Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"
Автор книги: Kaede Kuroi
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)
– Нет, не надо. Думаю, я не смогу тогда расплатиться с ними по всем долгам. Как и ты, прося за меня. – он расплёл скрещённые на груди руки, и, взяв с кресла свою шляпу, вышел из комнаты.
Поездка до Парижа, как и в прошлый раз, заняла три дня, даже больше, из-за непогоды, разыгравшейся по дороге, и в итоге мы добрались до места за три дня до рождественского сочельника.
В отличие от южной Флоренции, в столице мировой моды повсюду лежал белый, уже по большей части притоптанный многочисленными каблуками снег. Казалось, Париж оделся в песцовую шубу, отчего выглядел куда более привлекательно, скрыв от человеческого взора все свои неблаговидные изъяны. Стоял средней жёсткости хрустящий, словно яблоко, морозец, однако нас он не тревожил, как часто бывает с приезжими из стран с более тёплым климатом людьми. Меня – потому что я жил в горах, где часто случаются ужасные заморозки; Эйдн и Парис долгое время проживали в Англии, где не столько досаждали морозы, сколько промозглость, что имеет обыкновение продирать до костей хуже любого сухого холода. Лоран же вообще жил в Париже до того дня, как я его встретил и увёз в Италию.
Ввиду Рождества все гостиницы на Монмартре были заняты, и мы, не мудрствуя лукаво, вновь сняли квартирки в уже привычном нам пансионате мадам Гальян на Иль-де-ля-Сите.
Одно время меня удивляло, что несмотря на то, что средств у моих наставников было более, чем достаточно, они не стремились жить в роскоши, ограничиваясь приличными, но непомпезными условиями жизни: вполне консервативным для утопающей в роскоши Францией жильём, не очень щеголеватой, но со вкусом скроенной одеждой и таким же социальным поведением: не пропадали вечерами и ночами на светских приёмах, лишь изредка и по необходимости, хотя почтовый ящик каждый вечер буквально ломился от заклеенных сургучом конвертов с приглашениями. Несчастный Пьетро едва успевал его вычистить, как тут же являлся почтальон с очередным посланием. В день своего первого пребывания в Париже я сказал Парису: «Не знал, что аристократов устраивают квартиры среднего класса».
«Он ожидал королевский люкс! Мы неправильные аристократы – привыкай!» – уходя, рассмеялся Эйдн, а Линтон, лукаво улыбнувшись, ответил: «А теперь проверим твоё знание философии, mien ami… «Наслаждение, роскошь – вот что вы называете счастьем, а я думаю, что ничего не желать – вот блаженство богов, и потому нуждаться лишь в небольшом – есть приближение к этому высшему счастью». Знаешь ли ты, кому принадлежат эти слова?»
«Сократу», – тут же ответил я, частично сознавая, зачем мне устроили этот маленький экзамен. Я обожал этого философа и его учение. Оно целиком и полностью соответствовало моей жизни все те годы, что я существую на этой Земле.
Именно в тот момент я и понял, почему Парис и Эйдн меня всегда так ослепляли собой, затмевая даже окружавшие их предметы и людей. Тому виной была даже не их внешняя привлекательность, о нет, хотя и она играла в том не последнюю роль. Причиной тому, бесспорно, являлась их ярко выраженная индивидуальность. Они не позволяли пёстрому блеску одежд, интерьеров, и прочей мишуры затмевать их самих и порабощать, как поработили многих состоятельных особ. «Тот наиболее богат, кто доволен малым, ибо такое довольство свидетельствует о богатстве натуры» – эту мысль я вывел для себя, анализируя их убеждения и образ жизни. Это было действенным способом непримиримого противостояния порокам, широко действующим в Свете. Богатые люди, не испорченные деньгами. В некотором роде это парадокс, который, впрочем, получает оплату в виде неприязни, непонимания или восхищения ими со стороны состоятельных аристократов, отстранённых от этой доктрины.
