Текст книги "Дневник библиотекаря Хильдегарт"

Автор книги: hildegart

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 93 страниц)

2005/11/19 Вавилонская библиотеке

Ищите и обрящете

– Простите, нам очень нужен материал о влиянии на творчество Пушкина творчества Матюрина.

– Кого?

– МАТЮРИНА. Мы уже все библиотеки обыскали, все каталоги, все справочники. Ну, нет такого писателя. Хоть тресни. Что делать, просто не знаем.

Поскольку как раз перед этим я пыталась отговорить людей от попытки отыскать следы влияния Оскара Уайльда в творчестве всё того же Пушкина, к такому вопросу я отнеслась скептически. После некоторых размышлений меня осенило:

– Боже мой, это же Мэтьюрин! Английский романтик начала девятнадцатого века, автор «Мельмота-Скитальца». Вот его и ищите.

Следующая группка молодых людей подошла, весело размахивая требованиями на книги. Я заглянула в эти требования и тихо изумилась:

– Скажите, а почему вы везде написали – «Автор – Расстанов»? По-вашему, у такого количества разных книг на разных языках может быть один автор?

Они переглянулись, и на лицах их одновременно нарисовалось: «А почему нет?» Действительно – почему?

– Ну, там так было написано...в каталоге. Расстанов. Шифр.

– То есть, вы подумали, что Расстанов – это фамилия автора, а Шифр – его имя?

Они радостно захихикали и промолчали. Я не стала их больше мучить и пошла проверять сама. У нас в самом деле чудовищные каталоги, в которых легко запутаться. История о них ещё впереди, и это будет страшная история.

В коридоре бледный преподаватель с блестящей от ярости лысиной свистящим шёпотом поучал белокурую студентку с безмятежно-прозачными глазами:

– Только не ищите это слово в трудах профессора Смирницкого. Потому что профессор Смирницкий ТАКИХ СЛОВ НЕ УПОТРЕБЛЯЛ!

2005/11/21 сентиментальные путешествия

Иногда по утрам я хочу во Франкфурт.

Нет, можно и куда-нибудь ещё. Но лучше всего – во Франкфурт. Недельки на две, на три. И чтобы была ранняя осень. Впрочем, там почти круглый год ранняя осень.

Просыпаться ранним утром от весёлого гогота оранжевых мусорщиков во дворе. Протирая глаза и почёсываясь, наблюдать из окна за тем, как они, счастливые и свеженькие в пять утра, как огурцы, бодро загружают в свою машину яркие, как осенние листья, мусорные контейнеры, и по лицам их видно, что они заняты любимым делом всей своей жизни, ради которого и родились на свет. Ничем другим они просто не могли бы заниматься, что бы им за это ни посулили.

Обливаться холодной водой, завтракать обезжиренным йогуртом и мюслями без сахара, одеваться во что попало, поскольку тут так одеваются все, это местная традиция, нарушать которую неприлично. Спускаться в подъезд по винтовой лестнице, застеленной бархатным ковриком. Выходить на улицу, выдёргивая ободранные каблуки из щелей в булыжной мостовой, и замирать на полпути, будучи застигнутой выползшим из-за угла запахом горячих булочек с яблоками и корицей. Идти на этот запах, как сомнамбула, забираться в наполовину проснувшееся крошечное кафе и сидеть там, набивая себе булочками рот и глядя на людей, пробегающих мимо пешком или проезжающих на велосипедах.

Переходить Майн по тонкому горбатому мосту и смотреть на церковные шпили с зелёными петушками, едва видными сквозь нежный клочковатый туман.

Кормить жутковатых длинноногих уток в маленьком парке, которому кажется, что он оформлен в китайском стиле. Любоваться на аккуратные немецкие пагоды над водой, глядеться в пруд, забитый жирными золотыми карпами, и слушать, как в нём отражается звон колоколов из ближайшей церкви. Не помню, как она называется.

Ездить на экскурсию в замок, где живёт его хозяин, какой-то граф, а также экскурсоводы и приблудные уличные псы. Экскурсоводы и собаки живут там постоянно, а граф приезжает изредка, когда бывает в отпуске.

Ходить в зоопарк, повидаться со знакомым страусом. Он бегает в огромной вольере вместе с антилопами и иногда на бегу отвешивает какой-нибудь из них пинка – чтобы не стояла на дороге. Наше знакомство началось с того, что он оторвал и съел приличный кусок от моей новой кожаной сумки. Я на него не обижаюсь – он не со зла, это просто такой характер.

