оказаться не Парис, а ты – глупыш, готовый предать собственного брата за самое большое зло в мире, созданное человеком – железки и бумажки, которые называют деньгами» – эти слова я запомнил на всю жизнь. И, чёрт возьми, они были правдой! Я действительно был ничтожеством, был предателем и глупцом. Но я не знал, как мне все исправить, как остановиться и вырваться из этой паутины лжи и зла, в которую меня вплели Тейлоры. Я запутался. Я не хотел и далее творить зло и причинять боль своему брату, пускай даже на пользу моим родным.
«Будь они хорошими людьми, они не пожелали бы зла другим, они не заставили бы страдать собственного сына», – скреблось у меня в сознании, но я отчаянно не желал верить, что те, кто вырастил меня, не любят меня. Кроме них у меня никого больше не было в этом мире, тот факт, что священная вера в свою семью стала шататься и рассыпаться на глазах, приводила меня в ужас и беспросветное отчаяние. Никогда я ещё не оказывался в подобной темноте и одиночестве. И все эти годы в закрытой школе – безвылазно, без писем или каких бы то ни было вестей из дому… Я никому не был нужен. Осознание всего этого давалось мне нелегко. Но раз получалось, что дело обстояло именно так – я больше не намерен был переступать через себя и свою совесть ради них.
Приехав домой, я узнал, что Парис не выходил из своей комнаты уже три дня и ничего не ел. Это обеспокоило меня. Его странное поведение в ту ночь приводило меня в недоумение. Что такого случилось, что он вдруг решил так внезапно сбежать? Ответ на это я получил, когда меня послали в винный погреб вслед за Парисом и Иэном, узнать, что за шум там творится.
Картина, которую я узрел, привела меня в такой шок, что я застыл на месте: Иэн, зажав Париса между стеной и стеллажом с бутылками, срывал с Роззерфилда одежду. Брат сопротивлялся, оскалив зубы в такой зверской гримасе, что мои нервы не выдержали:
– Что здесь происходит?!
Внезапно Парис сильно ударил Тейлора ногой в солнечное сплетение и, не дожидаясь, пока тот очнется и, кашляя, поднимется с пола, метнулся ко мне, хватая меня за руку и увлекая прочь из погреба.
– ЧТО ЭТО БЫЛО СЕЙЧАС??? – я был готов убить брата на месте, но тот лишь отрывисто бросил в ответ:
– Пошли к тебе. У меня дверь не запирается.
Я не возражая, проследовал за ним. Зайдя в комнату, захлопнул дверь и повернув ключ в замке, скрестил руки на груди, ожидая объяснений. Но Парис молчал. Он был бледен и тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха.
Меня раздирала дикая ярость: да как он посмел заниматься своими грязными сношениями в моём родном доме?!!
Я онемел, узнав от него, что в тот день, когда его привезли с охоты без сознания, он был изнасилован Иэном, и сейчас я присутствовал при ещё одной попытке. Я даже не поверил сначала, но вспомнив окровавленные запястья Париса, совершенно обезумел от ужаса. Что за чудовища меня окружают?! Кому верить? Кто друг, а кто враг?! Весь мир смешался для меня в сплошную грязную массу без воздуха и света. Хотелось упасть и закричать во всю мощь лёгких:
«Где ты, мой хранитель?! Почему ты покинул меня?! Боже, я не знаю, что мне делать, как мне поступить?! Помоги мне, помоги!»
Парис уверял меня, что Тейлоры меня обманывают, что нам нужно немедленно бежать из этого дома.
«Да очнись же уже! Приди в себя, Габриэль – это не твоя семья! Это не наша семья! Им нужно моё и твоё наследство! Ты любишь и живёшь с такими ублюдками, каких свет не видывал! Рано или поздно они убьют меня, Габриэль! И тебя, если ты останешься с ними!.. Ты слышишь меня? Прошу, услышь меня и поверь мне – они тебя обманывают! Когда ты будешь им не нужен, они продадут тебя, как продал меня когда-то наш отец. Или уничтожат – ты понимаешь?! Габриэль?..» – но я едва ли слышал его. Мне было плохо уже физически, я шатался и у меня кружилась голова.