Теперь же я безо всякого удивления, но с несомненным удовольствием прошёл в ту же самую квартирку с зёлеными стенами, что и в первое своё пребывание во Франции. Здесь ничего не изменилось за два с половиной месяца, только вот где же мои возлюбленные часы истинно французского ампира? Жаль, если их разбил какой-нибудь криворукий постоялец, гостивший тут до сегодняшнего дня. Медленно и донельзя умиротворяюще падающий за тяжёлыми рамами окна пушистый снег. Приятная, серебристая полутьма номера... воистину, этот момент сохранится в моей памяти, став одним из наиболее любимых.
– Не покажется ли им странным, что мы живём в одном номере? – спросил Лоран, водружая свой чемодан и футляр со скрипкой на укрытый знакомой тигриной шкурой диван. Удивительно, что она до сих пор не вылезла, ведь вряд ли кто-нибудь устоит перед соблазном пощупать и погладить этот чудный мех.
– Не думаю, что они придали этому особое значение, – негромко ответил я, будучи не в силах оторвать взгляда от гипнотически кружащихся в воздухе снежинок. – А ты хочешь жить отдельно?
– Нет, я не против жить с тобой, Андре, но... – Лоран снял новый, все того же неповторимого чернильно-фиолетового цвета плащ, только сейчас подбитый держащимся на мелких пуговках мехом, и осторожно растёр замёрзшие руки.
– Что «но»? – поймав, я привлёк его к себе, согревая в ладонях холодные пальцы. При прикосновении к нему, Лоран как всегда слегка смутился и отвёл взгляд, в ответ медленно скользя ледяными перстами в тёплом плену моих кистей, разогревая суставы. Наверное, снова хочет попробовать начать играть, хотя в прошлый раз бросил через полчаса – плечо всё ещё болело и длительное напряжение мышц растравливало не восстановленные до конца нервные волокна. С того момента прошло две недели. Возможно, есть смысл попытаться снова.
– ...Боюсь, как бы нам не вышло это боком, – тихо сказал он. Каштановые волосы стянуты в хвост у шеи. Боже, мы как братья! Только я рядом с этим почти женственно утончённым существом кажусь грубым мужланом, несмотря на то, что раньше считал себя недостаточно мужественным. Или это Морель слишком много взял от своей матушки, не знаю. Если так, то она, должно быть, была необыкновенно красива.
– Сколько раз просить тебя – не убирай волос. Они тебе так идут, – с нежностью в голосе произнес я, освобождая эти до безобразия густые кудри от вышитой золотой нитью чёрной ленты, наблюдая, как они рассыпаются по изящным плечам, и, слегка колыхаясь, застывают у лица. – Не волнуйся о Парисе и Эйдне. Не думаю, что они осудят нас... – хотелось добавить «сами не лучше», но я сдержался. Честно говоря, я понятия не имел, как отреагировали бы наставники, если бы, скажем, застали меня и Лорана в одной постели. Сомнениям насчёт их максимум нейтрального принятия наших отношений подвергала реакция Париса, когда он впервые увидел Лорана в моём номере – в одной рубашке, взъерошенного и сонного. И это несмотря на то, что спал он на диване, а не в моей кровати.
– ...а твоё присутствие мне просто необходимо, – едва ощутимо поцеловав юношу в уголок губ, продолжил я, медленно и осторожно разминая его пальцы, касаясь кончиком носа и своим дыханием его лба, высоких скул и гладких щёк, – Я не засну без своей скрипки, без моего Амати... – Лоран рассмеялся, и я, хитро улыбаясь, отстранился от повеселевшего визави, напоследок поцеловав его в чёрную бровь.
А после он достал из футляра свою кремонскую певицу и заиграл.
На следующее утро, часов примерно в семь, в дверь номера постучали. Едва резлепив веки (мы не спали до середины ночи), и тихонько освободившись из объятий любовника, я встал, накинул халат и пошёл открывать.
За дверью стоял лакей в чёрном рабочем фраке и идеально причёсанными волосами неопределённого цвета – то ли русые, то ли ржавого оттенка.
Увидев мой заспанный вид, он виновато и будто извиняясь улыбнулся и протянул мне конверт.
– Что это? – спросил я, принимая послание.
– Это передал посыльный маркиза Дюбуа. – доложил он. – Приказано доставить лично в руки. Вашим спутникам предназначены такие же.
