Текст книги "Скрипка для дьявола (СИ)"

Автор книги: Kaede Kuroi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 49 страниц)

– Вы пришли убить меня, но зачем подожгли мой дом?! – крикнул Валентин, чьё лицо буквально горело – больше от ярости, чем от страха. – Где, по-вашему теперь будет жить этот мальчик?!

– О, не волнуйся, Вольтер. Мы препроводим его Высочество в новые апартаменты... – с издевкой протянул один из убийц и сделал шаг в мою сторону: – Пойдёмте со мной, господин.

– Лоран, беги! – быстро сказал Валентин. Я, прижимая к груди футляр с Амати, сорвался с места, краем глаза видя, что скрипач преградил дорогу тому человеку. Завязалась потасовка. Двое из непрошенных гостей бросились ко мне, но, чудом увернувшись и оставив у одного из них кусок манжетного кружева в руке, я попытался прорваться к окну. Однако, мне вновь закрыли путь. Один из сатанистов вытащил кинжал из складок плаща, и попытался вонзить его в моё тело, но я поймал оружие за рукоятку, а кто-то из убийц крикнул: «Не убивать мальчишку!»

Тот от неожиданности дал слабину и я вырвал кинжал у него из рук, вслед за чем бросился прочь. Перед моими глазами мелькали алые пятна плащей и в ушах звенели крики. Я увёртывался от пытающихся меня схватить дьяволопоклонников, пока не угодил в две сильные руки, и, не глядя, со всей силы вонзил нож в грудь нападающего. А спустя мгновение понял, какую ошибку совершил. И умер на месте, умер в тот момент, когда увидел в нескольких сантиметрах от себя приоткрывшийся рот Валентина, сквозь влажно блестящие зубы которого проступили первые капли крови. Я...

«Он убил его! Изменник мёртв!» – услышал я крик одного из членов ордена.

– Беги, беги...– тихо прохрипел он, отчаянно зашатавшись и согнувшись пополам от боли. – Беги... глупец...

Я не смог ничего выдавить в ответ. Я просто не мог. У меня не было на это времени. У меня не было для этого слов. У меня не хватало для этого дыхания.

Господи, сейчас, когда рассказываю об этом, мне хочется, как и тогда, возопить: «Ну почему?!». Почему даже в его смерти у меня не нашлось для этого человека, который любил меня как никто другой даже единственного ласкового слова. Почему у меня не было возможности утешить его и попросить прощения в этот страшный для него час?! Почему я не мог разделить с ним его боль и ужас?!

Но, к сожалению, в жизни так не бывает. Жизнь – это радость и боль в одном флаконе. Это духи с подмешанным в них ядом. Это горящая в пламени бабочка. Это разбитые часы с просыпанным песком, что раскололись лишь от одной песчинки. Жизнь, разбившаяся от одного, ставшего явным поцелуя. Разрушающая любовь. Да, именно это я и приносил всем, кого имел несчастье полюбить. Я убивал их собой, своими руками. Юродивое создание Творца, перевернувшее Его великую философию с ног на голову. Убивающая любовь. Как гротескно... и как печально.

Тогда мне удалось сбежать. Я сделал это лишь потому что обещал Валентину сохранить Амати в неприкосновенности. Но не будь её, то остался бы там, с ним, до последних минут его угасающей жизни. Меня разрывало на части от осознания, что его больше нет, что это Я убил его. Я ненавидел себя и готов был пытать себя, принять самую мучительную из смертей. Не мог вынести той мысли, что его кровь на моих руках, что я стал убийцей своей собственной любви. Никогда мое существо так не желало смерти, как в те минуты.

Меня не нашли – удалось скрыться в кварталах бедняков, где было полно разрушения и развалин. Мне было все равно, что со мной случится и я, прячась от преследователей, шёл даже в испанские кварталы, закрытые на карантин, где ещё оставались вспышки чумы и толпами бегали зараженные крысы. Я пробыл там всю ночь, но, по великому чуду, не заразился.

«Ты бережёшь меня от чумы, так почему не сберёг от горя?!» – мысленно взывал я к неведомому Властелину этого мира, глотая слёзы. «Почему позволил умереть Валентину, а мне – его убить?!»

