Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)
Корень зла мне был известен и он лежал в прошлом Матиса – в Кремоне.
Вот туда-то я и отправился.
Собрав следующим утром небольшой саквояж и прихватив приличную сумму денег, я нанял кеб, который вывез меня из Дойч-Вестунгарна прямиком в один из австрийскх портов, из которого мне предстояло небольшое корабельное путешествие через Адриатику, а затем еще пару дней сухопутного пути до Кремоны.
Источник всех бед – это сложившееся у Матиса мнение, что он не прощен. Источник прощения – Микеланджело. Все просто. Мне нужно найти его и поговорить с ним. Лучше даже, если он напишет письмо Маттиа, со словами утешения и прощения, ведь именно в нем – как я понял, и нуждался Канзоне, который в свое время потерял контроль над ситуацией, почему и совершилось то, что совершилось.
Но он не в силах понять, что от него тогда ничего не зависело! Не он виноват, что его отец оказался психом, и не он виноват в том, что шел к Микеланджело – своему настоящему утешению, когда не было больше сил держаться самостоятельно. Один он просто бы сломался.
Он ни в чем не виновен, но поверит Матис только Микеле.
«Что движет мной», – думал я, прислонившись виском к холодному стеклу кеба и вслушиваясь в стук лошадиных копыт по твердой земле, – «И почему я не могу просто наплевать на все проблемы этого взбалмошного юнца, забыть о нем и жить дальше в праздности и творчестве? Почему мне так важно сделать его счастливым?».
Что мне сказать на это?
Быть может, всему виной человеческая любовь.
Путешествие заняло довольно много времени – пять дней. В итоге, прибыл я в Кремону совершенно вымотанным. Но был рад смене мест. Пока экипаж вез меня на постоялый двор, где я намеревался снять себе комнату на пару дней – не больше, мне удалось полюбоваться площадью Коммуне, где красовались прекрасный собор Дуомо, башня Тораццо и Баптистерий. Собор был частично разрушен еще с нашествия готов, но, казалось, эти повреждения только добавляли ему особого очарования, некой старинной патины. Этот особый дух, казалось, распространялся по всему городу. Воистину, загадочное место.
Наконец, экипаж через ворота въехал на постоялый двор. Небольшое белое здание в два этажа с массивными оконными рамами, а тяжелые железные ставни открыты. В одних окнах горит свет, в других – нет. Двухскатная крыша упирается в набухшее темными тучами небо. Я бы скорее даже назвал это место пансионом – столь невелики были его габариты. Но это меня мало волновало, ведь задерживаться здесь, несмотря на все красоты этого города, в мои планы не входило. Быть может, в другой раз.
Зная, что Матису день ото дня становится хуже, я не мог думать о развлечениях. Мне нужно найти Микеле.
Но сегодня надо отдохнуть. Я слишком устал.
На следующее утро я отправился на поиски дома Моретти. Людей с такой фамилией в Кремоне оказалось немало. Посетив пять или шесть домов и не обнаружив там нужного мне человека, я решил пойти по другому пути – стал разыскивать именно Микеланджело Моретти, а не семью в целом.
Два адреса, по которым меня направили, оказались не теми, а вот третий, наконец, завершил мои более чем утомительные поиски.
Шел уже пятый час вечера, когда я подошел к небольшому, явно старинному дому из камня, угол которого был увит сморщенными от декабрьского холода лозами винограда. В Кремоне, в целом, было гораздо теплее, чем в австрийской провинции, однако, вышедший ко мне в вечерних сумерках человек, был одет в серую куртку и беспрестанно поеживался, пока шел через двор к воротам.
Мое сердце учащенно забилось, когда створка приоткрылась и наружу выглянул юноша, я бы даже сказал, мальчик.
Мне не требовалось доказательств, чтобы узнать его.
И впрямь, есть нечто общее с Каспаром, но…
– Микеланджело Моретти? – все же осведомился я. Лицо юноши приобрело удивленное выражение и он, кивнув, пошире открыл дверь, показавшись полностью:
– Да, это я.
Как Матис и описывал – выглядит младше своих лет, субтильный, светлые волосы длиной до шеи. Совершенно очаровательный внешне, с мягкой мимикой, в которой присутствовала какая-то детская простота и честность.