– Дюбуа? Кто это?... – пробормотал я, разглядывая конверт из плотной, но гладкой бумаги прекрасного качества. На сургуче был отпечатан заключённый в треугольник лев, обвитый терновником – личный герб Дюбуа.
– Вы не знаете Дюбуа?! – изумился он, но после, вспомнив видимо, что я не из этих мест, поспешил объяснить слегка наклонившись ко мне:
– Маркиз Ричард Дюбуа – заместитель театрального руководства Парижа и без пяти минут один из членов министерства при дворе Его Высочества. Письмо от него... это... категории А, – почти шёпотом произнес лакей и, развернувшись, удалился, оставив меня наедине с конвертом. Как только пропало ощущение присутствия этого типа, мой глаз едва заметно дернулся. Либо я так далёк от французского менталитета, либо данное послание действительно достойно того, чтобы окутывать его такой пафосной таинственностью.
Вернувшись в номер, я вскрыл конверт, на ходу разворачивая свёрнутый широкой гармошкой лист, пахнущий не то розами, не то магнолиями. Дурацкая манера – поливать бумагу одеколоном. Примерно так начинаются все малобюджетные бульварные романы – с получения надушенного розового письма с содержащимися в нём признаниями в высоких чувствах.
Я прошёл в комнату, где обнаружил приподнимающегося на локтях Лорана – видимо, только что проснувшегося.
– Андре?.. – сонно и ищуще промурлыкал он на своем французском, пытаясь поднять свинцовые веки.
– Я тут, – я сел на постель и поцеловал своего милого адепта в тёплые, ещё спящие губы. – Спи, любовь моя, еще рано.
За окном ещё только светало ввиду времени года – эдакая чуть светлая серость, которую нельзя назвать ни ночной темнотой, ни светом. Сумерки.
Развернув письмо, я, слегка морщась от ударившего мне в нос сладкого запаха, начал читать:
Уважаемый сеньор Романо,
Я, маркиз Ричард Эльбренхам Дюбуа, имею честь пригласить вас быть моим гостем на приёме ввиду наступления Рождества, что я устраиваю в своём поместье на Елисейских полях. С вашими наставниками я знаком, но наслышан о вас и не менее жажду пожать вашу руку, как ещё только расцветающему таланту в мире балетного искусства.
Если вы согласны присутствовать на моём стилизованном под восемнадцатый век балу, то будьте готовы сегодня к девяти часам вечера – к пансиону подъедет экипаж, который доставит вас прямиком к дому, дабы не причинять вам и вашим спутникам неудобств с поиском моего места проживания.
С надеждой на скорую встречу,
Маркиз Ричард Эльбренхам Дюбуа.
Дата, подпись. Что все это значило? Какой-то состоятельный знакомый Париса и Эйдна приглашает меня и, возможно, Лорана (кстати, а его-то приглашение где?), на один из тех надутых приемов, где гости весь вечер разговаривают о «чудесных gâteaux [1]» и распускают глупые сплетни относительно различных светских особ. Но, учитывая, что этот Ричард Дюбуа связан с французским двором и органами управления, скорее всего, отвертеться не удастся.
«Ладно, поговорю с Эйдном и Парисом на эту тему за завтраком», – решил я, ёжась от лёгкого утреннего холода и откладывая письмо подальше, чтобы оно своим странным синтетическим запахом не тревожило моё обоняние, а затем вновь забираясь под одеяло, поближе к вновь уснувшему Лорану, чье нежное тепло и едва уловимый аромат обещали сладкое забытьё ещё на несколько часов.
– Хм... Значит, сегодня... – протянул Эйдн, размеренно опустошая чашку с кофе и разглядывая своё приглашение. Все остальные письма, включая пригласительный Лорана он давно раздал хозяевам. Мы находились в холле пансионата, за одним из столиков, который, по счастью, располагался не в самой гуще посетителей, а уединённо стоял у окна, глядя в которое, я немного жалел о холодах и о том, что теперь из-за снега не видно зарослей дикого терновника с чудесными розами, в чьих неухоженных лепестках таилась своеобразная прелесть амазонки. Кофе в моей чашке был донельзя крепким, но только это, наверное, могло избавить меня от сонливости и хмурого настроения. Лоран, сидящий по правую руку от меня, выглядел не более бодро.
