Текст книги "Дневник библиотекаря Хильдегарт"

Автор книги: hildegart

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 93 страниц)

2005/12/06 Вавилонская библиотека

О королях и их переводческой деятельности

– Простите… у меня вот тут тема такая… Мне бы что-нибудь такое о переводческой деятельности короля Артура.

– Какого короля? – Артура…

– Наверное, Альфреда? Короля Альфреда Великого?

По её глазам я вижу, что ей это один чёрт – что Альфред, что Артур, что Мерлин. Ей бы какую-нибудь книжку попроще, чтобы быстренько сдуть с неё всё, что нужно, и не париться. По-хорошему, надо бы дать ей «Смерть Артура», пусть сама ищет в ней что-нибудь про переводческую деятельность. Но не могу. Жалко. Ведь и вправду будет искать – и найдёт, чего доброго. Нет, рисковать нельзя.

Я люблю короля Альфреда, и потому мне за него обидно. Люблю все легенды, которые с ним связаны. Не только сакраментальные лепёшки, за которыми он, как известно, не уследил, когда, находясь в изгнании, жил в хижине какого-то проходимца. Люблю историю о том, как он, будучи ещё малым ребёнком, был раз и навсегда очарован невиданной красотой алых и золотых букв в часослове и не дал покоя своему капеллану, пока тот не выучил его грамоте. И историю о том, как чрезмерная начитанность сделала из него заносчивого интеллигента, который «не удостаивал приёма посетителей, не выслушивал их жалоб, не снисходил к слабым и считал их за ничто». И о том, как датчане вторглись в Англию, а народ не пожелал защищать своего короля, и на все его призывы явилось так мало добровольцев, что Альфред остался почти без войска. И как несчастный король, брошенный на произвол судьбы своими подданными, пошёл скитаться и разбойничать в дремучих английских лесах, присматривать за чьими-то подгорающими лепёшками и промышлять другими, ещё более недостойными короля занятиями. И как добрый английский народ, узнав о муках и скитаниях своего короля, так растрогался, что, разыскав его по запаху горелых лепёшек, немедленно объединился под его знамёнами и выпер датчан с половины своего многострадального острова. И как Альфред, воцарившись, с успехом возродил то, что в те времена заменяло экономику, и навёл в своих землях такой порядок, что «можно было вечером обронить кошель на дороге и утром найти его на том же месте нетронутым». Неплохо для бывшего лесного разбойника… впрочем, очень даже закономерно. Вообще с этого момента история короля Альфреда становится всё более правдоподобной и от этого ещё более удивительной. Дикий саксонский вождь, полжизни проведший в седле, вечно по горло занятый государственными делами и вдобавок тяжело больной, оставил после себя столь обширное литературное наследие, что оно бы сделало честь иным из нынешних писателей. Мало того, что он собрал по всей стране уцелевших монахов и усадил их за переписывание уцелевших книг. Мало того, что он собрал своих министров и, к их великому недовольству, усадил за зубрёжку грамоты. В сорок лет он сам собрался с духом и уселся за изучение латыни, чтобы перевести на саксонский язык Боэция и Григория Великого. Как будто в своём девятом веке ему больше нечем было заняться! Знатоки говорят, что как переводчик он был неподражаем. Его любовь к поэзии и приключениям расцветила яркими подробностями суховатые хроники Беды, а его наивное благочестие сделало из холодноватого фатализма Боэция серьёзное и восторженное прославление Божьего долготерпения. Самое забавное, что он и не подозревал о том, что был гениальным писателем. А может быть, и правильно делал, что не подозревал… «Простите меня, – прости он, – вы, знающие латынь лучше меня; я сделал, что мог, ибо всякий говорит и делает, как он умеет».

Я нашла-таки для этой девицы превосходную книжку про короля Альфреда. Если читая её, она не заплачет от восторга, пусть больше не показывается мне на глаза.

2005/12/06 Старушка

На одной из станций московского метро всегда стоит старушка. Она стоит там и ранним утром, и днём, и поздним вечером. Такая симпатичная себе старушка, сгорбленная, маленькая, с ясным улыбчивым лицом. Просит милостыню. Тех, кто ей подаёт бумажными купюрами, она ничего, отпускает с миром. А тех, кто пытается всучить ей медяки, она цепко хватает за рукав и что-то тихо говорит им на ухо. После чего эти люди либо тут же уходят, периодически нервно оглядываясь, либо достают из кармана купюры покрупнее и дают ей. Что такое она им говорит, я не знаю, потому что ни разу не отважилась дать ей денежку мельче десятки.