– Мое имя Валентин Вольтер. Я хотел бы поговорить с вами о вашем друге – Маттиа Канзоне.
Лицо Микеланджело вытянулось и он покачнулся. Мне на мгновение показалось, что он сейчас в обморок упадет. Но этого не случилось. Он лишь побледнел и выдавил:
– Тео…что с ним? Он здесь? – отодвинувшись, он пропустил меня во двор и хотел пригласить было в дом, но я отрицательно покачал головой:
– Нет, его здесь нет, только я. Думаю, будет лучше, если ваши уважаемые домочадцы не будут пока что знать обо всем. Вы сами решите после – рассказывать им или нет. – Микеле со мной согласился и мы присели за уличный столик, неподалеку от виноградника.
– Я не видел Маттиа уже четыре года, даже больше. С тех пор, как он исчез… – промолвил он, тяжело вздохнув и глядя куда то в стол. Казалось, он еле сдерживается, чтобы не наброситься на меня с расспросами. Но в последний момент выдержка ему немного изменила: – Прошу вас, сеньор, расскажите мне, что с ним! Я не получил от него за все это время ни одного известия! – в светлых глазах читалась отчаянная мольба и я его понимал. Желая добра, Матис сделал только хуже – ушел, оставив друга в тяжелый для него период. Пожалуй, это единственное, в чем его можно винить.
– Успокойся, Микеланджело. Я расскажу тебе все, что ты пожелаешь, но взамен осмелюсь попросить тебя написать Маттиа письмо. Это очень важно для него сейчас. Может быть даже, его жизнь сейчас в твоих руках.
– Я сделаю все. Расскажите мне о Тео, расскажите, в чем дело. – ответил он, необычайно тяжелым взглядом глядя на меня.
Что я и сделал.
Я рассказал обо всем, кроме моих с Матисом отношений. О его жизни, об истинной причине того, почему он не может все это время найти покоя, о том, что сейчас происходит с ним и что именно требуется от Микеле, чтобы вернуть прежнего Тео.
Я знал, что моя просьба выглядела непростительно наглой – вот так заявиться и просить его о чем-то. Но Моретти, похоже, это нисколько не смущало.
– Наоборот, я очень рад, что наконец-то смог узнать, что Тео… Тео жив, и…– тут он осекся и замолчал. Видимо, все это время он боялся, что Маттиа не шлет известий, потому что мертв. – Но почему же он не написал мне сам? Почему не спросил ни о чем?
– Потому что думал, что ты не хочешь его видеть и…связываться с ним, после всего, что случилось.
– Да кто это сказал?! – вдруг рассердился Микеле, стукнув кулаком по столу, – Не он был виновен в том, что его отец – животное! А я…просто под руку подвернулся… – я был с ним мысленно согласен. И мне было безумно жаль Микеланджело, что его постигла такая судьба. Этот мальчик, несмотря на свои шестнадцать лет, был силен духом. Нет большей трагедии для музыканта, чем потерять нормальную подвижность рук, а он – по словам Маттиа, – жил музыкой.
– Я сейчас, – сказал Микеле, поднимаясь со стула и скрываясь в доме. Спустя пару минут он появился вновь, неся в руках бумагу, конверт и чернильницу.
Положив все это на стол, он взял в руку серое перо и, макнув его кончик в черную жидкость, начал писать. Тонкие пальцы, сжимавшие стержень, были покрыты мелкими и крупными белесыми шрамами. При взгляде на них у меня заныли свои собственные и я отвел взгляд. Этим мы действительно были похожи.
Я не пытался прочитать, что он пишет, и, отвернувшись, апатично разглядывал увядшие цветники и плодовые деревья, где местами еще сохранилась листва. Также, как и в прошлый день, стояла пасмурная влажная погода, больше присущая осени, чем зиме. По крыше соседнего дома кралась куда-то кошка. Мимо ворот, по дороге, проскользил прохожий.
Наконец, звук сворачиваемого листа вывел меня из задумчивости и я снова перевел взгляд на Микеланджело.
Он положил свернутую бумагу в конверт и протянул мне.
– Передайте это ему, – сказал он. – О большем я не прошу.
