Текст книги "Дневник библиотекаря Хильдегарт"

Автор книги: hildegart

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 93 страниц)

2007/01/12

Первого января, часа в три пополудни, я вышла на улицу и поняла, что, в общем-то, сделала это напрасно.

Ибо улицы не было. Не было ни вчерашнего белого снега, ни вчерашнего белого света. Мрак и отчаяние спустились на тусклый, раскисший от чёрной оттепели мир.

Под ногами у меня был грязный и дьявольски скользкий лёд. Поверх льда была грязная ледяная вода. Поверх воды была жирная сочная грязь с фрагментами чьей-то шерсти и какашек. А над всем этим висел плачущий свинцовей сумрак, на фоне которого очень эффектно смотрелись ободранные брейгелевские деревья.

Чёрные фонари качались над чёрными, мёртвыми витринами магазинов. А из подворотен опасливо выглядывали опухшие от вчерашнего, косоватые тёмные рожи.

И я поняла, что, в принципе, так не бывает. Что я, скорее всего, в чистилище. Эта мысль меня приободрила и вселила в сердце некоторую уверенность в завтрашнем дне. Поскальзываясь и проваливаясь по колено в весело хлюпающую жижу, я пошла вперёд, сама не зная куда.

– Гей, дивчина! – бодро окликнул меня бомж в островерхом, расшитом звёздами колпаке и с лицом Николая Васильевича Гоголя. – В карты с нами будешь играть?

– О! – обрадовалась я. – Это я.. да. Значит, если я хоть раз выиграю, то что мне будет?

– Ничего, – честно ответил Гоголь.

– Э.э, – запротестовала я, – так нечестно!

– Так мы ж тебе не сказали, что с тобой будет, если ты проиграешь, – резонно заметил Гоголь.

– А если я того… откажусь?

– Поздно, милая, – по-бабьи жалостливо сказал Гоголь. – Ты уже согласилась.

И, взмахнув рукавом рваной кофты, он создал в воздухе карточный ряд, повисший передо мной, как на плохо подсвеченном мониторе с испорченной трубкой.

– Это что же? – удивилась я. – Это же пасьянс «Паук».

– Паук, паук, – захихикал Гоголь. – Давай. Может, хоть раз сойдётся.

– Э-э-э, – сказала я, пытаясь выиграть время. – А мышка где?

– Господи, паука тебе мало, мышку тебе ещё подавай, – вздохнул Гоголь, который теперь был уже вылитый Гофман, а не Гоголь. – Ну, хорошо. Вот тебе мышка.

– Так это же кошка, – слабо запротестовала я.

– Не кошка, а кот, – обиделся Гофман. – И вообще – хватит тут капризничать. Не у себя в читальном зале. Начинаем игру!

– Позвольте! – заорала я, тщетно шаря руками в воздухе в попытке ухватить за хвост мелкого чёрного кота с синяком под зелёным глазом. – Я так не могу! Он же только что, на моих глазах, сожрал короля! Как я буду играть без короля? Не сложится же ничего!

– А ты попробуй, попробуй! – веселился Гофман, подпрыгивая в глубокой ледяной луже. – Может быть, как раз очень даже сложится. Без короля оно того.. в иных случаях даже ещё лучше. До поры до времени, конечно.

В ужасе я оглянулась на Гофмана, который теперь по всему был вылитый Робеспьер, только непривычно весёлый и возбуждённый, потом собралась с силами и перекрестила мерцающий в воздухе пасьянс «Паук».

Карты тотчас обратились в стаю жирных разноцветных ворон, которые расселись на брейгелевских ветках и замерли в картинных позах. Кот с подбитым глазом подумал немного, поплевал на передние лапы и тоже полез к ним на дерево.

– Послушайте, – спросила я у Робеспьера, который теперь выглядел как дворник, – а зачем в Москве столько дворников, если они всё равно ничего не убирают?