– Вы намерены пойти? – спросил я, проглатывая очередной зевок.
– А вы сами хотите присутствовать там, Андре? – внезапно поинтересовался Дегри. Кофе от неожиданности встал в горле легким комом, и я наклонил голову вниз, с трудом проглатывая его.
– А... ну... не знаю... – выдавил я.
– Андре-Андре... ну что ты мнёшься, Андре... Я задал тебе конкретный вопрос, – поморщился Эйдн.
– Нет, я бы не сказал, что мечтаю там побывать, – ответил я.
– А ты, Лоран? – обратился он к Морелю. Тот отрицательно покачал головой.
– Что ж, прекрасно! – весьма эффектно разведя кисти в стороны, провозгласил Эйдн, – Тогда идут все!
– Что?! – в полном изумлении я вытаращился на мэтра, – Мы же отказались!
– Я прекрасно слышал тебя, мой юный друг, – наклонил черноволосую голову Эйдн. – Именно потому что тебе и Лорану не хочется, мы туда пойдем.
– Но зачем? Какой смысл идти туда, куда не хочется? – казалось, волосы у меня на голове встали дыбом, безнадёжно разрушив порядок аккуратно уложенных и связанных в хвост волос. Моё ощетинивание нисколько не поколебало спокойствия и лёгкого ироничного настроя итальянца.
– О, смысл в этом огромный, дитя. Идти туда, куда не хочется и разговаривать с теми, кто тебе противен – значит обрести способность достойно переносить неприятные тебе вещи при необходимости.
– Снова экзамен... – простонал я, разом осушая всю чашку.
– Ты очень догадлив, друг мой, – тонко улыбнулся Эйдн. – И не только тебе проверка, но и Лорану. Думаю, ему тоже будет не лишним посмотреть, как ведут свою жизнь светские бездельники.
– Ну что ж... – пробормотал я, смиряясь с неизбежным.
– К тому же, тебе ничего не стоит просто переодеться в парадный фрак (но в данном случае, изысканный старомодный камзол) и время от времени делать комплименты, целуя напудренные ручки с зажатыми в них веерами, не так ли?
– Без сомнения, сэр, – отозвался я, думая, что это-то и будет сложнее всего. Никогда не умел ухаживать за женщинами. А если за юными девушками, так вообще конец света. Они так болтливы: произнося хлёсткие речи своими милыми звонкими голосками с видом Мнемозины [2], которая знает «всё, что было, всё, что есть, и всё, что будет», совершенно не осознают, что несут лишь кокетливые глупости. Слишком много слов, но слишком мало смысла. Я от этого засыпаю. Если же дама это замечает, то начинает кричать и бить нерадивого кавалера, то есть меня, веером, что крайне неприятно и одновременно вызывает дикий смех, который явился бы причиной для дальнейших истерик и побоев. Сумасшедший дом, похожий на курятник. Именно поэтому я бы предпочёл остаться на этот вечер с Лораном – немногословным, но нескучным Амати, а не глотать дым от сигар почтенных месье в курительной комнате.
– Что ж, прекрасно. Тогда я напишу маркизу, что мы будем на его приёме, – задорно поблёскивая чёрными, как сажа, глазами, заключил Эйдн.
Когда на улицы Парижа спустился вечер, я, завязывая галстук перед зеркалом, хмыкнул:
– Удивительно: как пёстро одевались люди в восемнадцатом столетии.
– Пёстрые вещи носили лишь те, у кого не было вкуса, – отозвался Лоран, застегивая маленькие золотистые пуговицы на бархатном жилете цвета индиго. – Все остальные одевались изысканно.
– Боже, Лоран, и откуда ты берёшь эти фразы? Это что – чья-то цитата?
– Нет, – пожал плечами он. – Лишь констатация общеисторического факта.
Мне только и осталось, что удивлённо покачать головой: из этих его «констатаций» можно было цитатник составлять. Скажет – словно золотом осыплет.
Спустя час в дверь постучал Парис и сказал, что пора выходить – экипаж уже подан и до начала приёма полчаса.
– Прекрасно, что ввиду Рождества магазины в Париже полны карнавальными и прочими костюмами. Предложение вернуться в прошлый век всегда так не вовремя... – промолвил Дегри, забираясь в обтянутый чёрной кожей экипаж. Парис усмехнулся, надевая на голову цилиндр: в честь бала его золотые волосы по традициям того времени были стянуты чёрной атласной лентой в хвост. Мне вот интересно: есть ли в этом мире костюм, который бы ему не пошёл?!
Было холодно и ветрено, и я поплотнее закутался в толстую накидку, хоть поднятая крыша повозки и защищала от большей части непогоды.
Пальцы Лорана.
Пользуясь многочисленными складками верхней одежды, он незаметно пробрался рукой под мой плащ и грел свои пальцы в моих ладонях. Вот рисковый. Однако, Парис и Эйдн, болтавшие о популярности подобных тематизированных приёмов во Франции, по-видимому, не заметили потайных манипуляций Мореля и взаимных переглядываний украдкой. Глупо же, но приятно, чёрт возьми!
Особняк Дюбуа оказался поразительно обширным. Больше, чем наша школа-палаццо во Флоренции раза в два. Низкие, но многочисленные ступеньки, ведущие ко входу в четырёхэтажный особняк из светлого камня, украшенный изысканной лепниной и колоннадами. Большой сад, располагающийся напротив входа со ступеньками фонтан, засыпанный снегом, в центре которого возвышалась статуя держащей на плече амфору нимфы по греческому образцу. Соблазнительно округлые бёдра, груди и икры. Длинные волны волос, лежащие на плечах и спине. Мне они почему-то представились рыжими. Чудесная женщина.
– Почти музей античности, – сказал я Дегри. Тот улыбнулся:
– Судя по тому, что я слышал об этом поместье, это – не самое удивительное, что здесь есть. Наслышан, что маркиз держит огромную оранжерею. Так сказать, «зимний сад».
– Надо же...– я направился вслед за остальными, попутно осматривая всё, что удавалось охватить глазу. Да, по-видимому, хозяин особняка не жил по принципам Сократа. В каждой детали его территории и внутреннего убранства дома чувствовалась дороговизна, едва ли не излишняя роскошь. Не сказать, что мне это очень уж нравилось. Скорее, ошеломляло – слишком уж было много этой материальной красоты.
У входа в зал стоял камердинер, объявляющий каждого входящего в комнату гостя.
Дамы и джентльмены, облаченные в пышные ослепительные платья и камзолы, пили вино, беседовали и танцевали под вальс, что исполнял оркестр в одной из обширных ниш, убранных с обеих сторон от входа тяжёлыми изысканными портьерами. Золотое сияние люстр с тысячами свечей. Шорох многочисленных юбок и камзолов. Запах воска, вина, духов дам и кавалеров, пудры с париков. А также непонятно откуда доносящийся визгливый лай собак.
– Боже... голова кружится... – пробормотал я, оглядывая эту, словно пропитанную духом золотого века картину.
– Ничего, привыкнешь, друг мой, – безапелляционно ответил Эйдн и тут же повернулся к подошедшей к нему девушке лет двадцати в шелковом платье цвета фуксии с тёмными волосами, сплошь усыпанными жемчугом и вставленным в высокую прическу небольшим страусиным пером чёрного цвета.
– О, месье Дегри, я была на премьере «Корсара» под вашим руководством. Это было потрясающе! Потанцуйте со мной, prions [3]!
– Для вас всё что угодно, миледи, – слегка поклонившись, сказал балетмейстер, и, подав руку, повёл партнершу в центр зала, где кружились танцующие пары, напоследок бросив на меня взгляд, словно говоря: «Вот так и надо. Развлекайся».
Едва удержавшись от фырканья, я вместе с Лораном прошёл немного дальше. Париса рядом с нами уже не было. Как никогда блистательный, в своём белом с серебром камзоле, голубом жилете и ослепительных перчатках из тончайшего шёлка и галстуке, он тут же привлёк всеобщее внимание и сразу несколько девиц (и далеко уже не девиц тоже), обступили его со всех сторон, мигом распределившись, на какой танец он поведёт каждую из них. Я, глядя на эту почти нешуточную битву, находился в тихом шоке и пришёл в себя только тогда, когда Лоран слегка дёрнул меня за рукав.
