Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"
Автор книги: Юрий Смолич
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 62 страниц)
ЯНВАРЬ, 1
УКРАИНА НА ПЕРВОМ ПЛАНЕ
1
И вот он шел мрачными вестибюлями, нескончаемыми коридорами, обширными залами и узкими переходами монументального творения Джакомо Кваренги, которое воссоздавало в русском зодчестве лучшие образцы архитектурного классицизма.
В вестибюле была толчея: людей пробивалось без счета, и матросы–часовые старательно проверяли мандаты или придирчиво допытывались: кто, зачем и к кому, и тогда направляли – кого куда, подробно объясняя, как идти, где повернуть, какой номер комнаты искать, чтобы не заблудиться в этом огромном здании. По коридорам взад–вперед тоже сновали люди – тут все спешили, все были озабочены: красногвардейцы с винтовками, солдаты, студенты, женщины в теплых платках, крестьяне в тулупах. Залы выглядели особенно странно: в них, по большей части, длинными рядами – точно в казарме – выстроились железные койки, и на них спали люди, а человеческое дыхание оседало на стеклах окон толстым слоем льда в фантастических узорах. Переходы и закоулки между корпусами были темны и пустынны.
Затонский шел и шел, сперва прямо, потом направо, потом налево, на третий этаж, а там налево и еще раз направо – и все волновало Владимира Петровича: и то, с чем приехал, и то, куда и к кому идет.
Народный секретариат командировал его в Петроград – полномочным представителем Украины при правительстве Советской России – и это был первый шаг только что созданной Украинской республики: установить неразрывную связь между революционными правительствами двух братских народов, ставших на путь коренного преобразования общественной жизни и установления социалистического строя!
Свершался – он останется в памяти потомков – исторический акт, и завершение этого акта поручено ему. Этого было достаточно, чтоб наполнить сердце горячим волнением. Деревенский паренек из Новой Ушицы на Подолии, сын разночинца, питомец прогрессивных студенческих землячеств и революционных кружков, наконец, молодой большевик шел коридорами Смольного, славной цитадели революции!..
В тесном переходе–закоулке между центральным корпусом и левым крылом Владимир Петрович столкнулся с какой–то неясной в сумерках фигурой и чуть не сшиб ее с ног. Фигура вскрикнула от испуга тоненьким женским голоском, подобрала подол и шмыгнула в какую–то боковую дверцу. Запоздалое «ах, простите!» смущенного Владимира Петровича прозвучало уже после того, как дверь захлопнулась. В светлом проеме лишь на миг неожиданно мелькнул женский силуэт: прическа с локонами, высокий воротничок, в длинном платье до полу – точь–в–точь классная дама дореволюционной женской гимназии. Что за наваждение и откуда она здесь? Владимир Петрович растерянно оглянулся: привидение, что ли? «Пиковая дама ищет под обломками прошлого свои три фатальные карты», – усмехнулся он себе в бороду. Шутливая догадка была, впрочем, недалека от истины: в дортуарах левого корпуса Смольного еще проживали пепиньерки и классные дамы бывшего дворянского гнезда – института благородных девиц. Водопровод в левом корпусе тоже замерз, и молодые, а то и немолодые, графини и княжны бегали тайком по воду к «титану», в комендантское помещение. Неожиданная встреча с бородатым большевиком в кожаной куртке и с маузером на поясе перепугала какой–то из осколков разбитого вдребезги исторического прошлого насмерть…
Но Владимир Петрович сразу забыл про забавную встречу. Вот и лестница наверх, вот и поворот налево, а теперь направо. Владимир Петрович остановился перед дверью, чтобы утихомирить биение сердца – оно стучало гулко и тяжело, но не от быстрого шага, а потому, что очень уж он волновался.
Ведь он шел к Ленину.
2
Ленин был в кабинете один.
Когда Затонский переступил порог, Ленин – углубленный в бумаги, стопкой лежавшие перед ним на столе, – сразу поднял голову и бросил быстрый пытливый взгляд. Во взгляде этом было одновременно несколько оттенков: вопрос – кто, досада – оторвали от работы, удовлетворение – наконец–то!