– Спасибо, – поблагодарил я, принимая послание, – Быть, может, что-нибудь еще передать? – он некоторое время сидел, раздумывая, но после покачал головой. – Ну что ж, тогда я, пожалуй, пойду…– я надел шляпу и направился к воротам. Юноша шел за мной.
Когда я вышел на дорогу, он сказал:
– Нет, все же…передайте ему кое-что.
– Что же? – я повернулся к нему.
– Что я люблю его. – с этими словами он закрыл дверь.
Я же, пытаясь переварить все, что сегодня происходило, направился к перекрестку, где меня должен был ждать кеб.
На следующий день, перед отъездом, я решил навестить еще одно место.
В округе любой знал, где когда-то жила семья Канзоне и потому первый же человек – мужчина с шерстяной фуражке, указал мне дорогу.
– Этот дом давно сгорел, – сказал он, – Так что смотреть там нечего.
– Что значит «сгорел»? – не поверил я.
– Да то и значит. Поджег кто-то, когда они уехали…– мужчина огляделся, и, выплюнув изо рта соломинку, тихо прошептал: – Поговаривают, что это дело рук Меритано. Вроде как дочь его замуж за сынишку Никколо просилась, а тот ее отверг.
– А дом-то здесь причем? – не понял я, – Там даже не живет никто.
– Да кто их знает, этих богачей, – собеседник презрительно скривил рот, – С жиру бесятся – одно слово. Может быть, Меритано спалил домик на случай, если они вернутся, чтобы жить им было негде. Но вообще, я не знаю точно – не буду врать. – и он вернулся к тому, чем занимался до моего появления – колке дров. Поблагодарив, я направился по указанному маршруту.
Дом находился в двух кварталах от площади, среди других – похожих домов и совсем недалеко от жилища Микеланджело.
По-сравнению с остальными строениями, он казался черным чудовищем.
Полуразрушенные стены с обрушившимися балками, обугленное дерево, закопченный камень.
В груди у меня что-то болезненно шевельнулось – я вспомнил пожар в своем собственном доме и подумал, как же похожи судьбы у некоторых людей. Одинаковые поступки, но при разных обстоятельствах. Это в очередной раз доказывает, что все мы произошли от одной матери.
Вновь возвращение обратно, и вновь ужасающая тряска в кебе, затем качка на корабле, а после снова путешествие в экипаже.
В Австрии, почти за две недели моего отсутствия, значительно похолодало и я время от времени даже немного замерзал, пока ехал в застекленном салоне.
Подъезжая к Дойч-Вестунгарну, я понял, что успел даже слегка соскучиться по этим местам. А еще меня волновало состояние Матиса. Я надеялся, что ему не стало хуже за время моего отсутствия, а если и стало – то незначительно.
Приехал к поместью Сарон я к ночи ближе. На холодном небе уже загорелись звезды, а тело неспешно пробирали ночные заморозки.
Отсчитав замерзшему кучеру весьма приличную сумму, я подхватил свой саквояж и направился через двор к особняку, вошел внутрь, где был (уж не знаю – вознагражден или наказан) причитаниями Марии, что я пропадал очень долго и она начала уже волноваться – не случилось ли со мной чего.
Немного отогревшись и поужинав, я узнал от экономки, что примерно неделю назад заходил Матис и спрашивал меня.
– «Уж не знаю, зачем вы общаетесь с этим жуликом», – неодобрительно проворчала Мария, убирая со стола, – «Но мне его вид не понравился. Совсем, видать, спился. Сильно побледнел, когда я сказала, что вы уехали и неизвестно – вернетесь ли вообще».
Я поблагодарил ее за информацию и ушел спать, намереваясь утром найти Матиса и выяснить, в чем дело.
Когда я проснулся, на старинных напольных часах было девять часов утра. Матис уже часа два, как должен быть на пастбище.
Больше терпеть я не мог. Мне было необходимо увидеть его, иначе изведусь от беспокойства.
Мария сказала, что он плохо выглядел. Насколько плохо? Ведь она не видела его уже много времени. Конечно, по сравнению с первым днем моего с ним знакомства, он смотрелся не лучшим образом.
На улице было безветренно, от чего казалось, что стало теплее, чем вчера.
К моему глубокому облегчению, Матис был там, где и было ему положено находиться. Вместе с Каспаром.
