Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 49 страниц)
– Да почему ты так решил?! – не выдержал я, – Почему ты думаешь, что тебя нельзя полюбить? Или… ты считаешь, что я любить не умею?
– Нет, я не это имел в виду, – покачал головой он, как-то слегка умоляюще взглянув на меня, словно прося не заводиться. – Мне просто кажется, что тебе должна быть противна моя слабость – да любому бы она была противна! Я не имею права быть таким – я же мужчина! Но… я быстро сдаюсь, я многого боюсь и многого не понимаю. Нет зрелища омерзительнее, чем безвольная, неспособная ни на что тряпка! Однажды ты устанешь от меня, Карл. Я просто выпью тебя и все твои силы.
– Да, суровым парнем тебя не назовёшь, – нехотя признал я, – Но тебя можно любить и таким, поверь. Я…не знаю, что такое в твоём представлении настоящий мужчина, но для меня это человек, который держит своё слово и готов защищать слабых во чтобы то ни стало. Так что дело тут вовсе не в мускулах и не в страхах. Все мы чего-то боимся – не бывает на свете бесстрашных людей. Если ты веришь мне – я помогу тебе забыть твои ужасы, – я протянул ему руку ладонью вверх. – Но прежде чем ты ответишь мне, я хочу сказать тебе одну вещь: не нужно бояться счастья. Если что-то делает тебя счастливым, тогда это что-то – хорошо. И следует хотя бы попытаться бороться за это. Обещай мне.
Он долго смотрел на мою расправленную ладонь, словно изучая линии на ней и пытаясь угадать – обману я его или нет, судьба или не судьба нам быть вместе. Но после Габриэль всё же вздохнул и поднял глаза на меня:
– Хорошо, – ответил он, вкладывая свою руку в мою. – Я попробую, Карл.
Прошло несколько дней. В семинарии, на грани осени и зимы, началась череда экзаменов и проверочных работ, нещадно съедавших всё свободное время и порой мне мечталось просто упасть и умереть, но больше не запихивать в голову ни одного проклятого проповеднического слова из трудов святых и известных духовников, которыми нас пичкали, как рождественских гусей яблоками. Казалось, что жизнь стала состоять из двух вещей – сна и учёбы, учёбы и сна. Замкнутый круг.
Целые дни я проводил на занятиях, а после шёл в библиотеку – полную в данный период студентами, где на долгие часы пропадал за дополнительной учёбой и возвращался в келью уже к полуночи – совершенно вымотанный и с головной болью.
Все эти дни я не видел Габриэля и в отдельные моменты начинал дико скучать по нему, но после мои мысли вновь занимал требуемый материал и я погружался в нудную пучину науки. Мне хотелось встретиться с ним, но я не мог сейчас позволить себе даже зайти к нему на пару минут, не то что остаться на ночь. Первой причиной была усталость, в последнее время приобретшая статус хронической, а второй – мои соседи.
На следующее утро после моей последней ночи с Габриэлем, ко мне сбоку подкрался Джек и с отрешенным видом поинтересовался:
– Ты где по ночам шляешься?
– Что?! – я даже выплюнул воду, которую секунду назад отпил из стакана. Мы находились в келье и собирались на занятия.
– Я уже какой раз замечаю, что твоя кровать пустует по ночам. Ты что – подружку себе завёл вне семинарии?
– Нет, с чего ты взял… – отмахнулся я, поставив стакан и продолжая застёгивать пуговицы на сутане. – Мне просто иногда не спится, и я тайком пробираюсь в библиотеку, чтобы почитать. Здесь даже свечу запалить нельзя – вы возмущаться начнёте.
– Вот как, тогда понятно. – с усмешкой поднял брови Линдслей, натягивая рубашку. – А я уж было понадеялся, что ты исправился, но, видно, небо скорее рухнет, чем наш святоша соблазнится земными удовольствиями, – парни заржали, как табун лошадей и я – в досаде кляня их далеко не святыми словами, вышел из комнаты. Думал, никто не заметит моих редких ночных отлучек. Теперь придётся быть осторожнее, хотя бы на время. И экзамены были как нельзя кстати.
Скрипнул стул напротив и я, подняв голову от книжных страниц, с удивлением обнаружил перед собой Габриэля.