Этого первого взгляда Владимира Ильича Затонский боялся больше всего. Ему казалось, что он смутится, оробеет, растеряется вконец. Всю долгую дорогу от Харькова до Петрограда трое суток в холодных теплушках воинских эшелонов, Владимир Петрович представлял себе этот первый взгляд, которым встретит его Ленин. Представить так и не смог, только мучился в тревоге: как поведет себя с ним Ленин и как самому вести себя с ним? Нервничал, ругал себя за такую мальчишескую неуверенность в себе, и все равно сердце у него замирало. Крепыш, заросший страшной бородой, Владимир Петрович по характеру был вообще застенчив, даже робок. А ведь тут предстоит встреча с Лениным и увидит он его первый раз в жизни…
Владимир Ильич упруго, молодо поднялся со стула, вышел из–за стола и устремился посетителю навстречу. Руку он протянул еще за два шага.
Ленин оживленно говорил на ходу:
– Товарищ Затонский, Владимир Петрович!.. Что же вы? Прошу! Прошу! Заходите! Мне сообщили сразу, как только вы пришли в комендатуру, и я с нетерпением жду уже добрых пятнадцать минут!
В глазах Владимира Ильича был укор, но губы смеялись. Он взял руку Затонского, крепко ее пожал и сделал жест в сторону кресла:
– Прошу!
Затонский знал, что Ленин слегка картавит, вернее – легко грассирует, особенно заметно это было как раз в слове «прошу», и все–таки эта картавость была в Ленине неожиданной, какой–то «непредвиденной». И вызывала она двойственное чувство: как–то не вязалось, что такой гигант ума, духа и воли – и вдруг не выговаривает одной из тридцати двух букв алфавита, и в то же время как раз этот огрех в произношении делал Ленина каким–то совсем обыкновенным, простым, человечным.
Ленин поездил Затонского в кресло перед столом – для посетителей; сам сел напротив, чуть придвинувшись, так что его колени почти касались колен собеседника.
– Рад познакомиться с вами, Владимир Петрович! Слышал о вас. И хорошее – как в октябрьские дни быстро сумели организовать в Киеве второй ревком после ареста первого, и… смешно… – Ленин весело засмеялся, – как, путаясь в полах поповской шубы, выходили из царского дворца на разведку. И… – губы Ленина еще улыбались, но глаза глядели сурово, – и… не слишком похвальное: как напутали с вашей Центральной радой и кадетским «Комитетом спасения революции» – революции господ Керенских и Родзянок.
Очевидно, в глазах Затонского Ленин прочел смущение, потому что тут же положил руку ему на колено и ласково кивнул:
– Знаю, знаю, батенька! Сбивал вас всех с толку Юрий Пятаков! А ситуации там у вас, на Украине, действительно сложная и запутанная. Сам черт ногу сломит! – Ленин опять засмеялся. – Но мы, большевики, чертей не боимся и всю эту путаницу, бог даст, распутаем! Особенно сейчас, когда вы имеете, наконец, свое украинское советское правительство! Поздравляю вас, поздравляю от всей души!
Ленин положил Затонскому руку и на другое колено и сжал их, потряс, заглядывая в глаза ласковым, сияющим, веселым взглядом.
– Рассказывайте же, рассказывайте все! И о деяниях вашего правительства, и о… злодеяниях «вашей» Центральной рады? Рассказывайте, я весь внимание, я слушаю вас с чрезвычайным интересом!
До сих пор Затонский не вымолвил ни слова – говорил один Ленин; теперь говорить надо было ему. И – странная вещь – он начал говорить спокойно, вдумчиво, коротко: ведь у Ленина так ограничено время! Словом, Владимир Петрович вполне овладел собой, собственно – и овладевать не было нужды: с Лениным, в самом деле, было просто и легко, как со старым, давнишним знакомым, как с ровней.