– Как зачем, слушай? – ответил он с плохо подделанным среднеазиатским акцентом и поправил на себе пламенно-оранжевый комбинезон, не запятнанный ни единым грязным пятном. – Для красоты. Зачем же ещё?

Он подмигнул мне, и я поняла, что я всё-таки в чистилище. А где же ещё?

2007/01/14 О зоопарке

Честно говоря, я не люблю зоопарки. Можно даже сказать, что очень не люблю. Но людям помладше меня, которых изредка оставляют на моё попечение, до этого нет никакого дела. И в любой выходной день, невзирая на наши с погодой слабые протесты, мы собираемся и едем в зоопарк.

Со временем у меня там завелись-таки некоторые знакомства, поскольку зоопарк, как и любое неприятное место, всегда бывает полон ярких, незаурядных личностей. Так, мне довелось там узнать:

– пожилого тукана, который при виде фотоаппарата или видеокамеры тотчас подлетает поближе, раздувается от радостного чванства и начинает поворачиваться то левым, то правым профилем, широко улыбаясь в объектив

– молодого павлина, который любит распустить хвост при большом скоплении народа, а затем повернуться к народу спиной и начать с непристойными воплями хлопать себя крыльями по заднице

– старого, очень старого белоголового орлана, который часто подходит вплотную к решётке, широко раскрывает крылья, чтобы они стали похожи на плащ оперного злодея, очень медленно и очень торжественно кланяется публике и замирает в станиславской паузе, со склонённой лысой головой и распущенными крыльями. За версту видно, что это трагик старой школы. Теперь таких уже почти не осталось. Кстати, подношений от почитателей он принципиально не берёт

– юную шимпанзе, обожающую прикладывать к плечу тряпку, забытую уборщицей, и взглядом спрашивать у зевак: братцы, ну как мне этот цвет? брать, что ли? или присмотреть что-нибудь поярче? – шимпанзе постарше, обожающую хвастаться своим способным не по годам ребёнком

И многих, многих других. Там можно встретить мужика, пробегающего мимо вольеров с отчаянным криком: «Кто-нибудь видел здесь муравьеда? Девушка! Вы не видели, где муравьед?» Сколько мы ни приходим, каждый раз встречаем этого мужика. Судя по всему, он уже много лет гоняется за муравьедом, но пока так и не преуспел. Там можно прочитать на дверях роскошного стеклянного обезьянника: ВХОД К СЕБЕ. Там можно увидеть человека лет трёх, который сидит неподвижно на корточках перед вольерой, а по ту сторону вольеры неподвижно сидит на корточках заяц, и оба смотрят друг на друга и беседуют о чём-то без слов, а другие люди и другие зайцы осторожно обходят их, чтобы не мешать. Там можно услышать возмущённый бас: «Смотри, чего написано! Сванидзе эту лису опекает! А у лисы, интересно, спросили: хочет она, чтобы её Сванидзе опекал или нет? Издевательство какое-то над животными!» Там можно увидеть толпу грязноватых весёлых лам, собравшихся у сетки вольера с открытыми ртами, и подталкивающих друг друга боками, и подмигивающих друг другу, и спрашивающих друг у друга с ехидным любопытством: ну, кого нам сегодня будут показывать? Там можно унюхать невыносимый, густо-навозный запах, обернуться и увидеть, что это кто-то рядом с тобой ест горячий чебурек. Много чего можно испытать и понять, смирившись с неизбежностью этой экскурсии. А народ, который тебя сюда привёл, будет с гоготом бегать от клетки к клетке, и пытаться всучить тысяча первую булку винторогому козлу, созерцающему эту булку с благодушной брезгливостью, и кататься на жутких каруселях, от одного вида которых кидает в дрожь, и вымазываться по уши неизменной, как мир, сахарной ватой и длинными, длинными конфетами, раскрашенными, как сине-зелёные зебры.