– Ты не против, если я сяду здесь? Везде уже занято. – с лёгким смущением, словно бы мы были плохо знакомы, спросил он. Я огляделся и понял, что столы и впрямь уже заняты до отказа учебными компаниями студентов. Чудо, что ко мне ещё никто не подсел. Должно быть, причиной был всего один стул, помимо моего, и скверное расположение духа, в котором я пребывал теперь постоянно и неизменно.
– Ты что – специально искал место, чтобы не сидеть рядом со мной? – хмыкнул я, переворачивая страницу и искоса наблюдая, как он кладёт на полированную поверхность стола стопку книг и бумаг, а после как-то немного устало опускается на стул напротив.
– Нет, это не так, – он выглядел утомлённым, наверное, из-за усилившейся нагрузки в последнее время. Все студенты сейчас выглядели чуть лучше Безносой и были вялы и неразговорчивы. – Нет причин.
Я невольно улыбнулся, сосредоточенно разглядывая сейчас ни о чём не говорившие мне буквы. Причины были, но обстоятельства вновь решили по-другому. Габриэль не переставал меня поражать своими иррациональными, но вызывающими умиление поступками. Значит ли это, что я всё же задел в его недоверчивой душе какую-то струну?
Я думал, что запомнить сегодня ни одного слова из монографии Бонифация VIII не смогу, но спустя некоторое время постепенно увлёкся и, переворачивая в очередной раз страницу, случайно поймал на себе взгляд Габриэля. Он тут же опустил глаза в свой текст, но моё спокойствие уже было разрушено, а после того, как я заметил ещё пару странных взглядов, не выдержал и спросил:
– В чём дело?
– Ты о чём? – он непонимающе нахмурился и я усмехнулся. Дурачка корчить любой может, но со мной этот номер не пройдёт.
– Ты во мне взглядом как минимум уже три дырки просверлил. Ты хочешь что-то сказать?
– Нет, это как-то само выходит… – пробормотал он, заметно смешавшись, – Когда ты делаешь так… – он поднял руку и заправил часть волос себе за ухо. Это вышло так неожиданно волнующе, что я отвёл взгляд и спрятал его среди букв.
– Ах, это… просто привычка. – протянул я, стараясь скрыть, что нервничаю. – С такой-то стрижкой… – волосы и впрямь слегка мешали восприятию текста, когда, выбиваясь из-за уха, свешивались вдоль лица и щекотали щёки.
– Мне нравится, как ты это делаешь, – внезапно шёпотом сказал Габриэль, и я удивлённо вскинул взгляд на его лицо. Судя по его виду, он сам испугался того, что произнёс.
– Габриэль… – немного ошарашенно выдохнул я. Да что с этим парнем творится сегодня?
– Прости, не подумал… глупость сказал, – быстро пробормотал он, и я, усмехнувшись, пожал плечами:
– Да нет. Мне приятно, спасибо, – но что-то в его взгляде меня зацепило и я, тайком понаблюдав несколько минут, с удивлением понял, что моё присутствие и мои жесты волнуют его, если и вовсе не возбуждают.
Воспользовавшись прикрытием крайне удобной стопки всевозможных книг, что громоздились на столе, я вытянул вперед руку и дотронулся до его пальцев, лежавших на шероховатой поверхности переплета, чувствуя, как он вздрогнул и поднял на меня свойственный лишь ему в минуты близости полуиспуганный взгляд. Я услышал, как сбилось его дыхание и провел кончиками пальцев по шелковистой коже кистей и тонкому запястью, вырывая нервный вздох и ощущая, как сам возбуждаюсь от этой тонкой игры всё больше и больше с каждой минутой.
– Что ты делаешь… – едва слышно выдохнул Габриэль, всеми силами делая вид, что читает. Но его глаза сами щурились от скрытого желания и, разумеется, никакой текст уже не воспринимали.
– А ты не видишь? Ласкаю тебя, – также тихо ответил я, водя подушечками пальцев по линиям на его ладони.
– Здесь полно людей…
– Им нет до нас дела и они не видят нас. – сказал я и скользнул пальцами под рукав его сутаны, за манжет рубашки.
