Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 49 страниц)
Отменяло ли это совершённый мной грех? О нет, никак нет.
Интересно, горевал бы я так, если бы знал, что тот день станет последним днём, когда мне суждено было быть самим собой?
Следующим вечером я и Валентин отправились на церемонию Посвящения.
Меня облачили в шелка и алый бархат, словно принца перед коронацией, а после, погрузившись в незнакомый мне экипаж, мы направились в обитель ордена.
«Запомни: ни при каких обстоятельства ты не должен раскрывать событий той ночи, – говорил мне еле слышно Вольтер, – иначе убьют нас обоих. Ты должен будешь притвориться, что ничего подобного с тобой ранее не случалось и что тебе больно. Ничто не должно выдать твоей искушённости в этих вещах, ты понял, Лоран?»
«Да», – отвечал я, – «Но зачем? Что они со мной собираются сделать?»
Валентин промолчал, а после сказал:
«На самом деле ты должен был лишиться невинности не со мной, а с прежним Антихристом, чтобы перенять дар у него. Это часть церемонии. Но ты не должен владеть этим даром. Он разрушителен и ужасен. Он убьёт тебя».
«Значит, ты сделал это...»
«Я сделал это ради твоего тела и ради твоей души. Я хотел, чтобы твоя первая ночь прошла в любви и наслаждении, а не в насилии и боли. Их не будут волновать твои чувства и ощущения. Ты для них – лишь марионетка ордена, вместилище духа Люцифера. Ни крики, ни мольбы не заставят их прекратить. Они уже давно потеряли человечность, а ты ещё даже не эфеб. Это могло бы нанести непоправимый урон твоей неустоявшейся психике».
«Теперь всё будет представляться не таким страшным?» – я в беспокойстве заламывал пальцы, пытаясь свыкнуться с мыслью о неизбежном ужасе, что мне предстоит пережить в ближайшие часы. Валентин накрыл мои пальцы своей ладонью, удерживая их от очередных манипуляций.
– Осторожнее с ними, Лоран. Тебе ведь ещё играть на скрипке, – слабо улыбнулся он.
Когда мы прибыли в резиденцию, мне там сразу же ужасно не понравилось. Мне было ещё страшнее находиться там, чем ощущать в темноте нашей старой, жалкой лачуги голодные, грубые и нетерпеливые поцелуи брата.
Кругом сновали люди в красных плащах. Ни у кого из них не было лиц – их заменяли маски. Только тускло блестели глаза в прорезях.
Валентин, как я заметил, тоже надел маску и набросил на голову капюшон. По сути, один я был с непокрытой головой и открытым лицом, чем тут же привлекал взгляды собравшихся.
«Вот он...»... «Неужели ребёнок, быть не может...»... «Антихрист...», – слышался шелест со всех сторон, пока я, за руку со скрипачом, шёл к алтарю. Каждый из безликих присутствующих старался дотронуться до меня или моих волос, и мне от ужаса хотелось зарыться в складки алого плаща Вольтера. Он, заметив мою скрытую панику, набросил одну сторону полы мне на голову, тем самым пресекая попытки членов ордена коснуться меня. Воистину, это был один из самых страшных дней в моей жизни.
Когда мы достигли жертвенника, откуда-то появился первосвященник – высокая худощавая фигура в серебристых одеяниях и красном плаще. Золотая маска с острым носом-клювом на верхней части лица.
Подойдя, он оглядел меня с ног до головы, а после, взяв один из моих локонов, внезапно взмахнул рукой. Я лишь успел различить сверкнувшую холодным огнем вспышку – и часть волос оказалась отсечена. Должно быть, острым, как бритва кинжалом.
Внезапно человек запел какие-то протяжные молитвы и, повернувшись к нам спиной, направился к огромной золотой чаше, полной какой-то чёрной жидкости. Бросив туда мои волосы, он – продолжая взывать к кому-то на латыни, взял поднесённую ему кем-то из лакеев золотую мешалку и сделал получившуюся смесь однородной.
А после повернулся и застыл, глядя на меня.