Ленин слушал внимательно, иногда кивая головой: это, мол, мне уже известно, повторять не стоит, – и тогда Затонский старался пропускать все то, что из официальных бумаг и телеграфных переговоров между Народным секретариатом и Советом Народных Комиссаров должно было быть известно в Петрограде. Он нарисовал обстановку на Украине, в которой развивалась борьба между Центральной радой и местными Советами депутатов. За Центральной радой – вооруженные силы, регулярные армейские части, но местные Советы опираются на широкие слои трудящихся и, когда дело доходит до противодействия Центральной раде, трудящиеся тоже берутся за оружие.
– Владимир Ильин, – сказал Затонский, – мы считаем, что обстановка в стране нам благоприятствует, и думаем, что настало время от стихийных восстаний тут и там перейти к организованным и решительным военным действиям против центральной рады.
– Правильно! – воскликнул Ленин. – К наирешительнейшим действиям! И безотлагательно… Прямая или косвенная поддержка радой калединцев служит для нас безусловным основанием для военных действий против рады и возлагает на раду всю ответственность за продолжение гражданской войны, начатой буржуазными классами разных наций и совершенно безнадежной, ибо огромное большинство рабочих, крестьян и армии решительно стоят за социалистическую советскую республику!
Ленин поднялся с кресла и взял трубку телефонного аппарата:
– Сегодня ночью свяжите меня, пожалуйста, прямым проводом с Антоновым–Овсеенко в Харькове.
Он вернулся на свое место и сказал Затонскому:
– Антонов–Овсеенко – молодец: приветствую его энергическую и безжалостную борьбу с калединцами! – Ленин вдруг захохотал. – В особенности хвалю и приветствую арест миллионеров–саботажников и заключение их в вагоне первого и второго класса!.. Это, батенька мой, не просто веселый анекдот, а реальный способ прибрать к рукам обнаглевшую буржуазию…
Затонский смотрел с недоумением.
– Ах, да! Вы же, верно, еще не слышали! Это произошло, пока вы ехали из Харькова в Петроград!
И, весело смеясь, Ленин рассказал, в чем дело. К Антонову–Овсеенко пришли рабочие харьковских заводов с просьбой помочь им получить задержанную хозяевами заработную плату. Антонов–Овсеенко пригласил к себе на вокзал, где стоял его поезд народного комиссара по борьбе с контрреволюцией, пятнадцать крупнейших капиталистов Харькова, принял их в роскошном вагоне – «микст» и предложил немедленно выплатить рабочим один миллион рублей наличными. Заводчики отказались. Тогда Антонов–Овсеенко сказал, что они останутся в вагоне, пока деньги не будут выплачены, но вагон перегонят в район рудников.
Ленин смеялся:
– Это я, я – признаюсь – посоветовал пригрозить им полугодом принудительных работ в шахтах… И что бы вы думали, батенька? Деньги нашлись. Не по нутру, не по нутру буржуазии физический труд!..
Но Ленин тут же оборвал смех и сказал озабоченно:
– Сегодня ночью буду говорить с Антоновым и дам ему наказ – поддержать вас в борьбе против Центральной рады. Должен управиться на два фронта – и против Каледина и против рады! Тем более что это один фронт – и принципиально и даже практически: под Лозовой и Синельниковом радовцы и калединцы шли в бой плечом к плечу. Трогательное единение украинских сепаратистов с русскими великодержавниками – во имя всероссийской контрреволюции!.. Что ж… – Ленин развел руками, – мы тоже будем действовать сообща во имя социалистической революции: украинские и русские большевики!
У Затонского радостно и торжественно было на душе: вот оно – главное, единственно правильное, освященное самой историей – единение в борьбе, общность действий двух братских народов, украинского и русского! Вот и начинает претворяться в жизнь важнейшая миссия, с которой прибыл он сюда: установление самой, тесной связи между двумя советскими правительствами на путях социалистической революции!..
– Мы уверены, – сказал Затонский, – что большую помощь окажут нам и пролетарии донецких шахт и рудников Криворожья. Тысячи донецких и криворожских красногвардейцев дерутся сейчас с Калединым, но, громя калединскую и корниловскую белую гвардию, красногвардейские отряды выходят на стык белых с гайдамаками Центральной рады. Мы надеемся, что они не остановятся на рубежах Донецко–Криворожского края, а пойдут дальше, перемалывая в боях гайдамацкие сотни и курени «вильных козаков»…
– Безусловно! – подхватил Ленин. – И я уже говорил об этом с Артемом Сергеевым: он позавчера был здесь. Кроме того, сейчас, когда Екатеринослав стал советским, вам гарантирована помощь екатеринославской Красной гвардии.