Внезапно, Габриэль резко встал и, взяв свои записи, скрылся за стеллажом, среди скоплений галдящих студентов. Я же – озадаченно посмотрев ему вслед, покачал головой и вновь машинально склонился над книгой, хотя уже ничего не мог запомнить в таком состоянии. Снова бросил меня. Нужно быть последним идиотом, чтобы влюбиться в подобного засранца.
Но, почему-то, даже зная, что он подобен яду, я понимал, что никогда не смогу отречься от него. Сильная смесь нежности и невыносимой жестокости, силы и слабости пьянила мой разум, не давая мне сомневаться. Я был очарован этими противоречиями. И, похоже, навсегда.
Я думал, что после того случая он еще долго не приблизится ко мне, но я ошибался. В ту же ночь я вновь обрёл возможность встретиться с Габриэлем.
Я проснулся, почувствовав холодный сквозняк из приоткрытого окна и едва не вскочил, потому что внезапно увидел в темноте белый силуэт. Спросонья мне почудилось, что это привидение и я буквально застыл от страха, обезумевшими глазами вглядываясь в тонкую фигуру, которая медленно приближалась ко мне, неслышно ступая по каменному полу.
Оно шло ко мне через комнату и я смутно чувствовал едва уловимый запах увядших октябрьских роз, а через мгновение понял, что это вовсе не привидение, а Габриэль – едва слышно шурша батистом ночной сорочки в пол, приблизился к моей кровати и тихо склонился надо мной.
– Зачем ты пришёл сюда? Нас могут увидеть, – едва слышно спросил я, ловя его руку за запястье. Но он не ответил. И тогда я – поддавшись секундному порыву, поцеловал эту прохладную расслабленную руку, а после – стараясь как можно тише скрипеть пружинами, поднялся с постели и, обняв его за талию, потянул прочь из комнаты. Будет слишком непросто объяснить ситуацию моим соседям, если они обнаружат поутру нас вдвоем в моей постели.
Габриэль был бос и я, подняв его на руки, чтобы он не простыл, мимолётно удивился его хрупкости. Он был словно создан для любви, потому что я не мог испытывать иного чувства, вот так прижимая его к себе и чувствуя такое манящее, живое тепло его тела.
Но меня не оставляло ощущение, что Габриэль ведет себя странно. Он немного напугал меня, вот так – безмолвно стоя возле моего ложа среди ночи. Почему…
И тут я понял, что он спит. Прямо сейчас – опустив голову мне на плечо, пока я иду по темным коридорам к его комнате – он спит!
«Так он что – сомнамбула?!» – ошарашено подумал я, сворачивая в закрытый на реставрацию коридор и толкая ногой нужную дверь. «Вот так новость».
Опустив его на уже остывшие простыни, я услышал, как он зашевелился, просыпаясь.
– Кто… кто здесь…– пробормотал он, в полусне нащупывая мою руку.
– Спи, любовь моя.
– Карл?..
– Да, это я. – я склонился над ним и поцеловал в расслабленные полуоткрытые губы. – Ещё ночь, спи. – в ответ на это Габриэль молча потянул меня за руку и я – смирившись, что в свою комнату мне на сегодня путь заказан, лег рядом с ним и, обняв своего ангела, ещё некоторое время наслаждался его близостью и ароматом глубокого и спокойного дыхания, после чего провалился в сон…
На следующее утро, проснувшись, я даже и не вспомнил, о том, какой наступил час. Время для меня превратилось в прекрасную и бесконечную вечность: хотелось лежать, заморозив в себе это состояние абсолютного покоя и безмятежности, не думая ни о чём, не беспокоясь о будущем и не помня о прошлом. Существовать лишь в этом «здесь и сейчас», неизменно ощущать приятную тяжесть обнимающих тебя за талию рук, облачённых в рукава из тончайшего батиста и слышать тихое шелестящее дыхание у своей щеки. Это было счастьем. Пожалуй, самым настоящим из всех, что я испытывал когда-либо.