«Иди к чаше», – выдохнул мне в ухо Валентин и слегка подтолкнул вперед. Я исполнил его волю, наблюдая, как первосвященник берёт с подноса украшенный драгоценными камнями и золотом кубок и зачерпывает им чёрную жидкость, после этого протягивая его мне.
– Пей! – сказал он зычным, каким-то тяжёлым голосом.
Я принял кубок и нерешительно поднес ко рту, а попробовав, подавился. Это же кровь!
– Пей всё!
Давясь, я с горем пополам опустошил кубок, хотя там было меньше половины. Соленая, вязкая, с металлическим привкусом кровь сворачивалась в горле комом и вызывала тошноту. Допив, я согнулся пополам, пытаясь подавить рвотные спазмы. Пока я приходил в себя, сатанинский падре читал молитвы, делая какие-то знаки руками. Их я различал плохо – слёзы застилали глаза.
– Приведите Антихриста! – провозгласил он, гулко ударив золотым посохом по полу.
В одном из угловых дверных проёмов капеллы появились двое, которые придерживали под руки третьего – человека лет сорока, с открытым лицом и головой, как и у меня. Медные, с красным отливом волосы до скул с искромсанными кинжалом прядями разной длины. Истощённое, словно съеденное смертельной болезнью лицо. Этот несчастный умирал.
– Да возрадуется Тёмный Властелин новому рабу своему! Да примет он новую жертву в лице прежнего раба! – пропел первосвященник, глядя, как сажают слабо сопротивляющегося оракула на трон с высокой спинкой, привязывая ему руки к подлокотникам.
Все присутствующие преклонили колени перед сидящим на троне человеком.
Первосвященник же, взяв меня за плечо, потянул туда. Я знал, что будет. Я должен был принять дар оракула. Я должен был заменить этого больного, истощённого злым духом раба. Когда-то он был таким же свежим и полным сил, как я. Через несколько лет я должен был бы превратиться в такого же живого мертвеца, как этот несчастный одержимый. Но я не стану таким, и не умру. Благодаря Валентину.
Не прекращая своих бесконечных молитв, человек в серебристом облачении подвел меня к трону и в считанные секунды раздел догола, приподнимая и сажая сверху на оракула. Я закрыл лицо руками. Мне было так плохо, что я не мог сказать точно – нахожусь в сознании или нет. Дикая духота с тошнотворной смесью запахов ладана, крови и пота от умирающего невольника и словно разрывающие уши песнопения... Сейчас я должен был отдаться этому полумертвецу только ради того, чтобы всё поскорее закончилось, чтобы меня не заставили силой, чтобы не убили ни меня, ни Валентина.
Оракулу развязали руки и я почувствовал, как моё тело обхватили ледяные и влажные, дрожащие пальцы. Он был возбуждён – должно быть, его накачали афродизиаками, поскольку в подобном состоянии желать добровольно чего-либо ещё, кроме хорошего самочувствия, невозможно.
Я сцепил зубы, чувствуя, что по лицу у меня невольно текут слёзы – это было выше моих сил. Я не мог допустить этого по собственной воле, не мог. Я должен буду притвориться, что...
«...что ничего подобного с тобой ранее не случалось и что тебе больно...».
Ничто не должно выдать моей искушённости.
Пульсирующее проникновение органа в тело и я, сжавшись, закричал.
После, меня – уже обессиленного и почти без сознания, отнесли на алтарь и там, под молитвы первосвященника, исчертили кровавыми полосами и знаками, также изобразив большой крест – отличающийся от христова – на груди.
Затем меня перевернули на живот и крепко привязали конечности ремнями. Внезапно что-то острое и тонкое вонзилось в мою шею, в районе третьего позвонка, вызывая невольный крик.
– Ты должен будешь слушать меня...слушать...слушать...слушать... – монотонным и неожиданно негромким голосом затянул священник, раз за разом вонзая иглу в то же место. Несмотря на боль, я почувствовал, что проваливаюсь в подобие сна.
– Д-да... – произнесли мои губы. Мне казалось, что моё тело и моё сознание расслоились и теперь плоть говорила сама за себя.
– Сейчас в тебе сидит наш господин, Люцифер, Сатана, Аполлион, Аваддон, Мефистофель. Позволь ему заполнить твоё тело, заставь его проснуться. Ты должен заставить его проснуться... – снова игла и я чувствую, как моё измученное тело содрогается в агонии.