Во мне медленно просыпалось раздражение. Кажется, я без причины начинал его ненавидеть. Интересно – раньше я за собой таких глупостей не замечал.
Спустившись с холма, я направился к дубу, под которым обычно проводил время Маттиа, наблюдая за табуном. Я видел, что Канзоне, закутавшись в куртку и опершись спиной о ствол, молча сидел на седле, которое использовал вместо подстилки. Каспар же ходил возле него, периодически подталкивая и, размахивая руками, что-то говорил. Словно пытался его расшевелить, но попытки оставались тщетными.
Половина груза у меня с души упала. Он жив, и это уже прекрасно. Осталось выяснить, насколько плохо дело в остальном.
Поднимался на холм я с задней стороны, и потому первым заметил меня расхаживающий взад-вперед Каспар.
– Ты кто? – остановившись, быстро спросил он.
– Я к Матису. Есть разговор, – ответил я, краем глаза видя, что голова с шапкой смоляных кудрей медленно повернулась в мою сторону.
– К Матису? – вздернул бровь кверху Каспар.
«Да, к Матису, идиот!» – так и хотелось брякнуть мне, но я сдержался. Впервые на моей памяти кто-то настолько бесил меня одним своим присутствием.
– «Успокойся, Валентин. Ведешь себя, как неразумное дитя!», – осадил я себя, смиряя свою неприязнь.
Переведя взгляд на Канзоне, я увидел, что он смотрит на меня расширенными от удивления глазами. Никакой обиды, ярости или ехидства я в его лице не усматривал, наоборот – оно было совершенно растерянным и каким-то беспомощным. Но отнюдь не бледным. Небольшие синяки под глазами все же были, но выглядел он не так плохо, как я представлял себе из рассказа Марии.
– Ты?!.. – это было произнесено едва слышно, почти с отчаянием. Маттиа поднялся на ноги и подошел ко мне, – Я думал, ты уехал…навсегда.
– Не совсем так, – ответил я, – Нужно было кое-что уладить. Я расскажу тебе об этом, но…– я покосился на толкущегося рядом Каспара, – …чуть позже.
– Хорошо…– немного растерянно сказал Матис. – Пойдем. – он дернул меня за рукав и начал спускаться с холма.
– Эй! Ты куда собрался?! Я что – один буду за всей этой оравой смотреть?! – крикнул ему вслед Каспар, но Канзоне никак не отреагировал. Казалось, он вообще не замечает напарника. Меня пробрало нехорошее предчувствие.
– Матис, куда мы идем? – спросил я.
– Туда, где сможем поговорить без посторонних ушей, – отозвался он, сворачивая с тропинки и углубляясь в небольшой смешанный лес.
Я решил ничего больше не спрашивать, догадываясь, что более внятного ответа вряд ли добьюсь.
Спустя минут пять мы оказались возле маленького покосившегося домишки, затерянного среди деревьев – такого дряхлого, словно через мгновение он должен был развалиться.
Прогнившие доски, покрытая мхом крыша.
– Где мы?
– Сторожка. Давно заброшенная, правда. – юноша открыл покосившуюся дверь и зашел внутрь. Я последовал за ним.
Внутри, как это ни странно, было сухо, только чуть-чуть пахло сыростью. Видимо, дом строили на совесть.
Обстановку составлял старый деревянный стол, стул и одинокая полка на голой стене. Видно было, что прежние хозяева забрали все, оставив только ненужное.
Не успел я сказать ни слова, как почувствовал поцелуй в губы. Такой отчаянный и острый, что в груди невольно появилось не то волнение, не то тревога. Он снова взял меня за живое.
– Подожди, что ты…– попытался остановить его я, ошеломленный таким быстрым выпадом.
– Прости, прости меня… – шептал он, целуя меня в шею, – Я не должен был так говорить тогда, не должен…– его губы и тепло тела были все такими же манящими и жаркими, а сумбурные поцелуи как никогда страстными и искренними, лишающими рассудка. Обнимая и притягивая к себе, я жадно искал его наполненные огнем уста, и пил из них самое обжигающее и пьянящее зелье из существующих. – Ты так мне нужен, Валентин… Не покидай меня больше, прошу…– вороша пальцами в возбуждении мягкие кудри на затылке, я глубоко поцеловал его, прерывая этот поток мольб, вызывающих с каждым разом все большее наваждение и смятение моих чувств. Стащив с Матиса куртку, я через рубашку наконец смог ощутить его явственнее, – Я так скучал по тебе… – его тихий шепот пробегал по моей щеке нежным ветерком и лобзанием.
