Текст книги "Дневник библиотекаря Хильдегарт"

Автор книги: hildegart

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 93 страниц)

2007/02/12 Из жизни перпендикулярных пространств

В нашем подъезде чинят лифт. Его чинят уже восьмой месяц. Подъезд пропитался нежными запахами смазочного масла, бензина, старых ватников и алкоголя. Хмурые отважные люди со слегка опухшими мужественными лицами качаются на тросах над бездной, поют, гремят гаечными ключами и красиво матерятся. Старушки в капорах ползут по ступенькам на свои десятые этажи, улыбаются, переводя дух на лестничных пролётах, прижимают к груди авоськи и ридикюли и тоже красиво матерятся. На двери между парадным и лестницей первого этажа висит бумажка с надписью: «Пожалуйста! Сделайте такую любезность! Если вас не затруднит, уберите говно со ступенек!» Внизу детским почерком приписано: «Эта гавно тут уже давно!» Поперёк всего этого – резолюция: «Сама уберёшь, не развалишься! Не барыня!»

Лестничные окна расписаны скандинавскими рунами и японскими иероглифами. Сквозь иероглифы, в густой морозной ночи, сияют громадные белые звёзды. Возле мусоропровода пьяноватый мужичок в обвисших штанах рисует фломастером на стене Птолемееву систему мира. В другом углу спит, накрывшись телогрейкой, трезвый серьёзный бомж. Он действительно всегда трезвый и довольно чистый, поэтому жильцы не гоняют его, а жалеют и подкармливают. Этажом ниже, тоже возле мусоропровода, стоит угрюмый безбородый художник и пачкает холст. Запах солярки из лифтовой бездны смешивается с запахом масляной краски, дешёвого табака, мочи и духов «Мажи нуар». За третьей дверью слева на пятом этаже надсадно кукарекает петух и хохочет попугай.

На шестом по счёту лестничном пролёте я вспомнила подъезд во Франкфурте, в том доме, где я жила, пока училась. Почему-то мне хочется вернуться в этот подъезд – не навсегда, конечно, от силы на полчасика. В самом деле, если уж параллельные миры где-то пересекаются, то перпендикулярным-то – сам Бог велел. Почему бы точке пересечения не оказаться в подъездах – в этом и в том? Нет, это должно быть не дурацкое какое-нибудь «окно в Париж», куда можно шастать по своей воле без оглядки и чувства ответственности. Нет. У перпендикулярных миров свои законы, не зависящие от чьих-то произвольных желаний. Просто однажды вечером, возвращаясь с работы, вы тянете за промороженную насквозь ручку парадной двери, кое-как протискиваетесь в образовавшуюся щель – и попадаете на винтовую лестницу, покрытую алым бархатистым ковром. На лестничных пролётах, сияющих вкусной белизной, будут стоять корзины для зонтов и громадные клетки с искусственными птицами. На стенах будут висеть гравюры с изображением викторианских дам и морских сражений и виться тёмно-лиловый, с шишечками, плющ... А в это же самое время какая-нибудь толстощёкая сорокалетняя девушка Магда с короткой стрижкой и в молодёжной спортивной курточке тянет на себя дверь своего парадного – и попадает на нашу лестницу…. Ненадолго. На полчасика, не больше. Потом что-то такое опять сдвинется в перпендикулярных мирах и всё встанет на свои места. До нового поворота винта.

И постепенно все должны к этому привыкнуть. Культурный шок сменится межкультурной коммуникацией. Разумеется, наши поначалу немножко подгадят на их перпендикулярном пространстве… ну, там, сопрут пару зонтиков из корзины, натащат на алый ковёр грязи с сапог, нарисуют что-нибудь загадочное и нехорошее на сияющих белых стенах. А может быть, и нет. В любом случае, такие инциденты скоро прекратятся – у перпендикулярных миров, как уже было сказано, свои законы и своя внутренняя саморегуляция. В конце концов мы привыкнем к этой нашей подъездной странности и станем воспринимать её как должное, а друг к другу относиться, как к соседям. Наши сделаются степеннее, спокойнее и добрее, выучатся лепетать по-немецки, на оставлять ни своё, ни собачье шайзе на своей перпендикулярной лестнице и не воровать чужие зонтики. Соседи из перпендикулярного пространства сделаются щедрее и непредсказуемее, выучатся красиво материться, подниматься без лифта на десятый этаж, читать надписи, сделанные скандинавскими рунами и японскими иероглифами, и все, как один, станут приверженцами Птолемеевой системы мира. И все будут вынуждены ходить друг к другу в гости. Ведь пока пространство не сделает нужный поворот и не вернёт всё на круги своя, людям же надо куда-то деваться. Тем более что на время такого пространственного сдвига выйти наружу всё равно будет нельзя – не получится… Придётся ходить друг к другу с непрошенными визитами. Начнут заводиться знакомства, всяческие дружбы, ссоры, скандалы и романы… И бедные влюблённые с двух перпендикулярных лестничных клеток будут маяться в ожидании следующего непредсказуемого поворота пространств и событий… Короче говоря, масса вариантов и возможностей.