– Ты заставишь его проснуться...
Игла.
– Ты пустишь его в своё тело и кости...
Игла.
Удушающий запах благовоний и человеческих выделений...
– Пробуди в себе дьявола...
Игла.
– Дьявола...
Игла.
– Дьявола...
Игла.
Расползающаяся по всему сознанию темнота.
– Дьявола...
В тот момент я обрёл свой первый провал в памяти, потому что тогда во мне проснулся Монстр.
Так я стал посвященным новым Антихристом. Прежний же Антихрист умер.
Очнулся я уже в своей комнате – в особняке Валентина. Судя по всему, было раннее утро. Сам хозяин спал на небольшом диванчике в углу комнаты.
Я посмотрел на свои руки – там не было кровавых отметин. Посвящение в оракулы – было это сном или реальностью? Подняв руку, я ощупал сзади шею и похолодел: запекшаяся корка говорила о недавнем повреждении. Значит... – я попытался встать, ибо я лежал на животе, но ощутил, как болезненно заныла спина по всей длине позвоночника а также внешняя плоть заднего прохода, и от неожиданности застонал. Значит, всё это действительно со мной происходило. Боже, как отвратительно!
Бросив попытки к движению, я вновь опустился на мягкий постельный хлопок, чувствуя слабый запах ментола. Откуда?
– Лоран? Ты очнулся? – услышал я. Похоже, мой слабый возглас разбудил Вольтера и он, сонно щурясь, привстал с дивана, неотрывно глядя на мою распластавшуюся на кровати фигуру, наполовину укрытую простынёй.
– Да, – прохрипел я. Валентин покачал головой и, встав, подошёл к одному из столиков, налил из медного изящного кувшина в хрустальный кубок воды и приблизился ко мне.
– Вот, выпей, – приподняв от постели мою голову за подбородок, он дал мне напиться. Воистину райское наслаждение – ощущать, как по пересохшему горлу течёт холодная, чистая вода. – Тебе всё же изрядно досталось, мой маленький эльф. Ты долго не поддавался обряду Пробуждения.
– Иглы? – спросил я, смачивая губы языком и вновь опуская голову на подушки.
– Да.
– Зачем?
– Понятия не имею, я в этом не разбираюсь... – он поставил пустой кубок на столик и взял с него какую-то маленькую, очень красивую баночку, исчерченную странными замысловатыми узорами. – Должно быть, дьявол высвобождается через боль, также, как и рождается любой младенец. – он присел на край кровати возле меня и отвинтил крышку у баночки. Я ощутил острый, свежий аромат. Так вот откуда пахло ментолом!
– Что это? – поинтересовался я, втягивая носом воздух. Валентин засмеялся:
– Ты так забавно сопишь... Это заживляющая мазь – лекарство с Востока. Довольно редкое на Западе. Ей часто пользуются арабы, учитывая жестокость их нравов, чтобы залечивать раны и царапины. Зачастую не остается даже шрамов. А теперь лежи смирно – может немного пощипать,
но в целом она щадяща. – он окунул в баночку палец и начал покрывать мои видимо множественные, точечные и глубокие ранки от иглы по всей спине и задней части шеи. Ощущения вовсе не были болезненными, даже наоборот.
– Как приятно... – пробормотал я, наслаждаясь царящим на спине холодком, явно милосердным к моим ранам.
– Я рад, ma petite, – он ласково погладил меня по волосам и я испытал прилив лёгкого волнения. Возможно, потому что не так часто мне доводилось ощущать прикосновения настолько взрослого мужчины. Я никогда не знал отцовского внимания, может быть поэтому во мне всколыхнулась целая гамма нерастраченных чувств.
– Поцелуй меня, – попросил я.
Валентин на мгновение замер от удивления, а после склонился ко мне – слегка приподнявшемуся на локтях, и так бережно приник к моим губам, словно они были из паутины. На самом ли деле он так нежно любил меня или просто чувствовал себя виноватым за всё, происходящее со мной – я не знаю, но тогда я был счастлив испытывать на себе его заманчивые и одновременно по-юношески искренние ласки.