Всё еще находясь в полусне, я провёл ладонью по изгибу бедра Габриэля, наслаждаясь приятной мягкостью белоснежной ткани, сквозь которую слегка просвечивало тёплое и расслабленное тело моего возлюбленного. Ах, что за сладкая пытка…
Я притянул его поближе к себе и поцеловал в тонкие спящие веки, смакуя каждое мгновение пьянящего момента. В это утро всё было цвета белых простыней, жемчуга и бледного золота. Примерно так я всегда представлял себе небеса. Габриэль…
Я не заметил, когда он проснулся, но, ощутив воздушный поцелуй в шею, воспринял подобную нежность так спокойно, словно ожидал этого и, взяв в ладонь податливую руку, приник в ответ губами к ладони, а после – расстегнув узкий манжет на тонком запястье, провёл, лаская, кончиками пальцев вдоль нежных вен, видя краем глаза, как Габриэль, разомкнув губы, прикрыл глаза от удовольствия. Он такой чувствительный… Знал ли он, какое наслаждение доставляет мне своими реакциями? Этими спутанными волосами и пропитанными райской негой губами, трепетными ресницами… Глядя на него, я раз за разом понимал, что и не жил до этого толком. Раньше моё сердце было мёртво. Я был просто вежливым, отстранённым и высокомерным мальчишкой, который в душе мнил себя всесильным, потому что не привязывался ни к кому по-настоящему. И имя этой мнимой силе было жалость. Она была лишь видимостью любви. Я жалел тех, кто нуждался во мне, но душа моя была закрыта от них. На самом деле, быть сильным – не значит быть неуязвимым. Я понял это, встретив тебя, мой ангел. И теперь, когда я наконец обрёл тебя, я готов сражаться за тебя с кем угодно, даже с самим собой и твоими страхами. Ты видишь – теперь моя любовь безжалостна. Но так ли ты представляешь себе любовь?..
Я осторожно и нежно прихватил зубами мочку его уха, а после слегка подул, тревожа влажный след холодком, слыша, как тихо и судорожно вздохнул Габриэль, а затем, повернувшись на бок, вжал меня руками за плечи в подушку и, склонившись, коснулся губами и кончиками мягких волос моего лица.
Я с радостью подчинился, приоткрывая губы и с жадностью пробуждающейся страсти поглощая его поцелуи один за другим, как измученный жаждой пустынник.
Когда он отстранился на мгновение, я увидел затуманенный, небесного цвета взгляд, наполненный всё той же странной, фатальной для моего самообладания томностью, как тогда, когда мы сидели друг напротив друга в читальном зале и я ласкал его руку своей, испытывая удачу на прочность. Полный желания и потаённой страсти лик. Я готов был созерцать его вечно.
А после мы занялись любовью. Габриэль сочетал в себе такую нежность и страстность одновременно, что временами мне казалось, будто я схожу с ума – настолько сильное, почти смертельное блаженство я испытывал от прикосновения его разгоревшейся под кожей крови, того, как он прижимался ко мне и как скользила вниз, обнажая изящные плечи и соблазнительные ключицы почти паутинно-невесомая ткань. Это было несравнимо даже с соитием, которому я предался когда-то с человеком, похожим на того, кто сейчас сидел на мне и, откинув голову назад, с таким безумным самозабвением отдавался на растерзание моим губам и рукам.
Это лучше, это гораздо лучше, чем самый сладкий сон, чем пряная, самоотречительная, порочная плоть. Быть отмеченным твоими губами и прикосновениями тонких нервных пальцев – отдельное благословение. А обладание тобой – то счастье, о котором я грезил, пожалуй, с самого детства, глядя на прекрасные фресочные лики.
Он ласкал меня нежно и пылко, покрывая поцелуями мой живот и руки, касаясь влажным и горячим языком моего фаллоса, а после беря его в рот, тем самым лишая меня самообладания окончательно. Он мог буквально убить своими ласками – так невинно и одновременно с непостижимым мной умением Габриэль пробуждал в моём теле все казалось бы спавшие ранее инстинкты и потайные вулканы, словно бы это было для него привычным делом.
На часах был уже первый час дня, когда мы немного пришли в себя и, обессиленно лёжа в объятиях друг друга, вспомнили, что занятия начались еще в восемь и осталось всего два часа до окончания учебного дня. Это было плохо, но моё затуманенное сознание мало волновали столь прозаичные в данный момент вещи. Всё, что сейчас имело значение – лежащий на мне молчаливый Габриэль, который, как и я, не произнес за всё утро ни одного слова, кроме изредка срывающегося отчаянным шёпотом с губ моего имени.
