Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 62 страниц)

Но как же быть с Украиной?

Ведь вот в Виннице, там тоже вспыхнуло восстание за власть Советов. И в Донбассе, в Харькове, в Екатеринославе тоже неспокойно. А еще ведь есть Одесса, Полтава, Чернигов, Елизаветград, – боже мой, – пять признанных Временным правительством и четыре не признанных украинских губерний!

А Юго–Западный и Румынский фронты?

Грушевский ерошил полосы и теребил бороду: какое же принять решение?

Петлюра вышел на, трибуну и торжественно провозгласил:

– Перед угрозой иностранного нашествия смута в стране смерти подобна! В годину бестолочи, разрухи и анархии в тылу мы не можем допустить разлада и развала фронта. Перед лицом истории мы должны принять на себя ответственность. Как руководитель военными делами на Украине, как генеральный секретарь по военным делам сообщаю: отныне фронты Юго–Западный и Румынский, которые рассекают тело неньки Украины, объявляю единым – Украинским – фронтом. Верховное главнокомандование принимаю на себя я!

– Слава! – гаркнули в первых рядах зала.

– Слава, слава! – подхватили, просыпаясь, и в задних

– А Черное море, а Черное море? – заволновался Грушевский. – Как будет с Черным… собственно, я хотел сказать, с Украинским морем?

Моря – Черного или какого–либо другого – Петлюре еще не случалось видеть: жизнь его до сей поры протекала на сухопутье. Море – это много воды, в нем купаются, ловят рыбу, и главное – по морю плавают на лодках, кораблях и целыми флотилиями: коммуникация! Для государства это крайне необходимо!

– Черное море тоже объявляю украинским! Оно также будет подчиняться мне.

И в самом деле, почему бы Черному морю не называться «Украинским»? Такие ведь солидные и романтические ассоциации в историческом прошлом: из–за моря появлялись басурманы, разбойничали на Украине, брали ясырь – девчат в гаремы, хлопцев в янычары, казаков невольниками на галеры; а славное запорожское казачество армадами чаек отправлялось под Трапезунд и Синоп, даже походом на Царьград байдаки под ветром гуляли – в сотнях и тысячах украинских дум и песен воспето это самое Черное море…

А в более поздние времени? Это уже вам не романтика: поселения украинцев по берегам Черного моря после разрушения Запорожской Сечи проклятой Екатериной двинулось и на Тамань, и еще подальше, за Кубань: под Туапсе и Сочи, до самого Батума и Ризы.

Петлюра сошел с трибуны, вполне довольный и собою, и своей ролью в истории: аудитория стучала ногами, вопила «слава» – было это пускай и не так громоподобно, как волны на море в шторм, однако весьма бурно и импозантно.

С фронтами и Черным морем, таким образом, покончено, однако основной вопрос так и остался открытии: как же быть с восстанием в Петрограде и властью Советов?

Вопрос обсуждался уже третьи сутки – выступили ораторы от всех партий, заседали каждая отдельно фракции, даже отдельные группировки внутри фракций, и проектов резолюции было–то всего два, – однако к окончательному решению так и не могли прийти. Правое крыло, оплот Временного правительства в Центральной раде, отстаивало предложение русских эсеров и меньшевиков – против! Левые украинские эсеры и левые украинские эсдеки склонялись к предложению большевиков – «за»! Правые украинские эсеры и социал–демократы колебались: пойти влево, конечно, хочется, но ведь и резолюция большевиков колется; пойти вправо… – тоже колется, черт бы его подрал!

Проект резолюции большевиков предлагал: восстание приветствовать, власть Советов признать, возможные контрреволюционные путчи подавлять, установить и на Украине наивысшей формой власти – Советы.

Двадцать три партии, которые входили в парламент создаваемого Украинского государства, три дня спорили, но договориться между собой так и не смогли. Трое суток в зале Педагогического музея стоял шум и гам, даже перебранка. Двадцать три флажка, отмечавшие на скамьях, где какая партия сидит, трепетали, будто по залу непрерывно перекачивались порывы ветра.

6

Отдельно сидел Авксентий Нечипорук. Он сидел на скамье беспартийных, но и от беспартийных отделено. И за что только господь покарал его авторитетом и вознес аж в центральную власть? Ничего не понимал Авксентий Нечипорук и от этого тяжко страдал. Проклятая темнота – чтоб ему навеки пропасть, тому распроклятому старому прижиму: сделал умными только адвокатов, чиновников и панков, а простого мужика держал в темноте и несмышлености! Вот сиди теперь и кукарекай и пробуй разобраться… Говорили: бесчинство, беспорядок и анархия – и Авксентий был с этим согласен: нельзя потакать беспорядку, бесчинству и анархии, в государстве должен быть полный порядок! Но говорили ведь и другое: власть народу, трудящимся, пускай будет в стране власть Советов, – и Авксентий не мог и с этим не согласиться: а как же, кому же и быть теперь властью, как не народу, не трудящимся, раз теперь революция?