– Ах, Лоран... маленький соблазнитель... – сказал он, чуть отстранясь и погладив меня по щеке кончиками пальцев, – По-хорошему, меня убить надо бы за то, что я делаю с тобой сейчас. – он ещё раз поцеловал меня, проведя языком по моему нёбу и отпустил.
– Почему, месье? Потому что я Антихрист? – спросил я, вновь ложась. Скрипач засмеялся:
– Потому что ты ребёнок, ma petite. Нельзя детей лишать детства раньше времени и занимать их головки взрослыми проблемами и развлечениями, а я это сделал.
– Потому что целовали меня?
– И поэтому тоже, Лоран. Любое действие ведёт за собой последствия, а я боюсь, что могу сделать так, что ты в будущем не захочешь женщину. Это неправильно.
– Почему, сир?
– Потому что союз с дочерью Евы является залогом появления новых людей на земле. А если ты не сможешь полюбить женщину, то... тебе будет трудно, ибо общество не привыкло и не принимает отношений между двумя мужчинами или двумя женщинами. Оно, знаешь ли... консервативно и практично...– он усмехнулся.
– Вы тоже консервативны и практичны? – мне нравилось с ним разговаривать и я чувствовал, что эта тема будет крайне важна для меня в будущем. Валентин покачал головой:
– Нет. К сожалению или к счастью, не знаю. Я не считаю это чем-то безнравственным или ненормальным, если дело, конечно, не касается насилия. Я воспринимаю это как проявление отношений между живыми существами. «Человеческие отношения» – вот как бы я назвал это. Нет ничего плохого в них, если они взаимны и несут в себе созидание и любовь. Тот, кто сотворил этот мир, нёс в себе любовь.
– Библия. – сказал я, отрывая подбородок от рук.
– Что?
– Я встречал что-то подобное в Библии. Там говорилось, что Бог – это и есть любовь.
– Совершенно верно. Поэтому я верю, что всё, что несёт в себе положительные чувства, исходит от Творца. Что это хорошо.
– Но почему же тогда некоторым людям не нравится, когда любят друг друга не женщина с мужчиной?
– Лоран, ты задаёшь вопросы, на которые никто, даже я, не может дать внятного ответа! Люди вообще порой бывают ограниченнее баранов, или просто ставят во главу угла принципы, либо же боятся быть осуждёнными... Не знаю. У нас ещё будет время поговорить об этом. А пока ляг и дай мне закончить с твоей спиной.
С того дня жизнь пошла своим чередом, если не считать возникающих время от времени провалов в памяти, последствия которых были всегда одними и теми же: я приходил в себя в четырёх стенах тесного и тёмного подвала, в который, как объяснял Валентин, успокаивая меня, он запирал меня, когда во мне просыпался Дьявол, жаждущий убийства. Как я понял, Вольтер вовсе не был дьяволопоклонником, лишь заложником обстоятельств, заключивших его в клетку подчинения ордену, и потому помогал мне сдерживать внутреннего демона, которого члены этой организации пробудили во мне.
Кроме жажды убийства, сидящее во мне второе «я» также питало слабость к блуду. В итоге, в одно прекрасное утро я проснулся в одной постели со скрипачом. Сначала я не придал этому негативного значения, ведь однажды уже переспал с Валентином, но после того, что он мне рассказал, пришел в ужас. Оказывается, когда вечером я вновь дал волю своему Монстру, Вольтер, выслушав его пожелания, отвел чертёнка в бордель, но после того, как одна из пьяных от вина женщин обняла его, отпихнул проститутку от себя и скрылся. Валентин едва нашёл его и с трудом уговорил пойти домой. На удивление, дьявол послушался, но по прибытии всё же взял своё. По-видимому, из-за воспоминаний о вечно пьяной матери даже мой внутренний дьявол стал питать отвращение к таким женщинам.
«Я решил, что пусть лучше ты будешь со мной, чем с первым встречным», – заключил Вольтер, утешающе потрепав меня по волосам. Я был ему благодарен за его решения.