Немного придя в себя, я прорычал:
– Замолчи. Я не хочу с тобой разговаривать, – и направился к платяному шкафу в углу комнаты. – Переодевайся. Тебе нельзя появляться у всех на глазах в таком виде, – я распахнул дверцы и начал перебирать содержимое, отыскивая одежду, похожую на ту, которая ранее была целой, но сейчас разорванными клоками моталась на груди у Париса. Мне нужно было как-то выкроить время, чтобы успокоить сумбур в своей голове. Меня раздирало дикое желание убивать и разрушать всё, что попадётся мне на пути. Приступы безумия сменялись кровожадными желаниями, пока в конце концов я не ощутил себя абсолютно обессиленным и не уперся лбом в стенку шкафа, чувствуя, как из глаз хлынули слёзы. Мне было так плохо, как не было ещё никогда до этого.
«Господи, не оставляй меня в темноте! Не оставляй меня одного, я запутался! Боже, я не знаю, что мне делать! Помоги мне, умоляю, помоги!» – снова взмолился я, сжимая руки в кулаки так, что ногти впились а ладонь. Надо мной сомкнулась темнота. «Неужели они все мне лгали? Неужели те, кого я любил, предали меня, использовали, чтобы причинять боль и уничтожить другого? Неужели я всегда был один? Абсолютно и всегда был один?..»
– Это не так, Габриэль. Сейчас с тобой я, – внезапно услышал я негромкий голос Париса рядом с собой и почувствовал, как он обнял меня сзади за плечи и крепко прижал к себе.
– Я – твой брат и я тебя люблю, несмотря ни на что. Семью не выбирают, так? Сейчас я – твоя семья.
«Семья?..»
– Почему? – проглатывая комок в горле, тщетно стараясь успокоиться и остановить слёзы, выдавил я. – Я же... я же тебя предал. Я же, как сказал Ли, «предал собственного брата за самое большое зло в мире, созданное человеком – железки и бумажки, которые называют деньгами». И после всего этого ты хочешь быть со мной?
«Почему? Зачем ты это делаешь, глупец?.. Лучше убей меня, как я убил тебя...».
– Ты уже заплатил мне за всё сполна, – ответил Парис. – Своей болью. – его рука спустилась мне на грудь, туда, где было больнее всего. – Вот здесь. Ты слышишь? Оно так болит и мечется, что сейчас прорвёт грудную клетку. Я прав?
– Да... – я тихо заплакал, не в силах вынести груз своей вины и ненависти к себе. Парис убрал руку. – Ты сам себя жестоко наказал. На этом всё. Не сомневайся больше ни в чём: я тебе всё простил. А теперь, пока мы живы, нам нужно выбраться из этого дома.
Он был прав. Я сам наказал себя. Меч, поднятый на брата, убил меня самого. Мой грех несмываем, но… я всё же должен был сказать ему то, чего не сказал Тейлорам:
– Парис... Ли мне кое-что сказал, когда я ездил к нему.
– Что? Что он тебе сказал? – он развернул меня лицом к себе, выжидательно глядя мне в глаза.
– Он... приедет завтра. Сюда. За тобой.
А позднее я вместе с Парисом очнулся в незнакомом мне подвале. Мы были привязаны спинами друг к другу. Во рту кляп в виде ремня, и завязаны глаза. Было так темно, что мне сначала показалось, будто я ослеп. Одновременно я слышал где-то неподалеку голоса Иэна и Софи. Они уже поняли, что я скрыл от них приезд Эйдна. Софи подслушала наш с Парисом разговор и донесла обо всем Иэну. Они убьют нас.
Не успел я ощутить страх и панику, как услышал звук распахнувшейся двери и быстро приближающиеся шаги.
– А ну!.. Сейчас объяснишь мне, что ты задумал! – меня схватили за ворот рубашки и, сдёрнув с глаз повязку, встряхнули. – Говори, недоносок, – хотел нас сдать полиции, а?! – свет из дверного проёма больно ударил в глаза. Я, ошарашенный неожиданным нападением, расширенными от ужаса глазами смотрел на взбешённого, вышедшего из себя Иэна и молчал, будучи не в состоянии говорить из-за ремня во рту. А после меня ослепила куда более сильная боль от многочисленных ударов, которые посыпались на меня, казалось, со всех сторон. Всё мгновенно смешалось. Была лишь непроходящая, ослепляющая боль во всём теле. Я стал ею.