А недавно смотрю – к ней подваливает аж два милиционера. Ну, думаю, конец, погонят бабку взашей. И вдруг вижу, как оба достают деньги, каждый по пятьдесят рублей, представляете? И передают ей эти полтинники со всем возможным уважением. Тут я подумала: ни фига себе бабка! И с того дня на всякий случай обхожу её стороной.

2005/12/07 Вавилонская библиотека

Разговор в библиотечном вестибюле

– Видишь, парень около доски объявлений стоит?

– Ну?..

– Как ты думаешь, японец или китаец?

– Интересно! Как это я, по-твоему, с такого расстояния японца от китайца отличу? Да ещё при таком освещении! Да и вообще...

2005/12/07 дети

Мой друг Антон

Звонит матери на работу.

– Мам...(вкрадчиво)... а ты веришь, что когда ты на работе, я без тебя компьютер не включаю?

– Верю, сынок.

– А зря, между прочим!

2005/12/07 Вавилонская библиотека

Большинство морлоков никогда не выходит из книгохранилища, потому что им вреден свет. Но есть такие, которые выходят. Этим уже ничто повредить не может, они сами что хочешь повредят.

Одну у нас особенно боятся. Она выскакивает из хранилища посреди бела дня, когда никто не ожидает ничего плохого, извлекает из кармана синего халата измятый бланк читательского требования и спрашивает, обводя взглядом зал:

– Кто. Это. Написал.

Тот-Кто-Это-Написал бледнеет и пытается спрятаться за словарём. Но рано или поздно ему приходится себя обнаружить. Она вцепляется в него мёртвой хваткой и начинает голосить:

– Что это у вас тут накорябано, что? Это что – Я-Бэ? Какое тут может быть Я-Бэ, когда тут типичное Цэ-два? А это что – И-Ка? А почему тут И-Ка, вы можете мне объяснить?

А он ничего ей не может объяснить. Он добросовестно перерисовал всё с каталожной карточки, как было. Он никогда не вдумывался в смысл этих иероглифов – и правильно делал. Но она не отпускает его и преследует до тех пор, пока он не даёт ей страшную клятву больше никогда не писать Я-Бэ там, где должно быть Цэ-два. И наоборот.

Ей ничего не стоит прислать в зал вместо «Теоретической фонетики» Соколовой книгу на странном языке под названием «Ленин охундал». Или отказ: «Книга находится на выездной выставке с 1939 года». Куда выехала эта выставка, где она сгинула без следа – это не её забота. Если ей позвонить по телефону и попросить прислать Библию, она скажет:

– Хорошо. Фамилия автора?

И пока вы не скажете, что автор коллективный и потому графу «автор» заполнять вообще не надо, она вам ничего не пришлёт.

2005/12/08 Чудище обло

На вечерней улице, возле метро, мужик орёт в сотовый телефон:

– Подожди!.. Послушай!.. Да закрой ты на минутку хоть одну свою пасть и послушай, что я тебе говорю!

2005/12/08

Ерусалим скорбит и ждёт, кто защитить его придёт?

Когда я была молодая и училась в институте, нас посылали на картошку в Волоколамский район. Жили мы неподалёку от Ново-Иерусалимского монастыря, а на работу нас возил автобус, на котором в том месте, где пишется пункт конечной остановки, было крупно так написано: "НА ИЕРУСАЛИМ!". Так прямо и было написано, с восклицательным знаком, честное слово. Очень нас вдохновляла эта надпись.

Одному нашему студенту даже приснился этот автобус, до отказа набитый крестоносцами, лузгающими семечки, курящими махорку и распевающими под гармошку: «Не жди меня, мама, хорошего сына». Даже если он и приврал с этим сном, всё равно хорошо вышло.

2005/12/09 Объявление о трудоустройстве

Вот уже полгода, как я жду, что меня подберёт какая-нибудь собака.

А меня всё не подбирают и не подбирают.

Я прохожу по улицам, а собаки равнодушно смотрят мне вслед и лениво облизываются. Или прячут глаза и поворачиваются ко мне хвостом. Ужас. Никому я не нужна.