В то же время Валентин начал обучать меня игре на скрипке. Вопреки моим ожиданиям, он не дал мне свою Амати, а купил другую скрипку, и занимался я на ней, но у меня ничего не выходило. Все мои мысли были лишь о том инструменте, который мой рыжеволосый господин любил, возможно, больше меня. Быть может, это была неосознанная ревность, а может, я знал, что моя муза придёт ко мне не в каждой скрипке.
– Нет, это невозможно! – взорвался Валентин, – Что ты играешь?! Ты делаешь так... – он сыграл на своей Амати короткий простенький этюд. Это походило на скрипение старой телеги, – ...а надо так! – и тут же исполнил правильную версию. – Слушай, что ты играешь! Не отвлекайся на пальцы!
– Я не могу! Мне неудобно на ней играть! – я в сердцах едва не швырнул скрипку через всю комнату, но вовремя одумался и отложил её от себя подальше.
– Не может быть, она идеально подходит тебе по размеру! – возразил тот.
– Но вы же сами слышите, что нет! – не уступал я.
Валентин едва слышно выругался, и, положив свою Амати со смычком на стол, вышел из комнаты. Вероятно, спустить пар. Как и многие творческие люди, он был весьма темпераментной личностью, чьё настроение менялось со скоростью света.
Тяжело вздохнув, я сел на диван. Я не хотел расстраивать Валентина, но у меня не получалось по-другому. Мне хорошо давались уроки сольфеджио, но практика неизменно вела к отчаянию. Скрипка была мне чужой. Она не была продолжением моих мыслей, моих ощущений, рук, ассоциаций. Просто чужеродный объект, предмет моего раздражения и грусти.
Я посмотрел на оставленную на столе скрипку Амати. Я всегда хотел сыграть на ней. Что если пока Валентина нет, мне сделать одну жалкую попытку?
Оглянувшись на дверь, за которой скрылся Вольтер, я поднялся на ноги и пройдя к столу, с лёгким замиранием внутри взял в руки скрипку. Гладкое от лака полированное дерево – ещё тёплое после рук Валентина, изящные изгибы, туго натянутые струны. Почти невесомая, впитывающая тепло моих собственных рук и от этого будто приобретая едва заметную приятную тяжесть... Эта скрипка казалась живой!
Моё сердце гулко колотилось, когда я клал её на плечо. Закрыв глаза, я прижался к ней подбородком. У меня появилось чувство, что это плечо Валентина. Словно я прикасаюсь подбородком, щекой и губами к его тёплому, живому телу. О нет, эти ощущения совсем не были похожи на тот дискомфорт, что сопровождал меня, когда я пытался играть на своей новой скрипке. Несравнимо!
Поставив пальцы в нужное положение и стараясь отвлечься от звука собственного дыхания, я начал медленно играть столько времени терзаемый мной этюд. И, что удивительно, у меня начало получаться! Хотя я знал, почему: данный инструмент не вызывал у меня отторжения. Он был как родной, и до дрожи приятно, почти эротически волновал мои чувства своим звучанием. О, эти нежные, плавные звуки доводили меня практически до экстаза, до плотского возбуждения! Проводя последний раз по струнам смычком, я даже почувствовал лёгкое сожаление.
– Ты взял мою скрипку, – внезапно услышал я строгий, гневный голос Валентина. Он стоял возле стола, опершись рукой о столешницу красного дерева и сверлил меня тем самым своим непонятным горящим взглядом. Казалось, в его зрачках пляшет по крошечному свечному огоньку. Он злился. Я так увлекся, что даже не заметил его возвращения.
– О нет... Простите, месье, я... – не найдя больше слов для оправдания, я просто опустил голову. Ложью я бы ещё больше расстроил его, а правда была вся на виду.
Я услышал его гулкие шаги, а после с испугом ощутил неожиданно стиснувшие меня объятия.
– В-Валентин?.. Вы... – я едва не охрип от удивления. Я думал, он будет кричать на меня, если не хуже, а вместо этого был обнят, как желаннейший из детей.
– Ты молодец, Лоран. Ты смог сыграть, – тихо, с улыбкой в голосе сказал он, – Более того, это было замечательно... – он отстранился, и, взяв меня за плечи, дружелюбно, легонько потряс. – Значит, ты не просто оправдывался, говоря, что не можешь играть на той скрипке.
– Да, – ответил я, глядя на него снизу вверх. – Ваша Амати другая, сэр. Она живая, а та скрипка... – я посмотрел на лежащий на диване инструмент, – ...мертвая.
– Она просто ещё не...объезжена, друг мой, – с мягкой улыбкой сказал Вольтер. – Я на своей Амати играю уже более двадцати лет. Это очень старый инструмент. Разумеется, она пропитана мной, моим духом и духом многих людей, что владели ей до меня. Эта же скрипка новая, вероятно, совсем недавно изготовленная. Дай ей шанс.
– Хорошо, – подумав, согласился я, – Но я уверен, месье, что дело не в этом.
Мои слова подтвердились. Сколько бы скрипок ни менял мне Валентин, я не смог извлечь ни на одной из них более-менее чистого звука. На музыкальном поприще моей страстью неизменно оставалась лишь одна-единственная скрипка – кремонская Амати.
Вольтер, видя эту мою склонность, иногда давал мне играть на ней, и, слушая, только качал головой. Он не мог понять того феномена, что лишь с его скрипкой в руках я превращался в талантливого начинающего музыканта, а на других инструментах был не ловчее медведя.
– Почему, Лоран? – однажды спросил он меня.
– Потому что я люблю её, – ответил я, – Также, как и её хозяина.
Вот и всё. Ответ был также прост, как и сложен. Я любил эту скрипку за её энергетику – ту неистовую, пылающую творческую ауру, что обычно излучал её огненноволосый владелец. Валентин у меня ассоциировался с музыкой и я любил его, а значит – любил и музыку. И так продолжалось на протяжении трёх лет.
Иногда из-за этого случалось так что всё перемешивалось: моя любовь к Валентину и страсть к музыке.
Порой, играя на Амати сочиненные им только для меня заветные композиции, ноктюрны или сонеты, которые навсегда так и остались в моих устах для всех творениями «неизвестного композитора», он мне казался таким упоительно завершённым, образно дополненным, что я – пятнадцатилетний, всё ещё с возмутительно-нимфеточной внешностью подросток, трогался со своего места и по-змеиному проскальзывал снизу в кольцо его рук, держащих скрипку и смычок, и покрывал поцелуями его шею, щёку и скулу, а после, чувствуя неизменно появляющуюся обаятельную улыбку, тонкие губы.
«Когда ты выучишься профессионально играть на скрипке, мы будем гастролировать и давать концерты в крупнейших залах мира, дитя моё...»
Но знал ли я, что даже это хрупкое, балансирующее на краю лезвия ножа счастье разобьётся вдребезги?
Я не замечал его скрытой подавленности и тревоги.
В один из дней Валентин куда-то отлучился рано утром. Я сквозь сон слышал, как он оделся и вышел из спальни. После я снова уснул, и проснулся лишь от прикосновения прохладных и влажных от дождя пальцев. На улице стоял конец сентября 1864 года.
– Проснись, дитя, – его прохладные, пахнущие осенью и холодными ливнями губы коснулись моих – сонных и расслабленных. – ...У меня для тебя подарок.
Открыв глаза, я обнаружил сидящего возле меня Валентина. В чёрном уличном плаще и касающейся плеч пылающей копной вьющихся волос, он был похож на ведьмака, красивого дьявола с азартным, почти мальчишеским взглядом. За окнами шуршал дождь. А мой персональный осенний призрак сидел рядом со мной.
– Подарок? – я сел на кровати, и, к нескрываемому удивлению Валентина, взял в руку часть его влажных волос и зарылся в них носом. Мне было любопытно, на что похож запах Вольтера в смешении с запахами осени. Результат оказался очень необычным, если не волнующим. Его описать невозможно. Можно было лишь наслаждаться этим странным сочетанием.
Наконец, перестав мучить своего маэстро, я оставил его шевелюру в покое и выжидательно устремил взгляд на его алебастровое лицо.
Он наклонился, и, подняв что-то громоздкое, что – завернутое в льняную ткань стояло у его ног, отдал мне.
Развернув её, я понял, что это скрипичный футляр. Обтянутый чёрной кожей. Такой же, какой был у самого Вольтера.
– Скрипка? – изумился я, – Вы же знаете, господин, это бесполезно...
– Ты слишком нетерпелив, – усмехнулся Валентин, – Ты даже ещё не посмотрел.
Я смущённо покраснел и отщёлкнул серебряные защёлки, а затем поднял крышку. И чуть не задохнулся.
Внутри лежала Амати. Та самая – моя и Валентина болезненная страсть, поющая почти человеческим голосом любовь. Одна-единственная, дитя почти трёх столетий... Но почему?
– Я...почему...я не могу её принять...это же...ваша, да, я в этом уверен – ваша скрипка! – я, зажав рот ладонью, посмотрел на скрипача. – И...что с её лаком?!
Скрипка из ореховой превратилась почти в алую. Запёкшаяся кровь. Цвет моих волос.
– Да, это цвет твоих локонов, – подтвердил вслух с лёгкой улыбкой Валентин., – Теперь она твоя.
Только сейчас я заметил, какой грустной была его улыбка.
– Зачем вы дарите мне её? Зачем вы отдаёте мне свою любовь? – отрывисто, почти требовательно спросил я. Внутри у меня что-то оборвалось. Мне было страшно. Но почему?! Почему меня объял такой ужас?
– Свою любовь я отдал тебе уже давно, Лоран, – он зарылся пальцами в волосы возле моего лица. – Но эту скрипку я отдаю тебе как подарок лишь наполовину. Скорее, я оставляю её тебе, как наследство. Пока она будет у меня, напоминая о тебе своим новым цветом, но, если... – он на секунду замолчал, – ...со мной что-нибудь случится, обещай, что возьмёшь её себе и не позволишь превратиться в щепки или пепел.
– Разумеется, месье, но... что с вами может случиться? – я чувствовал в груди отчаянную, необъяснимую боль. Но что я мог сделать тогда, не зная, что ему грозит, и как скоро приобретшая сходство со мной Амати перейдёт к своему человеческому прототипу...
– Я не знаю, Лоран, – всё с той же грустно-усталой улыбкой ответил он, закрывая крышку футляра и заворачивая его обратно в оливковый лён, словно хрупкого младенца. – Но лучше преемника, чем ты, мне не найти.
– Вы же лжёте, – тихо, почти слыша в голосе свою беспомощность, прошептал я, – Вы знаете, что с вами будет, но не хотите рассказать мне. – я метнул взгляд на льняной сверток. – А её я не хочу видеть! Не хочу, чтобы она когда-либо перешла ко мне, и вы знаете, почему! – я ощущал, что на глазах у меня выступили слёзы, но продолжал: – Расскажите мне! Я имею право знать!
– Я на самом деле не знаю, когда меня не станет, дитя моё, – тихо сказал Валентин, – Поэтому говорю тебе об этом наследии сейчас, потому что не знаю, в какой момент настигнет меня смерть.
– Что повлечет за собой смерть?
Он молчал, глядя на меня.
– Ответьте мне.
– Орден, – наконец сказал скрипач.
– Ч-что?! Почему?! – я смотрел на него, пытаясь справиться со с каждой секундой нарастающим отчаянием.
– Потому что они знают о моей любви к тебе. Кто-то видел нас тогда, в саду.
Я вспомнил, как две недели назад, в один из погожих солнечных вечеров сентября мы вышли в небольшой сад, расположенный на территории особняка Вольтер, где должно было состояться небольшое чаепитие на свежем воздухе, в компании прибывшей в гости сестры Валентина – Жюли и её мужа – Питера. Солнечные лучи играли в ветвях диких яблонь, заставляя их маленькие, похожие на крупные вишни плоды, рубиново мерцать в золотом свете. Я, движимый внезапным любопытством, протянул руку, сорвал один из этих плодов и надкусил – он оказался сладким, почти медовым на вкус.
Вдруг меня кто-то тронул за плечо, и, обернувшись, я увидел Валентина – такого же золотого, как и закатное солнце.
– Ва... – начал я, но он поднёс палец к своим губам в знак молчания.
– Тихо, – наклонившись, он глубоко поцеловал меня в губы, и сказал: – Вот так и совершилось грехопадение.