Впрочем, и это наверняка где-то уже было. Всё было! Чёртова эпоха постмодернизма. Ничего придумать невозможно – всё уже придумано до нас.

2007/02/13

Каждый день я прохожу мимо маленькой уютной кафешки. В её окне, как полагается, висит зазывная картинка с кусками тортов и пирожных на ажурных тарелочках. Видимо, чудесное местечко эта кафешка. Надо как-нибудь собраться и зайти. И заодно выяснить пару моментов. Например, торт «Тантал» – это мне понятно. Это когда ты садишься в глубокое бархатное кресло за столик с салфетками и канделябрами, и тебя тотчас охватывают поперёк два, а лучше три стальных обруча. Так, чтобы ты не мог ни встать, ни поднять рук. А потом улыбающийся официант ставит перед тобой ажурную тарелочку с неописуемым, благоухающим ромом и ванилью великолепием, но так, чтобы ты категорически не мог до него дотянуться. Только самым-самым кончиком языка до левого краешка лепестка правой розочки. И всё. В таком положении тебя оставляют где-то часов на шесть, на семь. И всё удовольствие – за сто тридцать рублей. Сущие пустяки, одним словом. Надо будет непременно попробовать.

Но вот торт «Танатос» – это я, пожалуй, не того.. не буду. Во-первых, он дороже – он стоит аж сто пятьдесят рублей. А во-вторых, в таких делах всё-таки лучше не торопить события. По крайней мере, мне так кажется.

2007/02/14 Вавилонская библиотека

Кошмар соискателя

– Слушай, что сегодня приснилось – это умереть и не встать. Приснилось, что я, наконец, защищаюсь, но защита происходит следующим образом. Я хожу по вагонам метро и читаю отрывки из своей диссертации – очень громко и заунывным голосом. И перед этим, как полагается, извиняюсь перед гражданами, что к ним обращаюсь. А на груди у меня висит ящичек, и граждане бросают туда шары – кто чёрный, кто белый. И видно, что им это всё неохота слушать, и некогда, и противно… у кого-то детектив на коленях, кто-то с девушкой по мобильнику переписывается, а тут ещё я со своей декламацией. Некоторые отмахиваются и вообще ничего не бросают – типа, Бог подаст, некоторые так сострадательно смотрят, жалостливо – типа, и как ты, милок, дошёл до жизни такой? А бабки ругаются вслед: здоровый мужик, руки-ноги на месте, нет бы делом занялся, а он – ишь чего… И вагоны ещё такие длинные, длинные, каких в жизни не бывает, просто как туннели. И я иду и иду, а они всё не кончаются и не кончаются, и там темно ещё так.. а мне же надо вслух читать. И мне так нехорошо от всего этого и так стыдно – просто ужас какой-то. Еле проснулся. Думал, прямо там, посреди вагона, и помру.

– А тема-то твоей диссертации?

– Да в том-то и дело… Влияние поэзии Плеяды на развитие французского языка.

– А-а-а... Да, тогда действительно. Действительно неудобно.

2007/02/18

Я не любил писателя Фадеева

Статей его, идей его, людей его,

И твёрдо знал, за что их не любил….

К. Левин

Так вот: я нежно любила и люблю писателя Честертона. Упиваясь ностальгией по давно минувшей поре невыносимого своего неофитства, я люблю его статьи, и идеи, и книги, и людей. Одного я у него не люблю. Патера Брауна.

На днях я сидела в очереди к зубному врачу и, как всякий приговорённый, пыталась отвлечься от тяжких дум о неизбежном, сравнивая два перевода «Рассказов о патере Брауне» и находя попеременно то в одном, то в другом различные достоинства и недостатки. И вдруг я окончательно поняла то, что смутно осознавала уже давно. Я не люблю патера Брауна. Я не доверяю ему ни в одном из его переводов и боюсь его, хотя мне никогда не доводилось быть ни братоубийцей, ни солнцепоклонником. Ни при каких обстоятельствах я бы не пожелала с ним встретиться – ни в горе, ни в радости, ни в болезни, ни в здравии, ни в купе поезда, ни в загородной усадьбе, ни в исповедальне. Я ни на грош не верю в притворное его простодушие и мне в тягость его мнимая доброта и открытость. Он лжец. Он хитрый иезуит. В не самом лучшем смысле этого слова.