Если вы встретите какую-нибудь собаку, которая была бы не прочь взять надо мной опеку, расскажите ей обо мне, пожалуйста. Обычно меня подбирают маленькие, очень маленькие дворняжки. Большим собакам лучше обо мне не говорить – они со мной, во-первых, не справятся, а во-вторых, заскучают. Им нужен простор, твёрдая рука, лесные прогулки на рассвете, плавание за утками в холодном пруду и мужественные игры на собачьих площадках. Для таких я плохой подопечный, и они меня не возьмут. А вот маленькие деспоты с большими кроткими глазами, щуплые клочковатые шавки, мечтающие о том, чтобы сидеть на розовых подушках и помыкать тем, кого они подобрали – вот такие будут мною довольны. Для таких я просто находка. Одним словом, если у вас есть на примете что-нибудь подобное, то я буду рада оказаться полезной. Правда.

2005/12/10 дети

Рассказывает моя подруга

– А в воскресенье в церкви стояла одна женщина с маленьким мальчиком. Ну, мальчик не такой, чтоб уж очень маленький – лет, наверное пять, а может, шесть. И вот он что-то расшалился, расхулиганился и говорит своей маме: мама, вот, батюшка меня будет причащать, спросит, как меня зовут, а я скажу – Вертолёт. Мать так всполошилась: что ты, Серёженька, разве можно, это же грех, Боженька накажет. А Серёженька упёрся и своё: нет, скажу, что меня зовут Вертолёт! Так, значит, они с матерью препирались шёпотом, очень тихонько, до самого причащения, и никак она не могла его уговорить от этой идеи отказаться. И вот подходит их очередь, батюшка причащает этого мальчика – и молчит. И ничего не спрашивает. Мальчик нахмурился и строго так батюшке говорит: «А как меня зовут?» А батюшка посмотрел на него, вздохул и ответил: «Один Бог знает, деточка, как тебя зовут!»

2005/12/12 Герман из Рейхенау

Есть старый семинарский анекдот о студенте, которому надо было перевести с латыни изречение «Дух животворит, плоть же немощна». Ну, он увидел слово “spiritus” и перевёл, недолго думая: «Спирт хорош, а мясо протухло».

Смешно, наверное. Всё бы им, семинаристам, водка да закуска. Опять же – животворит-то животворит, но все знают, что пять минут реальной зубной боли мигом избавляют нас от всех душевных мук и терзаний. Дух зависит от плоти. Подчиняется её хворям, желаниям и капризам. Должно быть, так оно и есть – трудно спорить с очевидным.

Был такой монах, Герман из Рейхенау. О нём тут уже, по-моему, рассказывали не один раз, в других журналах. Жил в одиннадцатом веке, в Германии. Точнее говоря, в Швабии, недалеко от Констанца. Занимался физикой, математикой, геометрией, географией, астрономией, механикой, составлением исторических хроник. Был также поэтом, композитором и музыкальным теоретиком. Выдающихся открытий не совершил – одиннадцатый век в Европе вообще не богат научными достижениями. Скорее его можно назвать въедливым и усидчивым компилятором – для этого у него как раз были все предпосылки. Во-первых, он был немцем, а следовательно, человеком тщательным и дотошным. Во-вторых, он просто вынужден был быть усидчивым, поскольку всё равно не мог самостоятельно встать с места. С рождения он был парализован. Практически полностью. Всю жизнь провёл в кресле, согнутый и почти неподвижный. Даже пальцы его были так скрючены, что написание букв давалось ему с исключительным трудом; но и диктовать ему было не легче, поскольку язык плохо его слушался, и речь звучала невнятно. Родись он в семье победнее, ему бы, скорее всего, не выжить. Но его родители, состоявшие в родстве с королевской фамилией, не оставили его и, как смогли, устроили его судьбу. Пока он был маленьким, за ним ухаживали слуги и лекари, а когда ему исполнилось семь лет, его отдали в школу при монастыре Рейхенау, где его тоже все жалели и любили. Так он и вырос в монастыре и принял там постриг, а вместе с ним ушёл в монахи один из его братьев, Вернер, чтобы быть рядом с ним и о нём заботиться.