Ленин снова вскочил и снял телефонную трубку.
– Пожалуйста, – сказал он, – выясните, налажен ли уже прямой провод с Екатеринославом?.. Ах, нет?.. Очень, очень жаль!.. Тогда прошу, когда свяжете меня ночью с Антоновым–Овсеенко, предупредите Харьков, что от меня будет телеграмма в Екатеринослав Орджоникидзе – пускай передадут ее дальше по полевой связи.
Повернувшись к Затонскому, Ленин объяснил:
– Серго уже в Екатеринославе, организует там советский аппарат, налаживает продовольственное дело и займется подготовкой военных операций. Я передам ему, чтобы все вооруженные силы, которые возможно будет снять с противокалединского заслона, были переброшены через Днепр в направлении на Знаменку – против «ваших» гайдамаков и «вильных козаков».
Затонский зачарованно смотрел на Ленина: как органично сливались у него – одно из другого вытекая, одно в другое переливаясь – слово и дело. Идея рождалась в разговоре, тут же находила свое выражение и сразу же претворялась в конкретное действие. Не прошло и десяти минут, как они заговорили о войне с Центральной радой, а уже Ленин не только указал три канала реальной помощи, но и наметил людей, которые осуществят это, и подготовил все, чтобы не откладывая передать им свой наказ. Как он умел не только обдумать проблему и найти решение, но тут же принять на себя его реализацию.
Словно возражая на эти мысли Затонского, Ленин сказал:
– Конечно, я не полномочен сам, единолично решать эти вопросы, но заверяю вас, что сегодня же вечером согласую это с членами Центрального Комитета и народными комиссарами: мы строго придерживаемся коллегиальности во всех наших решениях. Настоятельно рекомендую это и вам.
Эти слова Ленин произнес, уже стоя у стены перед картой.
– Вот, – сказал он, как бы продолжая разговор, – смотрите: путь ваших вооруженных сил из Харькова лежит через Полтаву – Гребенку. – Он черкнул незаточенным концом карандаша, который держал в руке, по карте, словно рисуя в воздухе стрелу, острием своим направленную из Харькова на Киев. – С севера будут Конотоп, Бахмач…
Затонский стоял рядом с Лениным и смотрел, как чертит его карандаш, останавливаясь и постукивая в тех пунктах, которые называл Ленин. На минуту Ленин задумался и еще раз пробежал взглядом по только что названным пунктам.
– Кстати, – сказал Ленин, – примите во внимание: в Шостке, Конотопе, Бахмаче – с севера, Кременчуге – с юга очень сильные большевистские организации и немалые пролетарские кадры! – Ленин внимательно смотрел на Затонского. – Развивая военные действия в этом направлении, непременно – непременно надо! – установить предварительно связь с этими организациями и поднять их врагу в тыл! Вы меня понимаете?
– Понимаю, Владимир Ильич.
– Ну вот. А Бахмач… – Ленин снова задумался на миг, глядя на карту, блуждая взглядом вверх и вниз, с востока на запад и все возвращаясь к Бахмачу. – Бахмач, гм… Если отряды Антонова пойдут вместе с вами, донецкие и криворожские – от Павлограда через Константиноград, a от Екатеринослава на Кременчуг… гм, на севере все–таки остается Бахмач… – Ленин обернулся к Затонскому. – С севера, от Бахмача, тоже надо ударить, а, Владимир Петрович?..
Затонский не знал, что сказать, он только пожал плечами. Ленин засмеялся:
– Ну, мы с вами не такие уж стратеги и специалисты в военном деле! Очевидно, надо посоветоваться с нашими штабистами. Но на всякий случай…
Он еще раз снял телефонную трубку:
– Ночью, после Харькова, приготовьте мне, пожалуйста, прямой провод на Брянск. Нет, нет, сейчас не надо! После разговора с Харьковом. Спасибо, это очень хорошо, что Брянск можно иметь в любое время.