Но ответа, как и следовало ожидать, я не дождался. Холодные небеса оставались всё такими же стылыми и изредка моросили дождём, который, впрочем, не мог затушить горящего особняка и уж тем более не мог вернуть мне Валентина.

После этого на меня накатила чёрная апатия, и я, прижав к себе завернутый в лён футляр, просто пошёл куда глаза глядят. Без мыслей. Без чувств. Понятия не имею, сколько времени прошло, но из этого безликого чистилища собственного сознания меня вырвал изумлённый крик: – «Лоран!!!»

Подняв голову, я тупо уставился на Николя – моего старшего брата. Сам того не заметив, я вернулся туда, куда рано или поздно возвращаются все. Я вернулся домой.

В тот вечер я ничего не мог рассказать ему внятно, но из моего плача и всхлипов, он – безграмотный идиот, понял лишь одно: что у меня был любовник по имени Валентин и что какие-то типы из странной организации охотятся теперь за мной, покончив с моим, как он выразился с презрительной гримасой, «дружком».

Либо я был неимоверно глуп, либо же проклят от рождения, потому что поддержки у брата, на которую так надеялось моё совершенно дезориентированное в те моменты существо, не нашёл. Знай я, что моё пребывание в родительском доме обернётся ещё одной пыткой, обошёл бы в тот роковой вечер маленькую лачугу, где валялись на кроватях в пьяном забытьи мои уже почти конченные родители, стороной.

Николя уже было почти двадцать пять, он работал дубильщиком кож в одном из закутков Парижа, в тех кварталах, где всегда жутко воняет рыбой и отбросами. Получал сущие гроши за адски тяжёлый труд, и, судя по всему, поторял судьбу матери и отца: часто уходил в запои, отчего выглядел кошмарно: свалявшиеся грязные волосы, грубая жирная кожа, опухшие веки с красными от лопающихся капилляров белками глаз.

Неудивительно что я – даже не евший два дня и проведший дни и ночи в сырых и грязных, зачумлённых кварталах, казался ему сущим «цветочком», как он меня назвал.

Я снова стал жить вместе с братом, отвергая его, как я уже понимал, грязные приставания и тошнотворную мне любовь. В один прекрасный день мне всё это надоело и я, взяв Амати, собрался уйти, но пьяный на тот момент Николя не позволил мне.

Едва не разбив скрипку в футляре, он схватил меня и привязал мои руки грубой бечевкой к деревянному столбу, подпирающему потолок, чтобы он не обрушился вовнутрь. Насилуя меня в ту ночь, он дал мне понять сквозь пьяный угар грязных пошлостей, что больше мне сбежать от него не удастся и что я был рожден для него, а значит, с ним и останусь. Он говорил причиняющие мне жуткую, намного превышающую физическую боль слова о Валентине, о том, что он должен был сдохнуть, что он бы на месте этих типов, что его прикончили, не убивал бы его так легко, а расчленял бы его тело по кусочкам. Он говорил мне столько ужасных, совершенно кошмарных вещей... я уже не помню их все досконально. И так продолжалось почти год. За это время я уже превратился из изысканного, опрятного юноши в прежнего и даже ещё большего оборванца, каким был до того, как попал к Валентину.

В один из вечеров мне всё же удалось сбежать, когда в очередной раз этот ублюдок захотел меня и отвязал от кровати, на которой я почти всё время спал, ибо не мог даже встать и походить по дому из-за плена веревок. Удивительно, но в тот вечер я как раз планировал убийство брата – сумел припрятать в складках одежды тот самый кинжал, что остался у меня еще со дня пожара, но был отнят Николя. Своих родителей я давно уже прикончил, вернее, это сделал Монстр. В комнатах стоял запах разложения, но мой впавший в беспросветное пьяное безумие брат этого словно не замечал. Мне было уже плевать на всё. Было плевать, что я мог стать ещё и братоубийцей – лишь бы обрести свободу, исчезнув из этого ада.