Но за кого руку поднимать?

За петроградское восстание или против петроградского восстания?

Сначала Авксентий поднял «против». Ибо действительно бечинство, беспорядок, анархия. Потом Авксентий поднял «за». Ведь за власть же трудящихся.

Вот так и поднимал руку Авксентий Нечипорук каждый раз «за»! За каждую резолюцию, которую ставили на голосование: безразлично – «за» или «против». Но против резолюций Авксентий не голосовал.

Резолюций было только две, но голосовались и переголосовались они без конца: сначала одобряли резолюцию в целом, затем начинали вносить поправки, потом – с поправками – отклоняли и голосовали снова.

Авксентий с горечью посматривал по сторонам – хоть бы кто–нибудь посоветовал по–человечески, растолковал, что же означают все эти новые, революционные слова: суверенитет, демиссия апробация, ратификация, прелиминарно… Тьфу, прости господи, запутали революцию в словах да резолюциях!

В перерывах, когда все устремлялись в буфет за бутербродами, Авксентий становился в коридоре у окна, развязывал свою сумку, доставал кусок житняка, луковицу и закусывал. С грустью и досадой посматривал он на божий свет за окном. За окном ничего отрадного не было видно: каменная мостовая, каменные дома, железный трамвай, черной воронье гроздьями на обнаженных ветвях деревьев. Но ведь был же там, за каменными громадами и запечатанной камнем землей, и настоящий, человеческий мир: голая, влажная, сытая, дышащая земля! Более всего досаждали Авксентию галки – за ними возникало перед его глазами видение: пашет плугом, кладет борозду, а галки кружатся позади, садятся на пахоту и выклевывают всяких червей да козявок… О господи! Пора же, пора, люди добрые, сеять озимь! Время уже давно миновало, а вы все заседаете да прелиминарные прения дискутируете, чтоб вам… прости господи! Не апробация и ратификация нужны, а сеять, сеять, сеять… А для кого? Для графа Шембека или для людей?.. Говорят, Учредительное собрание скажет об этом. Но ведь собрание состоится только и декабре месяце! Что же тогда, в снег сеять, по морозу в поле работать? Тьфу!

И Авксентий скорее заворачивал хлеб в капустный лист и торопился назад в зал: давайте поскорее голосовать новую резолюцию! Какую угодно, лишь бы побыстрее…

Собственно, вчера, как только в Киеве стало известно о победе в Петрограде: резолюция большевиков вот–вот должна уже была быть одобрена: сторонники Временного правительства сразу оказались в меньшинстве. Все партии, которые в своем названии имели префиксы «соц» и «укр», увидев, с каким энтузиазмом киевские улицы приветствовали петроградские события на митингах и в манифестациях, потому и побаиваясь утратить свои префиксы, – в патетических речах начали заверять, что они вовсе не против пролетариата и пролетарской революции, что они даже за большевиков, ибо большевистское движение является, несомненно, идейным, революционным и самим лучшим противодействием коварству контрреволюции. И все партии, снова перехватив в буфете бутербродов, торопливо разошлись по фракциям для окончательного обсуждения проекта резолюции и внесения последних поправок. Но вот сегодня, когда поправки уже были внесены, на пленум Центральной рады внезапно явились представители казачьего съезда – донских, кубанских и оренбургских казаков – и начали кричать: «Побойтесь бога, что же его вы делаете?!..» Казачьи делегаты сообщили, что всюду по окраинам бывшей Российской империи, в частности на Кубани и Дону, сегодня и вчера уже созданы свои собственные правительства, которые и приняли решение: до Учредительного собрания отстаивать «законный» строй – власть Временного правительства. Куда же смотрите вы, украинцы, нация самой большой, следовательно, и решающей окраины Российской империи?

Этот аргумент подействовал магически.

Смотрите, что творится на белом свете! Сегодня Дон и Кубань, завтра будет Сибирь и народы Кавказа – все утверждают свою государственность, а Украина плетется в хвосте!.. Разве же не ясно, что надлежит делать нам, украинцам, к тому же киевлянам, тем паче что как раз в Киеве и вокруг Киева целых двенадцать донских и кубанских полков?