Ну, вот. Жил Герман в монастыре, никуда, конечно, оттуда не выезжая. Зато со всех концов империи к нему понаехало множество народа, желавшего у него учиться и слушать его проповеди. Ему очень трудно было говорить. Трудно размыкать сведённые постоянной судорогой губы и ворочать больным языком. Но он прославился как красноречивый проповедник, остроумный в беседе и непобедимый в диспуте. «Он был ревностным защитником своих тезисов, бодрым и изысканным в речи и всегда готовым как к быстрому ответу на вопрос, так и к отражению любого нападения в споре». Страшно даже подумать, какой ценой ему давалась эта лёгкость и бодрость. А его работоспособность вообще кажется чем-то фантастическим, почти неправдоподобным. Человек всё время сидел в своём кресле, в одном и том же положении. Сидел, скрючившись, не двигаясь и преодолевая боль. И сочинял трактаты по алгебре и гармонии. Развёрнутые и захватывающие трактаты о звездах и планетах. О навигации и измерительных системах. Об устройстве астролябии и других астрономических приборов. При этом он не только описывал эти приборы, но и пытался их усовершенствовать. Узнав о том, что его брат Вернер собирается идти в какое-то долгое паломничество, изобрёл специально для него новую разновидность солнечных часов, с которыми тот мог путешествовать, как с компасом. Он занимался и музыкой – разбирался в устройстве инструментов, совершенствовал нотную грамоту, сочинял гимны Богородице. Благодарственные гимны. Сидя всё в том же кресле, всё в том же положении, он благодарил Бога за всё и сочинял для Него музыку. Трудно сказать, действительно ли он был автором тех гимнов, которые ему приписывают – в те времена искусство было анонимным. Но это красивейшие гимны средневековой латинской гимнографии, едва ли не самые популярные и в современной католической литургии. И уже одно то, что их авторство приписывают именно ему, кое о чём говорит.

Ещё он составил огромную историческую хронику, использовав при работе над ней ни много ни мало – пятьдесят четыре источника. Все их переработал, упорядочил и выстроил в чёткую логическую систему. Историки до сих пор от неё в восторге. Называют её художественной поэмой имён и событий в форме математической таблицы. Не могу понять, как это можно соединить в одном, но им виднее. А ещё он писал и настоящие поэмы – дидактические поэмы о смертных грехах и тому подобных серьёзных вещах. Писал их лёгким, почти античным стилем, соединяя нравоучительность с иронией. Мельпомена наставляет сестёр-монахинь в христианских добродетелях – поистине оригинальный и изящный поворот для дидактических стихов. Он вообще был остроумным, деликатным и сердечным человеком. В монастыре его очень любили и всегда приходили к нему за помощью и утешением. И он, сидя в своём кресле, утешал братьев и, как мог, старался их развеселить.

Вот, собственно, и всё, что я хотела рассказать.

2005/12/12 Лисы в городе

Видела сегодня в метро удивительную женщину.

Во-первых, на её дублёнке был лисий воротник. Странно, правда? Ведь на дублёнках не бывает лисьих воротников. А во-вторых, сзади на этой самой её дублёнке был разрез. А между полами разреза пришит лисий хвост. Шикарный такой. То есть, это мне так издалека показалось, что он пришит. Возможно, он был вовсе не пришит, а просто высовывался из этого разреза.

На ходу она один раз обернулась. Лицо узкое, золотистое. Всё в веснушках.

2005/12/13 Речная ворона

Этим летом я увидела, как по реке плывёт ворона. Не дохлая ворона, живая. Крылья раскинула, на бок завалилась и плывёт. Я подумала, что это непорядок, вороны не должны плавать по речкам. Залезла в воду и вытащила её. Обтёрла кое-как подолом кофты, подбросила пару раз в воздух и поняла, что никуда она не полетит. Даже и не собирается лететь, потому что не умеет. Маленькая ещё. Крылья короткие, встопорщенные какие-то, хвоста почти нет, клюв жёлтый, а на клюве – кровавый пузырь. И главное, поблизости ни одного гнезда, откуда она могла бы вывалиться. Тихо над речкой. Только комары пищат то-оненько да лягушки внизу, под берегом: ур-р-р, ур-р-р. Тоска меня взяла. И пришлось мне эту ворону тащить домой.