По вечерам бродить вдоль витрин, как девочка со спичками, глазеть на фарфоровых кукол и глиняных поросят. Примерять дорогие платья и дешёвые бусы. Ходить гулять на главную улицу, где карусель играет «Розамунду» и пахнет жареными каштанами, опавшей листвой и имбирными пряниками. Слушать, как на углу двое парней в пёстром тряпье, изображающие средневековых шпильманов, поют хриплыми прокуренными голосами баллады Вийона, плохо переведённые на немецкий язык.

В дешёвой забегаловке, где с потолка свисают яркие, как карбункулы, хрустальные шары, а на мраморных столешницах изображены парусники и морские сражения, есть сардельки, брызжущие горячим душистым соком, и разглядывать посетителей за соседними столиками.

По возвращении домой встретить в дребезину пьяного мужичка, на бровях вывалившегося из какого-то «келлера» и рассовывающего по разноцветным урнам разноцветные бутылки: в коричневую урну – из коричневого стекла, в белую – из белого, в зелёную – из зелёного. Он ни разу не ошибётся, всё распихает правильно. А затем, икнув, уйдёт качающейся походкой в кривую черноту переулка.

Засыпать вечером на громадной тонкой подушке, которую я складываю вчетверо. Засыпать под стройное пение подгулявших старушек – неизменных гостей моей добрейшей квартирной хозяйки. Она прекрасна уже одним тем, что никогда не убирается в своей квартире, и пыль свисает с её шкафов, точно подтаявший снег с крыш.

Засыпая, мечтать о том, как я приеду в Москву и привезу с собой этот Франкфурт. Поставлю его на полочку в шкафу, чтобы иногда доставать, зажигать свечи и смотреть.

2005/11/23 Вавилонская библиотека

Ранним утром из темноты хранилища выскочило четверо хихикающих морлоков. Жмурясь от тусклого света, они тащили на плечах свёрнутую в трубку карту. Впрочем, это была не трубка, а труба, и вынести её можно было только вчетвером. Один из читателей, пожилой задумчивый турок, заказал себе накануне эту карту – карту Турции. Почему он выбрал такой масштаб – почти в натуральную величину самой Турции – я не знаю. Он покорно принял её у тихо веселящихся морлоков, взвалил на плечо; один конец её немедленно свесился и потащился за ним, как шлейф. Куда он ушёл с нею – неизвестно. Может быть, расстелил её во внутреннем дворике, сел посередине и стал размышлять о родине. Но из моего окна внуренний дворик не виден.

Тем временем из соседнего зала слышались сдержанно-возмущённые возгласы:

– Это чёрт знает, что такое, извините! Вчера я позвонил, заказал пьесы Геббеля. Я ясно сказал: Геб-бе-ля. А мне что прислали? Речи Геббельса, извиняюсь за выражение! Мне не то что их читать, мне их даже в руки взять противно!

И густо рокочущий, бархатный бас дежурной:

– Борис Моисеевич, не волнуйтесь. Вам вредно волноваться. Мы немедленно всё исправим. Присядьте пока, подождите минуточку...

Затем – лепечущий девичий голосок:

– Скажите, а как понять, где в этой книге статья, а где – не статья?

– Какая статья вам нужна, душечка?

– А вот, у меня тут на бумажке написано.

– Давайте, я вам найду. Вот ваша статья – вот, смотрите.

– Да нет! Эту статью я уже видела. Там одни графики какие-то... таблицы. Ничего не понять. Вы мне найдите в этой книжке точно такую же статью, только чтобы было всё понятно.

– А вот тут я бессильна, голубушка. Тут я ничем не могу вам помочь. Статью, которая будет вам понятна, очевидно, ещё не напечатали... Думаю, вам придётся самой её написать.

Вкрадчивый, развязный и одновременно очень смущённый мужской голос:

– Простите, мне бы журнальчик. Ну, такой журнальчик... понимаете... где женщины. Ну, вы меня понимаете.

– Разумеется, понимаю, молодой человек. Лидочка! Выдай читателю старые подшивки "Работницы"! Видишь, он интересуется... А мы-то ещё списать их хотели.

Возле телефона-автомата между этажами всклокоченный юноша возбуждённо кричит в трубку:

– Да! Достал ей костюм, представляешь! Именно то, что надо – с рогами, с хвостом... Ей очень пойдёт!

Рабочий день начался.

2005/11/26 Моя подруга

Моя подруга, в который раз навсегда расставшаяся с любимым человеком, сидела у меня на кухне, кутаясь в шаль, заедала ярость и печаль пирогом с малиновым вареньем и, чтобы не говорить ОБ ЭТОМ, говорила обо всём остальном. Вспоминала, как после института преподавала английский язык в младшей школе.