Я уверена в том, что это не вина автора. Автор честно пытался сделать его неуклюжим сельским недотёпой, простаком-холостяком, обладающим при этом сверхъестественной остротой ума и нечеловеческой проницательностью, а также безмерной добротой и безмерным же великодушием. Но патер Браун как-то вывернулся из-под авторского пера и, вопреки авторской воле, стал тем, чем стал – жёстким, хитрым и властным клириком, сознательно надевающим маску доброго деревенского простака. Судите сами: в первом же из рассказов он отправляется на богословский конгресс и по дороге всё время лепечет о «серебряной штуке с синими камушками», которую везёт с собой, – хотя прекрасно понимает как ценность самой реликвии, так и то, что за ней охотится знаменитый на весь свет мазурик. Дивная ловушка, в которую, конечно, не попался бы нынешний искушённый читатель, видевший по два раза все серии «Коломбо» – но в случае с доверчивым мазуриком она срабатывает безотказно. Купившись на мнимую наивность толстенького смешного человечка, тот покорно даёт ему завлечь себя в часчу, и тут выясняется, что под маской овцы таился лев. Не сразу выясняется, конечно. Сперва мазурик зачем-то требует у священника тот самый сапфировый крест; священник сурово читает ему мораль о неприкосновенности собственности; мазурик веселится и заявляет, что ему плевать на неприкосновенность, а крест он уже подтибрил, пока священник считал ворон; священник очень ловко разыгрывает замешательство и дрожащим голоском спрашивает «вы уверены?» (каково!); мазурик просто валится в корчах, вопя от восторга…. и вот тут-то патер Браун и сообщает ему, что давно догадался о его преступных намерениях и заблаговременно отправил крест в Аббатство, ему же подсунул «куклу» – пустышку. Бедный, доверчивый мазурик воет, катается по земле и пытается в приступе разочарования придушить патера Брауна, но тот сообщает ему ещё одну новость: в кустах сидят полицейские и вместе с сыщиком любуются на весь этот бесплатный цирк, и это он, патер Браун, привёл их сюда с помощью хитроумнейшей из уловок, которая, однако, отнюдь не является пределом его дьявольской изобретательности. Ну, чем не лейтенант Коломбо, в самом деле?

Вообще, патер Браун и Коломбо явно слеплены из одного теста: оба маленькие, нелепые, неопрятные и назойливо болтливые, и у обоих этот антураж в конечном итоге работает на то, чтобы усыпить бдительность доверчивого преступника, которого они вычислили с самого начала и с одного взгляда… Но у Коломбо есть одно несомненное преимущество перед патером Брауном: он – не священник. Ловить преступников – это его работа, и он закономерно считает, что при такой работе все средства хороши. И у меня почему-то не вызывает ни раздражения, ни протеста этот валяющий джованьку полицейский, тем более, что он так неподражаемо рассказывает байки о своём итальянском детстве, о дядюшках, тётушках и мифической, никем никогда не виданной миссис Коломбо. Может быть, потому, что он никогда не доводит свои байки до уровня моралистических аллегорий. И в единственном его зрячем, прищуренном глазе мне как-то чудится больше сочувствия к некоторым из жертв его маскарада, чем во всех сентенциях и утешительно-назидательных речах лицемерного патера, перед которым преступники, под явным давлением со стороны автора, с тяжёлым вздохом валятся ниц и неубедительно каются в грехах… Нет, с патером Брауном Честертон явно промахнулся. Похоже, тот и его обвёл вокруг пальца и заставил думать о себе лучше, чем он есть на самом деле.

Впрочем, возможно, брюзгливый этот монолог был рождён из приятной атмосферы ожидания перед кабинетом дантиста. Не более того.

2007/02/20 Всякие случайные дети

В кафе. Официант (устало-дружелюбным тоном, обращаясь к женщине и маленькому мальчику): – Вашему вниманию предлагается суп дня. С курицей и горохом.

Мальчик (маме, с тихим восхищением):

– Мама! Давай возьмём эту субдню! Я никогда ещё не пробовал!

***

В палеонтологическом музее. Серьёзный ребёнок в очках (обращаясь к такому же серьёзному дедушке):

– Деда, а как ты думаешь, почему этот бронтозавр на верёвочку привязан?

Дед (невозмутимо):

– Ну, как почему? Чтобы не убежал

Мальчик (опасливо наморщив лоб):

– А что, уже были прецеденты?

***

Там же, ещё один ребёнок, на вид – лет четырёх, указывая на скелет мамонтёнка, громко заявляет, ни к кому особенно не обращаясь:

– Это – мой брат!

И резво сбегает по лестнице, не оглянувшись. Мамонтёнок в недоумении смотрит ему вслед. Похоже, кое в чём этот молодой человек переплюнул самого Франциска Ассизского. Впрочем, святому Франциску просто никогда не встречались скелеты мамонтов.

***

В Пушкинском музее изобразительных искусств растрёпанная девочка лет трёх-четырёх бегает вокруг кондотьера Коллеони и негромко повизгивает от счастья. Потом останавливается, говорит с придыханием: о-о-о-о! и руками показывает, какой он большой и замечательный. Потом делает попытку повиснуть у него на стременах. Срывается, шлёпается на пол и опять воздевает руки и опять, тихо, со счастливым упоением: о-о-о-о! Кондотьер делает вид, что не обращает на неё внимания, но нетрудно заметить, что он польщён.

Кажется, где-то у Нагибина, в его заметках о Венеции, есть история о том, как во время одной из прогулок по городу к нему прицепился самозваный гид и, рассчитывая на вознаграждение, принялся рассказывать ему о том, что у грозного кондотьера, оказывается, жена была стерва, и он, не боявшийся никого и ничего, был у неё под каблуком, и она била его сковородкой по голове и ругала за то, что он мало грабит – другие кондотьеры, мол, больше приносят из походов. И ещё – что она наставляла ему не только синяки, но и рога. Да, да. Она бессовестно ему изменяла. И под конец, хохоча и подмигивая, гид сделал из пальцев «козу» и принялся тыкать ими в Коллеони, обзывая его рогоносцем. И Нагибину тотчас припомнилось: вернулся он в свой дом, без славы и без злата, глядит – детей содом, жена его брюхата… И он подумал: какой сюжет, надо бы воспользоваться!

Не сомневаюсь, что в ту же ночь памятник кондотьеру нанёс-таки визит этому самому гиду и потолковал с ним по душам. А Нагибин ещё легко отделался.

2007/02/22 дети

Философы

Денис (пять с половиной лет)

– Мне рыбку позавчера купили. Розовую. Хорошая рыба, только плавать не умеет.

– Как это – плавать не умеет? А что же она делает?

– Ничего. В травке сидит. Сидит и сидит... и плавниками дрыгает. И не плавает. Я вот думаю: может, у неё какая ошибка в программе?

****

– Как ты думаешь, Христос ОЧЕНЬ обидится, если я стану мусульманином, как дядя Муртаз?

– Ну-у-у… я, вообще-то, не знаю, но думаю, что Ему будет неприятно.

– Да? А если я очень-очень попрошу у Него прощенья?

– Попросишь и всё-таки станешь мусульманином? А зачем тебе это, если не секрет?

– Да я и сам не очень хочу. Только, наверно, придётся.

– Но всё-таки – зачем?

– Да ну… Я двум девочкам в садике у нас… в общем, я обещал на них жениться. Сперва одной обещал, а потом забыл, и другой тоже обещал. Теперь же я должен на двух жениться, как честный человек. Правда же?

– Ну, а сам-то ты хочешь на обеих жениться?

– (Задумался) Честно?

– Ну, конечно, честно.

– Вообще-то, да. Хочу.

****

– И чего это люди так часто из себя выходят? Я вот, сколько ни пробовал, ни разу не вышел. Не получается.

– А вдруг выйдешь и не вернёшься обратно? Как на той пластинке про Алису?

– Так и я же про то же. Вот было бы здорово!

*****

Мой друг Антон

– Опять целый месяц в Бога не верил. Устал даже.

– Что, совсем не верил?

– Совсем. Я в воскресной школе спрашивал, что делать. Мне сказали, что молиться. Ну, вот.. я и молюсь.

– А кому молишься, если не веришь?

– Как – кому? Богу. Молюсь, чтобы он не сердился и.. как это? – ниспослал мне веру.

– Подожди, подожди… Ты же в Него не веришь. Если не веришь – значит, думаешь, что Его нет. И кому же ты тогда молишься, если Его нет?

– Ну… мало ли, чего я думаю. На самом-то деле Он ведь есть. Это я только так думаю, что Его нет.

– Значит, ты так думаешь, но заранее допускаешь, что ошибаешься? – Нет. Не допускаю.