– Я тоже, любовь моя. – словно два обезумевших зверя мы метались в объятиях друг друга. Такие отчаянные и интимные речи я слышал от Тео впервые. Никогда я не видел его настолько беззащитным и податливым, как сейчас.
– Еще, еще…– шептал он, раз за разом лаская меня устами. Казалось, он не мог напиться мной, постоянно испытывая непреодолимую жажду любви. – Я люблю тебя… Возьми меня… будь моим… – не в силах оторваться от него, я кое-как обрел равновесие, прижав завладевшего всем моим существом юного искусителя к краю стола. Мой разум был одной большой ослепительной вспышкой, всполохами языков пламени и мутного тумана. И пьяное наслаждение, от которого хотелось кричать, что есть силы… Во мне проснулся безумный голодный зверь, который жаждал вырваться на волю, взорвать все вокруг. Кровь кипела в венах и было жарко, несмотря на холодное помещение.
Развернув прелестника к себе спиной и не прекращая смаковать его горячую кожу и мягкие губы, я, путаясь в тесьме, развязал шнурок у ворота его рубашки, и после – наплевав на условности, яростно дернул, разрывая тонкий хлопок.
Как же давно я не ощущал это тело – эту шелковистую спину, упругие ягодицы, которые хочется бесконечно гладить и сжимать, мышцы живота и груди, тонкие ключицы, округлые плечи...
– Тео…
– Я хочу тебя, Валентин…– повернув голову, он жадно и моляще прижимался губами к моим. Его голос – тихий и чуть хрипловатый от страсти, завораживал, лишая меня последних сомнений.
Маттиа судорожно вздохнул, невольно напрягаясь, когда я проник в него, и тут же с тихим стоном прижался теснее, так, что я получил возможность еще наслаждаться и его губами тоже, ощущать грудью, как по-кошачьи двигаются его лопатки под ароматной разгоряченной кожей.
– Тише, не сорви голос, mio caro, – ласково накрывая полуоткрытые губы ладонью, выдохнул я ему на ухо, шутливо подкалывая. В ответ на это, Матис несильно укусил меня зубами за палец, вслед за чем уперся руками в стол, пытаясь удержать равновесие.
О, это чувство полного слияния было неповторимо в своей остроте и силе! Прислушиваясь к его хриплым, полным наслаждения крикам, я уже не пытался сдержать его или себя, и, быть может, впервые дал себе полную свободу, без боязни каких-либо последствий своей неосторожности.
Эта самоотдача совершенно лишила сил нас обоих, но после особенно яркого оргазма, заставляющего сокращаться в конвульсивной неге каждую мышцу, чувство глубочайшего удовлетворения было как никогда реальным. Не в силах двинуться, мы пролежали на том столе часа полтора, не меньше: Матис – на животе, прижавшись щекой к деревянной столешнице, я – приникнув губами к его виску, обняв сзади и согревая своим телом. Хотя мы и находились в помещении, но оно оставалось холодным, несмотря на плясавшее несколько минут назад адское пламя.
– Как думаешь, я уже умер? – нарушил молчание Матис.
– С чего ты взял? Что за странные вопросы? – немного сонно хмыкнул я, чуть приподняв голову, и поцеловал своего Дафниса в плечо, а после в шею.
– Просто я чувствую счастье. – ответил Тео, – Никогда подобного не ощущал.
– Хочешь сказать, что тебя ничто не тревожит и ты рад? – полушутливо-полунедоверчиво повел бровью я.
– Да…– он перевернулся на спину и посмотрел на меня – чуть влажный после занятия любовью и безумно соблазнительный в своей наготе и разорванной рубашке. – Я думал, что умру, когда узнал, что ты куда-то уехал, возможно, навсегда. Если бы ты знал, как я жалел о том, что сказал тогда…во время ссоры, сгоряча. Я думал, что ты из-за этого…
– Нет. – я поцеловал его в губы. Глупый, неужели он и вправду думает, что лишь из-за пары слов можно уйти и бросить все, что было выстроено на миллионах таких фраз и еще большем количестве дела? – В конце-концов, ты снова не соврал. Я ведь действительно безобразен. – я почувствовал, что улыбаюсь – быть может, немного безумно. Мне самому стало смешно от своих слов.