2007/01/18 Моя подруга

– Представляешь, иду домой, а у подъезда стоит незнакомый мужик какой-то… Может, сосед… только я его раньше никогда не видела. Я подхожу, а он смотрит на меня и улыбается… знаешь, так обалденно улыбается, что у меня даже в носу защекотало. Понимаешь, так как-то так зазывно, открыто и вместе с тем без всякой двусмысленности… хорошо так! А потом вгляделся в меня попристальней и улыбку очень быстро погасил. Знаешь, с такой скоростью, как будто её корова языком с лица слизнула. Мне так было горько, я тебе передать не могу! Нет, думаю, с этой рожей моей надо что-то делать окончательно и бесповоротно… невозможно так больше. Гляжу – а этот тип вдруг опять улыбнулся. И опять улыбка пропала, так же резко. И ещё раз. И ещё. Тогда я только догадалась: блин, да это же нервный тик у него!

****

– Я тут недавно одну вещь поняла. Где-то бывают параллельные миры. А наш мир – перпендикулярный. В смысле, Россия. И внутри, и снаружи – сплошной перпендикуляр!

– Чему перпендикулярный? Европе?

– И ей тоже. И вообще. Всему. Полный перпендикуляр. Это я вчера вечером шла пешком по улице Партизанской. Там это как-то особенно ярко чувствуется.

****

– А ещё я одну вещь поняла, тоже грустную. В прошлой жизни я была костылями. Да-да. Это я точно поняла. Пока нужда есть, меня все любят, берегут… из рук, можно сказать, не выпускают. А стоит только ноге срастись – отбрасывают к чёрту без сожаления и даже потом не вспоминают о моём существовании! Точно тебе говорю, в прошлой жизни так всё и было. И в этой жизни со мной точно так же обращаются. Потому что карма такая – никуда не денешься. Думала я так думала.. расстроилась ужасно, прямо до слёз. А потом подумала: а почему обязательно костыли? Может, не костыли, а палочка… Ну, палочка такая.. тросточка для ходьбы. Из красного дерева, с инкрустациями, с медным набалдашником.. и, знаешь, с такой гладкой-гладкой отполированной ручкой, за которую очень удобно браться. И вся резная… ну, там кисти виноградные, фавны, козлы всякие.. красота, в общем. Представила я себе эту палочку хорошенько и думаю: ну, нет, такую вещь никто так вот, за здорово живёшь, на помойку не выбросит – это же антиквариат, авторская работа… уникальная вещь, одним словом! Кто ж такую выбросит? Подумала я так и успокоилась. Хорошо всё-таки, когда умеешь в себе разбираться – очень полезная духовная практика, я тебе точно говорю.

****

– Представь себе, мой ребёнок получил второе место на школьном конкурсе чтецов. Пушкина читал. Учительница говорит: молодец, один из всех правильно прочёл и паузы все, где нужно, сделал. Все ведь как читают? «Глушь и снег навстречу мне». Без паузы. А он один – правильно: «Глушь и снег. Навстречу мне только вёрсты полосаты попадаются одне». Ну, я обрадовалась, конечно. А потом думаю: а почему, интересно, все читают без этой самой паузы? И поняла, что когда её не делаешь, получается и неуютнее, и страшнее, и понятнее как-то. Как будто бедный Пушкин скачет во весь опор на этих своих почтовых, а лошадям страшно, они оскальзываются, храпят, а навстречу им метель жуткая и темнота. Такая вот непроглядная, вся кипящая снегом глушь… как бы и мёртвая и живая одновременно. И снег колючий – и в морду, и за шубу, за воротник…

– В морду – кому? Пушкину или лошадям?

– Да всем, он же не разбирает… Жутко, правда? Глушь и снег навстречу мне… Хотя как у Пушкина, с паузой – тоже ничего.