И украинские эсеры и украинские эсдеки вдруг перестали колебаться: начали требовать, чтобы власть на Украине взяла в свои руки только Центральная рада и ее генеральный секретариат.

А тут еще принесли с телеграфа свежие сообщения: первые декреты вновь изданного советского правительства – о мире и земле!

В зале поднялся невероятный шум.

– Немецкие прихвостни! Продались ненцам! – дружно кричали все – и русские, и украинские – эсеры и эсдеки–оборонцы. – Открывают фронт!..

– Грабеж! Разбой! Забрать землю без выкупа! Караул! – просто надрывались все партии, сидевшие на правом крыле: и русские, и украинские, и польские, и еврейские.

7

Затонский с Пятаковым сидели с самого края на левом крыле. Возле них были левые украинские эсеры и левые украинские эсдеки. Это была левая оппозиция Центральной рады: левые эсеры требовали передать крестьянам землю без выкупа, эсдеки–интернационалисты – мира без аннексий и контрибуций. Они поддерживали резолюцию большевиков и требовали признания петроградскою советского правительства – ведь и левое крыло их русских одноименных партий принимало участие в петроградском восстании. Они запели:

Нам не надо златого кумира,

Ненавистен нам царский чертог…

Но за выкриками «долой», «протестуем», «узурпация» даже их пение невозможно было услышать.

Затонский наклонился к Пятакову и закричал:

– Юрий! A тебе не кажется, что нам здесь нечего делать?

– Ты так думаешь? – неуверенно откликнулся Пятаков. – Нужно еще подождать: будут же голосовать еще и нашу резолюцию… с поправками…

Пятаков сидел совершенно растерянный. В самом деле, как же быть? Вот–вот уже должны были прийти к желанному альянсу всех демократических партий – тех, которые с префиксом «соц». Префикс «укр» Пятакова мало волновал – он же был интернационалист! И вдруг… Ах, поспешили, поспешили в Петрограде! Ведь еще не настал момент для мировой революции. Власть, ясное дело, нужно захватывать, и даже силой. Но только сразу в мировом масштабе… Что же теперь делать? Ведь он, Пятаков, так хорошо подготовил почву: сумел, видите, объединить в «Комитете спасения революции» и большевиков, и эсеров, и меньшевиков, даже кадетов и… монархиста Шульгина. Единение революционных сил всенародных! Что же теперь делать, ежели резолюция, даже с поправками, провалится?

И вдруг в зале стало тихо.

На трибуне стоял Авксентий Нечипорук.

Как он там оказался, понять было невозможно: фамилия его как очередного оратора не объявлялись. Да и вообще после того, первого раза, когда ни с того ни с сего, после вопроса с трибуны крестьянского съезда «нарежут или не нарежут мужикам земли?», его записали в Центральную раду, – представитель местных крестьянских кругов Авксентий Нечипорук вслух еще не вымолвил ни единого слова в Центральной раде. И вдруг н тебе! Откуда он взялся? Кто это такой? Вы, случайно, не знаете, как его фамилия, этого мужичка в серяке, и от какой он партии?! В порядке прений или с внеочередным заявлением к порядку ведения?

Авксентий, в самом деле, не записывался в очередь ораторов и вышел сейчас на трибуну, даже забыв попросить слова. Просто взял и вышел: все равно на трибуне никого нет, стоит себе пустая, все только кричат, топают ногами и надрываются. А Авксентия словно бы ударило что–то изнутри, как только он услышал о декретах. Мир – всему миру, земля – крестьянам, бесплатно, без выкупа и немедленно, хоть завтра!.. Авксентия сорвало с места и бросило куда–то. Куда – он и сам не понял. Осмотрелся – стоит, оказывается, на трибуне, перед всем миром!

– Люди? – кричал Авксентий Нечипорук. – Люди добрые! Господа добродии, громадяне–товарищи! Да ведь Христос же воскрес! Мир людям! И земля мужикам! Признаю советскую власть в Петрограде и на всей неньке земле, хотя бы и у нас на Украине!

В зале взорвался такой рев, что за ним и пушечного выстрела не услыхали бы. Все вскочили с мест, все кричали:

– Долой! Большевистский агент! Лишить слова!

И Авксентия за полы серяка стащили с трибуны.

Но трибуна и минуты не оставалась пустой.

На трибуне стоял, ероша бороду, сверкая молниями очков из зарослей бороды, представитель партии большевиков Владимир Затонский.

И он все–таки перекричал всех.

– Кто вы: друзья трудового народа или враги? – вопрошал Владимир Петрович Затонский. – За революцию вы или за контрреволюцию?