Затонскому он объяснил:
– Вечером мы посоветуемся с нашими военспецами, и если удар из Брянска стратегически выгоден и практически возможен, я буду говорить с Брянском, чтоб все, что можно там раздобыть из воинских сил, направить для удара на Бахмач…
– Спасибо… – только и нашелся сказать Затонский: ведь это было уже четвертое направление, по которому Ленин не просто обещал, а уже организовывал помощь…
В ответ на «спасибо» Ленин засмеялся:
– Спасибо? Почему – спасибо? И – кому спасибо? Что вы, батенька! Мы вовсе не оказываем вам милости! За что же благодарить? Мы ведь, кажется, уже договорились, что действуем вместе. Значит, дело общее. И дело это – война!
Затонский смутился, но Ленин уже продолжал:
– Война! Черт побери, какое это отвратительное слово – война! Как жаль, что начинать приходится именно с войны, навязанной нам контрреволюцией! – Ленин не на шутку рассердился и в ажитации даже сделал шаг к Затонскому, оттесняя его к стене. – Мы вынуждены вести войну, чтобы отстоять мир! Они хотят сорвать нам мирные переговоры в Бресте! И именно потому эту войну – с калединцами и Центральной радой – нам надо закончить как можно скорее! Чтоб в Бресте мы были господами положения, чтоб нас не принудили подписать похабный мир!..
Ленин разволновался, примолк и, в сердцах, прошелся взад–вперед по комнате.
Затонский воспользовался паузой и сказал:
– Кстати, Владимир Ильич! Ведь мне, как вам известно, нужно срочно выезжать в Брест в составе нашей, Народного секретариата, делегации. Там что–то слишком уж активизируется делегация Центральной рады, заявляя свои права представлять Украину… Когда, вы считаете, я мог бы туда отправиться?
Ленин остановился на полуповороте и глянул на Затонского через плечо. Он смотрел на Затонского, но думал о чем–то своем. Затонский терпеливо ждал, не решаясь повторить вопрос.
– В Брест… – задумчиво проговорил Ленин. – В Брест… Да, да, Брест!.. Вашей делегации задерживаться здесь не следует. Пускай выезжает сегодня же…
Затонский подтянулся, собираясь прощаться:
– В таком случае вы разрешите мне поторопиться?.. Я…
– Да, да, предупредите товарищей, что им предстоит выехать сегодня же.
– Товарищей? Но ведь ехать надо и мне…
Ленин посмотрел на Затонского еще раз – внимательно, но почему–то в глазах его засверкали искорки не то лукавства, не то смеха.
– Нет, Владимир Петрович, – наконец неторопливо произнес Ленин. – Вам, думаю, ехать в Брест не надо: ваши товарищи управятся и сами.
– Как же так, Владимир Ильич?
– А так: я уверен, что ваша делегация будет действовать в полном контакте с нашей. Значит, дело не в количестве членов делегации – может быть и одним меньше. А вы будете нужны здесь…
– Но, Владимир Ильич… Народный секретариат…
– Но, Владимир Петрович! – решительно прервал Ленин. – Народный секретариат назначил вас представителем правительства Украины при российском правительстве! – Он улыбнулся. – Украинские дела сейчас на первом плане, дорогой Владимир Петрович, и без полномочного представителя украинского правительства нам тут никак не обойтись. Кто лучше знает Украину – мы, русские, или вы, украинец? Придется принимать ответственные решения, а связь с Украиной то и дело прерывается, да и правительство ваше, надо думать, будет менять местопребывание – следом за наступлением ваших войск… Словом, – прервал себя Ленин, – раз вы представитель, так и будьте, пожалуйста, представителем…
Ленин быстро оглядел комнату:
– Знаете что, Владимир Петрович? Дела Украины сейчас настолько важны, что нам с вами просто не придется расставаться – ни днем, ни ночью! Я прикажу поставить вам столик прямо здесь, в своем кабинете, чтоб нам с вами постоянно иметь друг друга, так сказать, под рукой. А? Вы не возражаете?