2007/01/19 Кое-что об отношениях с высшими силами

Из разговора с церковной певчей

– У нас отец Василий есть такой… Ему восемьдесят шесть лет, а он после службы ещё идёт, дрова для бабок соседских рубит. Очень такой… колоритный типаж. Он с Богом обращается, как старый камердинер с любимым барином – с такой, знаешь ли, снисходительной почтительностью. Когда пожалуется по-стариковски, а когда и выговор за что-нибудь сделает, не постесняется… Ужасно бывает занятно. Вот – смотрели мы вместе «Остров». Отец Василий за весь фильм ни слова не проронил, только бороду жевал и улыбался чему-то. А потом, как фильм кончился, встал и пошёл на кухню чайник ставить. Мы смотрим, – он по пути в горницу зашёл, перекрестился на икону и говорит: «Ну, что, Господи? Тебе, небось, понравилось? Ну, не зна-аю, не знаю… что тут может нравится. Мне вот – так ничуточки». И пошёл себе на кухню.

***

Из подслушанного на улице

– И когда эта погода проклятая изменится? Ну, хоть бы капельку снежку… хоть бы чу-уточку..

– Да ладно тебе! Опять начнётся гололёд – не пройти, не проехать. Пусть уж лучше так. По крайней мере, тепло.

– Вот! Вот из-за таких, как ты, у нас зима и не начинается!

***

Из разговора с подругой

– Сейчас выставка в Третьяковке – эскизы Александра Иванова к «Явлению Мессии»… Я эту картину, кстати, с детства люблю. Это было моё первое потрясение от живописи: мне года четыре, ну, может, пять, меня заводят в грома-аднейший зал, а там, от пола до потолка – что-то огромное, яркое.. народ какой-то толчётся, верблюды, лошади… речка. А знаешь, что меня больше всего поразило? Пятка одного мужика. Я как раз такого роста была, что только до пятки этой доставала и только её и могла разглядеть как следует. И меня совершенно потрясло, что она была живая. Просто абсолютно живая, настоящая… жутко хотелось её пощекотать, чтобы мужик обернулся. Но это всё ладно, я же не о том. Я вспомнила, как где-то слышала, как Иванов вёз свою картину из Италии в Россию на корабле. И, пока плыли, начался жуткий шторм, просто кошмарный… И вот Иванов сидел возле ящика со своей картиной, дрожал, отплёвывался и говорил: Господи! Ты уж, пожалуйста, это прекрати! А то ведь, неровён час, вместе потонем. И что ты думаешь? Подействовало! Не потонули.

2007/01/21 Моя подруга

***

– У меня ребёнок теперь мучается дилеммой, не знает, что ему делать… С тех пор, как мы с ним в лифте застряли, он в лифте ездить боится. А пешком на двенадцатый этаж ему в лом. Ну, это и понятно, с таким-то портфелем огроменным. Вот он и стоит по полчаса перед лифтом с кислой рожей, пока не решится на одно из двух. Недавно говорит мне: «Мам, как ты думаешь, на другой планете мы тоже будем жить в общих домах, с лифтами, или у каждого будет свой, маленький домик без лифта? Я говорю: а ты что, на другую планету собрался, что ли? А он посмотрел так удивлённо и – как о само собой разумеющемся: но не век же мы будем тут торчать! Я подумала-подумала.. а ведь и правда, между прочим!

***

– Ой, кстати же о лифтах! Это правда какой-то мистический вид транспорта, я уже давно замечаю. Помнишь, мне снился сон про лифт-ресторан? Так вот, на днях мне ещё хлеще приснилось.. и тоже про лифт. Приснилось, что Васис в очередной раз удрал в подвал, к бабам своим ободранным, на гулянку… и я слышу его мяуканье блудливое где-то совсем близко, под полом, и спускаюсь за ним на лифте вниз. Ловлю его за шкирку, залезаю в лифт и вижу, что панель там какая-то не такая… интересная такая панель. Куча кнопок, все разноцветные, некоторые с буквами латинскими.. совершенно непонятно, куда нажимать. И я нажимаю почему-то на серую… наверное, потому, что она самая красивая… вся такая перламутровая и светится, как жемчуг. И лифт начинает подниматься, подниматься… а потом так аккуратно, без усилий, пробивает крышу и уходит вверх по диагонали. И мы с Васисом летим мимо каких-то белых стен с плющом, башен каких-то навороченных, балконов с цветами… И на одном из балконов я вижу: стоит Миронов. В смысле – Андрей Миронов, актёр. Стоит и ржёт чего-то. И я думаю: так. Это Миронов. Но он умер. Значит, и я умерла. А на работу не позвонила, что не приду. Кошмар – меня же уволят!