– Не стой с таким ошарашенным видом, – сказал он. – На тебя смотрят.
– Кто?
– Все. Веди себя как ни в чём не бывало.
– А ты откуда знаешь, как надо себя вести на светских приёмах такого масштаба?! Ты же тоже впервые в подобном месте! – шёпотом отрезал я.
– Да. Но, судя по всему, я приспосабливаюсь быстрее тебя, мой возлюбленный наставник, – хмыкнул Морель.
– Маленький хам... – прошипел я, но тут наш разговор прервал голос Дегри:
– А это, месье Дюбуа, мои ученики – Андре Романо и Лоран... – он осёкся, – А где Лоран? Я же только что видел его здесь, когда шёл к вам.
– А? – я огляделся. Лоран действительно куда-то пропал. – Должно быть, его утянули танцевать или тому подобное...
– Не беда, думаю, мы его ещё сегодня увидим, – махнул короткопалой рукой маркиз – низенький джентльмен с гусарскими усами, уже раскрасневшийся от выпитого вина, облачённый в лаймового цвета с золотом камзол и карамельного оттенка атласный жилет с белым галстуком. – Бог мой, Эйдн, вы что – подбираете их по внешности?! Самый блистательный квартет на моём небольшом балу! Но я, наконец, увидел банк, в который вы вкладываете своё мастерство. – он протянул мне руку:
– Безумно рад знакомству, месье Романо. Вы ещё милее, чем я себе представлял. Надеюсь, вскоре мы сможем лицезреть вас на сцене в главных ролях.
– Благодарю, вас. – наклонил голову я. – Потрясающий приём, маркиз. Ощущаю себя во времени, которое доводилось улавливать лишь на страницах книг.
– Неужели? – поднял густые брови вверх Дюбуа. Было видно, что он приятно удивлён. – О, я безумно рад, что мне удалось это! Развлекайтесь, господа! – и удалился, то и дело останавливаясь, чтобы поддержать разговор с той или иной компанией или парой.
– Итак, как успехи, друг мой? – поинтересовался Эйдн, пригубляя из бокала немного вина.
– Никаких, сеньор. Пока осваиваюсь, но всё ещё чувствую себя странно, – ответил я.
– И что же ты... – он обвел рукой гостей в зале, – ...находишь здесь странным?
– Много чего. Например, накрашенных, словно женщина, мужчин, – я вспомнил, как меня замутило, едва увидел это в первый раз. – На мой взгляд, это смотрится отвратительно. Даже театральный грим выглядит уместнее на мужчине, чем женская косметика.
– Ах, ты о юношах вроде вон того щёголя, что разговаривает с женой маркиза? – спросил премьер, кивая в сторону одной из групп, где собравшиеся дамы и кавалеры беседовали на какую-то увлекательную для них тему. Возле сидящей мадам лет пятидесяти в белом напудренном пышном парике и двумя французскими болонками в руках, стоял один из тех тошнотворных созданий: в коралловом камзоле из переливающейся парчи, с карамельными блестящими волосами, перевязанными чёрной лентой, припудренными и нарумяненными щёками и чуть затемнёнными тенями веками. На мадам косметики и то было меньше, чем на нем. Пухлые губы – и без того красные, однако, были естественного цвета. Склонившись, он что-то шептал ей на ухо. Дама млела и поглаживала своих тявкающих болонок. Так вот откуда этот лай...
– Именно, – ответил я, скривившись. – Это даже не красиво, я уже не говорю о том, что неприлично.
– Чем и показываешь лишний раз свою узколобость, любезный, – засмеялся Эйдн, толкнув меня локтем в плечо, – Для данного приёма это не то что нормально, но является проявлением высшего класса и осведомлённости о той эпохе. Да будет тебе известно, все юноши-модники того века так делали. Это считалось признаком аристократизма и изысканности.
– Это?! – с отвращением глядя на щёголя, возмутился я.