А дом у меня в деревне маленький, тесный. Я думала сперва: ей не понравится. Как пить дать, заскучает и сдохнет. К тому же я, убей, не знаю, чем их кормят, ворон этих, да ещё таких маленьких. Но она – ничего. Отдохнула маленько, обсохла, осмотрелась и стала жрать всё подряд, что я ей ни подавала. И клюв свой жёлтый разевала так, что за ним не видно было головы. И топала ногами от нетерпения, и рычала на меня, как дикий зверь, и давилась хлебом и сосисками от своей непомерной жадности. А у меня дома народ такой всегда собирается деликатный: соседская собака долго у порога стоит с застенчивой улыбкой, прежде чем войти и развалиться посреди кухни; коты там всякие осторожненько так по балкону пробираются к кастрюле со щами, мыши тоже по углам смирно сидят, темноты дожидаются… короче, никто меня лишний раз беспокоить не осмеливается. И тут – это чудище. Орёт с утра до вечера, как заведённое, голос хриплый, пронзительный, перья дыбом. Я уже стала думать, что это сокровище так допекло своих родителей, что они просто выпихнули его из гнезда в воду: плыви мол, дитятко, авось, счастье своё найдёшь. И нашло, между прочим. Где бы его ещё стали кормить бутербродами с сыром, поить свежей водичкой с серебряной ложечки, а на ночь укладывать спать в постельку из тёплых тряпочек на дне коробки из-под телевизора? Ручаюсь, что больше нигде.

При такой жизни росла эта сволочь, как на дрожжах. Я звала её Габриэль, поскольку не знала, он это или она. Сокращённо, значит, Ганечка. Вскоре Ганечка стал(а) шастать по всему дому, а я только ходила за ней (за ним) с губкой и подтирала всё, что она (он) за собой оставлял(а). Как раз тогда я поняла, что категорически нельзя кормить ворон сливочным маслом. Но вообще-то у него случались и тихие минуты. И тогда нам всем было хорошо. Морозными июньскими вечерами я сидела у окна, вышивала битву при Гастингсе, грела ноги о соседскую собаку и слушала, как внутри разбитого магнитофона бренчит ирландская арфа. И как душевно под неё матерится сосед за забором. А Ганечка трудился над выдиранием гвоздей из пола. Очень он любил это дело и посвящал ему много времени. Наверное, он всё-таки был мужчина. А когда закипал чайник, мы с Ганечкой и собакой садились ужинать.

А потом Ганечка совсем подрос и стал улетать. Не сразу, постепенно. Сначала он жил в саду и патрулировал вместе с курами грядки с клубникой. И в точности, как куры, говорил, склонив голову на бок: коо-ко-ко-ко…. Конечно. Где ж ему, бедному подкидышу, было научиться по-вороньему разговаривать? А иногда он садился на забор и изображал кондора. Причём сам был уверен, что получается похоже. Я ему тоже говорила, что похоже, чтобы не задевать его юношеское самолюбие. Особенно на фоне грозовой тучи – с раскоряченными крыльями и дьявольским огнём в глазах. Очень эффектно получалось.

Так вот он ходил и кудахтал, и играл в кондора, пока не прилетела какая-то стерва и не вскружила ему голову. А он был, молодой, неопытный и сразу согласился. И она увлекла его за собой, куда-то за дальние кукурузные поля. После этого они пару раз прилетали ко мне вдвоём, подкормиться. Я кормила обоих – куда ж деваться. А потом они прибились к какой-то вороньей тусовке и остались со своими. Кто знает – может, навестят ещё будущим летом. Хотя вряд ли. Молодые – они все эгоисты, только о себе и думают.

2005/12/13

Вчера вечером я возвращалась домой. Да, кажется, возвращалась.

Москва тонула в слякотной жиже. Над непроглядными переулками кряхтели мутные, облепленные снегом фонари. Очень хотелось жареной колбасы с горошком. А ещё хотелось немедленно где-нибудь утопиться.

Со всех сторон лилась вода и дул ветер. Мостовая разъезжалась под ногами и терялась в темноте. Впереди шли двое. И вдруг один из этих двоих сказал:

– Чёрт! Нет, всё – приду домой, поужинаю и поеду в Россию. На машине поеду. Давно туда собираюсь. Очень хочу.

Мамочки, где я?! Я тоже хочу в Россию!

2005/12/14 дети

Одно из моих первых детских воспоминаний.

Я лежу в кроватке с перильцами. То ли перильца низковаты, то ли матрас, на котором я лежу, какой-то высокий, но мне из моей кроватки превосходно видно всю комнату. Комната тихая, синяя, залитая лунным светом. Прямо передо мной – стекло серванта, переливающееся матовыми лунными огнями. А за стеклом таинственно и волшебно мерцает посуда.

Я прицеливаюсь хорошенько и выплёвываю соску так, чтобы попасть прямёхонько в это самое стекло.

Очень хорошо осознаю при этом, что делаю что-то недозволенное. И делаю это НАРОЧНО.

Так что миф о том, что маленькие дети чего-то там не понимают – это только миф и ничего более.