Ленин одной рукой даже обнял смущенного Затонского за плечи, а другой уже отодвигал стул, стоявший под окном, – точно освобождая место для столика Затонского.
Впрочем, так это и было. Ленин подошел к столу и нажал кнопку звонка. Секретарше, вошедшей в кабинет, он сказал:
– Пожалуйста, попросите коменданта раздобыть где–нибудь стол, столик, хотя бы небольшой, можно даже ломберный, пускай поставят его здесь, у окна. Тут будет работать товарищ Затонский, Владимир Петрович. Вы познакомились уже?
Секретарша улыбнулась и кивнула:
– Хорошо, Владимир Ильич. С товарищем Затонским мы уже познакомились…
– Его величают – Владимир Петрович. Мой тезка.
Секретарша снова кивнула и снова улыбнулась. На стол перед Лениным она положила стопочку телеграфных бланков.
– Что это? – живо поинтересовался Ленин.
– Телеграммы с Украины.
– Вот видите, вот видите! – воскликнул Ленин. – Как же можно без вас? К вам уже идет корреспонденция! – Глаза его весело и лукаво улыбались. – Вы еще не устроились, а ваш адрес уже известен! – Искорки смеха в его глазах исчезли, и он на миг задержал настороженный взгляд на секретарше. – А телеграммы… хорошие?
– Хорошие, Владимир Ильич!
Но Ленин, не дожидаясь ответа, уже пробегал глазами строчки депеш. Лицо его засветилось радостью:
– Вот вам, Владимир Петрович, и подарок на новоселье! – Он шумно хлопнул пачкой жестких телеграфных бланков перед Затонским, как завзятые картежники хлопают козырной двойкой, перекрывая туза. – В Проскурове и Каменец–Подольске провозглашена советская власть! В Могилев–Подольске восстание против Центральной рады! – Он торжествующе посмотрел на Затонского. – Это – тыл, тыл, Владимир Петрович! Тыл не только фронта империалистической войны, но и тыл «вашей» Центральной рады!.. О! – он продолжал пробегать глазами телеграммы. – В районе Жмеринка – Винница части Второго гвардейского корпуса помогают сельским Советам и завкомам на сахарных заводах гнать гайдамаков и «вильных козаков»!.. Копайгород… Бар… Ялтушково… Гречаны… Ушица…
– Мои родные места! – не удержался Затонский.
– Да что вы говорите! – Ленин сжал Затонскому локоть. – Так рассказывайте же, рассказывайте, Владимир Петрович, о ваших родных местах! Какие там люди? Пролетарская прослойка? Деревня ведь там бедняцкая, и богатейшие помещичьи имения окружены сельской беднотой? Кто знает, Владимир Петрович, не придется ли этому уголку между румынской и австро–венгерской границами сыграть решающую роль… Минуточку! Давайте опять подойдем к карте.
Ленин и Затонский остановились у карты.
3
Полк червоных козаков шел в авангарде и уже на рассвете шестого вышел на берег Ворсклы за Ковалевкой: перед красными казаками была Полтава.
Отсюда, снизу, с раздолья кочубеевских лугов город на высоком правом берегу красовался летом живописными зелеными кручами, а между холмов сбегали в долину тихие улочки: белые хаты под соломой или замшелым гонтом и белые домики под железной кровлей – в окружении бесконечных садов. Теперь же, зимой, все стало точно светлее, но лишилось красок. В живописности ландшафта Полтава сейчас проигрывала, но с точки зрения ведения боевых действий выигрыш был несомненный: местность просматривалась далеко вокруг, на заснеженных склонах четко выделялась линия обороны, и передвижения войск противника нельзя было скрыть. Пехота Центральной рады расположилась гнездами под холмами, артиллерия – если она была – замаскировалась, очевидно, где–нибудь по дворам Рогозного и Панянки, а кавалерия как раз заходила узкой лентой правобережных лугов вверх по течению – и Нижним Млынам.