– Представляешь, я им говорю: дети, давайте повторим английский алфавит. Ну-ка, кто ответит? И вдруг они все, как по команде, вскакивают, делают идиотские лица и такими кукольными, буратиньими голосами начинают быстро-быстро тараторить: «эй, би, си, ди» и так далее. Ужас какой-то. Я говорю: ребята, что вы, давайте ещё раз, по очереди. Вот ты – давай, отвечай, только медленно, отчётливо выговаривай... Какое там! Кого ни подниму, все делают одно и то же: вылупляют глаза, вытягивают шеи, как жирафы, и на жутких скоростях выдают мне этот самый алфавит. Ну, я начинаю злиться, орать на них: прекратите хулиганить, отвечайте, как положено. А они смотрят на меня большими глазами, и я вижу, что они не понимают, чего я от них хочу. Я думаю – что за фигня такая? Главное, все остальные уроки они отвечают нормальными голосами, не тараторят... Пробую их переучить – не выходит. А знаешь, что это оказалось? Их прежняя училка, старая дура, ставила им пластинку с английским алфавитом, но ставила на семьдесят пять оборотов, представляешь? Она думала, что так и нужно! И я их так и не смогла переучить. Они сейчас уже взрослые, а в головах всё равно при упоминании об английском алфавите выскакивает эта писклявая песенка буратинья… Так до конца жизни и останется. А что ты думаешь? Я до сих пор себе дни недели представляю по школьному дневнику. И все так представляют. Нет, но как подумать, что они уже все взрослые – это ж какой кошмар! Помню, я когда ещё была в институте, на практику меня посылали в одну деревенскую школу. Так вот, я недавно была в этой деревне. Там здоровенные дяденьки-механизаторы так почтительно со мной здоровались – помнят, типа, первую учительницу. А мне от этого почтения провалиться хотелось. Господи, какая же я старая! А туда же – душевные страдания... В гроб пора ложиться, а всё страдания. И всё-таки... ну, почему он такая сволочь, а? Ну, можешь ты мне это объяснить? И никто не может. В нормальном сознании это всё равно не укладывается.

2005/11/28 Вавилонская библиотека

Все думают, что зловещими и загадочными могут быть только старинные библиотеки. Как у Умберто Эко. Те, в которых низкие полукруглые своды, тройные ярусы деревянных шкафов, забитые заплесневелыми книгами по герменевтике, громадные полутемные читальные залы, расписанные фресками в духе Босха и уставленные глобусами, на которых нет ни Австралии, ни обеих Америк. В которых масса таинственных входов, выходов, переходов и труднодоступных мест. Ошибся дверью – и ты уже на дне глубокого колодца, над тобой весело качается маятник с серпом, а к твоей щеке сочувственно прижимается оскаленный череп твоего предшественника. А те библиотеки, в которых всё из бетона и пластика, в которых тесные душные зальчики залиты синеватым электрическим светом, а в каждом углу перемигиваются компьютерные мониторы – помилуйте, что в них может быть зловещего или опасного?

Роковая эта ошибка погубила не одну невинную душу, к нам забредшую. Потому что абсолютно неважно, как выглядит библиотека снаружи. И ни в коей мере нельзя доверяться успокоительному электрическому свету, поскрипыванию пластмассовых стеллажей и вздохам мягкого линолеума под ногами. Потому что библиотека всегда полна опасностей и непредсказуемых вещей. Ты проходишь мимо картотек с новенькими блестящими ящиками и видишь, как из одного такого ящика высовывается серый клочковатый хвост с кисточкой на конце. Видя твой интерес, он успевает в последний момент прикинуться старой тряпкой, забытой уборщицей. Ты облегчённо вздыхаешь, не зная ещё, что это дурной знак. Затем ты огибаешь угол и видишь надпись на очередном каталожном ящике: «Картотека пропавших в читальном зале». Там нет слова «книг». Просто –«картотека пропавших». Смутно встревоженный, ты идёшь дальше и понимаешь, что та лестница, которая в прошлый раз привела тебя в уютное местечко, где добрая женщина в вязаной шали приветливо кивает навстречу каждому, а со шкафов криво улыбаются головы Сервантеса, Фирдоуси и Макиавелли, сегодня вдруг резко свернула в пыльный коридор, где светит одинокая лампочка, вода каплет с потолка, а в углу стоит, скрестив руки, Данте, в знаменитой позе «оставь надежду всяк сюда входящий». Ты пытаешься выбраться из этого коридора и натыкаешься на дверь в стене, за которой слышны придушенные вскрики и вой. В порыве сострадания ты рвёшь эту дверь на себя, выскакиваешь на полутёмную лестницу, заставленную ящиками с надписью «Приборы для определения группы крови. Обращаться осторожно!» Видишь в темноте сверкающие боевой яростью глаза и догадываешься, что это кот. Вернее, несколько котов, занятых серьёзным разговором. Пятясь задом и стараясь не привлекать к себе внимание, осторожно отступаешь назад, и слышишь возглас: «Кто это опять не закрыл чёрную лестницу? Безобразие!» А дальше хлопанье двери и скрежет ключа в замке. Догадавшись, что дело твоё плохо, ты начинаешь метаться и выть, перекрывая кошачьи вопли, но на твои крики никто не приходит. В панике ты принимаешься бегать по лестнице, царапать ногтями плакаты гражданской обороны, колотиться во все встречающиеся на пути двери –пока не понимаешь, что всё это бесполезно, и с нынешнего дня «картотека пропавших» пополнится твоим именем.