Я же – апатично глядя на светящийся белым прямоугольник окна, медленно и лениво скользил рукой по изгибам его спины, очерчивая кончиками пальцев чуть влажные лопатки и собранную в беспорядке ткань перекошенной сорочки.
– Карл.
– М?
– Как ты сюда попал? Я же запирал на ночь дверь.
– А?..– я немного растерялся от такого неожиданного вопроса, но тут же понял, что он ничего не помнит из того, что было прошлой ночью. – Ты сам ко мне пришёл. В мою комнату. Я увёл тебя оттуда, потому что мои соседи…
– Что? Когда это я приходил к тебе?! – Габриэль резко поднялся на руках и сел, непонимающе и требовательно глядя на меня из-под спутанных волос. – Я ничего не помню.
– Ты и не должен этого помнить, – успокаивающе усмехнулся я и вслед за ним приподнялся на руках с постели. – Ты страдаешь сомнамбулизмом.
– Что?! – Габриэль вытаращил глаза, – Не может быть!
– Почему? – приподнял брови я, – Многие люди сомнамбулы, особенно в детстве. Это…вполне естественно.
– Никогда бы не подумал, что брожу во сне…– пробормотал Габриэль. – Что я делал в твоей комнате?
– Я проснулся от сквозняка и, увидев тебя, поначалу даже испугался. Ты пришёл и остановился возле моей кровати. Я спросил, у тебя, что ты здесь делаешь, но ты не ответил. Тогда я вывел тебя из комнаты. Ты двигался очень медленно и был босым. Я взял тебя на руки, чтобы ты не простыл, и лишь вблизи понял, что ты спишь. Ну а после, соответственно, отнёс тебя в твою комнату. Дверь ты оставил открытой, когда уходил.
Я принёс тебя, но ты не хотел меня отпускать и тогда я решил остаться с тобой до утра. Дальше ты всё сам знаешь. – Я закончил свой рассказ и посмотрел на Габриэля. Он выглядел до крайности смущённым и, нервно потерев шею ладонью, сказал:
– Извини, что доставил столько хлопот. Мне так неловко… – Он не смотрел на меня и я, не выдержав, рассмеялся.
– Что? – непонимающе поглядев на меня, с досадой спросил Габриэль.
– Ягненок пустил в овчарню голодного волка, да ещё и извиняется, что мяса мало. – фыркнул я и, притянув за голову к себе, коснулся лбом его лба. – Быть с тобой рядом для меня – счастье. Проблемы ты причиняешь, когда начинаешь бегать от меня.
– Заткнись и не говори больше таких странных вещей! – отпихнув меня, воскликнул Габриэль и, встав с кровати, направился к умывальному тазу со стоящим в нём кувшином воды, попутно натягивая расстёгнутую сорочку обратно на плечи. Я лишь ухмылялся, глядя на его застенчивость. Кто бы мог подумать, что он такой стеснительный. Но, если вспомнить, о нём никто никогда не заботился, кроме, разве что, его наставника в школе для мальчиков. Габриэль не привык, чтобы его любили, то есть, оберегали и волновались о его чувствах. И сейчас это ставит его в тупик. В итоге, он вновь сбегает, в данном случае – к кувшину с водой.
Наблюдая за тем, как он остервенело умывается, а после хватает полотенце со спинки ближайшего стула, я не мог удержаться от улыбки. Мне, определённо, нужно было загладить свою вину.
Встав с постели, я подошёл к нему и, обняв сзади за плечи, негромко сказал:
– Извини, я не хотел тебя смутить. Я больше не стану говорить об этом, но ты теперь должен помнить о том, что я тебе сказал.
– Ладно, – уже более мирным тоном ответил он, и я, примирительно поцеловав его в щёку и забрав полотенце, опустил ладони в таз с прохладной водой.
Ближе к трём часам меня вызвали в кабинет ректора. Я сидел в библиотеке, нагоняя пропущенный материал, когда ко мне подошёл секретарь и сказал, что господин ректор меня ждёт для серьёзного разговора в своём кабинете. Я подчинился со смутным чувством беспокойства. Наверняка будет выяснять, почему меня сегодня не было замечено ни на одном занятии.