– Что – тоже, как и твой братец, захотел этого пижона?! Хочешь, чтобы он тебя трахнул?! Ну так я тебе предоставлю это удовольствие – ночью на дорогах полно таких, а с твоим личиком от них отбоя не будет! – орал Иэн. Следом за ним раздался крик Париса, но я уже не разбирал слов.
Внезапно рука, сжимающая мой ворот, разжалась и я в полубессознательном состоянии рухнул на пол.
Я слышал, как Иэн что-то говорит Парису, а после его рука вцепилась мне в волосы, дёргая голову вверх, а в шею впился острый лёд стали.
– Умоляй. Умоляй меня об этом, и тогда, возможно, это ничтожество выживет. – Я почувствовал боль и как расходится кожа под давлением лезвия, давая дорогу первым каплям крови.
Сквозь полуоткрытые веки я видел лицо брата – перекошенное в муке с текущими по нежным щекам слезами. Моё сердце разрывалось, глядя на это.
– Пожалуйста, возьми меня… – едва шевеля губами, выдавил он. – Я тебя умоляю.
Я не мог поверить, что он пошёл на это. Я не должен был допустить этого!
Я попытался крикнуть, остановить его, но голос куда-то пропал и воздух выходил из лёгких лишь жутким хрипом.
“Парис, что ты... не надо... нет...” – он не должен этого делать, он должен бежать, пока открыта дверь, он должен спастись и забыть про меня. Я заманил его сюда – я и должен умереть. Вместо него.
Мне было плевать на себя и на свою жизнь. Я желал лишь одного – спасти его.
Но едва я смог заставить двинуться своё тяжелое и непослушное тело, Тейлор рявкнул:
– Заткнись! – удар головой об пол – и всё потонуло во мраке.
Когда я очнулся, вокруг снова было темно. Что-то липкое и соленое на вкус заливало глаза, не давая их открыть. Я не мог нормально дышать из-за адской боли в груди, был не в силах даже немного приподнять голову от каменного пола. Меня тошнило и хотелось умереть от такого состояния.
Париса не было. В подвале вообще никого не было, кроме меня.
От осознания, что я не смог спасти его, слёзы текли из глаз, смешиваясь с кровью из разбитой брови. Ни один мускул не двигался, но внутри словно поселилось адское пламя и скорбь.
«Убей меня, убей. Я не хочу больше жить, если он мертв… Я не хочу жить, если он мучается. Я согласен принять любое наказание, только спаси его. Спаси его... Можешь сгноить меня в этом подвале заживо, только спаси его. Спаси его, спаси его, спаси…» – новый приступ чудовищной дурноты и асфиксии заставил меня закрыть глаза, и я вновь провалился в темноту.
«Габриэль», – голос, смутно знакомый, выдернул меня из бесчувственного забытья. Кто это?
– Не бойся меня, я не причиню тебе зла, – такой ласковый голос, что я подумал, будто уже умер и по ошибке попал в рай. Прикосновение к плечу – а в следующее мгновение я чуть не задохнулся от боли в груди, когда меня перевернули на спину. Открыв глаза настолько, насколько мне позволяли повреждения, я с изумлением увидел склонившегося надо мной Ли. Всё то же смуглое, выразительное и гладкое, словно карнавальная маска, лицо со змеящимися вдоль него тонкими прядями.
– Ты можешь встать? – он выглядел очень обеспокоенным и на мгновение его глаза расширились от ужаса, когда он взглянул мне в лицо.
– Мистер Ли?! – я не мог поверить, что вижу его. – Что вы здесь делаете? И где Парис? – нужно было немедленно сказать ему… Нужно было спасти брата…
– Я пришёл, чтобы забрать Париса из этой дурной семьи, – сказал он. – Тебя и Париса.
– Он...
– С ним уже всё в порядке. Он очень волнуется за тебя, поэтому вставай скорее и пойдём. – Неужели Бог всё же услышал меня?..
Я с трудом сел на полу и тут же зажмурился. Боль была такой ослепляющей, что я едва не упал.
– Что-то болит?
– Да... где-то в груди.
– Дышать больно?
– Да... немного...
– Ляг на минуту. На спину, – сказал Эйдн и, осмотрев меня, сказал:
– Хм, похоже, рёбра все-таки пострадали. Либо несколько и слабо, либо же одно-два, но достаточно сильно, – заявил он.
– Разве вы – врач? – спросил я, уже ничему не удивляясь.
– Нет, но один мой знакомый им является. Отчасти я владею медицинскими навыками. Я балетмейстер, и обязан знать, что делать при случайных травмах. – Я промолчал, экономя силы. Да и добавить было нечего.
После он отнёс меня к Парису. Я не мог поверить своему счастью – он жив! Парис выглядел очень измученным и с трудом двигался. Когда же я спросил, что сделал с ним Тейлор, брат так посмотрел на меня, что я мгновенно всё понял и не смог сдержать слёз. Я не представлял, как он смог выдержать всё это – всю эту боль и унижение – и не сломаться, остаться в здравом уме. Так горько…
– Лучше бы мы никогда не встретились... Тебе не пришлось бы всё это переживать... – прошептал я сквозь слёзы.
– Нет. Если бы мы не встретились, то ты бы остался в этой тюрьме, а я бы так и не узнал, что у меня есть семья – младший брат, – возразил он и, убрав мои руки от лица, поцеловал меня в щёку. – Теперь всё хорошо. Больше мы их не увидим, – шептал он, обняв меня и поглаживая по волосам. Кто кого должен был утешать, так это явно не он меня. Столько пережив, брат всё равно остался сильнее и не возненавидел меня за всё причинённое ему зло. Этот жестокий урок я усвоил на всю свою жизнь и я всем сердцем благодарен брату за него. Наверное, мне никогда не стать таким, как он, но я теперь хотя бы знаю, как выглядит человек достойный. Не те слащавые идеалы, которые сейчас воплощает светское общество и не те бесхребетные святые, которым следует церковь. Представления людей сейчас так далеки от истинной, жестокой сути Писания, что мне остается лишь вздыхать, глядя, как они спотыкаются, раз за разом наступая на одни и те же грабли, набивая себе шишки одну за другой и пытаясь быть смиренными, полагая, что ничего не делая, не сопротивляясь, смогут выйти победителями из любой битвы – как соломинку выносит течением в открытое море. Такого не бывает. Разве что в сказках. И я убедился в этом на собственном опыте.
После всего случившегося я глядел на огромный дом, где когда-то жил мой отец и его жена – моя настоящая мать, и так и не смог заставить себя даже ступить на порог. Я понимал, что если стану жить в нём, то либо сойду с ума от отвращения к себе самому, либо повешусь на той самой роскошной хрустальной люстре, что виднеется в окне, выходящем на улицу.
Я ненавидел этот дом – этот огромный особняк, доставшийся мне такой ценой. Поэтому я покинул его, решив посвятить себя молитве и искуплению. Моя душа нещадно рвалась и кричала: «Парис, прости меня! Как я мог так поступить с тобой! И как мог я предать себя ради любви других?!»
Должно быть, мой ангел-хранитель в тот момент, рыдая, пытался разбить себе голову о камни от стыда за меня. Чем я лучше Каина, поднявшего руку на родного брата? Прости меня, Авель. Прости меня, Парис.
Я переехал в Блэкберн, в одну из гостиниц, решив поступать в семинарию. Бессонными ночами, когда мои внутренние монстры вины начинали грызть меня, я нашёл для себя спасение в физической боли. Она казалась мне не такой мучительной, как душевная и, истязая плоть, я находил пускай и непродолжительный, но покой.
Замолкнув, Габриэль тяжело вздохнул, словно у него вновь были сломаны ребра, а после промолвил, подняв на меня взгляд, в котором я прочитал такую усталость и муку, что моё сердце сжалось, а к горлу подкатил ком.