– Да, и не надо так явно демонстрировать свои эмоции, – усмехнулся Дегри, – Ведь они могут в любой момент посмотреть в нашу сторону.
– Прошу прощения, но на это невозможно не обращать внимания. Отвратительно, но в глаза бросается, – развел я руками. – Как урод, стоящий посреди улицы.
Эйдн едва не захлебнулся, услышав это.
– Ты безжалостен, – со смехом проронил он и, достав платок, вытер им рот. – Но не относись к этому так предвзято. Это мода, а она порой бывает неадекватной. Попробуй взглянуть на этого человека с другой стороны: на его молодость, несомненную красоту черт, изысканную одежду. Посмотри, как он ухожен. А волосы! Они блестят так же, как у Лорана или Париса.
– Не сравнивайте это с Лораном! – процедил я с неумолимой неприязнью. – Лоран красив от природы, и для яркости ему не нужны все эти изощрения.
– Я смотрю, вы нашли общий язык. Как продвигается его обучение музыке? – спросил премьер, скрещивая на груди руки, обтянутые чёрным с золотыми узорами бархатом.
– С каждым днём всё лучше. Сеньор Ринальди им доволен и говорит, что впервые составляет с кем-то столь породистый и поэтичный дуэт – Амати и Страдивари. Я стараюсь не вмешиваться в это, у музыкантов свои предметы восхищения...
– Да, вполне в духе Ринальди, – согласился черноволосый и замолчал, видя направляющихся к нам двух девушек.
– Потанцуйте со мной, месье, – сделав книксен, сказала мне одна из них – белокурая леди в лазурном пышном платье, чуть моложе меня, возможно, года на два.
– С удовольствием, мадмуазель, – я подал ей руку, увлекая в зал. Вторая досталась Дегри.
– Как вас зовут, месье? – спросила она.
– Андре.
– О, вы итальянец?
– Да.
– Мое имя Анжелика.
– Чудесное имя. В нём звучит слово «ангел»...
Спустя пять минут моей партнершей в кадрили стала та самая худощавая и подтянутая мадам, которую обхаживал краснощёкий щёголь. Вблизи она оказалась ещё старше, но в молодости, должно быть, была красавицей.
– Я видела вас, – с томной улыбкой произнесла она низким, грудным голосом. На щеке и возле губы красовались чёрные мушки, – Вы беседовали с месье Дегри и не сводили с меня глаз.
В этот момент мне стало жутко. Уж не думает ли она, что я ей интересуюсь?!
– Да, мадам. Вы крайне наблюдательны, – всё же взяв себя в руки, ответил я.
– И чем же я удостоилась такого явного интереса с вашей стороны? – с улыбкой поинтересовалась она, отстукивая каблучками в такт музыке.
– Я прошу прощения, если был бестактен, но... столь изысканная женщина не может не удержать на себе взгляд, – с трудом подбирая слова, сказал я. Видимо, эти затруднения были восприняты, как волнение и посему маркиза Дюбуа покраснела, как девочка.
– О, вы умеете делать комплименты... Как ваше имя, юноша?
– Андре Романо, мадам.
– Что-то я устала, Андре... Не хотите ли прогуляться немного?
– Но ведь на улице непогода, миледи.
– О, не волнуйтесь на этот счет. Мой муж может позволить себе лето в любое время года, – засмеялась она, и, поманив меня кружевным с жемчугом веером, направилась к выходу из зала. «Не объявляйте», сказала она камердинеру, который хотел было провозгласить об отходе хозяйки с праздника. Оказавшись в тишине коридора, она, ещё раз поманив меня, направилась в другой его конец, и, пройдя через несколько неосвещённых комнат, открыв одну из дверей, вывела меня наружу.
В нос мне ударил томный аромат магнолии и цитрусов. Мы находились в огромной оранжерее, стеклянные своды которой уходили высоко вверх и были сплошь залеплены снегом снаружи. Этот явный контраст лета и зимы приводил в изумление, казался почти волшебным. Настоящий летний сад с плодовыми деревьями, пышными розариями и кустарниками, даже небольшим зеленым лабиринтом в дальнем углу этого великолепия.
– Составьте мне компанию, месье Романо, – раскрыв веер, попросила она и я взял маркизу под руку.