Поднявшись на последний этаж, я прошёл по коридору, свернул за угол и был немало удивлён, когда увидел у входа к ректору Габриэля.
Облокотившись спиной о стену, он, сонно прикрыв глаза, чего-то или кого-то ждал. Судя по всему, секретаря.
– Вот и мы, – сказал тот, проходя к двери, – Прошу вас, – я и Габриэль, обменявшись полувопросительными-полувстревоженными взглядами друг с другом, прошли в кабинет и остановились перед столом.
– Добрый день, господа студенты.
– Добрый день, сэр, – по очереди отозвались мы.
– Вы знаете, зачем я сюда позвал вас, мистер Уолтон?
– Догадываюсь, сэр. – ответил я. Ректор перевёл взгляд из-под очков на Габриэля.
– А вы, мистер Роззерфилд? – тот слегка скованно кивнул, на что получил утвердительный кивок ректора в ответ:
– Что ж, прекрасно, меньше времени будет затрачено на пояснения. Ну и… что же такого могло случиться, что вы двое не явились на занятия? И не просто пропустили две-три дисциплины – а целый учебный день, а?! Ладно Уолтон – уже и драки были и штрафы, но вы-то, мистер Роззерфилд! От вас я никак не ожидал подобной безответственности!
– Мы проспали, сэр, – ответил я, прерывая гневную тираду.
– Проспали? Вы спали вместе, мистер Уолтон? – прищурился ректор.
– Нет, – у меня от неожиданности перехватило дыхание.
– Тогда почему вы позволяете себе говорить за вашего коллегу? Пускай мистер Роззерфилд сам озвучит причину своего отсутствия на занятиях, – он перевел взгляд на Габриэля и тот, наклонив голову, ответил:
– Да, Карл прав, сэр. Я действительно проспал. Если понадобится – я отработаю пропуски.
– Да, дайте нам какую-нибудь работу или поручение. – подхватил я. Ректор тяжело вздохнул, снимая очки и, подумав некоторое время, сказал:
– Поручение, говорите… Что ж… Есть тут одно. Но для этого вам придётся съездить в Лондон. Не далековато?
– В самый раз, сэр, – ответил я, замечая, что Габриэль странно побледнел при упоминании о столице.
– Что ж, тогда отвезёте письмо, которое я вам дам. Головой за него отвечаете! Отвезёте его по адресу Флит-стрит, десятый дом. Там спросите мистера Рэнди Н. Бейкера и отдадите ему этот конверт. Лично! Никаким секретарям, никаким горничным и тому подобное – только лично. В конверте важные налоговые документы. Не будет Бейкера – приходите в другой день, только оповестите меня, что задержитесь в Лондоне. Вам понятно, господа?
– Да, сэр, – отозвались мы, думая, что задачу на нас возложили если и не очень тяжёлую, но крайне ответственную, и если не сможем сохранить по какой-то причине посылку в целости и сохранности, начнутся поистине катастрофические проблемы. По крайней мере, для нас. Тогда и меня, и Габриэля точно исключат. Но, раз уж дали согласие, делать нечего.
– Что ж, тогда, раз вы всё поняли, идите. За конвертом зайдёте завтра, в девять утра. Вы должны быть уже готовы к отъезду. Экипаж будет ждать вас у ворот.
– Хорошо, сэр, до свидания, – после чего мы вышли из кабинета и направились по своим делам, обдумывая свалившуюся на нас обязанность.
Следующим утром, проснувшись в своей комнате, я испытал даже некоторый дискомфорт от непривычности. Удивительно – стоило мне провести одну ночь в его объятиях, как я уже начисто забывал, что вообще когда-либо спал один и жил отдельно. Габриэль… ядовитый сок лилии. Стоило лишь раз вкусить его поцелуя – и я оказался отравлен. В день, когда состоялся разговор с ректором, он не позволил после отбоя остаться с ним, аргументируя тем, что не желает вновь «проспать». Добиться от него удалось лишь поцелуя – и тот был больше похож на борьбу, лишь раззадорившую моё – как я уже понял – в отношении него ненасытное либидо. Но Габриэль мгновенно встрепенулся и стал неуправляем, стоило моим пальцам расстегнуть верхнюю пуговицу на его подряснике, и – прошипев что-то про животные порывы, выставил меня из комнаты, пожелав уже из-за двери спокойной ночи. Безжалостный засранец.