***

– С этим «уволят-не уволят» я скоро окончательно свихнусь. Представляешь, вчера на работе весь день только и делала, что боялась, что меня уволят. Весь рабочий день больше ничем не занималась. Только сидела, тупо глядела в комп и представляла себе, как меня увольняют. Вот скажи, ты бы уволила такого сотрудника? Я бы – сразу вышвырнула, не задумываясь… И ещё бы морду напоследок набила. Нет, морду нельзя, за это под суд… Но уволила бы – обязательно!

***

– Знаешь, я уже разучилась получать от чего-либо эстетическое удовольствие. Нет, правда. Особенно от книг. Когда написано не так, как мне нравится, я злюсь, потому что мне не нравится. А когда написано хорошо, я злюсь от зависти – почему не я это написала. Ведь могла бы, теоретически-то… если бы умела. Так вот… вместо удовольствия получается одна злость. Нет, всё-таки надо попробовать заняться сочинительством. Тогда хотя бы от плохих книжек будет радость.. буду сидеть, потирать ручки и думать: ну, уж я-то, во всяком случае, лучше пишу, чем этот кретин. И как только такое печатают? Ага-а-а…его-то печатают, а меня-то нет! Тьфу, блин! Опять никакой радости.

***

– Вчера пришла за ребёнком в школу, а он бежит ко мне, такой радостный, и кричит на весь этаж: «Мама! Зря ты меня вчера била пеналом по голове! Я, оказывается, всё положил в портфель, что велели!» А в коридоре две учительницы стояли – его классная и ещё одна, из параллельного. Ты не представляешь, какие у них стали лица. Я вся так и похолодела. Думаю: всё, сейчас позвонят в какие-нибудь социальные службы и отберут у меня ребёнка на фиг. Поди, доказывай потом, что пенал был кожаный и совершенно пустой, и стукнула я его за дело, и не за дело даже, а в шутку… Нет, вот в Америке меня бы точно взяли в оборот, без разговоров. А здесь – ничего, всё-таки обошлось.

2007/01/21 Вавилонская библиотека

Наши иноземцы

Маленький толстый сириец в буфете (явно припоминая подходящую к случаю фразу из учебника РКИ):

– Мне нужно один чай, который можно пить!

Буфетчица (испуганно):

– А у нас такого нет!

***

– Я вчера был в главной русской библиотеке. И там в меня плюнули.

– Не может быть?!?

– Да, да. Плюнули в мои потребности. Не стали слушать, что я хочу – совсем! Да. Я был очень печален, да. И очень возмутителен.

***

– Я хотел переводить этот текст, но он не хочет переходить, нет. Много длинных слов. И они ничего не значат. Я смотрел в словарь – совсем не значат, ничего, нигде. Надо помогать, а кто может? Никто. Я спрашивал, но никто. У всех свой бизнес.

2007/01/26

Свою собаку я нашла в Сети. Разглядев получше свой улов, я почувствовала себя, как рыбак, вытянувший вместо золотой рыбки бутылку с запечатанным джинном, от которого в любом случае не следует ожидать ничего хорошего.

– Привет, – хмуро сказала Собака, раскачиваясь в сети, как в гамаке, и как бы невзначай демонстрируя в приветственной ухмылке крепкие белые клыки. – Стало быть, здесь я и буду жить? Нет, ну, в общем, неплохо, хотя, откровенно говоря, это не совсем то, что я себе представляла.

– Я тоже представляла тебя по-другому, – призналась я.

– Я знаю, – ещё шире ухмыляясь, сказала Собака. – Все себе представляют другое. Так уж устроен мир, тут ничего не поделаешь.

Она была права. Закидывая сеть, я думала о болонке с игривой курносой мордой, завешенной золотистыми ангельскими кудрями. Я воображала, как вытяну её вместе с розовым бантом, розовой фарфоровой мисочкой и розовой подушкой, входящими в комплект, и заранее вздыхала от томительной нежности.

– Ну, что? – сказала Собака, выбираясь из Сети и сверкая яркими, налитыми кровью белками на угольно-чёрном лице. – Раз уж так сложилось, давай того… приноравливаться друг к другу. Это ничего, что я злая?

– Э-э-э, – сказала я, икнула и закашлялась. – В общем-то, ничего, конечно…

– Вот и ладушки, – сказала Собака и прошлась по кухне, открывая профессиональным жестом дверцы шкафчиков и буфетов, за которыми могло случиться Печенье. – Ты, я вижу, тоже ничего себе. Дрессировки, конечно, не хватает, но это на первых порах у всех так. Ладно, не огорчайся, я тобой займусь. Потом ещё спасибо скажешь.

– Интересно, – слабо возроптала я, – за что это я буду тебе говорить спасибо?

– Ну, как же, – хмыкнула собака. – Я научу тебя радоваться жирной московской грязи, ветру и утреннему сумраку. Я научу тебя песне «Как отвратительно в России по утрам». Я научу тебя говорить с подчинёнными низким голосом с тяжёлыми стальными нотами внутри. Ты вообще у меня будешь, как стальная пружина, – всегда собранная и готовая распрямиться с воплем: «Назад! Убью!!!» Тебя все начнут понимать и уважать, вот увидишь. И, наконец, я съем всё Печенье в доме и уничтожу много других Лишних Вещей, и ты поймёшь, что нельзя засорять свой внешний и внутренний мир всякой ерундой, мешающей тебе сосредоточиться на главном.

– На чём – главном? – с почтительным вздохом спросила я.

– На мне, – сказала Собака и отправилась в коридор объедать обои.

А вечером мне позвонил друг и рассказал, как в тёмной подворотне на него напала золотистая болонка и зверски изодрала ему штаны.

2007/01/28 дети

Король Дроздобород

Вчера я вспомнила о том, как пару лет назад мы сидели с Виткой на ковре перед выключенным телевизором и читали сказку про Короля Дроздоборода. Вернее, я читала вслух, а Витка слушала, щурясь на торшер и рассеянно колупая ногтем наполовину отодранную подошву тапочка. На самом деле Витка уже умела читать, но из предосторожности скрывала это даже от родителей. На подлокотнике рассохшегося дореволюционного кресла сидела кошка Аглая, тоже щурилась на торшер и тоже слушала. В отличие от Витки, она читать не умела, но много лет подряд спала на томах из Собрания сочинений Достоевского, отчего к старости у неё развились подозрительность и меланхолия.

– Принцесса – дура, – убеждённо сказала Витка, дослушав сказку и оторвав, наконец, подошву от тапочка. – Я бы на её месте ни за что. Вот ни за какие деньги… ни за дворцы, ни за платья – ни за что.

– Что именно? – слегка удивилась я.

– Не вышла бы за этого короля дурацкого, вот что.

– Почему так?

– Потому что он – зар-раза! – бабушкиным голосом сказала Витка и фыркнула, как Аглая. Аглая покосилась на неё и тоже фыркнула. – Он над ней сперва издевался, издевался, а потом – здрасьте, пожалуйста, так уж и быть, моя дорогая, я на тебе поженюсь, если будешь себя вести хорошо. Поду-умаешь! Да очень нужно мне! Я бы повернулась и ушла. И ещё раз бы повернулась и фигу бы ему показала. Вот.

Кстати, все ли помнят, что там произошло, в этой сказке? Спесивая принцесса посмеялась над одним из незадачливых своих женихов и, как ребёнок, дразнила его Королём Дроздобородом. Гордый жених обиделся, полез в бутылку и уехал, не попрощавшись. Строгий принцессин отец, у которого были на этого жениха виды, рассердился и в гневе поклялся выдать дочь за первого встречного нищего. И выдал-таки, несмотря на её запоздалое раскаяние и слёзы. И она жила с нищим в его убогой хижине в лесу, училась стряпать, прясть и топить печь, терпела голод, нужду и насмешки от своих бывших подданных и поклонников. А потом, конечно, оказалось, что её нищий – никакой не нищий, а тот самый Король Дроздобород, ради неё сбривший свою клювоподобную дурацкую бороду и оттого неузнаваемо изменившийся к лучшему. И что он нарочно подверг принцессу всем этим испытаниям, чтобы смягчить её сердце и отучить смеяться над ближними.

– Ты считаешь, что король несправедливо с ней поступил?

– Не знаю. Я не про это же говорю. А про то, что я бы с ним во дворце этом не осталась. Ни за что.

– Но почему, я не понимаю

– Ну, как же не понимаешь-то? – Витка с досадой хлопнула подошвой тапочка о кресло так, что Аглая плюнула, дёрнула щекой и ушла под диван. – Она же уже была жена нищего. Она этого нищего уже любила. Он всё для неё делал, и она всё для него делала. Как же так – вдруг взять, разлюбить нищего и влюбиться в короля? Разве так можно?

– Но ведь король и нищий – это один и тот же человек. Ты что, не поняла этого?

– Поняла. Что я, дура, что ли? Всё я поняла. Только всё равно это не один и тот же.

– Как же не один, когда один…

– И ничего не один! Ничего не один! Нищий добрый, а король злой! Ну, то есть, когда король был нищим, он был хороший, а когда нищий был королём, то он был плохой…

И я поняла, что она права. Нищий был ворчлив, но терпелив, заботлив и великодушен. Король был мелочен, злопамятен и расчётливо жесток. Нищий делил с ней и скудный хлеб, и тяготы бедной жизни, учил её разным нехитрым ремёслам и никогда ни за что не упрекал. Король с лихвой расквитался с ней за её бездумную ребяческую шутку и заявил, что сделал это для её же пользы. Конечно, имея в мужьях такого нищего, странно и обидно было бы променять его на такого короля.

– Нет, погоди, погоди… У принцессы же не было выбора. Король перестал играть роль нищего, и нищий исчез. Что, по-твоему, оставалось делать принцессе?

– Ничего. Повернуться и уйти. А король, если он нормальный, ушёл бы с ней. И они стали бы жить, как раньше, в лесу. Он бы делал горшки, а она бы на них рисовала цветы и зайцев… И дяденек таких чёрных, голых… помнишь, мы в музее видели? Их всегда на горшках рисуют. И продавала бы на базаре. Ничего, понемножку скопили бы денежек, купили бы домик побольше. И у них бы родился сын. И дочка потом ещё…

– Нет, так нельзя. Ты пойми – он же был король. А король не может просто так взять и бросить свою страну. У него есть обязанности.

– Поду-умаешь! Целый год жил со своей принцессой в лесу, королевством ничуточки не занимался – и ничего, как-то же без него все обошлись. Нашли бы другого короля, получше… поумнее. Или ещё бы годик подождали, не развалились бы..

– Почему – годик? А потом что, через годик?

– А потом, может, принцесса бы его простила, и они бы всё-таки вернулись во дворец.

– И что тогда?

– И ничего. Стали бы жить, и всё…

И стали бы жить. Оба поумневшие и научившиеся любить друг друга без взаимных глупых претензий и дешёвых амбиций. Да, это, пожалуй, был бы самый справедливый финал.

Я вспомнила об этом разговоре вчера, потому что по телевизору показывали детский фильм про Короля Дроздоборода. И там промелькнул хвостик той мысли, которую так роскошно развила когда-то Витка. Жаль только, что фильм был из рук вон плохо сделан. Но это уже, поверьте, не Виткина и не принцессина вина.