У нас завязалась борьба, в ходе которой я смог вырваться, и, едва успев схватить футляр с Амати, выбежать из дома. Футляр был слишком тяжёлым и громоздким, и мне пришлось, скрепя сердце, на бегу открыть его, вынуть скрипку и смычок, кинуть оболочку в грязь, а драгоценный инструмент спрятать под одеждой, чтобы никому не пришло в голову отнять его у меня.

Я прятался до тех пор, пока не вышел к ярко освещённым территориям, где ты, Андре, меня и нашёл.

Тогда, после того отвратительного мира, что меня окружал, ты мне показался необыкновенно чистым и невинным, в красном бархатном плаще с ниспадающими на плечи каштановыми блестящими кудрями, будто ангел с мандолиной из картины Бугро «Песнь Ангелов». Я совершенно не понимал твоего языка, но знал, что ты хочешь мне помочь и сильно испугался, когда появился мой брат и напал на тебя. По сравнению с ним ты выглядел хрупким, словно Давид рядом с Голиафом, и – как и тот молодой пастух – смог победить великана, лишь бросив в него жалкий камень.

На этих словах Лоран глубоко вздохнул, и продолжил чуть охрипшим, уставшим после долгого монолога голосом:

– Ты стал моим вторым чудом вместе с Валентином, ты смог завоевать моё доверие, даже после того, как я сам почти уверовал в то, что ненавижу род человеческий и больше не поверю ни одной живой душе. Вы очень похожи с Валентином – в вас горит потрясающей теплоты огонь. Священный огонь, который даёт способность искренне и невообразимо, как-то совершенно по-особенному любить. Соприкоснувшись с твоей любовью, моя захлебнувшаяся в грязи и крови душа словно очистилась... – он еще раз глубоко вздохнул, словно задыхаясь. В его больших, ставших совсем детскими глазах, блестели слёзы.

– Значит, они – члены ордена, до сих пор пытаются поймать тебя? – спросил я, ободряюще легонько сжав в своих пальцах его руку и думая о том человеке, сообщение о годовщине смерти которого я однажды прочитал в парижской газете в своё первое путешествие во Францию. Тот погибший музыкант и был Валентином Вольтером.

– Я не хочу лгать тебе, – ответил Лоран. – Я и сам пытаюсь понять истинное положение дел. Они словно бы и не ищут меня специально, но одновременно, если я попадаюсь им на глаза, они пытаются схватить меня. Словно... им стало лень гоняться за мной. Словно... они имеют что-то, что могут показать мне и я тут же вернусь к ним, как послушный щенок. Но я не знаю, что это... – он замолчал: печальный, словно потерявшая тело душа. Я, испытывая дикую любовь и сострадание одновременно, привлёк Мореля в свои объятия: мне хотелось стать этим телом, этой утешительно-надежной материальной оболочкой, на которую его неуверенный дух мог опереться. Я вновь увидел его в новом свете. Уже не таким неуязвимым как раньше, но вместе с тем куда более волевым и сильным. Сущим ребёнком, нежным цветком, умудрившимся остаться в живых под бурями и грозами.

– Скажи мне, Лоран, будет ли это слишком жестокой просьбой, если я попрошу тебя ответить мне... – сказал я, поддавшись секундному порыву. – ...Если бы Валентин остался жив и попросил бы тебя вернуться к нему, ты бы сделал это? – я наблюдал, как постепенно, словно жёлтое пятно на загорающейся бумаге, проявляется на залитом слезами белом личике Мореля изумлённо-испуганное выражение. А после там появляется пустота.

– Да... – ответил он, и, не успел я почувствовать это смертельное, болезненное отчаяние, как он продолжил, – Да, ты был прав – это слишком жестокий вопрос...

[1] Констебль – низшая должность в правоохранительных органах англоязычных стран. Как правило, детектив.

[2] Лоран в контексте употребляет легенду из Священного Писания об апостоле Фоме (Фома Неверующий), который поверил в воскрешение Иисуса из мёртвых, только лишь вложив палец в его рану.

Комментарий к Скрипка для дьявола. Иллюстрация: http://i12.beon.ru/63/40/2064063/61/102434061/0.jpeg https://pp.vk.me/c629508/v629508515/1e5de/Ul63q5kOb4s.jpg

====== Яд Джульетты. ======

Чуть позже, сжимая уснувшего, измученного волнениями Амати в объятиях, я услышал в коридоре быстрые шаги и четкий стук в дверь.

Осторожно переложив Лорана на диванные подушки, я пошел открывать и несказанно обрадовался, увидев Эйдна и Париса. Только вот они меня, по всей видимости, были не настолько счастливы лицезреть. Оглянувшись на спящего Мореля, я поднес палец к губам в знак молчания и потеснил их в коридор, закрыв за собой дверь номера. По их лицам я все понял:

– Полагаю, вы ждете от меня объяснений? – спросил я, готовясь к худшему и скользя взглядом по побледневшим ликам и встревоженно-требовательному выражению глаз.

– Именно, – глухо ответил Эйдн. Вид у него был странно болезненный, словно ему нездоровилось. Или всему виной рефлекс от освещенных масляными лампами зеленых стен пансиона? Я догадывался, что ему либо все рассказали в ордене, либо...показали.

– Мы хотим знать, кто такой или что такое Лоран, – сказал Парис, как я краем глаза успел заметить, обнимая одной рукой Дегри за талию под полами просторного черного плаща. Потаенная нежность или помощь в сохранении равновесия? – ... И ты расскажешь нам все.

Мой весьма пространный рассказ, который я начал с приходом в номер своих наставников, продлился до самого утра. Я рассказывал им обо всем, отбросив все сомнения и опасения быть непонятым: о своей встрече с Лораном, о том, как полюбил его, о нашей борьбе с Монстром, о том, что поведал мне мой Амати всего несколько часов назад...

Умолчал я лишь о том, что произошло между мной и Парисом в тот вечер, когда я нашел Мореля. Разрушать согласие между Линтоном и Эйдном в мои намерения не входило.

Когда же я, договорив последнее слово, замолчал, за окном уже медленно всходило солнце.

Эйдн и Парис, сидя на диване напротив меня, безмолвно смотрели каждый в свою точку: англичанин – мне в лицо, Дегри – куда-то в пол. Это молчание давило на уши и в воспаленном, уставшем разуме начинала биться отчаянная мысль: «Это бесполезно! Ты сделал только хуже! Они ни за что не смогут помочь тебе, более того – они захотят избавиться от угрозы! Они сдадут Лорана ордену!»

И вот, когда я уже хотел спросить у них хоть что-нибудь, лишь бы прервать гнетущую тишину, Эйдн промолвил:

– Значит, Лорана приследуют искалечившие его психику фанатики?

– Да, – отозвался я, – И я понятия не имею, как мне разорвать эти связи. Допустим, от ордена мы как-нибудь сбежим, но я не знаю, как восстановить его раздробленную душу. Из-за нее он берет на себя страшные грехи, которые после обрушиваются на его очнувшуюся светлую сторону сильнейшим чувством вины. Я не могу видеть, как он страдает. Возможно, втроем у нас будет больше шансов понять, что с ним сделали и как восстановить его сущность.

– А если мы не станем тебе помогать, что ты будешь делать, Андре? – вдруг спросил Эйдн. Моя рука дрогнула от неожиданности. – Что если нам не нужны лишние проблемы?

– Тогда я уйду и заберу с собой Лорана, – ответил я невольно похолодевшим тоном, – Я многим вам обязан и не посмею подвергать вас опасности. Но его я не оставлю.

– Ты глупец, – промолвил Дегри.

– Пускай.

– Безрассудный мальчишка и безумец, поставивший на кон единственную свою драгоценную жизнь ради увлечения сломанным многими ублюдками цветком...

– Да.

– ...Готовый покинуть насиженное место, полное достатка и радужных перспектив из-за ангела-убийцы...

– Да. – в какой раз уже ответил я, чувствуя себя с каждой репликой все глупее.

– Мы поможем тебе.

– Что?! – мне показалось, что я ослышался. Неужели... да нет, правда же?! – Вы хотите сказать, что...