На часах уже была половина девятого и я, одевшись в «мирскую» одежду, начал поспешно собираться, укладывая вещи в матерчатый саквояж. Насколько я знал, в Лондоне было не теплее, чем в Блэкберне, поэтому, набив сумку, в основном, тёплой одеждой, я вышел из комнаты и направился к кабинету ректора. А на лестнице столкнулся с Габриэлем.
– Ой! О, извини…
– Ничего, – покачал головой он. Сонный и не выспавшийся, впрочем, как и я сам. А ведь просыпаясь вместе, мы выглядели куда свежее…
– Ты к ректору? – не зная зачем, спросил я, хотя ответ был очевиден.
– Да. Нам нужно забрать конверт, – хмуро отозвался он и начал спускаться вниз по ступеням.
Габриэль, как и я, облачился в повседневную одежду, от чего у меня возникло странное чувство дежа вю и вспомнился грозовой вечер в часовне. На то мгновение моя душа наполнилась радостью – мне почудилось, что мы больше не вернёмся сюда – а после погасла, наполнившись мрачным, дурным предчувствием: ведь находиться здесь – это то, о чем я мечтал с детства, глядя на отца. Тогда почему же мне так тоскливо в этих стенах?..
Но всё это сейчас не важно – я и Габриэль уезжаем в Лондон, и у меня будет возможность вспомнить ещё раз этот грешный, полный недостатков и зла мир познания. Я всегда был человеком, стремящимся узнать истину – а значит, я никогда не был человеком Бога. Ведь познав истину, я познал зло, а счастье со знанием несовместно.
Когда мы ступили за пределы семинарии, не выспавшийся, то и дело давящий зевоту кучер грузил наши саквояжи в сундук на запятках кеба и правил замок на дверце, а я в тайне не мог найти себе места от непонятной мне самому тревоги. Габриэль, сидящий напротив меня, выглядел всё таким же хмурым, как и с самого начала дня. Как я заметил, он оказался не в восторге от возможности снова оказаться в Лондоне и я подозревал, что причины этого крылись в его далеко не радужном прошлом.
– Aliquid tibi molestum est? (Тебя что-то беспокоит?) – спросил я его на латыни. Почему-то мне не хотелось, чтобы кучер, возящийся рядом, вникал в наш разговор.
– Nemo … (Нет...) – он поднял голову и в странно тусклом взгляде на мгновение блеснул вопрос, – Cur Latine? (Почему ты говоришь на латыни?)
Я не ответил, только молча посмотрел на кучера и Габриэль, понимающе кивнув, вернулся к созерцанию дорожных камней и пыли за окошком кеба. Ему не хотелось никуда ехать – я это чувствовал также ясно, как и собственное смятение. Всего лишь три месяца, но казалось, что мы, словно заточённые с рождения в темницу узники, вышли на свободу и теперь не знаем, что с ней делать. Так птицы, не вкушавшие ранее воли, боятся очутиться за пределами клетки. Неужели я умудрился прожить за это короткое время такую долгую жизнь…
Наконец, экипаж тронулся, по твёрдой, замёрзшей земле застучали копыта. А потом остались лишь мы, пасмурное небо и стелившийся под ним и вокруг нас туман... Тогда я подумал, что вот она, пожалуй, та грань, вслед за которой следует шаг с обрыва с пропасть.
– Мы ещё можем вернуться назад, – внезапно сказал он, глядя на меня холодными озерами глаз. Я молча покачал головой.
«Поздно, мы уже шагнули, Габриэль».
Помню, что эта неизбежная борьба страшила меня и, будь у меня такая возможность, не будь со мной Габриэля, я предпочел бы смерть. Неотрывно смотрел я на проносящуюся мимо туманную гладь реки, которая, петляя, спустя день этой конной прогулки уже будет отравлена стоками многонаселённого города Лондона. И жаждал, чтобы эта зловонная тьма поглотила меня навсегда.