– А вот теперь ты действительно порешь чушь…– проворчал Канзоне, рукой убирая в сторону волну рыжих волос и погладив ладонью правую сторону моего лица. – Они тебя не портят, а… словно завершают. Это тоже красота, но более сложная, чем твоя прошлая. Ее не каждый поймет. Ты очень красив, Валентин. Твои черты лица, твой запах, твои волосы…– он пропустил между пальцев мои янтарные пряди. – …незабываемы. Как падший ангел, объятый огнем…– Маттиа, с немного усталым выражением лица убрал руку, позволяя волосам вновь скрыть мои шрамы. – Поэтому не верь и не слушай никого, кто будет утверждать обратное. Даже меня.
Я молча улыбнулся и, проведя пальцем по его нежной щеке в знак благодарности, сказал:
– Зачем ты меня сюда затащил? У меня мы могли бы оставаться столько, сколько хотели бы. А так уже пора идти, иначе замерзнем совсем.
– Знаю. Но мне так хотелось тебя поскорее обнять. До дома я бы не дотянул. – он улыбнулся и отвел взгляд, словно смутившись. Я засмеялся и взъерошил ему волосы.
– Одевайся, а то простудишься, и пошли ко мне.
– Если я дойду, – хмыкнул он, осторожно слезая со стола, – В этот раз ты явно перестарался.
– Ну прости, – отозвался я, застегивая брюки, отлавливая за подбородок Матиса и запечатлевая на его устах легкий поцелуй. – Ты сам захотел меня, mio caro.
Пожалуй, тот день был одним из самых счастливых дней моей ссылки. Его остаток мы провели в постели. Скажу, что нет зрелища более завораживающего, чем влюбленные глаза. Все те минуты, что я провел в объятиях Матиса, глядя ему в лицо, целуя бархатные ресницы и щеки, я мысленно сетовал, что не смог раньше добиться его сердца. Ведь – будучи доверчивым и страстным, испытывающим любовь, он становился в сотни раз пленительнее и прекраснее, чем когда-либо. Но сколько времени потеряно, и лишь только сейчас мне довелось испытать на себе это.
Маттиа…воплощенный Лютнист, играющий песню любви, которую вряд ли вспомнит кто-нибудь спустя века… Обнаженный Лютнист с порванной струной где-то глубоко внутри, в моих руках; с улыбкой Эрато́[2], заставляющей сердце биться так часто, что кажется, будто оно вот-вот выпрыгнет из груди. В тот день он был таким, каким я его никогда не видел, и мечтать не мог увидеть в подобном свете.
– «Voi sapete ch’io vi amo…» («Вы знаете, что я люблю вас...» (ит.)) [3]– его руки скользили по моему телу, снова и снова возбуждая огонь чувственного наслаждения в каждой клетке.
Но меня не оставляло чувство, что это было в последний раз.
Проблема появилась словно из ниоткуда.
Спустя три дня, в один из наших совместных вечеров, Матис выглядел каким-то излишне задумчивым, даже мрачным. Я бы даже сказал, расстроенным, выбитым из колеи. Да что, черт возьми, теперь-то произошло?!
– Что случилось? – спросил я, вырывая его из апатии, – У тебя все в порядке?
– Да, – ответил он с натянутой улыбкой. – День просто выдался тяжелый и не слишком удачный.
– Я могу чем-нибудь помочь? – он поднял на меня глаза и покачал головой:
– Извини, но нет. Да это и не стоит того.
Я решил оставить расспросы. Если он скрывает, значит не хочет мне говорить. А я не привык принуждать. Особенно если это не касается меня.
Но, как спустя еще два дня я понял, это касалось и меня тоже, причем самым непосредственным образом.
Возвращаясь с почты, я встретил Бьерна Ганна, который, по-видимому, направлялся туда же, откуда я недавно вышел.
– Привет, Бьерн, – я протянул ему руку для приветствия, но художник, остановившись, проигнорировал ее, сверля меня каким-то странным, холодным взглядом, какого я никогда раньше не замечал за ним.
– В чем дело? – я опустил руку, недоуменно глядя на него. – Что за взгляд? – и Бьерн – всегда такой добродушный и простоватый, ответил:
– А ты, оказывается, тот еще ублюдок, приятель.
– Что?..– на меня словно ушат с ледяной водой вылили. – Бьерн, ты одурел? Какая муха тебя укусила?
– Это я-то одурел?! Нет, я конечно понимаю, что он хорош и задница у него крепкая, но…не думал, что ты окажешься одним из них!!!
– Каких «них»?! О чем ты говоришь?! Ты пьян что ли?!
– Да я даже в пьяном угаре не мог себе вообразить такое!
– Какое «такое»?!! – не выдержав, рявкнул я.
– Что все это время общался с таким извращенцем-растлителем, как ты!!!
– Что за…– я, открывший было рот, осекся. Благо, дорога, на которой мы стояли, была пустынна и никто не слышал вопля, как мне казалось, спятившего художника.
Постепенно до меня доходил смысл брошенных мне в лицо слов.
– Откуда ты узнал? – прошептал я. Голос у меня внезапно пропал, а желудок скрутило в тугой ледяной жгут от страха.
– Неважно, откуда я узнал. – отозвался Ганн, – Вся округа знает об этом. Что ты и этот мальчишка Канзоне обжимаетесь при каждом удобном случае.
– Что??!
– Что слышал. Как ты вообще мог так поступить?! Заниматься этим, с парнем… Да ты больной. – поморщившись и замотав головой, он было продолжил путь, но тут же остановился и сказал: – Мой совет тебе, как бывшему другу – вали отсюда по-хорошему. У нас таких дел не любят. Это тебе не Париж, где даже император топчет ногами природу, делает из людей моральных уродов. Несколько лет назад были такие, как ты. И то были малявки – тринадцать лет. Так их не пожалели – обоих за яйца к лошади привязали и тащили, пока те не откинулись. А уж тебя-то и подавно… Прощай. – и он, отвернувшись, зашагал по направлению к почте, оставив меня в полной растерянности и ужасе стоять на дороге.
Как могло случиться, что сведения просочились за пределы моих с Матисом отношений?! Какая тварь все разболтала по всему свету?!! И что теперь делать?!
Я чувствовал, что меня медленно накрывает паника, но усилием воли приказал ей замолчать, и пытался придумать, что же теперь делать. Горевать поздно – все уже всем известно. Надо понять, как нужно поступить, что бы изменить ситуацию в лучшую сторону. Хотя бы немного. Хотя бы на время избавиться от чувства неопределенности.
Следуя к поместью, я решил сначала найти Матиса, чтобы расспросить его подробнее. Мне еще с того вечера не давал покоя его мрачный вид. Неужели он все знал, но ничего мне не сказал?! Дерьмо!
Вернувшись, я в ярости швырнул на стул шляпу и плащ.
– Хозяин…
– Ну что еще?!!
– Вас ждет гость.
– Какой еще гость?!
– Он не в доме, месье. В конюшне.
– Что? – я метнул на нее взгляд и экономка, опустила глаза, избегая встречи. Я понял, что и она тоже знает.
– Ясно. Спасибо, Мария. – я вышел на задний двор, хлопнув входной дверью и ворвался в конюшню.
Как и ожидалось, там был Матис. Но он не занимался Одетт как обычно, а просто сидел на ящике, согнув одну ногу в колене и положив на него подбородок. Взгляд был стеклянным и устремленным в никуда. Увидев меня, он слез с ящика.
– Какого черта?! – я схватил его за ворот и рванул на себя, – Какого черта вся округа знает о нас?! Это ты разболтал?!
– Спятил что ли?! Отпусти!!! – он отпихнул меня, – Я этого не делал.
– А кто же тогда?! – он молчал, глядя на меня исподлобья. – Кто?!!
– Каспар. – ответил Маттиа, и я осекся. Так этот сукин сын…
– Зачем? – вместо очередных ругательств вырвалось у меня, – Откуда он узнал?