Я невольно рассмеялся, и, смутившись, швырнул в него надкусанным яблоком, которое он, поймав в ладонь, и усевшись под деревом на сухую желтеющую траву, уничтожил в один укус.
– Райские яблоки, – сказал он.
– Что? – я, отвлёкшийся на громкий смех Жюли, которая, повернувшись к нам спиной вместе со свои мужем созерцала закат, посмотрел на Валентина. В тёмно-изумрудном жилете, чёрных брюках и рубашке с расстёгнутым воротом и закатанными до локтя рукавами он выглядел совсем неаристократично, но возникшая при этом новая, романтично-задорная небрежность привела меня в восхищение.
– Эти яблоки называются Райскими, – он вздернул вверх палец, указывая на усыпающие ветки плоды. – Такие раньше росли в монастырях и нигде больше, но давно один мой знакомый монах помог мне достать семена...– он зашвырнул огрызок куда-то в горизонт и облокотился спиной о ствол дерева. – И теперь у меня есть свой райский сад.
– С ума сойти, я и не знал... – теперь я по-новому смотрел на эти деревья: стройные, с покачивающимися на ветру плодами и шелестящей листвой. – ...что живу в раю.
– Это так дивно, – хмыкнул Валентин, – Когда милая неопытность делает открытия. В этом прелесть детства, Лоран. Пожалуй, этот вечер я никогда не забуду.
И вот теперь, Валентину грозит смерть за ту невинную нежность – за тот поцелуй со вкусом запретного плода. Не ирония ли?
– Зачем... – мне хотелось плакать от отчаяния и я судорожно дышал, сдерживаясь. – Почему именно ты... Всего лишь поцелуй...
– О, ты ведь и сам знаешь, что любовные отношения не могут долго длиться на одних поцелуях... – Вольтер ласково и успокаивающе погладил меня по волосам, – А уж они это знают не понаслышке. Антихрист не может принадлежать никому, кроме Люцифера. А если появляется соперник, то его...
– Замолчи! – я закрыл лицо руками. – Не говори этого, прошу тебя... Что мне делать, когда тебя не станет? Я не переживу этого... если... ты умрёшь...
– Все когда-нибудь умирают, любимый мой... – Валентин нежно, но настойчиво отнял мои ладони от лица и поцеловал в губы, подбородок и щёку. – И я не исключение. Пока я жив – и я с тобой. И собираюсь любить тебя, ласкать тебя и целовать вопреки любым запретам всех этих сумасшедших ублюдков, поскольку хочу этого и знаю, что выбора они мне не оставят в любом случае. Забудь о бедах... – он шептал мне эти слова, осыпая моё продрогшее от переживаний тело ласками своих изящных, сухих рук и распрямляя мой искривлённый в судороге рот тёплыми, полными любви поцелуями. – Забудь о бедах, и подари мне рай своих объятий...
Спустя два дня его не стало.
Всё произошло внезапно, в один из вечеров, когда я и он в очередной раз занимались музыкой в его кабинете.
– Что это? – вдруг насторожившийся Валентин втянул носом воздух. Я тоже почувствовал это: запах дыма и отголосок жара. И тут же увидели первые признаки того, что пришло нам обоим в голову – проползающий в щель между дверью и полом клубящийся дым.
– Пожар! – Валентин подбежал к двери и дёрнул ее на себя. Из зала на него пахнуло обжигающим жаром и новыми удушающими дымовыми потоками, и он, отчаянно закашлявшись и заслоняя лицо руками, захлопнул её. – Быстрее, уложи инструменты в футляры! – крикнул он мне, а сам схватил стул и швырнул его в окно, разбивая стёкла вдребезги. Но кто знал, что этим он сделает только хуже?!
Я – уложивший свою скрипку и уже захлопывающий футляр с Амати – заметил, что он отпрянул от окна. В комнату, резво перебравшись через подоконник, забрался человек в белой маске. Следом за ним ещё один, ещё один, и ещё...
В итоге, помимо нас в постепенно наполняющемся дымом кабинете, оказалось пятеро людей в красных плащах. Не стоило гадать, кто они такие. Всё и так было более чем понятно.