Спустя несколько часов утомительного пути я ненадолго задремал, оставив Габриэля за чтением, а, проснувшись, обнаружил, что и он не выдержал монотонных покачиваний кеба и уснул, держа в расслабленных пальцах книгу. Она медленно ползла вниз с колен при каждом толчке и я, подавшись вперед, аккуратно высвободил её и взглянул на теснящиеся по периметру листа строки, беззвучно шевеля губами при прочтении:
«Уходит жизнь – уж так заведено,
Уходит с каждым днём неудержимо,
И прошлое ко мне непримиримо,
И то, что есть, и то, что суждено…»[7] – отложив в сторону томик, я невольно усмехнулся. Петрарка… Вечно мечется меж двух огней: религиозным долгом и своими чувствами. И, к большому моему несчастью, я его понимаю. Все мои усилия прийти к гармонии между долгом и своими желаниями каждый раз заканчивались провалом в пользу желаний. Ах, Габриэль, Габриэль… моё наказание и мой нектар одновременно.
Пересев на сиденье рядом с ним, я обнял его расслабленное тело за плечи, позволив медленно, сонно и ищуще опустить тяжёлую голову себе на плечо и погрузиться в ещё более глубокое и сладкое забвение. И, глядя на его прекрасное лицо в паутине сна, в памяти всплыл ещё один сонет. Помнится, когда я впервые наткнулся на него при изучении истории духовенства в эпоху Возрождения, то невольно перед глазами у меня встал образ Габриэля:
«Безжалостное сердце, дикий нрав
Под нежной, кроткой, ангельской личиной
Бесславной угрожают мне кончиной,
Со временем отнюдь добрей не став…» – сонета до конца я не помнил, а этот отрывок отпечатался в сознании, кажется, раз и навсегда. Он действительно безжалостен – этот бледный, тонкий ангел с чувственным и терпким, словно свежая ножевая рана, ртом. Не из тех, кто говорит слова любви; не тот, кому нужен хозяин и, конечно же, из тех, кому никогда не понадобится враг, потому что он уже есть с рождения – в каждом зеркале, в каждом речном отражении. Нарцисс из Аида. О да, в этом весь ты, Габриэль. И лишь поэтому боль от твоих шипов так сладка. И я не в силах от неё отказаться.
В Лондон мы прибыли, когда часы на башне уже били одиннадцать вечера. Мокрые, грязные мостовые столицы влажно переливались в слабом свете газовых фонарей. Я никогда не был в Лондоне, но даже увидев его впервые, не почувствовал восторга, скорее, уныние. Скользящие по улицам поздние прохожие были хмурыми или сонными, как и наш кучер и нагоняли тоску. И здесь нам предстояло провести несколько дней…
Вздохнув, я – пользуясь замешательством кучера с багажом за задней стенкой кеба – приобнял покрепче спящего Габриэля за плечи и коснулся губами безмятежно-гладкого лба.
– Просыпайся, bel ami [8], мы приехали, – хрипло сказал я, глядя, как задрожали его ресницы и задвигались пересохшие от длительных сновидений губы, которые мне немедленно захотелось смочить вином, либо же поцелуем, чтобы они снова приобрели свою сочную нежность, которая всегда так манила меня к себе.
– Уже? – с явным сожалением пробормотал Габриэль и быстро отстранился, прошептав: – Извини, – а после выскочил из экипажа. Я возвёл глаза к потолку – он всё ещё шарахается от меня, словно бы я никогда не обнимал его прежде. Он никогда бы не стал чьим-то до конца, так с чего же я взял, что моя более чем непримечательная персона – исключение?
Внезапно от этой мысли меня объяла сладкая ноющая боль в груди, и я нервно улыбнулся, спрыгивая со ступеньки повозки на землю. Да я просто мазохист.
Мы стояли перед огромным каменным особняком в три этажа, который неспешно устилал каплями начинающийся ночной дождь.
– Так это твой дом? – спросил я, окинув взглядом массивное строение и, переведя глаза на своего светловолосого спутника, замолчал. Габриэль был чертовски бледен и, широко открыв глаза, смотрел на здание, после чего, опустив голову, как-то сдавленно ответил:
