Текст книги "Дневник библиотекаря Хильдегарт"

Автор книги: hildegart

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 93 страниц)

2007/08/04

С приближением осени, вместе с дождями и северо-восточным ветром, в Москву всё чаще начинает просачиваться Франкфурт.

Я всеми нервами, всей кожей чувствую те места, в которые он просачивается. Позавчера утром над Яузой добрых полчаса висел зелёный франкфуртский туман, а в нём тихо позванивали колокола с Liebfrauenkirche и иногда смутно, едва различимо просвечивался шпиль с бронзовым петушком на кресте. Вчера в Царицынском пруду я встретила ту самую утку, с которой мы не один раз беседовали, когда я прогуливалась вдоль Майна. Она тоже меня узнала, но почему-то не подала вида. А вечером я случайно наткнулась на Франкфурт в одном большом торговом центре. В самом дальнем из залов, где продавались игрушки и молочные продукты, так томительно и вызывающе пахло Франкфуртом, что я провела там чуть не целый час, слоняясь от витрины к витрине и вдыхая этот сказочный, потусторонний аромат. Думаю, что у них там то же средство для мытья полов, которым пользуются во франкфуртских торговых центрах.

Сегодня вечером опять туда пойду.

2007/08/04 Невавилонская библиотека

Из жизни массовых литератур

Моя подруга-акунистка прислала мне забавную ссылку. Боюсь, я не смогла оценить её в полной мере, поскольку не знаю, кто такая Евлампия Романова. Зато я знаю, кто такой Эраст Петрович Фандорин! Итак:

ОДИН ДЕНЬ С ФАНДОРИНЫМ: ЕВЛАМПИЯ РОМАНОВА

(Взято с http://www.fandorin.ru/forum/showthread.php?s=e23e3ca6b322d84d5886cd4e973ab091&threadid=1719

Эпиграф: « – Любите животных, мадемуазель? Похвально».

(Б.Акунин, «Любовница Смерти»).

– Девочки! Муля, Ада, Рейчел! Гулять!

Толстенькая мопсиха Муля, дожевав остатки японской гравюры, спрыгнула с обеденного стола и, тяжело шлепнувшись на увесистый задик, потрусила к дверям. Ее шустрая сестренка Ада, ворча и прижимая добычу лапой к полу, увлеченно пыталась разгрызть нефритовые четки. Из гостиной доносился душераздирающий вой – кошки Клаус, Семирамида и Пингва спорили за право первыми поточить коготки о портрет хозяина, статского советника в парадном мундире. Только жаба Гертруда проявляла полное равнодушие к происходящему, хотя доверять этой тихоне не следовало: не далее как вчера вечером я извлекла флегматичное земноводное из супницы саксонского фарфора, где она всерьез собиралась обосноваться на зимнюю спячку.

Вот уже второй день я служу экономкой во флигеле на Малой Никитской. Эксплуататора моего зовут Эраст Петрович Фандорин. Утром в четверг, досконально изучив мои рекомендательные письма (рекомендации мне всегда дают самые отличные, и при этом просят, чтобы я отбыла к новому месту службы как можно скорее), статский советник почему-то вздохнул и спросил:

– Любите животных, мадемуазель? Похвально. Я думаю, мы п-поладим.

Обнадеживающее начало, правда? А ведь он еще ничего не знает о моем главном таланте. Дело в том, что я умею играть на арфе, но сообщать об этом малознакомому человеку считаю нескромным.

От размышлений меня отвлек чей-то жалобный стон.

– Увазяемая Еврампия-сан, – послышался из кабинета страдальческий голос японца-камердинера, – есьри собатьки усьри гурять, я узе могу спускачься?

Понимаете ли, увидев меня вчера на пороге флигеля со всеми моими подопечными, японский подданный Масахиро Сибата (сокращенно – Маса) с невероятной скоростью взбежал по стене кабинета «до самой верхней розотьки» и сидит там до сих пор. Странные, честно говоря, у них там в Японии обычаи.

Я поставила на огонь новенькую кофеварку, старательно завела странный механизм, похожий на часы (продавец, бойкий парнишка с Хитровки, уверял, что хитрый прибор сам подает сигнал, когда кофе готов) и выскочила под ясное зимнее солнышко, во двор, где Муля, Ада и Рейчел уже оставляли на хрустящем снегу живописные кучки и ярко-желтые отметины.

Не прошло и четверти часа, как во двор вышел и сам статский советник. Выглядел он безукоризненно: прямая осанка, тросточка, цилиндр, элегантное пальто с пелериной, словно припорошенные инеем седые виски при совсем молодом лице, – только был, пожалуй, бледноват, и левый глаз почему-то немножко дергался.

– Д-доброе утро, мадемуазель Романова, – обратился он ко мне.

– Доброе… – начала я, но не успела продолжить. Стаффордширская терьерица Рейчел, решив проявить верноподданнические чувства к моему работодателю, мощным прыжком скакнула статскому советнику на плечи и истово, по-купечески, облобызала его в щеки, нос и губы. Цилиндр упал в снег, а Муля и Ада запрыгали вокруг с радостным лаем.

– Фу, Рейчел! – осудила я недостойное холуйство терьерицы. Эраст Петрович поднял цилиндр и стал отряхивать. Выглядел он по-прежнему импозантно, только теперь немножко дергался правый глаз.

– Мадемуазель Романова, – продолжил он, – меня только что вызвали по т-телефону к губернатору. Вернусь не раньше пяти, – он покосился на Мулю с Адой и добавил: – А может быть, и несколько п-попозже.

Неужели он решился пренебречь моим завтраком?

– Какое-нибудь увлекательное дело? – поддержала я светскую беседу. – И, наверное, очень опасное? Террористы? Бомбы?

И тут началось что-то очень странное. Земля внезапно покачнулась у меня под ногами, из окна кухни вырвался столб дыма и пламени, а Эраст Петрович, утратив свои джентльменские манеры, столкнул меня в снег, рухнул сверху, да еще зачем-то вдавил ладонью мою голову в сугроб. Я хотела возмутиться против столь первобытного способа выражения симпатии к даме, но, во-первых, в рот набился снег, а, во-вторых, меня оглушил страшный грохот, перекрывший даже визг Мули, Ады и Рейчел.

Когда все стихло, я решилась подняться. Из черного проема в стене – бывшего окна бывшей кухни – валили клубы дыма, в снегу вокруг торчали осколки стекол, битые кирпичи и какие-то щепки.

– Господзин! – отчаянно воззвал японец, высунувшийся из соседнего окна. – Вы зивы? Вася новая рохудра подрозира бомбу!

– Это не бомба, – с достоинством объяснила я, отряхивая снег и известку. – Это новая кофеварка с Хитровки. Подает сигнал, что кофе готов.

Статский советник – с расцарапанным лицом, в разорванном пальто, – сидел в снегу. Мутным взором поглядев на меня, он пробормотал загадочную фразу: – Знаете, Евлампия Андреевна, ваше кулинарное рвение заслуживает всяческих похвал. Это раз. Но лучше бы я открыл ту посылку вместе с Лизанькой. Это два, – и Эраст Петрович рухнул обратно в сугроб.

– Господзин больше не заикается! – ликующе взвизгнул Маса и, выскочив из окна, принялся сгибаться передо мной в непрерывных поклонах. – Еврампия-сан, вы верикий врать! Тюдеса медисины! Подобное речится подобным!

И тогда я зарделась и, прижимая к груди толстенькую Мулечку, смущенно пролепетала: – А еще я умею играть на арфе…

2007/08/07 Моя подруга в религиозно-философском контексте

– На самом деле достичь состояния полного внутреннего равновесия не так сложно, как кажется. Нет, я серьёзно. Надо просто сесть, сложить ноги, вытянуть руки вдоль тела, вспомнить, что у тебя в раковине стоит недельная гора грязной посуды, а горячей воды как не было, так и нет, и нужно НЕМЕДЛЕННО встать, пойти и всё перемыть.... И вот в этот-то момент оно на тебя и снисходит.

– Кто?

– Динамическое расслабление. С последующим выбросом энергии фа-цзин. И ты уже не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой – просто физически не можешь, честное слово. Просто сидишь и сливаешься с окружающей тебя гармонией. Так до самого вечера можешь сидеть и сливаться.

***

– Знаешь, если так вот сидеть и направленно думать о смысле жизни, то столько, оказывается, можно всего сожрать и не заметить! Я недавно так целую «Прагу» сожрала. Практически весь торт целиком, представляешь? Сидела, думала, и отрезала по кусочку. Смотрю – блин, уже одна пустая коробка осталась!

– А что со смыслом-то жизни? Нашла его в результате?

– Ну, в общем, да. Во всяком случае, поняла, что в диете никакого смысла нет. Всё равно рано или поздно сам не заметишь, как сорвёшься…

***

– Кощунствовать тоже очень просто. Я, например, постоянно кощунствую, причём совершенно машинально, на автопилоте. Вот – помнишь, ты меня зимой в костёл водила? Или это осень была? Когда ещё всем пеплом голову посыпали – как этот день у вас называется? Представляешь, батюшка этот ваш мне сыплет на голову пепел и говорит: «Помни, что ты прах и в прах обратишься». А у меня первая реакция – какая, ты думаешь? Я чуть было не сказала: помню, помню! Ещё бы не помнить! Придёт время, я всё-о Ему припомню, и это – в первую очередь! Хорошо, что всё-таки в последний момент удержалась и не брякнула…

***

– Нет, всё-таки внутреннее равновесие – не такая простая штука, как кажется. Если я беру на дом работу на выходные и не делаю, то потом мучаюсь и думаю: вот, опять все выходные дурью промаялась, – нет бы сесть и поработать! Сколько всего можно было сделать за это время! А если я всё-таки заставляю себя сесть за комп и поработать, то потом мучаюсь и думаю: блин, опять выходные коту под хвост, – а как классно можно было бы за эти дни отдохнуть!

***

– Вить, ну, чего ты опять отключился и смотришь в одну точку? Ну, скажи мне – о чём ты думаешь, а? Вить, ну, скажи!

– Об избирательной передаче информации из первой сигнальной системы во вторую.

– Я так и знала! Вить, ну, ты прямо как ребёнок!

2007/08/08 дети

Туська

– Ой, мне тако-ой сон страшный снился! Как будто меня ин-ви-секция поймала…

– Кто, кто?

– Ин-ви-секция. Это монахи такие, в подвале и с факелами.

– А, инквизиция… С ума сойти! А ты откуда про инквизицию знаешь?

– А у папы такая игра есть. Компьютерная.

– Ну, и что дальше было, во сне-то?

– Как – чего! Поймала и пытает.

– Батюшки! За что пытает?

– (Сурово и печально). За дело!

***

– Папа, не ездий в час пик, ты чего! Тебя же заколют!

– Чем заколют?

– Чем… Пикой, чем же ещё.

– А-а-а, вот в чём дело. Не волнуйся, не заколют. У меня бронежилет.

– Ну… БрОня, может, и жалеет, а другие-то – точно не пожалеют!

Взрослые смеются, а она опускает ресницы и отвечает им лукаво-снисходительной улыбкой. Так и не поймёшь – то ли она и вправду не знает, что такое «час пик» и «бронежилет», то ли просто развлекается, притворяясь в угоду старшим маленьким несмышлёнышем.

***

Рисует на асфальте громадный, вкривь и вкось перекошенный рыцарский замок. Получается впечатляющее монументальное здание с крепостной стеной, воротами в цветочек и петушками-флюгерами, значительно более крупными, чем башни, на которых они сидят. Тщательно вытирает о платье испачканные мелом руки и зовёт меня.

– Напиши мне тут кой-чего, а?

– Ты же сама уже умеешь писать буквы. Разве нет?

– Умею. Но не при людей, – строго говорит она.

– Не при людях, ты хочешь сказать?

– Да, – так же строго говорит она. – При людей мне нельзя потому что. А тебе можно, ты большая. Давай, вот здесь пиши: «ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ЕЗДИЮТ НА КОНЯХ!» – Где, вот здесь?

– Ага. А вот здесь… тут вот, где дворик, пиши: «ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ВЫХОДЯТ ГУЛЯТЬ КУРЫ!»

– Очень предусмотрительно, ты молодец. А то эти, которые на конях, всех кур на фиг передавят.

– А вот здесь двери. Здесь пиши: « НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!»

– Почему?

– Так же всегда на дверях пишут.

***

У неё полным-полно всяких сложных электронных игрушек, но она к ним, кажется, вполне равнодушна. Не привлекают её и барби – те самые, за которых мы в нашем детстве готовы были душу продать. Самая любимая её кукла – бог знает откуда взявшееся чудище, сплошь состоящее из грязной поролоновой юбки, к которой пришиты пластмассовые ручки и голова в поролоновом же платочке. Туська зовёт её невиданным именем Консаньола, с утра до вечера таскает на руках, целует и три раза в день кормит черничным йогуртом.

– Тусь, за что ты её так любишь?

– (Сумрачно). Потому что когда я была маленькая и злая, я ей кусочек носа отгрызла, – видишь, вот здесь? Она та-ак плакала! И я потом тоже та-ак плакала! И придумала, что она теперь будет моя самая, самая любимая дочка.

– А другим куклам не обидно, что ты всё время с ней и с ней, а на них внимания не обращаешь?

– Ничего-о, они же все, вон, с носами. Как-нибудь проживут, замуж выйдут…

…А на днях она прибежала ко мне, разрумянившаяся, с тяжёлым, восторженным дыханием.

– Знаешь, что у меня теперь есть! Ты такую вещь ни-ког-да не видела! Это настоящая волшебная вещь, не придуманная!

Ведёт меня к столу, на котором стоит старая мамина игрушка: огромный мухомор со съёмной шляпкой, а вокруг него – мухоморчики поменьше, с головой утонувшие во мху и косматой пластмассовой траве.

– Смотри! – Нервно жмурится от предвкушения, берёт кружку с водой и снимает шляпку с большого гриба. – Ты даже не поверишь, чего будет!

Прикусив от волнения кончик языка, льёт воду в воронку внутри гриба и быстро накрывает гриб шляпкой. Маленькие мухоморы приходят в движение и начинают потихоньку, один за другим подниматься из мха и травы и вырастать чуть ли не до размеров «старшего» гриба.

– Видишь? Я их поливаю, и они растут! Ты такое когда-нибудь видала, а?

Человек, выросший среди компьтерных бродилок, самодвижущихся автобусов, вертолётов с программным управлением, ходячих кукол, умеющих лепетать по-английски и по-немецки, покемонов, танцующих краковяк… вот этот самый человек стоит, затаив дыхание, перед простодушной дедовской игрушкой, и нет предела его радости и гордости за этот мир, который так чудесно устроен.

Завтра принесу ей кур, которые, если их дёргать за верёвочки, клюют зерно с пластмассовой подставки. Надо только поискать их на антресолях – не может быть, чтобы я их выбросила…

2007/08/10 всякая ерунда

Вечером, переставляя карточки в старом систематическом каталоге, в разделе «История первобытного общества» я обнаружила подраздел «Классовая борьба». За картонным разделителем стояло несколько ветхих карточек с надписями на неизвестных мне первобытных языках. Очевидно, это были воспоминания уцелевших ветеранов этой самой борьбы. Даже с точки зрения марксистской исторической науки это было немного странно, но был вечер, и мне лень было удивляться. Потому что мысленно я уже сидела в Трамвае.

Трамвай мелодично побрякивал, скрипел и что-то бормотал себе под нос, а я сидела у окошка, грызла бусину дорожного Розария и мысленно была уже Дома.

А дома, как всегда, не горел верхний свет, мышь сидела на жёрдочке в клетке, мурлыкала песню про холода, тревоги и степной бурьян и вязала себе половик из старого майского сена. Собака, вернувшись с прогулки, тихо удалялась под ванную, не дожидаясь, пока я выскажу свои мысли по поводу её Поведения В Общественных Местах.

– Нет, всё-таки… ты мне всё-таки скажи, КАК ТЫ МОГЛА?

– Очень просто, – вздыхала собака, немножко вылезая из-под ванной и глядя на меня снизу вверх из-под очков. – Ты же не учитываешь всех психофизиологических факторов формирования моей нервной системы. И потом, как быть с генетической предрасположенностью? Учти, я занималась своей генеалогией и выяснила, что из всех поколений моих предков ни один – заметь себе, ни один представитель моего рода не жил с людьми. И ты ещё удивляешься тому, что у меня в крови модели стайного поведения? Спасо-Кукотский об этом очень ясно пишет…

Оставив её разглагольствовать, я пошла на кухню, захватив с собой мыло, зубную щётку и крем из козьего молока. Я очень люблю мазаться кремом из козьего молока. Именно из козьего. Потому что, если им мазаться по вечерам, а потом долго смотреться в зеркало, из зеркала постепенно начинает проглядывать твоё Истинное Лицо. Я люблю своё Истинное Лицо. Я в нём невозможная красавица. Особенно мне нравится золотисто-палевый оттенок шерсти и янтарные глаза с поперечными зрачками-палочками. И маленькие, круглые, словно бы плюшевые рожки, пахнущие полынью и розовым маслом. Жаль, что в таком виде не покажешься окружающим.

Когда я уже приготовилась ко сну, мне позвонила Подруга.

– Завтра я к тебе приду, – сообщила она.

– Ага, – сказала я. – Приходи, я буду готова.

Я вытащила из шкафов пару-тройку платьев и разбросала их, где попало, потом пошла на кухню и поставила на огонь молоко с тем расчетом, чтобы оно выкипело и залило всю плиту; потом вернулась в комнату, достала из специального пакетика немножко пыли и рассыпала её по различным поверхностям, стараясь распределять равномерно. У моей Подруги в квартире всегда бардак, и поэтому она расстраивается, когда приходит в квартиры, где не-бардак. Я не хочу, чтобы её мучили комплексы, и всегда тщательно готовлюсь к её визитам.

Когда я опять приготовилась ко сну, мне позвонила Подруга-Акунистка.

– Фандорин кончился, – хриплым от слёз голосом сообщила она.

– Что, его всё-таки убили в каком-нибудь романе, да? – посочувствовала я.

– Типун тебе на язык! – возмутилась она. – Скажешь тоже – «убили»! Просто я последний роман вчера опять дочитала! Что мне теперь делать, а?

– Да, да, это правда ужасно, – смутилась я и долго утешала её нежными, бесполезными словами, слушая, как она вздыхает и горестно сморкается на том конце провода.

А когда я всё-таки легла спать, соседи справа включили Вечернюю Дрель, соседи слева стали хором петь «Боже, царя храни», звенеть бокалами и целоваться, а соседи наверху принялись укачивать ребёнка. Судя по звукам, доносившимся сверху, они садились в разных углах комнаты и со всей силы гоняли туда-сюда шестипудовую кроватку с колёсами. Я очень жду, когда вырастет этот ребёнок, потому что он обещает стать интересной личностью.

Спала я сладко и безмятежно. Засыпая, я успела представить себе, как встану в пять утра и включу на полную громкость шестнадцатиминутный марш «Ведёт нас Кэмпбелл в бой, ура, ура!», исполняемый, если верить обложке пластинки, на двенадцати волынках и десяти барабанах. Отличные ребята эти Кэмпбеллы. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что они победят в любом бою.

2007/08/15 Мужчины, женщины и дети (из разговоров с церковной певчей)

– Коль, ну почему я должна этот фильм помнить? С чего ты решил, что я его вообще смотрела?

– Ты не могла его не смотреть. Это же фильм нашего детства!

– Ну, какого детства? Ну, ты что? Он же ведь где-то в середине девяностых снимался! Это фильм Ванькиного детства, если на то пошло.

– Ну, я и говорю. Раз Ванькиного – значит, и нашего. Ванька нам что, чужой, что ли?

– Господи! Да у тебя все фильмы – фильмы твоего детства! Потому что ты как был ребёнком, так и остался. Иди, вон, бороду причеши, и садись кашу есть. И не смотри так в сторону буфета – банку с мёдом я всё равно перепрятала.

– И, между прочим, зря. С той стороны балкона как раз самое солнце было. И если бы я его не спас, этот мёд, он бы точно погиб, бессмысленно и бесславно…

– Так я и думала. Спасатель несчастный. Ну, ладно, раз спас, то давай сюда.

– Хм… Боюсь, что я его уже совсем спас. Окончательно.

***

– Знаешь, когда я в первый раз осознала, что мой Ванька – мужчина? Это ужас такой был… Наверное, ему года полтора было. Ну, может, два. Я не помню, он, кажется, натворил что-то такое, и я его ужасно ругала. На кухне это было. Ругала я его, ругала, а он слушал, слушал так серьёзно… потом взял стул, подтащил ко мне поближе, взобрался на него и стал меня гладить по голове, представляешь? И даже не гладить, а так снисходительно похлопывать. Похлопывает и говорит: «Ядно, ядно, всё. Узе всё. Тпокойно. Ты хоёсая. Хоёсая». И с такой снисходительностью он это всё говорил, с таким, знаешь, великодушным превосходством, что я просто онемела. И поняла: это и правда «узе всё». И за что бы я ему теперь ни выговаривала, он всё равно это воспримет, как положено мужчине: у женщины дурное настроение, ПМС, климакс и прочие радости, надо дать ей выговориться и не обращать внимания. И она успокоится. Ты представляешь, как рано мой стервец отыскал эту их мужскую лазейку! Я тогда подумала: кошмар, это же сколько усилий придётся приложить, пока его воспитаешь! Но, знаешь, ничего. Воспитался как-то потихоньку, несмотря на все мои усилия…

***

– А я ведь, знаешь, не хотела второго ребёнка заводить. Потому что пока один – он так и будет один, а как второго родишь, так и пойдёт дальше по нарастающей. Правда-правда. Вон, у нашей соседки… У неё сперва одна собака была. Была и была себе, и всё нормально, всё как у людей. Соседка с ней гуляла во дворике, никто и внимания особого не обращал. Потом она… соседка, в смысле… в общем, подобрала на автобусной остановке ещё одну собачку. Ну, и пошло-поехало! Теперь у неё четыре здоровенных стервознейших шавки, и когда они все вместе выходят во двор – это караул. Спасайся, кто может! Они ещё и отвязные такие.. в смысле, не на поводках. Ужас! Так же и у меня. Сперва Ванька был. Ну, был и был. Так бы и был один, если бы муж девочку не запросил. Я говорила: смотри, сам потом пожалеешь! – а он всё своё: хочу да хочу девочку. Хорошо. Родила я ему девочку. Ну, и пошло-поехало. Оглянуться не успели, как ещё Гришка откуда-то появился в придачу. А теперь вот сижу, Катеньку жду. И думаю: вот подрастут они немножко, вот как пойдём мы все вместе во двор, да без поводков… Лучше даже не думать, что будет!

***

– Я вообще-то, знаешь, косметическими средствами не очень пользуюсь, не привыкла. А тут как-то было – по всему лицу вдруг прыщи какие-то подростковые пошли, очень неприятные. И мне отец Николай маску посоветовал, из петрушки и чего-то ещё, не помню уже. Говорит: очень хорошее средство, народное, вон, Софья Степановна пользовалась, и у неё и кожа стала бархатная, и радикулит прошёл. Я говорю: как – радикулит? На какое же место она эту маску накладывала? Отец Николай говорит: на лицо, вроде бы. Я удивилась, спрашиваю: а радикулит почему прошёл? А он говорит: да кто же вас, женщин, разберёт? У вас всё вон как сложно! Как подумаешь, говорит, что из обыкновеннейшего, примитивного ребра такое получилось, так поневоле возгордишься, что послужил материалом. Ну, вот. Взяла я петрушку и что-то ещё, смолола в кофемолке и намазала на лицо. Походила в этом, походила и забыла. Ну, забыла, что у меня всё лицо во мху и зелёной каше. И пошла в таком виде во двор. А там как раз дети в песочнице играли, а рядом, на скамеечке, сидел наш сосед, по прозвищу Дядя Юра Воплощение Мирового Зла. Я не знаю, почему такое прозвище, честное слово… он очень хороший человек на самом деле, забавный такой. И вот я вышла во двор, а дети все как уставятся на меня, как рты пооткрывают… А Дядя Юра Воплощение Мирового Зла тоже сперва слегка опешил, а потом повернулся к песочнице и говорит: дети, смотрите! Я же вам говорил, что ОНА ПРИДЁТ, а вы не верили! ВОТ ОНА И ПРИШЛА! Ой, ужас… Дети все как заорут! Как брызнут из песочницы в разные стороны. А я стою посреди двора, как дура, ничего не понимаю. Потом уже только поняла, когда в стекло одной машины во дворе посмотрелась…