Но самое страшное – это потерять контрольный листок. Такую маленькую ехидную бумажку, которую каждому выдают при входе. Без этой бумажки из библиотеки не выпускают. Никого и никогда. Ни при каких обстоятельствах. Все сотрудники библиотеки – это читатели, потерявшие когда-то контрольный листок. Они стали сотрудниками, потому что другого выбора у них просто не было.

2005/11/29

Возвращаясь вечером домой, увидела на асфальте наполовину смытую доджём надпись: «Направо пойдёшь – методистом станешь». Направо я не пошла.

С левой стороны от дороги смутно белел строительный забор. На нём чёрной краской было написано: «Васька Суриков – подлец». Это меня удивило. Впрочем, я не большой знаток живописи.

На лестничной клетке, возле мусоропровода, сидела старая крыса. Я немного знаю эту крысу. Иногда она берёт у меня остатки курицы и сухари.

– Здравствуй, – сказала я крысе. – Как жизнь?

– Привет, – сказала крыса без особой охоты. – Так, ничего... по всякому. Изжога замучила... старость, как говорится, она не радость. Опять же – давление скачет. Погода такая, ничего не поделаешь.

Дома Патрик сразу понял по моим глазам, что я разговаривала с крысой. Молча повернулся, ушёл к себе в домик и долго не появлялся.

Патрик – это морской свин.

2005/11/29

Иногда, когда я особенно долго стою на трамвайной остановке, ко мне приходит Поющий Трамвай. Он спускается сверху, со стороны чистых прудов, и бывает битком набит старушками. Я не знаю, кто они – баптистки, или, может быть, адвентистки. Трамвай подходит, светясь в темноте окнами и распевая религиозные гимны. Под это слаженное, слегка дребезжащее пение я забираюсь внутрь, притыкаюсь к окну, еду, смотрю и слушаю. Старушки поют, Москва проплывает мимо, еле освещённая тусклыми фонарями, притихшая и красивая.

Иногда бабки дёргают меня за рукав:

– Сестра, пробейте билетик.

Удивляюсь, зачем им билетик – разве у них нет льгот? Но пробиваю, конечно.

– Спасибо, сестра, дай Бог здоровья.

Они выходят у метро, оставляя в трамвае запах застиранного старушечьего белья, валокардина, сухих трав и чего-то неуловимо-терпкого. А ещё – тихое эхо пения, продолжающее звучать по углам трамвая вплоть до конечной остановки.

2005/11/30 Моя подруга

На вопрос прохожего: «Не подскажете, сколько времени?» моя подруга, мельком глянув на часы, радостно сказала: «Да полно ещё!»

Она так и живёт – с постоянным ощущением того, что времени ещё полно. А когда оказывается, что его не только в обрез, а просто-таки уже нет ни секунды, она спохватывается и бежит. Она никогда не ходит. Она сама признаётся, что уже забыла, как это делается.

В этом состоянии она перепутывает нити мыслей и утрачивает связность речи. Устраиваясь на работу, она должна была прийти в отдел кадров к назначенному времени. Поняв, что назначенное время уже наступило, а она ещё не вышла из дома, она в панике набрала телефон отдела кадров и, не представившись, сказала в трубку хриплым разбойничьим голосом:

– Мы уже идём.

Потом помедлила и, очевидно, догадавшись, что эта реплика требует каких-то комментариев, прибавила ещё более зловещим тоном:

– И сейчас вы узнаете, зачем мы идём!