– Наша флорентийская частная школа существует совсем недолго – всего шесть лет и имеет своих представителей, государственные резиденции и пункты почти по всему городу. То, что ты видел – лишь наш дом и небольшая частная студия...– сказал Парис, сосредоточенно и серьезно глядя на меня, – ...Но, несмотря на это, каждый год к нам поступают сотни прошений о принятии на обучение. Из сотни в год мы выбираем лишь одно, или же вообще ни одного, если на наш взгляд в человеке нет таланта к данной сфере искусства, которой мы занимаемся. Но ты, Андре, а также Лоран не просто учитесь в одном из филиалов нашей организации...– он слегка приподнял кверху светлую бровь, отчего его ангельское лицо приобрело многозначительное выражение, – ...но являетесь одними из тех немногих, которые имеют место быть протеже лично создателей данной образовательной системы – а именно моими и Эйдна. А это о чем-то, да говорит. Таких, как ты и Лоран – единицы. Так неужели ты думаешь, Андре, что мы допустим, чтобы такие многообещающие кадры безвозвратно канули в Лету? – я слушал его и не мог сдержать улыбки. Несмотря на внешнюю расчетливость и официальность его слов, интуитивно я явственно слышал за его речами: «Мы рискнем и поможем тебе и Лорану, потому что должны это сделать. Просто потому что мы люди. Просто по причине того, что мы любим вас». Это было так странно, так всеобъемлюще, так...по-человечески. Так, как не поступило бы нынешнее, здравомыслящее до примитивизма циничное дитя детей первых отца и матери на Земле.

– Спасибо...– только и смог благодарно выдохнуть я. К чему слова и дифирамбы, когда все и так уже понятно, и иллюзии об одиночестве сломаны. Ты не один, и ты бесконечно рад этому, но праздничные тосты в честь милосердия и благородства произносить рано, так как не зарыт еще гроб с последних похорон и запах разложения вкупе с сосновым ароматом досок неизменно напоминает о том, что оттягивать нельзя, иначе гнилой запах и трупные ядовитые пары сделают тебя себе подобным. Нужно разобраться с возникшей проблемой, пока она тебя не убила.

– Мы вылечим Лорана, я обещаю тебе, Андре, – сказал Эйдн, тускло блестя в рассветных лучах обсидиановыми глазами, – Но сперва нужно избавиться от приследования орденом.

– Но как? – я в бессилии развел руками. В голову мне не приходило ничего путного, кроме как: «Бежать».

– А вот тут надо подумать...– почесав гладкий подбородок, Эйдн закинул длинные ноги на диван, и, не обращая внимания на досадливый взгляд побеспокоенного Париса, погрузился в размышления, задумчиво скользя вглядом по комнате, словно выискивая что-то. Так прошло не менее получаса, и я уже начинал клевать носом, когда мужчина внезапно вскочил с дивана и быстро направился куда-то в угол гостиной.

– Э...Эйдн, вы куда?! – я с непритворным удивлением наблюдал, как он подходит к книжному шкафу, украшенному искусной резьбой, и, открывая тонкую застекленную дверцу, достает с полки книгу в темной обложке.

– Эйдн...– негромко позвал Парис.

– «Пред сном откупори бутылку эту.

Когда ты выпьешь весь раствор до дна, Тебя скует внезапный холод. В жилах Должна остановиться будет кровь. Ты обомрешь. В тебе не выдаст жизни Ничто: ни слабый вздох, ни след тепла. Со щек сойдет румянец.Точно ставни, Захлопнутся вглухую веки глаз. Конечности, лишившись управленья, Закоченеют, как у мертвецов. В полуумершем этом состоянье Ты будешь полных сорок два часа И после них очнешься освеженной...» – негромко процитировал итальянец, глядя на обложку книги, где золотыми буквами было тиснено: «У. Шекспир».

– «Ромео и Джульетта»? Ничего не понимаю...– меня пробрало раздражение – должно быть, сказывалась бессонная ночь и усталость, – Месье Дегри, сейчас не время декламировать Шекспира, нам нужно найти выход...

– Это и есть выход, глупец ты этакий! – процедил Эйдн, возвращая книгу на полку.

– Что вы имеете ввиду? – едва удерживаясь от вспышки, прорычал я, – Вы предлагаете убить Лорана?!