Вопрос этот ошеломил всех, и зал притих. Затонский поставил еще один вопрос:

– И чему верить: тому, что говорилось с этой же трибуны вчера, или тому, что орут в зале сейчас?

Затонский говорил, обращаясь к залу, но смотрел на скамьи, где сидели украинские эсеры и эсдеки.

– Вчера вы одобрили решение не пропускать через Киев воинские эшелоны, спешащие на помощь Керенскому. Сегодня вы подняли вопль, что, мол, большевики продались немцам, и стащили с этой трибуны честного труженика, простого крестьянина только за то, что он, дескать, большевистский агент, раз поддерживает декреты о мире и наделении крестьян землей! Кто же вы после этого такие? Вы предаете не только трудовой народ, но и свои собственные партийные программы: ведь в вашей программе, украинские социал–демократы, записано «интернационализм» и «мир без аннексий и контрибуций», а в вашей, украинские эсеры – «землю крестьянам без выкупа»!

В зале стало совсем тихо, украинские эсеры и украинские социал–демократы прятали глаза.

– Дайте же ответ! – кричал Затонский. – Сейчас же, тут же, с этой вашей трибуны! И ответ этот может быть только один: одобряете вы или не одобряете петроградское восстание? То есть за власть Советов, или против? Если вы против, то нам, большевикам, среди вас нечего делать…

Пока Затонский говорил, Пятаков ерзал на своем стуле и тоже прятал глаза. Этот Затонский снова самовольно выскочил, не согласовав того, о чем будет говорить, не испросив санкции комитета! Разве же так можно? И вообще время ли сейчас ставить вопрос вот так ребром? Это может расколоть единый фронт, который он, Пятаков, так старательно сколачивал ценой таких усилий: ведь не так просто найти общий язык с украинскими эсдеками и русскими эсерами! Восстание в Петрограде, ясное дело, преждевременно – не наслушались его, Юрия Пятакова! Не послушали ни Троцкого, ни Каменева! И неизвестно еще, к чему это приведет, контрреволюция может разгромить восстание: она располагает, несомненно, превосходящими вооруженными силами. Но ведь восстание–то факт! И возглавляют его большевики. А он, Пятаков, – тоже член партии большевиков. Демократический централизм, знаете, партийная дисциплина, ну а собственный престиж… прежде всего… Пятаков завертелся еще сильнее. Что же теперь скажут киевские большевики, если он вдруг изменит свои позиции?.. Один Иванов чего стит! А еще перебежчица Евгения! Или Тарногродский который сейчас уже руководит восстанием в Виннице…

И вдруг спасительная мысль озарила Пятакова. Собственно, и не мысль, а воспоминание, подсознательное действие памяти: не зря же он, Пятаков, обладал блестящей памятью и на каждый случай жизни умел вспомнить соответствующие цитаты из всех классиков марксизма. Маркс! Карл Маркс! Да ведь в тысяча восемьсот семьдесят первом году Карл Маркс решительно высказывался против восстания парижского пролетариата, но когда восстание стало фактом и Парижская коммуна взяла власть в свои руки, Маркс бескомпромиссно поддержал восстание и Парижскую коммуну! А? Неплохая историческая аналогия! Да ведь Пятаков сам не раз ссылался на этот пример в своих рефератах на тему «Роль масс и личности в истории!».

Пятаков тотчас же успокоился. Он так и скажет товарищам в комитете: Карл Маркс тоже был против восстания парижского пролетариата, как вот и я, но когда Парижская коммуна взяла власть в свои руки, он был с нею… Непременно так и скажет, пускай эти его слова тоже будут записаны… в историю!

8

Когда. Затонский, сойдя с трибуны, под топот ног и возгласы возмущения, сел на место, вытирая пот, заливавший ему глаза и очки Пятаков дружески хлопнул его по колену:

– Молодец, Володя! – «Володей» он называл Затонского первый раз в жизни. – Здрово ты их разделал, и в хвост и в гриву! Как говорят по–вашему, по–малоросс… по–украински: «Дав їм чосу і з заду, і з носу»! Пускай, пускай дадут теперь ответ! Сейчас еще я им подбавлю! И впрямь нам здесь делать нечего! Пора рвать все связи с этим логовом контрреволюции!..

Затонский смотрел на Пятакова молча, подслеповато мигая глазами, – он снял, чтобы протереть, очки, и от удивления у него отняло речь, а Пятаков уже просил слова, подняв руку.

Но на трибуне уже стоял оратор: от имени объединенных фракций эсеров, эсдеков и Бунда зачитывался проект резолюции.