Позиция червоных козаков на левом берегу была выгоднее: густые заросли камыша над замерзшими озерами, в болотах и заливах по всей пойме Ворсклы позволяли даже днем скрытно подойти к самому берегу реки. Скрытно подойти – очень хорошо, а дальше что?
Виталий Примаков смотрел в бинокль на холмы, прикидывая, откуда лучше ударить из пулеметов по пехоте, гадая, где могут скрываться орудия, если они есть, и то и дело снова опускал стекла вниз, наблюдая передвижение кавалерии. Что за странный строй – цепочкой – и какую он может преследовать цель?..
Двадцатилетний командир полка, не командовавший до тех пор ни полком, ни ротой, ни даже взводом, ни кавалерией, ни пехотой и вообще–то имевший солдатского стажа две недели пребывания в маршевом батальоне, – мучительно старался разгадать замысел противника и найти для себя боевое решение. Бойцов у него было до тысячи человек – к куреню Второго украинского полка присоединились еще красногвардейцы харьковских заводов, люботинские железнодорожники, донецкие шахтеры, все – пешие, при четырех пулеметах.
– Тимофей, – протянул Примаков бинокль матросу Гречке, – а ну, глянь! Как ты думаешь, что у них на уме?.. И ты, унтер, посмотри! Тебе, верно, случалось видеть такое на позициях?..
Тимофей Гречка – матрос и унтер–офицер – бунчужный восставшего куреня гайдамаков, положившего основу Первому полку червоного козачества, были, в сущности, два главных военных специалиста, которые в эти первые дни наступления помогали Виталию командовать полком. Наступление началось только третьего дня, пройдена сотня километров – по железной дороге, в эшелонах, внезапными наскоками на железнодорожные станции, – и для составления боевой диспозиции в распоряжении Примакова было, собственно, всего два документа: приказ наступать на Полтаву и Обращение Народного секретариата Украинской республики: «… призываем все верные делу рабоче–крестьянской революции войска бороться против буржуазного генерального секретариата Центральной рады и против Каледина. В этой борьбе вместе с нами выступают также войска рабочих и крестьян Российской федеративной республики…» Подписали: Юрий Коцюбинский, Николай Скрипник, Евгения Бош, Владимир Люксембург, Юрий Лапчинский, Сергей Бакинский, Эммануил Лугановский, Владимир Ауссем – народные секретари.
Тимофей Гречка отказался от бинокля: его зоркие моряцкие глаза и так видели отлично – далеко и широко, – а в шорах бинокля его глазам было тесно, да и стекла запотевали.
– На флоте, – мрачно промолвил Тимофей, – когда посудины врага заходят вот так кильватерной колонной на короткой дистанции одна от другой, того и жди: сведут первый и последний номера – все одно как невод заводят, если по–рыбацки сказать… Словом, будут брать в мешок.
Он вздохнул и сплюнул.
– Паршивая диспозиция, если говорить о нас, башенных: крутись туда и сюда, как кизяк в проруби; поодиночке ж надо щелкать, а на каждого ведь – перелет–недолет… К одному повернешься – другому свой профиль покажешь, вот и вкатят тебе, коли не в самую башню, так в борт посудины…
Он еще раз вздохнул и еще раз сплюнул:
– Тикают у нас на флоте, коли врагу удастся занять такую диспозицию… А по сухопутью – не знаю…
Унтер смотрел в бинокль долго и внимательно – от головы до самого хвоста цепи кавалеристов. Потом вернул бинокль Примакову:
– На позициях такого не бывает. Где ж это видано? Нет в уставе такого маневра для кавалерии…
– Как – нет! – вспылил Примаков. – Вот же есть! Сам видишь!
Унтер пожал плечами:
– Так это ж не по уставу: гражданская война… Кто его знает…
– Ну все ж таки! – уже совсем рассердился Примаков: он сердился больше всего на себя, на свою несчастливую долю – в тюрьмах сидел, по этапам ходил, в ссылке побывал, работал молотобойцем, учился в гимназии, писал стихи, a вот военным так и не довелось стать. – Все–таки не на прогулку же они собрались, какая–нибудь у них цель есть? А какая именно? Как думаешь?