– Теперь ты понимаешь, почему я так не хотел тебе открываться? – и грустная усмешка изогнула пленительные губы. – Я боюсь вновь ошибиться.
Я молчал, не в силах вымолвить хоть слово. Я и не подозревал, что он пережил такую боль, не мог себе представить, как велик груз его вины. Я был преисполнен сочувствия к его беде, но не смел высказать своих чувств, чтобы не оскорбить его ненароком, хотя не знал желания сильнее, чем обнять его и утешить, как испуганное дитя.
Видимо, он понял моё смятение и промолвил:
– А теперь уходи, Карл. Мне нужно побыть одному.
Ни слова не говоря, я встал, надел сутану, которую на ночь снял, чтобы та не помялась, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
[1] Откровение Иоанна Богослова.
[2] Флагеллантство – движение «бичующихся», возникшее в XIII веке. Флагелланты в качестве одного из средств умерщвления плоти использовали самобичевание, которое могло быть как публичным, так и келейным.
[3] «Господи, помилуй» (лат.)
[4] Пляс Пига́ль – район красных фонарей в Париже.
Комментарий к Сад зла. Иллюстрация: http://i12.beon.ru/63/40/2064063/29/102586829/0.jpeg
https://pp.vk.me/c417630/v417630515/3d99/A2u2k7skj8s.jpg
====== Сад Зла. Продолжение. ======
После того, что я услышал от Габриэля, мне было над чем подумать, и я, закрыв за собой дверь его комнаты, не спеша направился по пустым коридорам к себе, попутно обдумывая полученные сведения.
Нелюбимый сын, предмет насмешек и домогательств в школе, испытавший предательство первой любви, предательство тех, кого он считал родными и постоянно ощущающий вину за совершённое над братом зло – при наущении всё тех же «родственников» – эта информация захлёстывала меня с головой.
«Вот змеи!» – я стиснул зубы. Кто угодно бы свихнулся при таком наборе малоприятных событий. А Габриэль всё ещё выглядит нормальным, если не считать его склонности к самобичеванию. Психически он сильнее, чем можно было подумать. В семинарию он пришёл потому, что был не в состоянии оставаться жить в том доме, и потому что захотел искупить свой грех служением Богу. А в Него Габриэль верит, безусловно. Вся его жизнь протекала в гипертрофированной религиозной среде. Он привык к боли, причиняемой со стороны других, поэтому, нанося себе те повреждения – ужасные для людей, непривычных к боли – он чувствует лишь чуть более сильный дискомфорт. Он привык к жестокости. У него нет друзей и он избегает заводить какие-либо отношения, потому что «боится ошибиться». Ведь все остальные «друзья» его предали. А предательство сводилось всё к тому же – попыткам сексуального насилия. Стало быть, в понимании Габриэля, предателем был тот, кто желал его тела. Каждый, кто хотел поцеловать его, оказывался чудовищем.
Вспомнив, как Габриэль шарахался каждый раз, стоило нашим телам соприкоснуться, я вздохнул: значит, он боится физических отношений и физической близости.
Из всего этого следовало, что заполучить его мне не удастся, а если и удастся, то с большим трудом. Если я хочу и дальше оставаться его другом, то мне нужно смирить своё желание и перестать хотеть его. Но я не представлял себе, как это возможно. Сколько уже раз, когда он находился рядом, мне хотелось наплевать на все обещания и клятвы, что я дал себе, и поцеловать его, при необходимости подавив сопротивление. Но я со своей обычной улыбкой лишь жал на прощание длиннопалую шелковистую руку и уходил по ждущим меня учебным делам.
Неужели Габриэль всё же решился довериться мне, несмотря на все прошлые разочарования? Не сильно мне верилось в это. Скорее, дело было в другом и у меня имелась догадка, в чём именно: как бы смешно это ни звучало, но всё дело в моём имени – Карл. Я вызывал у Габриэля доверие подсознательной ассоциацией с его прошлым наставником – отцом Карлом, пожалуй, единственным человеком, не разочаровавшем его на протяжении всего того тёмного периода, который ему довелось пережить.
Меня зовут Карл и я также ношу сутану, пускай пока и ученическую. Это что-то да значит.