– Замолчи, Андре! – внезапно одернул меня Парис, а затем перевел взгляд на Эйдна, – Ты предлагаешь инсценировать его смерть? Чтобы члены ордена решили, что он мертв и прекратили поиски?

– Именно, mon ami, именно, – усмехнувшись, подтвердил Дегри. – Ты как всегда крайне догадлив. И будет еще лучше, если мы сумеем втянуть в это дело одного из членов того проклятого ордена. Для пущей надежности.

– Это еще зачем? – нахмурился Линтон. Черноволосый улыбнулся и постучал согнутым пальцем по лбу:

– Думай, Парис, думай. Мы найдем такого человека, войдем к нему в доверие и подстроим так, чтобы он стал связан якобы со смертью Лорана. И тогда, когда малыш «выживет», мы поставим перед ним условие: либо он говорит всем и каждому, что Лоран умер и отцепляет от нас слежку, либо же его репутации – столько значимой репутации, чуть ли не весомей в окружающем нас обществе, чем сама его жизнь, придет конец и все и каждый узнают об этом маленьком грешке. Тогда поднимется знатная шумиха. Шантаж, конечно, не есть хорошо и свято, но такой ход нередко выручал меня из трудных ситуаций в прошлом. Тем более, если речь идет о самозащите...

– Как всегда мыслишь наполеоновскими масштабами... – проворчал англичанин, – Это, конечно, прекрасный план – почти идеальный, но где ты найдешь такого человека?!

Эйдн перестал кружить по комнате и лукаво, тонко улыбнулся. Эта его заманчиво-плутоватая улыбочка говорила о том, что кандидат на казнь уже найден и даже заложен фундамент плана, как завлечь его на эшафот:

– Все куда проще, чем вы думаете, господа, – он подошел к окну – судя по выражению лица явно что-то продумывая на ходу, взял с подоконника одну из шелковых белых перчаток и поднес ее к носу. Заметив, что Парис слегка покраснел, я понял, что это те самые перчатки, которые он надевал на костюмированный бал...

– Маркиз Дюбуа?! – воскликнул я, озаренный внезапной догадкой. Эйдн кивнул и вернул перчатку на место.

– Как ты знаешь, он состоит в числе этой змеиной семьи и сам по себе не является человеком глубокой прозорливости и острого ума. Он всего лишь дворянин, унаследовавший огромное состояние и высокий титул, воспитанный в верхах общества. Думаю, вокруг пальца обвести его будет не так сложно. Более того: от него будет требоваться лишь дезинформирование своих соратников и абсолютное бездействие во всех остальных планах. Я бы даже преступлением это не назвал. Сказка.

– Да, но это еще подстроить надо и убедить его в этом, – сказал я, – И как вы собираетесь инсценировать смерть Лорана?

– Вот это нужно еще тщательно обдумать, поскольку дело касается непосредственно здоровья и жизни Лорана. А пока нам нужно хорошенько выспаться. Я совсем ничего не соображаю. В ближайшее время, думаю, нам опасаться нечего. Я надеюсь на это.

В последующие два дня я, Парис и Эйдн ломали голову над тем, как подстроить прелюдную гибель моего Амати. Уйма идей, начиная от нападения бандитов до падения с лошади оказывались несущественными. Самого Лорана было решено не посвящать в наши планы до поры до времени. Также я не говорил своему милому протеже о том, что Монстр советовал нам оставить его здесь и уехать. Это могло бы спровоцировать побег Мореля в неизвестном направлении. Порой благое намерение избавить тех, кто тебе дорог от опасности, создает еще большие проблемы и потому я молчал, словно могила, наблюдая, как юный француз постепенно приходит в себя и берет в руки скрипку. Все то время, что он играл, я – дабы не мешать, выскальзывал из номера и вместе со своими наставниками прогуливался по Парижу, обсуждая наболевшую уже, но необходимую тему нашей будущей аферы.

– Учитывая, что в «Ромео и Джульетте» существенную роль играет флакон, – говорил Парис, – То в реальности такого произойти не может. Нигде не купишь такого яда, который бы давал видимость смерти, тем неменее сохраняя человеку жизнь. Это невозможно.