– Он следил за нами тогда… когда я отвел тебя в сторожку…– выдавил Канзоне и зажмурился, словно ему было невыносимо больно. – Я послал его к черту, и он сказал, что расскажет всем об этом.
– Ты его…что?
– Не дал я ему себя трахнуть, неужели непонятно?!! – схватив жестяное ведро с пола, Матис швырнул его в противоположную стену с оглушительным грохотом. Я заметил, что на глазах у него выступили слезы ярости. – Никогда…будь он проклят, ушлепок чертов!!!
Я молчал, пытаясь спешно переварить то, что сказал Матис и принять новое решение, найти новый выход из сложившейся ситуации. Но в голову от злости ничего не лезло.
– Говоришь, он приставал к тебе? – негромко спросил я, внутреннее пребывая просто в бешенстве.
Матис неохотно рассказал мне о том дне.
Это случилось на следующий же день после моего возвращения.
Придя в очередной раз на пастбище, Матис приступил к своим обязанностям – пригнал лошадей и, оставив их пастись, поднялся на холм, где под дубом обычно коротал время. В этот раз он взял с собой лютню. Погода выдалась довольно теплой и пальцы не мерзли.
Примерно через полчаса пришел Каспар и уселся рядом. Увидев лютню, попросил сыграть. Но у Матиса почему-то мгновенно пропало желание музицировать и он отказался, сославшись на то, что у него замерзли пальцы.
– «Пальцы, говоришь, замерзли?» – прищурился тот, и, взяв его за руку, начал разминать их. Матис попытался высвободить кисть. Как я понял, он вообще не любил чужих прикосновений, за исключением контакта с близкими ему людьми.
Не успел он опомниться, как его руку уже стиснули мертвой хваткой, и с силой толкнув в солнечное сплетение, повалили на землю.
На мгновение у него перебило дыхание, а после Маттиа понял, что с него пытаются стащить одежду, а чужой язык упорно раздвигает губы.
Несмотря на то, что на вид был чуть слабее него, Каспар оказался довольно сильным и Матис смог высвободиться только с третьего раза.
Прежде чем он вырвался, насильник прошипел ему в ухо:
– «Хватит ломаться, ты, деревенская шлюха!»
Завязалась молчаливая потасовка, в ходе которой Каспару разбили скулу.
– «У тебя есть выбор, приятель, и ты это знаешь…», – шипел он, пытаясь заломить противнику руки, – «Или я всем расскажу, как тебя пялил там – в заброшенном доме этот мужик!».
– Может, зря я ему морду набил – теперь у нас огромные проблемы…– пробормотал Канзоне с горькой усмешкой.
– Дурак! – рассвирепел я, – Если бы ты согласился на эти грязные условия, я убил бы тебя собственными руками!
– А какой толк сейчас от моей чистоты? Я втянул нас в такие неприятности… Этого я и боялся… Ты не знаешь, что это за люди, Валентин. Они убьют нас, неужели ты не понимаешь?! – он смотрел на меня с отчаянием, готовым перейти в тотальную безысходность.
– Успокойся. Слышишь меня? Успокойся. – я взял его лицо в ладони и слегка встряхнул. – Ты остался чист перед самим собой. Хотя бы за это ты не будешь презирать себя.
– Да. – ответил он.
– Мы не допустим, чтобы что-то случилось.
– Но…– попытался возразить тот.
– Нет, ничего не случится. – оборвал его я, сжимая в пальцах смоляной шелк кудрей. – Ты слышишь меня, Маттиа?
– Да.
– Хорошо. – я поцеловал его в бровь, а после в губы. – Мы придумаем, что делать.
Но прошло два дня, а я по-прежнему не мог решить, как нам поступить. Оставаться в Дойч-Вестунгарне ни мне, ни Матису было нельзя категорически. И ситуация ухудшалась с каждым днем, что заставляло изрядно нервничать как меня, так и его. Особенно доставалось Канзоне. Его все в округе знали. Меня же мало кто успел…так сказать, исследовать на предмет характера, потому особенно не совались. Порой тявкнет из-за угла какой-нибудь наглец, не более. А вот Маттиа пару раз порывались избить, но каждый раз он умудрялся выкручиваться и скрывался, отделавшись лишь царапинами и небольшими синяками. Но я знал, что так не может продолжаться вечно.