Она много говорила, но больше кокетничала. Я чувствовал себя слегка неуютно: было ясно, что она пыталась меня соблазнить – эта зрелая женщина, которая мне чуть ли не в бабушки годится. Подбирая максимально учтивые и нейтральные ответы, я удерживал её на расстоянии, как только мог, но ясно было, что долго я не продержусь и либо меня захомутают против воли, либо дело закончится глобальной истерикой на тему того, что я несносный хам и грубая деревенщина.
– Вы любите Шекспира? – томно спросила она меня, обмахиваясь веером. – Он великолепно пишет о роковой любви.
– Неужели? – нарочито изумился я, – На мой взгляд, он один из тех творцов, которые как нельзя лучше передают в своих произведениях эстетику смерти, сомнений и ревности.
– Любви. Его «Ромео и Джульетта». «О, Ромео...»
– Отелло и Дездемона лучше тех двоих. Мавр так животрепещуще придушил её в конце...
– О, вам так же не чужда тема любви до гроба! У нас с вами так много общего, Андре.
– Конечно, мадам.
– Юноша, вы меня бессовестно очаровываете... – вдруг она вскрикнула, споткнувшись о камешек в траве. От неожиданности я поймал её, но тут же пожалел об этом.
– ...а ведь я вам в бабушки гожусь... – с придыханием прошептала она, приближая лицо, чтобы поцеловать меня.
– Прошу меня простить, – быстро сказал я, резко выпрямляясь и ставя её на ноги, – но я должен идти. Спасибо за прогулку, мадам. Увлёкся нашей беседой и совсем забыл об одном важном деле... – не договорив, я быстрым шагом вышел из оранжереи и поспешно вернулся в зал, мгновенно затерявшись среди гостей. Боже, что это за кошмар сейчас был?! Невероятно – меня пыталась совратить бабушка!
Хотелось смеяться до слёз, до боли в животе, но я, вытащив платок, промокнул глаза и, улыбаясь, как дурак, неспешно заскользил в толпе, разыскивая знакомые лица: вот Парис – обворожительный и сияющий, танцует с какой-то весьма прелестной женщиной лет тридцати; Эйдн стоит в компании беседующих о политике джентльменов. Только Лорана по-прежнему не видно. Где же он?
Надеясь отыскать взглядом роскошную красноватую шевелюру, я продолжал свой дрейф в море гостей. Только бы снова случайно не встретиться с маркизой – тогда, думаю, мне не избежать повторного захвата.
Не найдя Лорана в зале, я выскользнул из гостевой комнаты, шепнув камердинеру, чтобы меня не объявляли, и углубился в недра особняка.
Повсюду было красное дерево, резьба и картины в тяжёлых рамах. Большинство комнат было
исполнено в императорском стиле, некоторые, что поскромнее, в стиле Адама [4]. Пышное восточное убранство в отдельных помещениях приносило дух Персии и Сиама, а античные кушетки и амфоры с оливковыми ветвями в них напоминали о святилищах Афины Паллады, благоухающих ладаном и ароматными маслами. Лишь пройдясь по этому дому, у меня сложилось впечатление, что я побывал в кругосветном путешествии. Наконец, тёмные и освещённые экзотические комнаты закончились и, поднявшись на второй этаж по большой и широкой лестнице с витыми периллами, я вновь окунулся в царственность комнат французского Ампира, в коих тишина словно звенела, отражаясь от витых позолоченных кресел и диванов, рам на огромных зеркалах и паркетных половицах с лежащими на них обессинскими коврами. Да это просто интерьерный музей!
Так я бродил по необъятным аппартаментам Дюбуа, пока не уловил краем уха какой-то звук. Прислушиваясь, я зашагал дальше по коридору – источник шума был где-то впереди.
Толкнув наугад дверь – из-за которой по моим подсчётам доносились звуки, я окаменел, чувствуя, что внутри всё холодеет.
Посреди великолепия императорской обстановки, на одном из обитых алым бархатом диванов со множеством парчовых подушек, занимались любовью двое. От этого дуэта меня чуть не стошнило и словно ударило поддых: с одной стороны от боли, с другой – от отвращения.