– «Признавая, что власть как в государстве, так и в каждом отдельном крае должна перейти в рукли всей революционной демократии, признавая недопустимым переход этой власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов, являющихся только частью революционной демократии, – Украинская центральная рада высказывается против восстания в Петрограде и будет энергично бороться против всяких попыток поддержать мятеж на Украине».

Грушевский взметнул бороду вверх и объявил голосование:

– Кто – за?

Грохот прокатился по залу, и сотни рук поднялись вверх: все правые скамьи, весь центр, скамьи слева – украинские эсеры и украинские эсдеки. Левые, сидевшие у самого края, рук не подняли, но и глаза опустили долу.

– Против?

Поднялись руки большевистских представителей.

– Кто воздержался?

Воздержались несколько левых украинских эсеров и левых украинских социал–демократов.

Под воинственные возгласы зала Пятаков взошел на трибуну. Ни только он стал на трибуне, гомон в зале затих: что же скажет теперь большевик?

Пятаков поправил золотые ниточки пенсне на носу и откашлялся. В зале стало совсем тихо, зал словно замер. Минута была действительно напряженная – ведь если большевики будут придерживаться своей решительной позиции, то…

Пятаков заговорил негромко и отчетливо – при такой абсолютной тишине легко было модулировать голосом и прибегать к витиеватым приемам ораторского искусства, на которое он был мастак.

– Карл Маркс, – сказал он, – тоже высказывался против восстания парижского пролетариата в семьдесят первом году, но когда Парижская коммуна все–таки взяла власть и свои руки, он был на ее стороне…

Пятаков забил, что приготовил эту фразу специально для сохранения своего престижа в большевистском комитете, – эффектность аргументации была уж очень соблазнительной. А впрочем, он вовсе и не забыл, а просто взвесил, что уместно будет молвить эту фразу и там, и тут: там, среди большевиков, такая аргументация оправдает внезапную перемену его позиций, а тут… тут тоже, знаете, неплотно прикроет после него дверь. Должны же они понять, что в силу обстоятельств – так сказать, не отрекаясь от своих принципиальных возражений против целесообразности восстания, – он, однако… Словом, Пятаков осанисто выпрямился, опершись обеими руками на трибуну, и на лицо его легло выражение печали и огорчения.

– Высказываясь теперь против петроградского восстания, когда оно – восстание не только большевисткой партии, но и всего революционного пролетариата и армии – стало свершившемся фактом, вы тем самым ударили и по нашей партии, которая возглавляет восстание, Поэтому мы…

Пятаков сделал загадочную паузу, и зал замер в ожидании.

– …мы выходим из Центральной рады и с этой минуты считаем себя свободными…

Он сделал нечто подобное галантному реверансу и широким шагом сошел с трибуны и направился к выходу. Там, у двери на пороге, уже стоял Затонский.

По залу прокатилось нечто подобное рычанию. С правых скамей прозвучало несколько злобных выкриков, но Пятаков на пороге еще остановился, поднял руку и еще бросил в зал – звонким, модулирующим голосом дошлого оратора:

– Однако запомните: несмотря на это, несмотря ни на что, – когда вам придется погибать под ударами русского империализма, – мы будем с вами и в руках наших будет оружие!..

Это была чрезвычайно эффектная фраза, а без эффектной фразы, особенно, так сказать, под занавес, Юрий Пятаков никогда не мог обойтись.

В зале снова зашумели и закричали, прозвучало также несколько хлопков, и под такое разноголосое, полифоническое сопровождение Пятаков закончил свою арию и эффектно хлопнул за собой дверью.

Не останавливаясь, таким же широким и решительным шагом, Пятаков проследовал к выходу на улицу, Затонскому пришлось почти бежать, чтобы не отставать от него.

Пятаков был весьма доволен собой. Кто оказался, таким образом, на самой вершине исторического момента? Он, Юрий Пятаков, осуществил–таки то, чего добивалась вот уже столько времени вся киевская большевистская организация: порвал с предательской, контрреволюционной, сепаратистской, националистической Центральной радой Грушевского, Винниченко и Петлюры!.. А кто подобрал четкую аргументацию, со ссылкой даже на Карла Маркса! Он, Пятаков. И сумел тонко повернуть эту аргументацию и так, и эдак. А как хитроумно обставил он самый выход большевиков из Центральной рады? Порвали решительно, благородную позицию заняли и – в случае чего – пожалуйста: с оружием в руках… придем защищать от русского империализма. Здрово, а? И, заметьте, не вообще империализма, а именно русского: русский же империализм более всего досаждает сепаратистам и националистам – следовательно, и политично было коснуться именно их патриотических чувств…