– Возможно, ты и прав, – ответил Эйдн, – Но попытаться все же стоит. Нужно...– внезапно он замер, вперившись расширенными глазами куда-то в толпу снующих по площади среди падающего снега в этот полуденный прогулочный час парижан.

Парис, вслед за ним, посмотрел туда же и я, проследив направление его взгляда, обнаружил, что объектом пристального внимания моих учителей стал находившийся в пяти шагах от нашей компании джентльмен в темно-зеленом, почти черном плаще, который расплачивался с торговщицей сухофруктами за коробочку с сушеной клюквой – красноголовой, словно вино, гостьей с далекого севера. Да и сам господин был цвета бордо – в его темных волосах, в тени цилиндра таился этот приятный, каштаново-винный или коньячный отлив, особенно ярко выраженный в обрамляющих алебастровый овал лица острых прядях.

С вежливой, но приятной улыбкой попрощавшись с хозяйкой лавчонки, он повернулся, и, пряча коробочку во внутренний карман, зашагал нам навстречу.

– Уолтер, – прошептал Парис, наблюдая, как находящийся в двух шагах джентльмен поднимает голову и в изумлении останавливается.

Он не сильно изменился за семь лет – только изрядно возмужал, из хрупкого, тонкого юноши превратившись в довольно высокого, статного мужчину изящного телосложения. Раньше нежные, черты лица заострились, придавая лику Холлуэла поистине английский шарм с живительным оттенком некоторой хищности. Похож на кота, как и раньше. Только уже не котенок.

Алебастровая кожа. Большие, безумно яркие глаза колдовского изумруда с желтоватым отливом. Зеркало глубин его темной, но многогранной души. Сухие от мороза, утонченных очертаний губы. Все это казалось галлюцинацией, дурным сном.

– П-Парис? Мистер Ли?!! – он ошарашенно переводил взгляд с одного на другого, на секунду задержавшись на Андре, но, не зная его, снова соскользнул на знакомые лица. – Что...это...

– Здравствуй, Уолтер. Безумно рад тебя видеть, – поприветствовал его Эйдн, разряжая атмосферу. Тот опомнился, поспешил обменяться рукопожатием с итальянцем и тоже самое повторил с Парисом, чуть дольше задержав взгляд на его лице. Никто не обратил на это внимания, поскольку многие по обыкновению не просто задерживали взгляд, но и застывали на пару минут, завороженные совершенной гармонией его черт.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Линтон со странным, лихорадочным блеском в глазах. Мне на мгновение показалось, что он сейчас заключит Уолтера в объятия, но этого, конечно же, не произошло. Впервые я наблюдал, чтобы Парис был так рад кого-то видеть. Мы зашли в одно из уютных бульварных кафе на чашку кофе.

– Я здесь по работе. По делу о мошенничестве одного из лондонских чиновников, – пояснил англичанин, садясь за один из многоместных столиков и снимая с головы цилиндр, снег на котором тут же начал таять в душном тепле помещения. У него оказалась довольно пышная, жесткая шевелюра со слегка небрежно торчащими в разные стороны волосами, что, на мой привыкший к классике взгляд, казалось скорее модернистским, чем неряшливым.

– Так ты занят в полиции? – удивился светловолосый. Уолтер покачал головой:

– Нет. Я адвокат семьи этого толстосума. И суд состоится в Париже, поскольку истец – француз и, разумеется, не намерен отправляться в Лондон только ради судебного заседания, – он слегка закатил глаза и я понял, что ему смертельно надоела если не его работа, то текущее дело.

– Так ты адвокат...– протянул Линтон, – Что ж, очень сейчас популярная профессия, наряду с предпринимательством... Хотя я тебя всегда представлял во второй роли.

– Этим я и собираюсь заняться чуть позже – возродить дело моего отца, – качнул головой Холлуэл.

– Это прекрасная идея, Уолтер, – улыбнулся Парис.

Я, наблюдая за ними, даже подавился кофе и поспешил прижать к губам салфетку: эти двое с одной стороны казались просто старыми знакомыми, может быть, друзьями, но с другой – между ними как будто пробегала едва заметная, словно костровая искра. Интересно, Эйдн чувствует это?