– Ничего не понимаю. Как же тогда?

– Да очень просто. Вот – я недавно задачку решал. Всё правильно решил. И мама сказала, что правильно. И с ответом сошлось, представляешь. А Инна Мотыльевна посмотрела и говорит: неправильно. Вызвала к доске, велела разбирать при всех. И что ты думаешь? Оказалось, что и правда – неправильно. Но я-то заранее об этом не знал. Я думал, что правильно. Я так ей и сказал. А она: мало ли, что ты думал! Вот и Бог тоже: мало ли, скажет, что ты думал. Индюк, скажет, тоже думал…

– Это вашу учительницу так зовут? Инна Мотыльевна?

– Ага.

– Интересно, как зовут её папу.

– Да. Мы тоже думали над этим вопросом. Но спросить же ведь неудобно, да? Остаётся догадываться.

2007/02/22

Фаз, профиль, отвечайте, вам уже страшно?!

Мой друг сейчас редактирует сценарий одного подающего большие надежды автора. Предлагаю общему вниманию выдержки из этого произведения. (Орфография, пунктуация, лексические и грамматические особенности оригинала полностью сохранены).

__________

Ярко кланяется и, подумав, уходит вглубь.

Сажает его в кресло и сам садится рядом на него.

Нарисовал на стене овал в виде лица со стоящими на голове волосами.

Хватает жертву за ноздри, задирая голову вверх.

Веня на бегу, экстравагантно танцуя, лёгкой походочкой, опираясь на трость, прыгает то влево, то вправо, мешая бегущему за ним Скрипачу попасть в него.

Веня, заметив несущуюся к нему толпу разъяренных от ярости мужиков, воет от приступа ужаса и выбегает из зала.

Веня немного стремительно выходит на поле.

Охранники, заметно нервничая, начинают всё больше и больше раздражаться, выкрикивая всевозможные диалектические ругательства.

На нем солнечные очки, явно прикрывающие внушающих размеров заметный ушиб под глазом.

Женщина воздушных форм, в розовых очках явно от близорукости, с трудом снимает чемодан с ленты, роняет на пол.

Подъезжает автобус. Девушки с хохотом садятся на него, оставляя на площади мужчину в спортивном костюме, который отвешивает им воздушные поцелуи, машет рукой, затем звонко свистит в спортивный свисток. Мужчина поворачивается, и мы узнаём в нём подполковника Малышко, хотя это и нетрудно.

Слушай, не уже ли, это ты?

Посмотрите на меня в лицо. Фаз, профиль, отвечайте, вам уже страшно!? То-то.

Катя и Владимир Павлович выбегают из лифта и, судорожно продвигаясь по коридору, начинают в бешенстве искать номер Везунчика.

Из душа доносится шум воды и многоступенчатые вокальные инсинуации в исполнении Вени.

В малом зале драматического театра, освобождённом от зрительских кресел, расположились фуршетные столики, мимо которых степенно расхаживаются дамы и господа.

Все мужчины одеты в чёрные смокинги с бабочками

Владимир Павлович: Да вот же, вот! Туда побежал, за угол. Вперёд! За ним! Ура! (Делает вид импульсивного бега вперёд вместе с Катей.)

Мимо них на огромной скорости пролетает Веня, сидя на перилах задом наперёд.

Не дожидаясь ответных действий, Вениамин бросается наутёк в сторону выходных дверей, петляя и изворачиваясь, как ошпаренный баран.

Д`Артаньян медленно сползает на пол вдоль Вениной руки и эффектно застывает в смертельной позе.

Констанция: ( Эффектно падает поперек д`Артаньяна.) Спасибо, сестра!

Рядом вальяжно лежит Веня, философски вглядываясь в звездное небо. Катя, прохаживается возле костра, внимательно вслушиваясь в ночные шорохи ночного леса.

(Замечает себя в панталонах. Прикрываясь руками, убегает за дерево).

Катя, сопротивляется, отвешивая Вене пощечины. Потом, не в силах совладать с собой, она опадает в объятьях Везунчика.

Гости, сидя за столом, поют под национальные песни.

Следом за ними, семенит осел на спине, которого водрузился Палыч.

Курица с какуреканьем долетает до бандитов и приземляется на колени к Джонни Коробочке.

На ногах у Джонни видны только, что снесенные два яичка.

В просторной каюте Гамлет и Сирано открывают чемодан. В нутрии виден сложенный пополам Веня. Он спит.

Причесывают, опрыскивают водой из одеколона.

За ним во вдогонку бросаются охранники и журналисты.