Унтер еще некоторое время присматривался к цепочке всадников – теперь уже без бинокля, из–под руки.
– Не иначе, – наконец вымолвил он, – как спешиваться будут и залягут в цепь… Первой линией обороны, как бы сказать, по–над самым берегом.
– А кони?
Унтер снова передернул плечами:
– А кони им… без интересу. Кони им вроде и ненадобны будут. Пустят коней. Либо каждый стрелок узду к ноге привяжет, чтоб конь не ушел и был под рукой, коли, скажем, отступать доведется… Казаки так делают – донцы, кубанцы… А еще: кладут коня и из–за него, как из окопа, стреляют…
Примаков тоже сердито дернул плечом: ерунда какая–то! Зачем же тогда кавалерия, если лошади не нужны?.. Ох, этих бы лошадей да нам! Одним наскоком взяли бы Полтаву!
Он продолжал смотреть на продвижение ниточки вражеской конницы – с завистью и сердито, а в голове его вертелись совсем неуместные мысли: вспоминал Полтавскую битву, царя Петра, шведского короля Карла Двенадцатого: «…полки ряды свои сомкнули, в кустах рассыпались стрелки, катятся ядра, свищут пули, нависли хладные штыки… Сыны любимые победы, сквозь огнь окопов рвутся шведы, волнуясь, конница летит…» Конница! Ах, черт, кабы кони!..
Из зарослей камыша и лозы, ломая сушняк, вышли два красногвардейца. Их Примаков посылал к реке – разведать, как там лед, можно ли переходить речку напрямик или надо штурмовать мост?
– Ну как?
– Лед крепкий, – сообщили разведчики, – не прогибается, вершка три–четыре будет. Можно идти…
– Ну вот! – обрадовался унтер. – А я что говорил. Разведали и они лед, ну и опасаются, что через речку пойдем. Вот и выкинули первую линию к самому берегу… А пехоты у них больше нету.
– Верно! – поддержал и Гречка. – Твоя правда! Глядите, глядите! Слезают с коней!
Гайдамаки и верно остановились и стали спешиваться. Лошадей они тут же ножнами шашек отгоняли прочь. Вымуштрованные скакуны послушно поворачивали и рысцой трусили назад. Они собирались по два, по три – группками, затем табунок их погонят на постой…
И вдруг Примакова пронзила мысль – смелая, отчаянная, даже нахальная, – и у него прямо захолодело в груди от собственной дерзости.
– Хлопцы! А вы верхом умеете?
– Что? – не понял Гречка.
– Случалось, – отозвался унтер. – В жизни чего не бывало. В кавалерии никогда не служил, однако до солдатчины на селе доводилось гонять коней в ночное. Правда, скакали охлябь, без седла…
Красногвардейцы–харьковчане, рабочие, люди сроду городские, покачали головами: нет, не умеем.
– И я никогда не ездил, – признался Примаков. – Однако ж… не святые горшки обжигают, а? Почему бы и нам не стать… кавалеристами?..
Он сразу повеселел, в глазах загорелись огоньки азарта, озорства.
– Кто мы такие? – обратился он к Гречке, унтеру и двум красногвардейцам. – Красные казаки. А казак – он же верхом должен быть! Какой же это казак – пеший?.. Ты как думаешь, матрос? Матросы, я слышал, все славные кавалеристы?
– Коли надо… – Гречка повел плечом, – так что ж… В ночное табун графа Шембека доводилось гонять…
Примаков подтянул амуницию на кожаной куртке, уперся в бока:
– Словом, сядем, хлопцы, на гайдамацких коней и станем кавалеристами! Идея?
– Идея, оно конечно, идея, – согласился унтер. – Только ж кони, они не идея, их в руках надо держать. А они ж – там, а мы, действительно, тут…
– А мы их себе возьмем… раз гайдамакам они не нужны!
Примаков засмеялся и подышал на озябшие пальцы: мороз был градусом двадцать. Лицо его вдруг стало сосредоточенно, глаза глядели остро и пристально, но – не на то, что было здесь, перед ним, а куда–то туда, вдаль – в мечту.