Вероятно, я своим кашлем выдернул британца из его транса и он поспешил представить меня старому знакомому:

– Познакомься, Уолтер – это Андре Романо, учащийся нашей балетной школы и мой протеже. Андре: Уолтер Холлуэл – мой и Эйдна давний друг и знакомый из Лондона, теперь еще и адвокат.

– Очень приятно, – я обменялся с англичанином рукопожатием. Что мне понравилось и очень удивило – так это ощущение его ладоней: руки Уолтера оказались поразительно гладкими, с тонкой и нежной, почти женской кожей. В сочетании с легкой хищностью взгляда и сформировавшимися чертами молодого мужчины, этот аспект был очень контрастен и вызывал легкое подсознательное изумление.

Мы проговорили еще час и я узнал, что этому парню Холлуэлу двадцать восемь и он окончил Оксфордский университет с отличием по специальности юриста и экономиста, при том, что никогда не учился в школе.

В который раз уже задаю себе вопрос: неужели все знакомые и друзья этой блистательно-ненормальной парочки такие неординарные?! Что ж, каков ты сам, таковы и твои друзья.

После мне с Эйдном пришлось покинуть их, потому что довольно исключительная (и, по моему подозрению, нелегальная) лавочка с различными медикаментами и ядами работала всего лишь до двух часов дня, а нужно было еще добираться до нее добрых полтора часа. Поэтому мы встали и попросили разрешения откланяться. Дегри выразил надежду позже подробнее узнать нюансы жизненного пути Уолтера.

Парис сказал, что они еще немного побудут в кафе, а после отправятся в пансион мадам Гальян, где и будут ждать его и моего возвращения, ведь мы же ненадолго?..

– О нет, это не займет больше двух часов, – заверил их Эйдн и вместе со мной вышел на засыпанную снегом Иль-де-ля-Сите...

– И каким ты находишь Париж? – поинтересовался Линтон, когда он и Холлуэл вышли из кафе на острый морозец, мигом проникший ледяными иглами в ноздри и направились к видневшемуся неподалеку пансиону.

– Каким? – Уолтер огляделся, – Сейчас – прекрасным, а в остальные сезоны – настоящей помойкой. По-сравнению с Лондоном, – добавил он.

– В этом вы с Эйдном сошлись во мнениях, – фыркнул Парис, – Похоже, только меня и Андре все устраивает. – они зашли в пансион и поднялись по лестнице на третий этаж.

– А вы здесь, к слову, какими судьбами? – спросил тот.

– У нас недавно были гастроли, – пояснил Линтон, подходя к квартире и отпирая ключом дверь, – Но Лорану – протеже Андре... нездоровится. Эйдн и Андре сейчас как раз уехали искать лекарство.

– Протеже – вот как это теперь называется...– ухмыльнулся Уолтер, проходя в номер и снимая шляпу.

– Что ты имеешь ввиду? – Парис снял цилиндр и отороченный на воротнике мехом плащ. Уолтер последовал его примеру: под накидкой у него оказались однотонные, черные, скроенные по фигуре сюртук и жилет с атласными манжетами на рукавах и карманах, а также серебряными пуговицами. На шее повязан шелковый изумрудный платок. На фоне Париса, облаченного в кобальтово-синий, камзолообразный костюм, он смотрелся необычайно лаконично и строго. Будь этот черный комплект из твида – завершеннее англосаксонского образа не придумаешь.

– Андре – твой протеже. А ты был протеже Эйдна, если не ошибаюсь...

– Не говори глупостей. Между мной и Андре ничего нет. Мы слишком разные, – ответил Линтон, наполняя пару бокалов шотландским виски и пригубляя из своего несколько глотков, опускаясь на широкий, обитый кожей подлокотник кресла Уолтера. – Боюсь, после тебя и Эйдна меня уже сложно чем или кем-либо удивить. А Андре еще наивный мальчишка. Который, впрочем, наконец-то начинает взрослеть.

– Ты всего на пять лет старше его, а уже нос задираешь, – пожал плечами Холлуэл, опустошая стакан и слегка поморщившись.