И повесила трубку. Пожилую сотрудницу отдела кадров едва не хватил удар.

2005/12/01

В одной из наших старых-престарых жалобных книг есть запись, состоящая из одной фразы:В ЧИТАЛЬНОМ ЗАЛЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО!!!

Я думаю, что тому, кто это писал, было плохо по каким-то внутренним, субъективным причинам. Болел живот. Любимая девушка ушла у другому. Поссорился с соседкой на коммунальной кухне. А потом пришёл в читальный зал орать о том, что там, видите ли, плохо.

А там вовсе не плохо. Наоборот, там очень хорошо.

Иначе чем объяснить, что Те-Кто-К-Нам-Приходит, никогда не желают уходить по доброй воле? Ну, не желают, и всё. Когда наступает тяжёлый момент закрытия зала, они прячутся по углам, заваливаются за стеллажи, сидят, притаившись, под книжными полками. И не уходят. Мы уговариваем их, умоляем, угрожаем. На слабых и новеньких это иногда действует, на старых и заматерелых – фиг с два. Они делают вид, что покидают зал, чтобы потом бесшумно возникнуть у полок с Оксфордскими словарями. Когда часы бьют полночь, в зал неторопливой развинченной походкой входит милиционер Паша по прозвищу Капитан Каталкин. Он сдвигает фуражку с затылка на лоб, лениво кладёт пальцы на кобуру и веско говорит в пространство: – Значит, так. Первый выстрел – он предупредительный. Его я даю в воздух.

После этого пространство несколько расчищается, затем пустеет. Охранник уходит, мы быстро закрываем за ним стеклянные двери и отступаем назад, к чёрной лестнице. Через парадный вход выходить нельзя. На него нельзя даже оглядываться. Потому что там, за стеклянной дверью, молча стоят Они. Те-Кто-Сюда-Приходит-И-Не-Уходит. Стоят, прильнув в темноте к стеклу бледными напряженными лицами, и ждут. Вдруг мы проявим слабость и впустим их обратно.

2005/12/01

Мой друг привёз мне из Ирландии свитер знаменитой «ирландской вязки». Потрясающий свитер нехорошего землисто-серого цвета, связанный вкривь и вкось какой-то полуслепой ирландской бабкой. Со спущенными петлями, свалявшейся на боках шерстью, вытянутым воротом и криво вывязанными жирными косицами, похожими на змей, которых, как известно в Ирландии нет. Одним словом, восторг души. Я надела его, убедилась, что он мне категорически не идёт и возрадовалась. Теперь буду носить, не снимая. Даже на ночь, как власяницу – тем более что он такой же колючий.

Кстати, змей-то в Ирландии нет, а тритоны, по-видимому есть. И я знаю, почему. Когда Святой Патрик собрал всех местных гадов и сказал: «кто из вас желает остаться на острове, поднимите правую руку», как раз тритоны легко могли это сделать... Но шутки шутками, а дело серьёзное. Моя подруга работает на детской экологической станции, и кто-то недавно подарил им животное под названием «ирландский тритон». Никто на станции толком не знает, как за ним ухаживать. В Интернете никакой информации на эту тему они почему-то не нашли. Теперь я, кажется, представляю себе, у кого об этом можно спросить... Или лучше им вообще его в зоопарк отдать? А то загубят ещё, неровен час.

2005/12/01 дети

Мой друг Антон

Мать (вернувшись с работы,обращается к девятилетнему сыну): Тоша, ты уроки сделал?

Антон (сумрачно, но твёрдо): Нет

Мать: Почему?!

Антон (ещё более сумрачно и ещё более твёрдо): Неохота было. Мне кажется, это достаточно веская причина.

За этим следует неизбежная энергичная ссора, после которой оба, надувшись, расходятся по своим делам. Мать некторое время сражается с беспорядком в квартире и, сдавшись после короткой борьбы на милость победителя, обращается к сыну, решающему с вызывающим видом арифметическую задачу:

– Тоша, как ты думаешь, что тебе подарят на день рожденья?

– Не знаю. (Пауза). Откуда мне знать? Я же не оракул. Скорее всего, какую-нибудь ерунду. На день рожденья всегда дарят ерунду... и на новый год тоже. Когда я в Деда-Мороза верил, он мне всякую фигню приносил. А теперь я в него не верю, так он вообще перестал подарки дарить. Подумаешь! Больно надо! Всё равно за всю мою жизнь ни одного раза – ну, ни одного – не было человека, который просто пришёл бы и подарил мне морскую свинку.

В этом году я собираюсь стать таким человеком в его жизни. Но пока он об этом не знает.